Инцидент с майором Загряжским

Инцидент с майором Загряжским

Начало русскому селению Токмак положил генерал Черняев. В середине мая 1864 года он приказал рядом с кокандскими развалинами возвести укрепление. Цель – обеспечить безопасность сообщения между Аулие-Ата и Верным, а также создать опорный пункт против возможных поползно­вений кокандцев. Постройка укрепления должна была вселить уверенность среди местного населения, что Россия окончательно взяла их под свою защиту. Первым комендантом был назначен воинский старшина Бутаков. Ему также вменили в обязанность исправление дорог, транспортировку военных и продовольственных запасов.

И как это всегда бывает в мирное время, вокруг укрепления стало быстро оседать гражданское население: ремесленники, торговцы, разный пришлый люд. А когда в 1867 году Токмак стал центром одноименного уезда, число жителей пополнили чиновники разных ведомств, многие с семействами.

Сыграло свою роль и удобное местоположение. Через Токмак проходили скотопрогонные тропы местного населения и древний торговый путь еще со времен усуней – из казахских степей через горные перевалы и ущелья на Иссык-Куль и дальше – в Кашгар, Хотан. Яркенд.

Русский исследователь Радлов, проезжавший из Чуйской долины на Иссык-Куль в 1869 году, писал, что Токмак устроен «у подножия южных гор, здесь здоровый и свежий ветер, и откуда можно <...> с удобством защищать южные ущелья».

Первым уездным начальником Токмака стал майор Г.С. Загряжский. Это был человек, не похожий на обыкновенных провинциальных служак, ограниченных и корыстных.

Загряжский постарался установить дружеские отношения со всеми родоправителями, кочевавшими на вверенной ему территории, и в первую очередь с Шабданом Джантаевым, победителем кокандцев. От него он почерпнул множество сведений об укладе жизни кочевников, записал некоторые предания; в свою очередь молодой сары-багышский манап бойко осваивал русскую речь, знакомился с чужими обычаями, дивился вещам, ранее им не виданным. Очень понравился ему самовар, из которого майор частенько угощал приятеля. Но более всего поразила Шабдана «муха, которая делает сахар», – у Загряжского служил отставной солдат Аким Чуриков, замечательный пчеловод...

В 1867 году вышло Положение об управлении в Семиреченской и Сырдарьинской областях, входящих в образованное Туркестанское генерал-губернаторство. Царское правительство приступило к организации управления завоеванным краем.

С начала 1868 года уездный начальник майор Загряжский отправился по киргизским кочевьям. Перед ним стояли задачи: перепись податного населения, разбивка аилов на волости, выборы старшин. Вместе с ним (как его помощник) отправился на Тянь-Шань и Шабдан со своими джи­гитами.

Все последующее произошло в бывших кочевьях саякского манапа Осмона Тайлакова, в местности Кетмень-Тюбе.

Отделившись от основного отряда, Загряжский с несколькими киргизами, переводчиком и писарем отправился в соседний аил.

– Мало людей берешь, майор, – заметил Шабдан.

– Больше и не требуется, – отвечал Загряжский. – Кокандцы далеко, а здешние киргизы – российские подданные.

– А Якуб-бек? Я слышал, его люди баламутят здешний народ.

Загряжский только усмехнулся. И, как выяснилось впоследствии, напрасно.

Якуб-бек, правитель соседнего Кашгара, науськиваемый английскими агентами, готовился, по слухам, к вторжению в Киргизию. Здесь, на Тянь-Шане, у него имелись сторонники, в числе их манап Осмон Тайлаков. Еще недавно Загряжский задержал его сына Мамыркана и отправил в ка­честве заложника в Верный, узнав о связях Осмона с Якуб-беком. В ответ Осмон откочевал со своими аилами – 700 юрт – в кокандские пределы.

Весь последующий день уездный начальник проводил выборы аильных и волостных старшин. Из соседних аилов съехалось много народу, был шум и споры. Наконец, к ночи все уладилось. Уставший майор отправился в свою юрту и с удовольствием растянулся на одеялах. В соседней юрте укладывалась свита. Аил затих: лениво брехали собаки, со стороны развалин кокандской крепости Тогуз-Торо доносилось мрачное уханье филина... Майор заснул.

Разбудили его истошные крики в соседней юрте. Он различил голоса писаря, переводчика и еще пронзительные и воинственные – чужие. Военному человеку не нужно много времени, чтобы осознать опасность. Через двадцать секунд он уже выскочил наружу с двумя револьверами в руках.

При звездном свете сновало множество фигур: вот вспыхнул один факел, второй, третий… Какой-то всадник властно приказывал по-кир­гизски:

– Ищите начальника, дети шайтана!

Кто-то набросился сзади, майор двинул плечом и выстрелил наугад. К нему кинулись сразу несколько человек, один высоко держал факел. Майор послал пули в эту группу, факел упал и продолжал гореть на зем­ле коптящим пламенем. Раздались крики боли и проклятья. Еще несколь­кими выстрелами он отогнал нападавших и помчался в сторону горного склона, где темнел лес. За ним устремилась погоня…

…После обильного чаепития за дареным самоваром Шабдан сладко спал, когда ворвался Баяке и на правах верного друга и советника грубо закричал:

– Спишь? Чай пьёшь? Твоего майора взяли в плен, а сейчас, может быть, убили!

Шабдан вскочил, таращась.

– Ну да! – говорил уже более спокойно Баяке. – Только что прискакали табунщики и все рассказали. У Тогуз-Торо напал Осмон, сын Тайлака... Беда!

Шабдан искренне симпатизировал Загряжскому, но ещё больше любил он свой народ. Перед глазами встал Узун-Агач, непобедимые стройные роты, гром артиллерии и сарбазы Канаата, снопами валившиеся на мерзлую землю... Безумец этот Осмон! За гибель уездного начальника отомстить прибудут войска! Нельзя терять времени!

Может быть, в Шабдане Джантаеве не реализовался великий полководец: он всегда действовал в нужную минуту решительно и хладнокровно.

– Поднимай джигитов! – приказал он и сам выскочил из юрты.

Через какой-нибудь час двести всадников – все, которых можно было собрать за такой срок, – уже скакали к месту происшествия.

На рассвете они обрушились на людей Осмона... Шабдан потерял в бою двоих, под ним самим убили двух лошадей, но враг был разгромлен, Осмон бежал. Как выяснилось, бежал не с пустыми руками – увел в плен­ всю свиту майора, двух волостных старшин и одного кандидата на должность аильного старшины. Юрта Загряжского оказалась разграбленной, исчезли многочисленные подарки, заготовленные для старшин: часы, пояса, халаты. Самого же майора нигде не было.

Шабдан страшно расстроился.

– Кто видел начальника? – обратился он к толпе аильных жителей.

Никто не видел. Майор бесследно исчез.

– Может быть, его увел все-таки Осмон? – предположил кто-то.

– Пай, пай! – закричал другой, показывая в сторону леса. – Смотрите, смотрите!

К аилу четкой военной походкой (слегка прихрамывая) шел, как ни в чем не бывало, Загряжский. Шабдан радостно завопил и побежал ему навстречу.

Встреча была поистине умилительной. Уездный начальник и батыр крепко обнялись и троекратно расцеловались по-русски.

За спасение административного чина правительство пожаловало Шабдана золотой медалью и почетным халатом второй степени.

Что касается дальнейшей судьбы Осмона Taйлакова, то она прискорбна. Русский путешественник Н. Северцов писал: «Сам же Осмон дорого поплатился за этот бунт. <...> Он бежал в кокандские владения и собрал большую часть последнего имущества на подарки андижанскому беку, чтобы получить разрешение кочевать в горах Кугарт. Бек подарки принял, а в гостеприимстве отказал, сославшись на волю хана. А Худояр-хан велел беку выдать Осмона русским пограничным властям. Тогда Осмон бежал в Кашгар». Но там оказалось еще хуже: «Киргизы захватили его с шайкой и пленными <...>, – пишет Н. Северцов, – и выдали всех заключенных высланному Якуб-беком небольшому отряду. <…> Все были дочиста обобраны и посажены в кашгарскую тюрьму, а затем чуть ли не казнены. <...> Русских же пленных Якуб-бек у Осмона отобрал и возвратил в наш ближайший форт Нарынский, тогда строящийся».

На родину Осмон Тайлаков возвратился только через 10 лет, совершенно обедневшим. Авторитет его среди саяков так больше и не поднялся на прежнюю высоту.