Магомет кучинаев

– Вот и договорились! – сказал Великий хан. – Сегодня отдыхайте, а завтра – выступайте! А то они пойдут прямиком за вами – сюда.

– Мы завтра же постараемся завернуть их вниз! – сказал Джанибек.

– Только будьте осторожны. Когда будете их «приглашать», не следует подходить слишком уж близко – расстояние между вами пусть всегда будет не менее двух-трех бросков, – посоветовал Великий хан.

– Хо! – коротко ответили батыры...

XV
Смерть легендарного Шарваза-бури потрясла всех. Хотя никто ничего и не говорил, но все они: и известные, испытанные во многих сражениях военачальники, и впервые участвующие в боевом походе молодые воины – все они чувстовали, что гибель Шарваза-бури – плохая примета, и этот поход не будет удачливым.

И первым это понял сам царь Дариявуш – его сердце так и кольнуло в тот миг, когда он услышал о гибели Шарваза-бури, батыра со львиным сердцем. И он горевал вовсе не по поводу того, что потерял бесстрашного предводителя войск, а потому, что вместе с гибелью Шарваза-бури на самом деле стала гаснуть свеча его надежд, освещавшая его многострадальный путь к хрустальному дворцу его заветной мечты, который тоже теперь стал падать и рушиться на глазах, превращаясь в прах. Да, чувствовало его сердце – теперь не будет, как прежде, всегда светиться перед глазами, подпирая небо своей высью и сверкая алмазами, белоснежный хрустальный дворец его мечты, если уже нет на свете Шарваза-бури, знаменосца его надежд, прошедшего походами по всем четырем сторонам света и склонившего к ногам своего царя не одно племя. Да, теперь ничего хорошего ждать не приходилось. И вправду, думал царь Дариявуш, не понравилось, видно, Святому Ахурамазде то, что я пошел сюда походом, как и говорил Капассия. Потому и сделал мне так больно. Но почему же тогда он наполнил мое сердце мечтами, окрылил мою душу надеждами и отправил меня сюда – в поход? Или же все это – дело подлого Ахримана? И чтобы я не смог разглядеть его черные замыслы, он укрыл их фальшивыми стенами блестящего хрустального замка моей мечты? Если не так, почему же я стал спотыкаться на каждом шагу, как только отправился сюда? Да, да – конечно так: я и не заметил, как Ахриман обманул меня и забрался в мою душу! И теперь Святой Ахурамазда борется за мою душу – хочет вернуть меня на путь истины, правды и справедливости. С тех пор, как я ступил на эту дорогу, уже два раза больно ударился ногой о камни и разбил в кровь пальцы – я лишился двух своих братьев! Сперва Мегабаза, а теперь и Шарваза-бури. Сам Святой Ахурамазда бросил эти камни на дорогу, по которой я иду, чтобы удержать меня, не пустить на путь лжи и зла! Чтобы мне было больно, обидно, чтобы я остановился и подумал!

Нет, нет! Не так! Я ведь чувствую – все эти светлые мечты вложил в мою душу сам Святой Ахурамазда! С пожеланием, чтобы я объединил народы в одну семью, направил их на путь правды и справедливости и избавил их от войн и раздоров. И в поход я отправился с этой мечтой! Это, конечно, так, о, Великий Ахурамазда! Я пришел сюда, чтоб выполнить твою волю, исполнить твои пожелания – так помоги же мне, будь благосклонен, прошу Тебя! Поверь мне – я душой и сердцем, как Ты и велишь, стремлюсь лишь к одному, чтобы осчастливить людей, все народы! Чтобы они жили в мире и спокойствии, подчиняясь одним правилам и законам! Поверь мне – я твой верный слуга!

И тут вдруг все мысли Дариявуша встали на дыбы и остановились, словно перед ними неожиданно появилась неодолимая стена. Даже и сам Дариявуш удивился – почему взбунтовались его мысли, чем недовольна его душа, что не понравилось его сердцу? А-а-а! «Я твой верный слуга»!.. Чей же он слуга? Нет, не принимала его душа, не радовалось его сердце тому, что он, Дариявуш, в пылу выражения своих чувств к Святому Ахурамазде, назвал его, царя, покорившего все четыре стороны света, потрясающего весь мир, – чьим-то слугой! Разве может кто-то поручить такое большое дело – остановить на земле войны и раздоры, объединить народы и повести их за собой по пути истины и справедливости к счастливой жизни – своему слуге? Нет, конечно! Такое важное дело любой поручит только своему брату или же верному другу, – но только не слуге! Так что... Конечно же, если это важнейшее дело на земле Великий Ахурамазда поручает мне, тогда я его верный, как брат, соратник! Вот теперь все ясно и понятно, все – на своих местах. Великий Ахурамазда живет в Священном Небе, вот он и борется за истину и справедливость особенно усердно там, а приглядывать за тем, чтобы и на земле был порядок, была бы справедливость Он поручает ему, царю Дариявушу. Ахурамазда – на небе, Дариявуш – на земле.

Сознание того, что он является верным соратником Великого Ахурамазды и вместе с Ним борется за правое дело и за справедливость – принесло душе царя Дариявуша благость и успокоение, а телу его – легкость и силу.

О, до чего же красив и широк этот мир – если душа человека озарена прекрасными мечтами! Все – отныне прочь сомнения, да здравствует решительность и смелость! И Шарваз-буря вовсе не был камнем, брошенным на дорогу, чтобы остановить его, царя Дариявуша, от неправедного пути – а был светочем, сгоревшим, освещая путь! И тысяча воинов-львов, ушедшие вместе с ним – тоже. Ничего не поделаешь – дорога к справедливости, как и дорога в рай, всегда терниста! На этой дороге ты потеряешь многих друзей и соратников, сам испытаешь немало трудностей, но надо неуклонно идти вперед – если Великий Ахурамазда, взяв тебя в соратники, велел тебе собрать человечество под свое крыло, по-отечески позаботиться о нем и вывести на путь благополучия и счастья – как убежишь, куда денешься? Тем более, если дело это радует сердце, озаряет душу и является всей сутью твоей жизни!..

– Не унывай, брат! – послышался голос, и Дариявуш удивился – он нисколько не сомневался в том, что это глас Великого Ахурамазды. А удивился тому, что всегда, когда он оставался один и мысленно откровенно беседовал с Ахурамаздой, тот всегда вставал перед его глазами в образе Капассии, да и голос его был похож на голос Капассии, а в этот раз его голос походил на голос Бардии. Тогда в этот раз Святой Ахурамазда, наверное, появится в образе Бардии, – подумал Дариявуш и поднял взгляд. О, Великий и Всемогущий Ахурамазда – Он действительно появился на этот раз в образе Бардии!

– Не унываю, Великий Ахурамазда, я вовсе не унываю! – воскликнул царь Дариявуш, вскакивая на ноги. – Знаю, Шарваз-буря не был камнем, брошенным тобою на дорогу, чтобы остановить меня, а был факелом, освещавшим наш путь! Я не унываю! Нет, не унываю!

– Это хорошо, брат мой, это хорошо. Бодрость духа – это конь, что мчит человека вперед! – сказал Ахурамазда и вошел в шатер.

До сих пор, когда Он появлялся в образе Капассии, Ахурамазда так близко к Дариявушу не подходил, Он как бы прилетал с неба и, кажется, на землю не опускался, а как бы так и висел в воздухе. А на этот раз как человек, как будто сам Бардия зашел – так Он зашел в шатер.

– О, Великий Ахурамазда! – кинулся навстречу Ему Дариявуш.

– Не надо так изводить себя, – сказал Бардия, невольно обнимая бросившегося к нему на грудь царя. – Герой гибнет на поле боя, на коне! Такова судьба героя. И тут ничего не поделаешь.

Поняв, что находится не на груди Ахурамазды, а в объятиях Бардии, Дариявуш, растерявшись, так и стоял некоторое время, пока из мира мечтаний и грез не вернулся в этот серый, будничный мир. Потом, быстро взяв себя в руки, освободился от объятий Бардии и показал рукой на подушки, разбросанные на ковре, приглашая сесть.

– Так-то оно, конечно, так, но сердце никак к этому привыкнуть не хочет! – сказал он, уже полностью освободившись от наваждений.

Горестное состояние Дариявуша несколько удивило Бардию, опытного воина, уже давно как бы привыкшего к смерти, как к чему-то неизбежному – неужели Дариявуш действительно так тяжело переживает смерть Шарваза-бури? А может быть, он просто розыгрывает передо мной безгранично скорбящего царя по поводу гибели одного из своих богатырей – в какой-то миг даже и такая мысль мелькнула в голове Бардии. Но она в тот же миг улетучилась, забылась, как только Бардия вспомнил с каким искренним чувством отчаяния и горя царь только что бросался к нему в объятия и как дрожал его голос, когда он вскрикнул: «О, Великий Ахурамазда!» И это произвело на Бардию сильное впечатление – неужели в самом деле царь так глубоко переживает потерю одного из своих стражников? Да, это правда: Дариявуш нередко говорил, что никогда не нарушает своего слова и всегда будет относиться ко всем своим шестерым старым друзьям по-братски и на деле старался ни в чем не нарушить свою клятву, но все равно все помнили – он царь и в любое время может освободить себя от пут каких-то там обязательств, данных им в пылу борьбы за судьбу Отечества и обременительных для него теперь, когда он, по-существу, всемогущ и царь царей. Ведь что ни говори, а царь он и есть царь, а остальные «братья» – всего лишь его служащие, пусть и на высоких должностях, но обычные служащие, судьба которых во все времена всецело зависела от капризов повелителя. Бардия не был мальчишкой, в этом смысле никаких иллюзий не питал, вот потому-то и был несколько удивлен поведением царя – неужто Дариявуш так искренне горюет по поводу гибели одного из своих старых друзей, одного из «братьев»? Наверное, и вправду искренне, иначе он, увидев Бардию, не кинулся бы к нему с горестными словами: «О, Великий Ахурамазда!» А мысль о том, что царь Дариявуш мог принять его за образ Святого Ахурамазды, потому-то и вскрикнул: «О, Великий Ахурамазда!», кидаясь ему на грудь, – вовсе и не приходила в голову Бардии.

– Как бы мы ни горевали, что бы ни делали, а вернуть человека, ушедшего в иной мир, мы не в силах, – сказал грустно Бардия. – Мы проводили его в тот мир как положено – почетно, и свой последний долг перед ним на этом свете выполнили безукоризненно. Поэтому нет никаких поводов, чтоб ты так сильно сокрушался и изводил себя. Нас ждут большие дела, нелегкий путь!

– Ты прав, брат мой, – сказал царь тусклым голосом. – Но ведь и ты сам хорошо знаешь, что наше здесь дело – это воевать, разгромить войско саков и подчинить их нам. Но с кем воевать – мы их не находим! Что же тогда нам делать?

– Надо найти войско врага во что бы то ни стало! – с яростной решительностью в голосе заявил Бардия. – Мне кажется, что они убрали куда-то подальше и людей своих, и скот, а сами рыщут вокруг нас. Если саки избегают встречи с нами, не хотят и боятся воевать – мы не сможем их силой заставить сделать это. Не лучше ли будет, если мы погонимся за их народом, за их скотом? Ведь известно – всяк воюет за отца и мать, за детей и семью, за свое богатство, за свой скот, и если мы настигнем их людей, начнем угонять в рабство их жен, сыновей и дочерей, начнем угонять их скот, тогда они, воины этого народа, если они есть, не могут не выйти нам навстречу, не могут не схватиться с нами. Не могут же они, спокойно смотреть со стороны, как мы будем угонять их скот, а вместе со скотом их жен, сыновей и дочерей? Разве не так?

– Ты прав. Но откуда мы сможем узнать, куда они отправили и своих людей, и скот?

– Это не так уж и трудно узнать, – сказал Бардия. – Ты сам не раз ходил на охоту, прекрасно знаешь, какие только уловки не придумывают даже звери и птицы, чтобы отвлечь врага, увести его в стороны от своих нор и гнезд, чтобы спасти своих детенышей. Насколько я понял, они тоже поступают с нами точно так же. Они изо всех сил стараются повести нас в сторону восхода солнца, затягивая чуть наискосок вниз. Тогда совершенно ясно – они отправили и людей своих, и скот вверх, можно не сомневаться! И если мы, двигаясь быстрым маршем, неожиданно появимся там, где поселились их люди, то и воины их тоже быстро прибегут туда же! Куда же тогда им деваться, как не вступить с нами в битву? Так что, если мы хотим найти противника, то искать его следует вверху! Что на это скажешь?

Царь довольно долго молчал в раздумии. Отправляясь сюда в поход, он хотел – быстро разгромить войско загорских саков, пройти дугой поверху двух морей, принимая присягу народов и племен на вечную верность фарсидским царям, отсюда, сзади, схватить Согдияну за шкирку и так потрясти, чтобы впредь и пикнуть бы не посмела, и лишь после этого вернуться к себе в Фарс. Но вот уже две недели и он, всемогущий повелитель Фарса, и его непобедимые воины-львы лишь топчут черные выжженные степи, и не могут найти никого, с кем бы повоевать, кого бы покорить. Кто в это может поверить? Если в чьи-то земли вошли иноземные войска, то этот кто-то, – будь он проклят! – должен же был тотчас же встать на пути и схватиться с незваными гостями. Всегда, везде так именно и делается! А здесь, чтобы схватиться, ты сам должен искать хозяев этой земли! Где это видано? И ничего ведь не поделаешь – ведь дикари эти, варвары не знают что такое честь и гордость. Дикие звери, если их вспугнешь, шарахаются в сторону. И эти саки поступают также. А гнаться за вспугнутым зверем – дело нелегкое. Если нет возможности загнать его в какую-нибудь ловушку или западню. Ловушка... Западня... Точно! Совершенно прав Бардия – надо сделать так, чтобы их семьи и скот стали бы западней и ловушкой для сакских воинов! Другой возможности нет. Если будешь по степям гоняться за самими воинами-саками, уйдет слишком много времени – а впереди еще много больших дел – ведь еще надо окончательно усмирить Согдияну...

– Хорошо! – сказал наконец Дариявуш. – Нить твоих мыслей тянется к истине. Вели звать всех на совет, надо всем объяснить почему и зачем мы меняем маршрут, чтобы немедленно, завтра же выступить...

После недельного изнурительного марша по опять же почти выжженной степи кажется, впереди замаячила цель – стали попадаться сломанные телеги, на починку которых у спешащих кочевников, видно, времени не было, лохмотья ветхих шатров, оставленные на месте стоянки, и даже обессилевший скот – хромые овцы, отощавшие коровы. Теперь явно следовало послать вперед летучий отряд конницы, чтобы он быстро настиг убегающий народ, задержал его и отобрал на первых порах хотя бы скот. Взяв с собой пять тысяч своих бесстрашных конных воинов, Йездивазд стрелой улетел вперед. Но в тот же день случилось невероятное – саки пригнали отряд Йездивазда и присоединили его обратно к остальным фарсским войскам, точно также как шаловливые подпаски-мальчишки с криками и свистом, кидаясь палками, загоняют обратно в стадо отбившихся овец!

На следующий день сам Бардия повел вперед десять тысяч отборной фригийской конницы. Уже после полудня увидели Бардия и его воины противника. Увидеть-то увидели, но сразу же атаковать его не решились – уж слишком было много их, воинов-саков – они, кажется, заполнили собою всю степь, за ними, по крайней мере, земля не проглядывалась. Они молча ждали противника.

Бардия приблизился к сакам и остановил своих воинов, когда до противника оставалось не более одного броска – обычное расстояние между двумя армиями, намеривающимися сразиться.

Армии стояли напротив друг друга, в ожидании нападения противника. Но никто не нападал. Так прошло некоторое время. Те и другие не двигались с места, лишь внимательно следили за действиями неприятеля. И понял тогда Бардия, понял хорошо, – предводители саков вовсе не дураки и не трусы, хотя и не желают дать врагу решающего сражения, но с каким-нибудь отдельным отрядом фарсов, каким бы большим он ни был, если в этом будет необходимость, они готовы схватиться всегда. Они победят – вот поэтому. А победят потому, что у них многочисленная конница. Вполне возможно, что все они на конях, и пеших воинов у них вовсе и нет. А потому, если хотят – воюют, если не хотят – не воюют. И ничего ты им не сделаешь. А силу и мощь фарсидской армии составляли пешие воины, конница в ней всегда играла второстепенную роль, хотя и была гордостью царей и пользовалась их благорасположением. А разве могут пешие воины преследовать конных воинов? Нет, конечно – толку-то никакого!

В одно мгновенье осознав все это, Бардия, многоопытный военачальник, хотя это и не делало ему чести, не решился атаковать противника. Но дать команду разворачивать коней и отходить тоже не мог – язык не поворачивался. Ведь он хорошо понимал, что в этом случае начало отхода сразу же станет началом отступления, а отступление превратится в бегство, а бегство – это всегда неизбежно поражение. Вот почему Бардия, как и все тысячи простых воинов, не говоря ни слова, молча стоял и смотрел на вражеских воинов. Он не хотел начинать битву, но не хотел и отступать.

Вот в таком положении – в напряженном ожидании нападения противника – прошло довольно много времени. Возможно, что на самом-то деле прошло не так уж и много времени, но казалось, что они стоят так уже целую вечность. Но и там, и здесь предводители войск оказались терпеливыми, несуетливыми – выдержали, не кинулись в бой, но и не развернулись, не стали отходить – отступать. И что удивительно – саки, кажется, вовсе и не собирались вообще атаковывать фарсов: не скакали туда-сюда военачальники, суетливо готовясь к сражению; и если даже иногда то слева, то справа и подъезжали всадники к середине войск, где, наверное, и находился их предводитель, то и они не спеша, долго разговаривали и также не торопясь, возвращались на свои места.

Видя все это, иногда в голову Бардии приходила мысль о том, что, возможно, саки боятся, кто знает, может стоит решительно атаковать их, и тогда они начнут убегать? Но в то же время, когда видишь, что противник совершенно спокоен, не суетится и уверен в себе, ясно понимаешь – нет, и саки не побегут, наоборот, как бы обрадованные тем, что наконец-то появился повод, смело начнут сражение! Они и знать не знают, что такое боязнь, страх. Но почему же они тогда сами не начинают битву? Вот что было и не понятно, и удивительно. Понять это, дать всему этому разумное объяснение не мог, наверное, ни один опытный военачальник. Совершенно ничего здесь не понимал и Бардия. Но одно он понял твердо: почему – не известно, но саки первыми битву начинать не будут! Да, он не понимал почему, но уже был твердо убежден – если он сам, Бардия, не начнет, сегодня битвы не будет. Но точно также твердо знал – нельзя и отходить, отступать, убегать. Как только фарсы начнут разворачиваться, начнут отходить, саки сразу же налетят на них, и никто их не остановит! Даже тот, кто их сейчас удерживает железной рукой. Потому что нет на свете такой силы, которая могла остановить воинов от великого удовольствия преследовать убегающего врага!..

Думая обо всем этом, Бардия невольно глянул назад – много ли еще осталось до захода солнца: уважающий себя военачальник никогда не начинает битву ночью, подобно хищнику. Солнце уже клонилось к закату: оно стало похожим на круглый медный щит – стало красным и большим, и медленно опускалось к горизонту, спала и жара. Если еще в течение некоторого времени саки не начнут битву, то он, Бардия, может спасти своих десять тысяч воинов-конников, которые неминуемо погибли бы, вздумай он ввязаться в бой. Да, это, пожалуй, даже более тяжкое дело, чем рубиться в бою, стоять вот так и все время думать о том, что следующее мгновение, возможно станет роковым – саки пойдут в атаку, но ничего не поделаешь. Надо стоять, надо ждать, надо терпеть...

О, Великий Ахурамазда! Небесные Святые, наверное, на сей раз решили сделать так, чтобы и те, и эти были бы довольны – чтобы не было битвы, не было смертей: саки начали уходить – спокойно, не торопясь! Словно они приходили сюда не на встречу с врагом, а просто полюбоваться закатом солнца.

– Давай нападем! – горячо предложил оказавшийся рядом с Бардией тысячник.

– Нет! – не задумываясь ответил Бардия. – Разве не видишь – они не отступают, а дают нам с честью уйти! Ты когда-нибудь видел такое благородство?

Тысячник с удивлением взглянул на Бардию – с ума, что ли, сошел? Бардия тоже глянул на тысячника, ясно понял его мысль, но ничего не сказал, лишь вытер катившийся пот с лица, улыбаясь...

Царский совет в этот вечер затянулся как никогда. Насколько мог, Бардия пытался убедить царя и предводителей войск в том, что у саков очень много конных воинов, и что они могут одолеть любой отдельный отряд фарсов, если он оторвется от основной армии, но в то же время почему-то не желают первыми начинать битву. Нет и нет – пусть никто и не думает, будто они боятся: их удерживает что-то другое! Саков можно победить только одним путем – если суметь завлечь их в решающую битву со всей фарсской армией. А для этого, говорил Бардия, вся армия должна как можно быстрее продвигаться вперед – чтобы настичь журты саков...

Некоторые военачальники слушали Бардию, снисходительно улыбаясь – струсил, мол, прибежал обратно, вот и болтаешь теперь всякую чушь в свое оправдание. Бардия чувствовал, что многие военачальники не очень-то верят ему, но он, хотя и было обидно, сдерживал себя и старался как можно убедительней рассказать и царю, и всем присутвовавшим на совете о своих впечатлениях при встрече с саками, чтобы и они поняли то, что он понял там, в степи, когда стоял лицом к лицу с противником чуть ли не полдня. Конечно же, после того как Бардия вернулся, так и не вступив в битву с противником, стоявшим всего-навсего в одном броске от него с полудня до вечера, многие военачальники в нем несколько разочаровались, но царь, выступая в конце совета, полностью одобрил действия своего старого соратника и одобрил его предложения.

– Ты совершенно прав, Бардия. – сказал Дариявуш. – Раз они не хотят встретиться с нами для решающего сражения, значит они знают, что в этом случае потерпят поражение. В этом случае мы должны принудить их к тому, чтобы они сделали то, чего избегают. А для этого следует, как и предлагает Бардия, всем нам вместе как можно быстрее двигаться вперед. Мы так и сделаем. Все. Что еще? – спросил царь, давая этим понять, что по главному делу теперь разговоры ни к чему.

Неважно обстояло дело с продовольствием, а потому пришлось довольно долго разговаривать и по этому поводу. Неприкосновенный запас еды, предназначенный на то время, когда, уже будучи на чужой земле, воины не смогут сами себе добывать пропитание, быстро уменьшался – да, в этих проклятых сакских степях невозможно было найти что-либо съестное, кроме разве редкой дичи. Но степной дичью – перепелками да куропатками – не накормишь тысячи и тысячи людей.

– Если мы, продвигаясь быстрым маршем, не войдем в те земли, где остановился мирный сакский народ, через две-три недели наша армия начнет голодать – вот что самое страшное, – заявил Артабан.

– Раз навстречу Бардии саки вышли со всеми своими воинами, – заявил Мардоний, – а это кажется так, значит и народ их мирный невдалеке. Их воины вышли с одной целью – или остановить нас, или умереть в бою. Если б их мирные люди были вдалеке, в безопасности, они так не поступили бы.

– Конечно, это так! Тут и сомневаться не приходится, – сказал и сам царь. – Мирный народ, со своими стариками да детьми, с разным там скарбом, к тому же и со стадами овец и крупного скота не может двигаться так же быстро, как и отряд воинов. Если мы хотя бы еще два-три дня будем продвигаться ускоренным шагом, я думаю, что мы их настигнем. Выходит, что и еду мы можем добыть опять не только этим путем – захватив мирные поселения саков. Кто еще хочет слово сказать?

Никто ничего не хотел говорить, все было ясно, и на этом совет завершился.

– Завтра воинов поднимите пораньше – надо, быстро позавтракав, тронуться в путь и до полуденной жары пройти хорошее расстояние, – сказал царь военачальникам, провожая их...

Армия фарсов, можно сказать, останавливалась только на ночлег, а все остальное время безостановочно шла и шла вперед. Но даже и при такой скорости не только через два-три дня, как надеялся царь Дариявуш, но и через четыре дня так и не сумели настигнуть уходивших все дальше и дальше мирных саков. А то, что мирный сакский народ бежит перед фарсской армией, никаких сомнений не было – это подтверждали попадающиеся иногда целые брошенные стада овец, поломанные телеги. Даже попадались тяжело нагруженные хлебом телеги со сломанными колесами – люди, видно, так спешили, что даже кожаные мешки с зерном не успели забрать с собой, или уже было вообще некуда их перегружать – ведь столько телег уже поломалось в пути! Теперь, хоть и очень редко, но уже встречались поселения с деревянными домами. Но в них никого не было.

На пятый день около полудня дорогу фарсам преградили сакские воины. Их было много, все широкое поле перед чернеющим на горизонте лесом было заполнено ими. Они молча ждали приближающегося противника. Точно так, как и рассказывал Бардия – спокойные и несуетливые, будто они действительно собрались не на войну, а пришли сюда просто посмотреть на какое-то небывалое чудо-юдо. Когда приблизились к сакам царь Дариявуш остановил войско и велел военачальникам подготовиться к битве.