Миллс Чарльз Райт

1. 
В своей работе обществовед порой неожиданно для себя стал кивается с 
необходимостью выбора ценностей. Ясно, что он уже работает на основе 
определенных ценностей. Ценности, которых сегодня придерживаются 
общественные науки, черпаются из цен ностей, созданных в западном обществе, 
ибо повсюду за его пре делами достижения общественных наук заимствуются, не 
будучи собственным изобретением. Правда, кое-кто настаивает, что из бранные 
ценности «трансцендируют» западное и любое другое об щество, другие говорят, 
что 
придерживаются 
стандартов, 
которые 
будто 
бы 
«имманентны» 
существующему обществу, как некий не реализованный потенциал. Но, 
несомненно, что сегодня многие согласятся с тем, что ценности, присущие 
традициям общественных наук, ни трансцендентны, ни имманентны. Просто 
многие их провозглашают и в определенных пределах практикуют внутри своего 
узкого круга. То, что называют моральным суждением, лишь отражает желание 
обобщить выбранные ценности и тем самым сделать их доступными для других. 
Мне представляется, что традициям общественной науки присущи три ведущих 
политических идеала, которые, безусловно, связаны с ее интеллектуальными 
перспективами. Первый из них — это ценность истины, факта. Само занятие 
общественными науками имеет политический смысл, поскольку наука 
определяет, что есть факт. В мире, где бытует так много бессмыслицы, любое 
Утверждение о факте имеет политическое и моральное значение. Все 
обществоведы самим фактом своей работы вовлечены в борьбу между 
просветительством и мракобесием. В таком мире, как наш, заниматься 
общественными науками значит, прежде всего, проводить политику истины. 
Но политикой истины не исчерпываются те ценности, которыми мы 
руководствуемся в нашем предприятии. Истинность полученных нами данных и 
точность исследований, взятые в их социальном контексте, могут быть (а могут и 
не быть) существенными для жизни людей. В том, важны ли они и каково их 
значение, собственно и заключается вторая ценность, то есть ценность роли 
разума в жизни людей. Наряду с ними имеется и третья ценность — человеческая 
свобода, при всей неоднозначности ее смысла. И свобода, и разум, как я уже 
отмечал, занимают центральное место в цивилизации западного мира, обе 
ценности провозглашаются идеалами. Но любая попытка их использования в 
качестве критериев или целей ведет к большим разногласиям. Вот почему 
определение идеалов свободы и разума является одной из интеллектуальных 
задач для нас как обществоведов. 
Если человеческому разуму суждено сыграть более значительную и более явную 
роль в историческом процессе, обществоведы, несомненно, должны быть среди ее 
главных исполнителей. Ибо своей деятельностью они являют пример 
использования разума для понимания жизни людей, именно в этом их призвание. 

Если у них есть желание работать и, тем самым, сознательно идти избранным 
путем, они сначала должны определить свое место в интел лектуальной жизни 
общества и в общественно-исторической струк туре своей эпохи. Они должны 
представлять свое место в общест венных сферах познания, а уже эти сферы 
соотнести с конкретно- hqrnphweqjni структурой общества. Но здесь не место 
заниматься подобной работой. Я хочу лишь разграничить три политически 
важные роли, исполнителем которых обществовед, как поборник разума, может 
себя считать. 
В общественных науках, особенно, пожалуй, в социологии, часто встречается 
тема царственного философа. Начиная с Огюста Конта и кончая Карлом 
Маннгеймом, в книгах можно найти призывы дать больше власти «человеку 
знания», а также попытки их оправдания. 
При более точной формулировке возведение разума на престол означает, конечно 
же, начало царствования «человека разума». В этой идее кроется основная 
причина, 
почему 
обществоведы 
сохраняют, 
правда 
весьма 
общую, 
приверженность разуму в качестве общественно значимой ценности. Они 
постоянно хотят избежать признания нелепости этой идеи при сопоставлении ее с 
фактами власти. Кроме того, названная идея противоречит сути многих версий 
демократического устройства общества, поскольку предполагает существование 
аристократии, даже если она является таковой по таланту, а не по рождению или 
богатству. Довольно нелепая идея о том, что обществовед должен стать 
царствующим философом, является только одним из представлений о той роли в 
обществе, которое он может попытаться воплотить. 
Достоинство сферы политики во многом зависит от интеллектуальных 
способностей тех, кто ею занимается. Если бы «философ» стал правителем, я был 
бы склонен покинуть его государство. Но когда у правителей нет никакой 
«философии», разве способны они к ответственному правлению? 
Вторая, и сегодня самая обычная роль ученого-обществоведа — советник 
правительства. В настоящее время эта роль находит свое воплощение в 
бюрократическом использовании общественных наук, которое я описал. 
Отдельный обществовед старается не отставать от тех многочисленных 
тенденций развития современного общества, которые делают индивида 
функционально и частью рациональной бюрократии; он подыскивает такое 
местечко, чтобы не заниматься изучением структуры постсовременного общества. 
При таком положении, как мы видели, общественные науки сами тяготеют к тому, 
чтобы стать функциональным рациональным механизмом. 
Отдельный ученый смиряется с утратой моральной автономии и подлинной 
рациональности, а роль разума в жизни людей имеет тенденцию сводиться просто 
к усовершенствованию техники управления и манипулированию. 

Но таков худший вариант исполнения роли советника. Чтобы ее выполнять, я 
полагаю, не обязательно следовать букве и духу бюрократического стиля. Трудно 
исполнять эту роль, сохраняя моральную и интеллектуальную целостность и, 
следовательно, сво боду для работы над проблемами общественных наук. 
Советникам легко вообразить себя философами, а своих клиентов — просве 
щенными правителями. Но даже если советники — действительно философы, то 
те, кому они служат, могут не быть просвещенными. 
Поэтому 
меня 
поражает 
преданность 
некоторых 
советников 
своим 
невежественным деспотам. Кажется, что такую преданность не нарушит ни 
деспотическая некомпетентность, ни догматическая тупость. 
Я не утверждаю, что роль советника нельзя хорошо исполнять. На самом деле я 
знаю, что это возможно, и есть люди, которые этим и занимаются. Будь таких 
людей побольше, политические и научные задачи обществоведов, выбравших 
третью роль, стали бы менее тягостными, поскольку вторая роль частично 
пересекается с третьей. 
Третий путь, на котором обществовед может попытаться реализовать ценность 
разума и выполнить свою роль в человеческих делах, тоже unpnxn известен, и 
иногда даже применяется на практике. Задача заключается в том, чтобы 
оставаться независимым, делать свою работу, самому выбирать проблемы, но 
направлять свою деятельность и на правителей, и на «общественность». Подобная 
концепция позволяет нам представить социальную науку как своего рода орган 
общественного интеллекта, занятого проблемами как общественного, так и 
личностного выбора, а также стоящими за ними тенденциями развития 
социальной структуры, а отдельных обществоведов представить как разумных 
членов самоуправляемой ассоциации, которую мы называем общественными 
науками. 
Принимая подобную роль, более полное объяснение которой я дам далее, мы 
пытаемся действовать в соответствии с ценностью разума. Полагая, что наша 
деятельность имеет какой-то результат, мы принимаем теорию творения истории: 
мы утверждаем, что «человек» свободен и своими рациональными усилиями 
может влиять на ход истории. Сейчас я, не касаясь самих ценностей свободы и 
разума, хотел бы только обсудить, в соответствии с какой теорией истории их 
можно реализовать.

2. 
Люди свободны творить историю, но одни чувствуют себя гораздо свободнее, чем 
другие. Такая свобода требует доступа к средствам принятия решений и 
осуществления власти, при помощи которых сейчас можно творить историю. Но 
так было не всегда. Далее я еще затрону современный период, в котором средства 
власти значительно гипертрофированы и централизованы. Имея в виду этот 
период, я утверждаю, что если люди и не творят историю, то постепенно они все 
больше превращаются в инструменты в руках творцов истории, а также в простые 
объекты исторического процесса. 
Насколько велико реальное значение того или иного принятого решения, само по 
себе является исторической проблемой. Это в значительной степени зависит от 
имеющихся в распоряжении власти средств в данное время и в данном обществе. 
В некоторых обществах бессчетное число людей конкретными действиями 
изменяют свой уклад жизни, и тем самым постепенно изменяют саму структуру 
общества. Эти изменения и есть ход истории. История «течет», хотя в целом 
«люди творят ее». Так, масса предпринимателей и потребителей, совершая 
десятки тысяч сделок в минуту, постоянно обновляют облик рыночной 
экономики. Возможно, это было главным ограничением, которое Маркс имел в 
виду, когда писал: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, 
как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали...»* 
• Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. К. Маркс, Ф. 
Энгельс. Соч.. т. 8, с. 119. — Прим. Перев.

Судьба, или «необходимость», движет историческими событиями, не 
подвластными никаким группкам или группам людей, которые: 1) достаточно 
компактны для идентификации; 2) обладают властью, достаточной для принятия 
решений, которые могут иметь последствия; 3) в состоянии предвидеть эти 
последствия и, таким образом, нести ответственность за них. В соответствии с 
этой концепцией, события есть итог и непреднамеренный результат 
неисчислимого количества действий огромного числа людей. Каждое отдельное 
действие незначительно по своим последствиям, которые сглаживаются или 
усиливаются другими подобными решениями. Не существует связи между 
намерениями какого-то одного человека и итоговым результатом неисчислимого 
количества действий. События происходят помимо воли людей: история делается 
за их спинами. 
Понимаемая таким образом судьба не является универсальным фактом. Она не 
является неотъемлемой частью сущности истории или природы человека. Судьба 
— это свойство конкретно-исторического типа социальной структуры. В 
обществе, где высшим достижением военной техники является винтовка, а 
типичной хозяйственной единицей — семейная ферма и кустарная мастерская, 
где нации- государства еще нет в помине, где коммуникация осуществляется из 
уст в уста глашатаями, и нет печатных станков, в таком обществе, история — в 
самом деле судьба. 
Теперь обратимся к главной особенности нашей жизни. Разве она состоит не в 
громадном расширении и подавляющей централизации всех средств власти и 
принятия решений, то есть всех средств творения истории? В современном 
индустриальном обществе средства производства развиваются и централизуются, 
по мере того как на смену крестьянам и ремесленникам приходят частные 
корпорации и государственные промышленные предприятия. В современном 
национальном 
государстве 
средства 
принуждения 
и 
политического 
администрирования проходят сходный путь развития по мере того, как 
королевский контроль над знатью и вооружавшиеся на собственные средства 
рыцари заменяются регулярными армиями, а теперь ужасающими военными 
машинами. Знаменующее постмодерн наивысшее развитие всех трех тенденций 
— в экономике, политике, принуждении — сегодня наиболее ярко наблюдается в 
США и в СССР. 
В наше время происходит концентрация средств сотворения истории как 
национального, так международного масштаба. Поэтому разве не понятно, что 
именно сейчас люди обладают уникальной по своим масштабам и возможностям 
способностью сознательно управлять историческим процессом? Властвующие 
элиты, распоряжающиеся этими средствами, сегодня действительно делают 
историю — конечно, «при обстоятельствах, выбранных не ими», — но по 
сравнению с другими людьми и другими эпохами эти обстоятельства, безусловно, 

не кажутся непреодолимыми. 
В непосредственно переживаемой нами ситуации, несомненно, заключен 
парадокс. Факты применения новейших средств управления историческим 
процессом свидетельствуют о том, что люди не находятся во власти судьбы и 
теперь могут творить историю. 
Нелепость состоит в том, что другие факты показывают: в данный момент 
идеологии, предлагающие людям надежду на управление историческим 
процессом, переживают в западных обществах упадок и крах. Этот крах означает 
разрушение надежд идеологии Просвещения на то, что разум и свобода станут 
господствующими, высшими силами человеческой истории. И это происходит на 
фоне интеллектуального и политического бездействия научного сообще ства. 
Где та интеллигенция, которая велеречиво рассуждает о западном мире, где те 
интеллектуалы, чья деятельность пользуется влиянием среди политических 
партий и общественности, чье мнение учитывается при принятии исторических 
решений? Где доступ таким людям к средствам массовой информации? Кто из 
руководителей двухпартийного государства и его жестоких военных машин чутко 
реагирует на то, что происходит в мире знания, разума и чувств? Почему 
свободный интеллект так далек от принятия решений власти? Почему сейчас 
среди власть имущих преобладают крайняя безответственность и невежество? 
В сегодняшних Соединенных Штатах интеллектуалы, художники, проповедники, 
гуманитарии и ученые тоже ведут холодную войну, и вместе с официальными 
властями переживают замешательство. Они не выдвигают к власть имущим 
требований об альтернативных направлениях политики, равно как не излагают 
собственных программ перед общественностью. Они не пытаются внедрить 
принцип nrberqrbemmnqrh в политическую жизнь Соединенных Штатов, а 
способствуют выхолащиванию ее содержания. Плачевное моральное состояние 
общества отражается и в порочности (по христианским меркам) духовенства, и в 
добровольном переходе ученых в государственно-монополистический «аппарат 
науки». Сюда же относится и журналистская ложь, ставшая обыденностью, и 
значительная часть претенциозной пошлости, которая слывет общественной 
наукой.

3. 
Я не жду, что по данному вопросу со мной согласятся все обществоведы. Главное, 
что я хочу сказать, это то, что для любого ученого, принявшего ценности разума и 
свободы, основная задача заключается в определении границ свободы и 
возможностей разума в истории. 
Принимая на себя третью роль, обществовед не считает себя какой- то персоной, 
независимой от общества. Но он чувствует, подобно многим другим людям, что 
находится вне процесса принятия главных исторических решений эпохи, и в то же 
время знает, что находится среди тех, на ком отражаются многие последствия 
этих решений. В этом состоит главная причина, почему по мере осознания того, 
что он делает, обществовед явно превращается в «человека политического». 
Невозможно быть «вне общества», вопрос в том, какую позицию ты занимаешь в 
обществе. 
Обществовед, как правило, относится по своим жизненным условиям, статусу и 
власти к среднему классу. Его род занятий и круг социальных взаимодействий 
дают ему в решении структурных проблем общества примерно те же шансы, 
какими располагает простой гражданин, поскольку эти проблемы нельзя 
разрешить чисто интеллектуальным усилием или в частном порядке. Их нельзя 
даже 
сформулировать 
в 
рамках 
сферы 
повседневности, 
доступной 
«обыкновенному человеку», потому что основные структурные проблемы 
относятся к сфере компетенции социальной, политической и экономической 
власти. Но обществовед не только «обыкновенный человек». Его задача 
заключается в том, чтобы мысленно выйти за пределы той сферы повседневности, 
в которой ему приходится жить, и именно для ее решения он, например, может 
рассматривать одновременно экономический строй Англии XIX века и статусную 
иерархию Америки XX века, военные институты императорского Рима и 
политическую структуру Советского Союза. 
Ввиду того, что для обществоведа ценности свободы и разума имеют 
первостепенное значение, важное место в его работе должно занимать изучение 
тех объективных возможностей стать свободными и разумными, которыми 
обладают люди, принадлежащие к тем или иным категориям внутри конкретных 
типов социальной структуры. 
Другим важным направлением исследований должно стать выяснение того, какие 
шансы предоставляют людям, в зависимости от их социального положения, 
различные типы обществ для того, чтобы, во-первых, с помощью разума и 
жизненного опыта выйти за пределы социальных ячеек своей повседневной 
жизни, и, во-вторых, какой властью они располагают для того, чтобы 
непосредственно воздействовать на структуру данного общества. Это второе 
направление касается роли разума в истории. 

Рассматривая эти проблемы, легко заметить, что в современных обществах 
некоторые люди используют власть для того, чтобы ощутимо воздействовать на 
определенные структуры и полностью осознают последствия своих действий. 
Другие, имея такую же власть, не осознают границ ее влияния. Но большинство 
людей не могут выйти за пределы повседневности и мысленно увидеть более 
jpsom{e социальные структуры или осуществлять доступными им средствами 
какие-либо структурные изменения. 
В силу профессиональной деятельности обществоведы определяют свое место в 
обществе. Мы знаем о существовании структуры общества и кое-что об 
исторических механизмах ее развития. Ясно, что у нас нет доступа к 
существующим ныне средствам власти, при помощи которых в настоящее время 
можно влиять на работу этих механизмов. Но у нас есть одно, зачастую слабое, 
«средство власти», и оно-то и дает ключ к пониманию нашей политической роли. 
Думаю, что главная политическая задача обществоведа, разде ляющего идеалы 
свободы и разума, заключается в том, чтобы об ращаться в своей работе к 
каждому из трех типов людей, выделен ных мной по критериям власти и знания. 
На власть имущих и осознающих ее силу обществовед возлагает ответственность 
за структурные изменения, на которые он указывал в своей работе, а их 
осуществление зависит от решений властей или отсутствия таковых. 
Тем, чьи действия имеют структурные последствия, но кто, по- видимому, не 
осознает этого, он сообщает все, что удалось ус тановить относительно этих 
последствий. Ученый пытается про свещать подобных людей, а уже потом, опять-
таки, возложить на них ответственность. 
Тем, кто не имеет реальной власти и чье сознание ограничено повседневными 
заботами, он раскрывает влияние структурных тен денций и крупных решений на 
условия их жизни, показывает связь личностных трудностей и общественных 
проблем. В ходе этой работы он сообщает им все, что обнаруживается при 
анализе Действий более могущественных членов общества. В этом заключаются 
основные просветительские задачи ученого, и они же являются его 
общественными задачами при обращении к любой широкой аудитории. 
Теперь рассмотрим некоторые проблемы и задачи, возникающие из этой роли 
исследователя.

4. 
При всей широте кругозора рядовой обществовед занимается преподаванием, а 
подобный род занятий во многом определяет на что он способен как 
профессионал. В качестве преподавателя он обращается к студентам, при случае 
публикуется и выступает перед более широкой или более влиятельной 
аудиторией. Говоря о его возможной роли в обществе, остановимся подробнее на 
этих простых фактах власти или, если угодно, фактах безвластия. 
Поскольку 
образование 
преследует 
либеральные 
цели, 
то 
есть 
«освободительные», общественная роль ученого имеет два аспекта. 
В интересах индивида он должен показать, что личные трудности и заботы могут 
трансформироваться в доступные для разумного решения общественные 
проблемы, и его задача — развить в индивиде способность к самообразованию, 
ибо только тогда последний сможет стать разумным и свободным. В интересах 
общества ученый должен бороться со всеми силами, разрушающими истинную 
общественность и порождающими массовое общество, или, в позитивной 
формулировке, его задача — помогать образованию и укреплению сознательно 
самосовершенствующейся общественности. Только тогда общество может быть 
разумным и свободным. 
Это очень широкие цели, и я должен дать некоторые пояснения. Мы прививаем 
людям позитивные навыки и умение определять ценности, которых они 
придерживаются. Но одни «навыки» более, другие менее важны для задач 
просвещения. Я не считаю, что навыки и ценности можно легко отделить друг от 
друга, как это часто представляется b поисках «нейтральных навыков». Это 
вопрос меры, где на одном конце шкалы умения, а на другом — ценности. Но в 
середине этой шкалы лежит то, что я назову восприимчивостью, и это то, что 
должно интересовать нас более всего. Обучение работе на станке, чтению или 
письму суть по большей части привитие навыков. Помощь кому-либо в 
понимании того, чего он в действительности хочет добиться в своей жизни, или 
обсуждение с ним стоического, христианского и гуманистического образов жизни 
есть обучение ценностям или их культивирование. 
В один ряд с навыком и ценностью нам следует поставить восприимчивость, 
означающую оба этих понятия и, кроме того, включающую в себя терапию в ее 
исконном смысле как знание самого себя. Восприимчивость предполагает 
совершенствование всех тех навыков внутренней полемики с самим собой, 
которые мы называем мышлением, а при участии других — дискуссией. Учитель 
должен начинать с изложения вопросов, которые для индивида наиболее 
интересны, даже если преподавателю они кажутся банальными и пустыми. 
Необходимо так вести обучение и использовать такие материалы, которые бы 
позволили развивать у ученика способность к рациональному охвату 

непосредственно изучаемых проблем и всего того, что попадет в поле его 
интереса в процессе образования. 
Учитель должен так обучить своих учеников, чтобы они сами смогли продолжить 
начатое им. Конечная цель «освобождающего» образования состоит лишь в том, 
чтобы 
в 
итоге 
сформировались 
способные 
к 
самообразованию 
и 
самосовершенствованию мужчины и женщины, то есть свободные и разумные 
индивиды. 
Общество, в котором такие индивиды преобладают, демократично в самом 
главном значении этого слова. Такое общество можно определить как общество, 
где доминирует истинная общественность, а не массы. Здесь я имею в виду 
следующее. 
Люди в массовом обществе находятся во власти личных проблем, которые они не 
способны превратить в общественные проблемы, даже не сознавая этого. Они не 
понимают взаимодействия личных проблем, с которыми они сталкиваются в 
повседневной жизни, с проблемами социальной структуры. Однако именно это 
способен сделать образованный человек в осознающем себя обществе. Он 
понимает, что то, что он считает и переживает как личные проблемы, зачастую 
свойственно и другим, и, что более важно, никто не может решить их в одиночку, 
а только путем изменений структуры групп, в которых живет индивид, а иногда и 
структуры всего общества. Люди толпы переживают трудности, но они обычно не 
осознают их истинное значение и происхождение. Но будучи частью общества 
люди видят социальные корни проблем и обычно осознают их общественную 
обусловленность. 
Политическая задача обществоведа, как и любого другого ли берального 
просветителя, заключается в непрерывном переводе личных трудностей на язык 
общественных проблем и в объяснении индивидуальной значимости 
общественных проблем для людей различных категорий. Его задача как ученого 
— демонстрировать в своей работе, а как просветителя — и в своей жизни 
социологическое воображение, его цель — совершенствовать навыки этого 
воображения у мужчин и женщин в той аудитории, которую ему предоставляет 
общество. Достижение этих целей обеспечивает без опасность разуму и 
свободной личности, а также делает их доми нирующими ценностями 
демократического общества. 
Сейчас вы можете сказать себе: «Ну вот, он собирается установить планку так 
высоко, что теперь все должно казаться низким». То, что обо мне могут подумать 
подобным образом, свидетельствует о несерьезном восприятии слова 
«демократия» и о безразличии многих наблюдателей к тому, как происходит 
утрата смысла данного слова. 
«Демократия», конечно, сложное понятие, по поводу которого небезосновательно 

ведутся горячие споры, но несомненно то, что оно не настолько трудно для 
понимания и противоречиво, чтобы его не могли использовать люди, желающие 
рассуждать совместно. 
Я уже пытался показать, что я понимаю под идеалом демократии. В сущности, 
демократия подразумевает, что если какое-то решение затрагивает жизненные 
интересы людей, то они имеют реальную возможность участвовать в принятии 
этого решения. А это, в свою очередь, означает общественное признание легитим-
ности полномочий власти решать и возлагает ответственность на тех, кто 
принимает решения. Ни один из этих пунктов, как мне кажется, не может 
выполняться, если в обществе не будут преобладать такая общественность и такие 
индивидуумы, которых я описывал. Далее необходимо пояснить некоторые 
дополнительные положения. 
Социальная структура Соединенных Штатов не является полностью 
демократической. С этим, я думаю, согласятся все, ибо я не знаю ни одного 
полностью демократического общества — таковое по- прежнему является 
идеалом. Надо сказать, что Соединенные Штаты являются демократической 
страной, главным образом, по форме и по красноречивым заявлениям. По 
существу и на практике США сплошь и рядом недемократичны, и это со всей 
очевидностью проявляется во многих институциональных сферах. Корпоративная 
экономика не управляется ни городскими собраниями, ни властями, несущими 
ответственность перед теми, на кого их деятельность оказывает весьма серьезное 
влияние. Такое же положение характерно для военной машины, и оно все более 
усугубляется в политической структуре государства. Я не настолько 
оптимистичен, чтобы думать, будто очень многие обществоведы могут и 
стремятся способствовать развитию демократии в обществе, а если это и так, то 
не думаю, что их стремления обязательно приведут к возрождению 
общественности. Я лишь кратко описываю роль, которая мне кажется возможной 
для обществоведа и некоторыми из них действительно исполняется. Кроме того, 
оказывается, что такая позиция согласуется и с либеральными, и с 
социалистическими воззрениями на роль разума в жизни людей1. 
1 Мимоходом хотел бы напомнить читателю, что стиль абстрактного эмпиризма 
(вместе с его методологическим самоограничением), даже если не брать во 
внимание его настоящий бюрократический контекст и соответствующее 
применение, не очень подходит к описываемой мной демократической 
политической роли. Те, для кого работа в этом стиле является единственной 
профессиональной деятельностью, для кого это — «реальная работа 
общественной науки» и кто живет ее духом, не может выполнять освободительно-
просветительскую роль. Для этого необходимо, чтобы индивидуумы и 
общественность верили в собственную способность к разумному мышлению и 
чтобы каждый посредство-м критики, изучения и практики расширял и углублял 

эту способность. Следовательно необходимо вдохновить людей на то, чтобы, как 
сказал Джордж Оруэлл, «выбраться из кита» или, как гласит замечательное 
американское выражение, «стать хозяевами самих себя». Сказать им, что 
«действительно» можно познать социальную действительность, полагаясь 
исключительно на неизбежно бюрократический тип исследований во имя ложно 
понятого научного знания, значит наложить табу на всякую попытку людей стать 
независимыми и мыслить само стоятельно. Это значит разрушать уверенность 
самостоятельно рабо тающего мастера в своих возможностях познать 
действительность. 
Индустриализация условий жизни ученого и преподавателя и дробление проблем 
общественной науки не могут привести к выполнению обществоведами роли 
освободителей-просветителей. Те qnvh`k|m{e явления, которые «разбирают» эти 
научные школы, так и остаются разобранными на мельчайшие кусочки, в 
достоверности которых они вполне уверены. Но уверенными они могут быть 
лишь относительно вырванных из контекста фрагментов, тогда как смысл 
либерального образования, политическая роль общественной науки и ее 
интеллектуальные перспективы заключаются в том, чтобы помочь людям 
преодолеть границы раздробленных и абстрактных форм повседневной жизни, то 
есть понять исторические структуры и определить свое собственное Место в них. 
Я придерживаюсь мнения, что политическая роль общественной науки, 
потенциальная и реальная, а также ее эффективность, зависят от развитости 
демократии. 
Принимая на себя третью, независимую, роль разума, мы пытаемся действовать 
демократически в обществе, которое не вполне демократично. Мы действуем так, 
как если бы мы жили в полностью демократическом обществе и, тем самым, 
пытаемся избавиться от этого «как если бы». Мы пытаемся сделать общество 
более демократичным. Полагаю, что только так мы можем исполнять данную 
роль, оставаясь обществоведами. По крайней мере, я не знаю никакого иного 
способа, при помощи которого мы могли бы попытаться способствовать 
построению демократического общества. 
По этой причине проблема общественных наук как главного проводника разума в 
жизни людей в действительности является основной проблемой демократии на 
современном этапе.

5. 
Каковы у обществоведов шансы на успех? При данной политической структуре, я 
не верю, что вероятность того, что обществоведы станут эффективными 
проводниками разума, очень уж высока. Чтобы люди знания могли осуществить 
эту стратегическую роль, должны существовать определенные условия. Люди 
творят свою собственную историю, сказал Маркс, но они делают это при 
обстоятельствах, которые сами не выбирают. Какие же условия необходимы нам 
для того, чтобы исполнять эту роль эффективно? Для этого необходимо, чтобы 
политические 
партии, движения и общественность обладали двумя 
характеристиками: во-первых, чтобы в их среде действительно обсуждались 
альтернативные представления об общественной жизни, и, во-вторых, чтобы у 
них была возможность оказывать реальное влияние на решения, имеющие 
структурные последствия. Только при существовании подобных организаций мы 
могли бы возлагать реалистические надежды на роль разума в жизни людей, 
которую я пытаюсь обрисовать. Кстати, подобные условия следует считать 
главным фактором существования любого полностью демократического 
общества. 
При подлинно демократическом устройстве обществоведы, исполняя свои 
политические роли, вероятно будут высказываться «за» или «против» разного 
рода движений, слоев общества и групп интересов, а не просто обращаться к 
зачастую размытой и, боюсь, численно уменьшающейся общественности. В этих 
условиях неизбежна борьба идей, и эта борьба (всегда и как процесс, и как 
результат) будет иметь политический характер. Серьезное отноше ние к идее 
демократии и к демократической роли разума в челове ческих делах 
предполагает, что факт нашей пристрастности в этой борьбе будет нас мало 
беспокоить. Ведь мы не можем полагать, что все определения социальной 
действительности и, тем более, утверждения о политических путях и средствах, а 
также предполо жения о целях сложатся в конце концов в единую, не 
вызывающую ни у кого возражений доктрину1. 
1 Идея такой монополии в сфере общественной мысли является одной из тех 
авторитарных концепций, на которой основывается понимание «Единого метода» 
организаторов науки из породы «администраторов разума» и которая весьма 
тонко замаскирована в «священных ценностях» представителей «Высокой 
теории». Более отчетливо это воплощается в технократических лозунгах, 
проанализированных мною в главе 5.

При отсутствии полноценных политических партий, движений и общественности 
мы живем в обществе, которое является демо кратическим, главным образом, по 
закону и официально провоз глашаемым целям. Нам не следует приуменьшать 
огромную ценность этих обстоятельств и те широкие возможности, которые ими 
обеспечиваются. Нам следует осознать эти ценности, имея в виду их отсутствие 
там, где господствуют Советы, и ту борьбу, которая там ведется против 
интеллектуалов. Мы должны также понять, что одновременно с физическим 
подавлением интеллектуалов там очень многие интеллектуалы подавляют себя 
морально. То, что демократия в Соединенных Штатах в значительной степени 
формальна, еще не повод для отказа от идеи, что общественные науки должны 
быть одним из главных проводников разума, если, конечно, ему предстоит играть 
какую-то созидательную роль в демократическом творении истории. Отсутствие 
демократических партий, движений и общественности не означает, что 
обществоведам как просветителям не стоит пытаться заложить в своих 
образовательных учреждениях базу, где либеральная, состоящая из развитых 
индивидуумов общественность могла бы существовать хотя бы в зачаточном 
состоянии, и где они могли бы находить вдохновение и поддержку в своих 
дискуссиях. Это также не означает, что не следует пытаться взращивать такую 
общественность, выполняя менее академические роли. 
Конечно, поступая подобным образом, рискуешь навлечь на себя неприятности 
или, что еще хуже, столкнуться с ужасающим равнодушием. Поэтому нам 
необходимо толерантно представлять противоречивые теории и факты и активно 
поощрять полемику. При отсутствии широких и открытых политических дебатов, 
основанных на знании фактов, люди не могут соприкоснуться ни с действенными 
реалиями окружающего их мира, ни с сущностью самих себя. 
Особенно теперь, как мне кажется, описываемая мною роль требует ни больше ни 
меньше как выдвижения противоречивых определений самой реальности. То, что 
обычно называется «пропагандой», особенно националистического толка, состоит 
не только из мнений по различным темам и проблемам. Как однажды заметил 
Пауль Кечкемети, пропаганда — это распространение официальных определений 
реальности. 
Сегодня наша общественная жизнь часто основывается на таких официальных 
определениях, а также на мифах, лжи и бредовых концепциях. Когда в политике 
так много тем, обсуждаемых и «запретных», основано на неадекватных и 
ошибочных определениях действительности, те, кому не удается отразить ее 
более аде кватно, сразу подпадают под беспорядочные влияния. Вот почему 
описываемый мною тип общественности самим своим существованием оказывает 
на общество решающее влияние. Это подтверждает роль мышления, 
исследования, интеллекта, разума, идей: давать адекватное и общественно 
значимое определение действительности. 

Просветительское 
и 
политическое 
значение 
общественной 
науки 
в 
демократическом обществе заключается в том, чтобы формировать 
общественность и оказывать поддержку индивидам, способным адекватно 
определять внутриличностные и социальные реальности, соответственно с ними 
жить и действовать. 
Описываемая мною роль разума не означает и не требует обивать некие пороги, 
ближайшим рейсом вылетать в зону очередного кризиса, баллотироваться в 
конгресс, покупать типографию, чтобы печатать газету, появляться в бедных 
кварталах, собирать пожер твования. Подобные действия часто достойны 
восхищения, и я могу легко представить случаи, когда мне лично даже в голову не 
придет поступить иначе. Но для обществоведа превратить подобные поступки в 
постоянную деятельность значит отказаться от своей профессиональной роли и 
тем самым продемонстрировать неверие в перспективы общественной науки и в 
действенность разума в жизни людей. Обществовед должен в любых условиях 
продолжать свою научную работу, избегать дальнейшей бюрократизации разума 
и препятствовать бюрократизации дискурса. 
Не каждый обществовед разделяет взгляды, которых я придерживаюсь по 
данному вопросу, да я и не хочу, чтобы их разделяли все. Я полагаю, что одна из 
задач ученого заключается в том, чтобы определить свои собственные взгляды на 
сущность исторических изменений и место, если таковое имеется, свободных и 
разумных людей в этом процессе. Только тогда мы сможем прийти к пониманию 
своей собственной интеллектуальной и политической роли в изучаемых нами 
обществах и выяснить, что мы сами думаем о ценностях свободы и разума, 
которые являются неотъемлемой частью прошлого и будущего общественной 
науки. 
Если отдельные индивиды и малые группы не вольны своими действиями вызвать 
исторические последствия и в то же время недостаточно подготовлены, чтобы их 
разумно представлять; если структура современных обществ или какого-то 
одного из них тако ва, что исторический процесс развивается вслепую, то нет 
никакой возможности управлять им доступными средствами и знаниями, 
которыми можно овладеть. В этих условиях единственная незави симая роль 
общественной науки сводится к регистрации событий и их объяснению, идея об 
ответственности власть имущих нелепа, а ценности свободы и разума могут 
реализоваться лишь в отдельно взятых областях повседневной жизни для узкого 
круга привилеги рованных лиц. 
Но здесь много «если». И, хотя можно много спорить о степенях свободы и 
масштабах последствий, я не считаю, что есть Достаточно оснований для отказа 
от ценностей свободы и разума в качестве ориентиров в работе общественных 
наук. 

Попытки уклониться от таких трудных проблем, которые я обсуждаю, в наши дни 
прикрываются лозунгом о том, что общественная наука существует «не ради 
спасения мира». Иногда за этим стоит скромность ученого, иногда циничное 
презрение специалиста широкого профиля по любым глобальным проблемам, 
иногда разочарование в юношеских идеалах, часто это — поза людей, пы 
тающихся присвоить себе престиж «Ученого», которого они пред ставляют в виде 
чистого, лишенного телесности интеллекта. Но иногда такое суждение 
основывается на взвешенном анализе фактов власти. 
Из-за этих фактов я не верю, что общественная наука «спасет мир», хотя не вижу 
ничего плохого в попытке сделать это: я имею в виду предотвращение войны и 
переустройство жизни людей в соответствии с идеалами человеческой свободы и 
разума. Основы ваясь на своих знаниях и опыте, я прихожу к довольно пессими 
стичной оценке сложившейся ситуации. Но даже если дело сейчас обстоит 
именно так, мы все равно должны задать вопрос: если существуют какие-то пути 
выхода из кризисов данного истори ческого периода с помощью интеллекта, то 
разве обществоведам не следует их искать? Мы исполняем роль человека, 
который осознает ответственность за все человечество, хотя это не всегда очевид 
но. Именно на уровень общечеловеческого сознания должны быть выведены все 
решения крупных проблем современности. 
Взывать к власть имущим, основываясь на имеющемся у нас знании, утопично в 
самом дурацком смысле этого слова. Наши взаимоотношения с ними главным 
образом ограничиваются тем, насколько они находят нас полезными в качестве 
технических спе циалистов, которые защищают их позиции и решают их 
проблемы, или в качестве идеологов, укрепляющих их престиж и авторитет. 
Чтобы добиваться большего в исполнении нашей политической роли, мы прежде 
всего должны пересмотреть характер нашей совместной общественно-научной 
работы. Нет ничего утопичного в том, что обществовед обращается к своим 
коллегам с призывом пересмотреть отношение к своей работе. Любой 
обществовед, осознающий свое призвание, должен сознательно подойти к 
основной моральной дилемме, о которой я веду разговор в данной главе: умению 
различать то, что людям интересно, и то, что отвечает интересам людей. 
Если, по-демократически, мы будем считать, что людей интересует то, что их 
заботит, то мы примем те ценности, которые, где случайно, а где и сознательно, 
насаждаются заинтересованными кругами. Люди часто не имеют никакой 
возможности преуспеть, пренебрегая достижением рекламируемых ценностей. В 
данном случае правильнее говорить о приобретенных привычках, чем о 
сознательном выборе. 
Если мы будем догматически считать, что только то, что делается в интересах 
людей, независимо оттого, интересуются они этим или нет, составляет наш 
моральный долг, мы рискуем попрать демократические ценности. Мы 

превратимся в манипуляторов, гонителей или тех и других вместе, тогда как наша 
задача — убеждать людей в обществе, где они пытаются вместе обсуждать свои 
проблемы и где ценность разума пользуется большим уваже нием. 
Я полагаю, что обратившись к изучению личных трудностей и общественных 
проблем, к формулированию их как задач общественных наук, мы получим 
наилучшую 
и, 
пожалуй, 
единственную 
возможность 
сделать 
разум 
демократически значимым для жизни людей свободного общества и, таким 
образом, воплотить классические ценности, на которых основываются 
перспективы применения нашего знания.

жүктеу/скачать 1.59 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: