ГЛАВА III. НАСТУПЛЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ НА СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЕ РУССКИЕ ЗЕМЛИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIII ВЕКА

События, произошедшие в эти годы, по сравнению с прошлыми со­бы­тиями стали играть в истории России очень важную роль. Это было связано с тем, что в этот период Русь познала настоящее испытание, свя­занное с одно­временным натиском врагов.

– первостепенными задачами этой главы будет разбор наиболее спорных моментов кампа­нии 1240-1242 гг., накопившихся к настоящему вре­мени в исторической науке.

– будет продолжен анализ взаимодействий между Новгородом и Псковом, между самими крестоносцами в Прибалтийском регионе;

– также рассмотрены моменты, непосредст­венно относящиеся к таким хрестоматийно известным сражениям как Невская битва и Ледовое побоище.

– в-четвертых, будут подвергнуты рассмотрению по­пытки римских пап обратить в като­личество русских князей (Ярослава Всеволодовича, Александра Ярославича), для того чтобы оказать им в дальнейшем по­мощь против татаро-монгол органи­зацией крестовых похо­дов.

Договор 1224 г. на некоторое время остановил военные действия на за­падных рубежах Новгородского государства. После покорения эстов Сааремаа (Эзеля) в 1227 г. высвободились силы, которые можно было ис­пользовать для войны с русскими, хотя одновременное наступление кре­стоносцев к югу от Западной Двины не позволило ду­ховным и светским феодалам Ливонии полно­стью сконцентрироваться на завоевании русских земель. Кроме того, необхо­дим был достаточно аргументированный пред­лог для захвата территорий с хри­стианским населением. Для нанесения ударов против Новгородского государ­ства были выбраны два основных направления: из Дерптского епископства на Псков и из датских владений в Северо-Восточной Эстонии на земли с этниче­ски финским населением по южному берегу Финского залива.

Оба названных района представляли собой своеобразные «слабые звенья» в обороне русских. В первом случае предполагалось использовать острые противоречия между Новгородом и Псковом, стремившимся к учреждению собственного, независимого от Новгорода княжения, а также родственные связи потомков псковского князя Владимира Мстиславича с социальной верхушкой Дерптского епископства. Помощь претендовавшему на псковский княжеский стол Ярославу Владимировичу, а затем борьба за «псковское наследство» вплоть до кон. XIII в. являлись оправданием для военных вторжений западных христиан в православные районы. Предпринимались также попытки распространить католичество среди православных псковичей. Закрепиться на псковских землях рассчитывали дерптский епископ, его вассалы, а также Ливонский орден. Большое значение завоеванию Пскова придавали рижский епископ (с 1253 г. – архиепископ), частью церковного владения которого было Дерптское епископство, и Римский папа, поскольку Псков мыслился как центр распространения католической веры в Северо-Западной Руси.

Вторым «слабым звеном» были земли финноязычных народов води, ижоры и карелы, которые вплоть до 40-х гг. XIII в. оставались в подавляющем большинстве язычниками. Здесь предполагался тот же сценарий развития событий, что и при завоевании восточноприбалтийских земель: миссионерская деятельность католических проповедников среди язычников, образование здесь католической общины, а затем введение сюда отрядов крестоносцев для защиты католиков от язычников и поддерживавших их православных русских. Подобная тактика предпринималась и в ходе завоевания земель финских народов суоми (сумь) и хайме (емь)³⁵¹. Большие надежды ливонцы возлагали на сотрудничество с той частью нобилитета финноязычных народов, которые не хотели признавать политическую власть Новгорода. Организацией военного наступления занимались главным образом североэстонские вассалы датского короля, планировавшие расширить свои владения за р. Нарву. Приобщение же местных язычников к католичеству взял на себя Сааре-Ляэнеский (Вик-Эзельский) епископ Генрих – член Доминиканского ордена, братья которого признавались лучшими проповедниками христианской веры. Претендуя здесь на духовную власть, епископ Генрих привлек и военные силы Ливонского ордена, обещав рыцарям большие владения во вновь покоренных землях. Таким образом, включить эти земли в свою церковную область рассчитывали как епископ Рижский (духовный сеньор Вик-Эзельского епископа), так и архиепископ Лундский – глава датской церкви. Утвердиться в стратегически важных районах на южном берегу Финского залива стремилась также Швеция.

Конфликты между Новгородом и Швецией начались еще в середине XII в., когда шведские короли начали наступление на племена, населявшие Финляндию. Юго-западная часть страны населяло племя суоми (древнерус. – сумь), а внутренние области южной Финляндии, район центральных финских озер населяло другое большое финское племя – хайме (древнерус. – емь, по-шведски – тавасты). С племенами емь у новгородцев были давние контакты. Привлекая на свою сторону нарождавшуюся местную знать, новгородское боярство стало подчинять себе емь, заставляя это племя платить дань. Правда, новгородское властвование этим и ограничивалось. Ни укрепленных опорных пунктов, ни религиозных центров, откуда можно было распространять христианство среди языческой еми, у Новгорода в земле этого племени не было. Данное обстоятельство было использовано шведскими феодалами, когда, установив свое господство над племенем сумь, они в 40-х гг. XII в. перенесли свои действия во внутренние области южной Финляндии, населенные емью.

В отличие от новгородской шведская экспансия на финские земли имела несколько иной характер. Шведские феодалы не ограничивались получением дани, они стремились закрепиться в новых землях, возводя крепости, подчиняя местное население своей администрации, вводя шведское законодательство, идеологически подготовляя и закрепляя все это обращением тавастов в католичество. Первоначально емь весьма благосклонно воспринимала пропаганду шведских миссионеров, рассчитывая со шведской помощью избавиться от уплаты дани Новгороду, что, в свою очередь, вызвало походы отца Александра Невского Ярослава Всеволодовича на емь в 1226-1228 гг., но, когда шведы стали вводить в земле еми свои порядки и разрушать местные языческие капища, это финское племя ответило восстанием³⁵².

В 1240 г. после непродолжительного затишья на ливонско-новгородской границе произошло несколько наступлений крестоносцев на русские владения. Первое – поход шведов на р. Неву в июле, второе – захват Пскова объединенным войском дерптского епископа, Ливонского ордена и северо-эстонских вассалов датского короля, третье – поход ливонских рыцарей и, возможно, северо-эстонских феодалов на земли води и строительство крепости в Копорье зимой 1240-1241 г. и четвертое – поход в Новгородскую землю до Луги, в котором участвовали рыцари Ливонского ордена и подвластные им местные жители. Этот поход имел место не позднее февраля 1241 г. Кульминацией этих наступлений и явилось хрестоматийно-знаменитое «Ледовое побоище» 5 апреля 1242 г.

Подобная ситуация не могла не привлечь внимания исследователей. При этом в историографии существуют две точки зрения. В течение долгого времени преобладала первая точка зрения, согласно которой существовал единый план совместного католического наступления на русские земли, разработанный в Папской курии и организованный по поручению папы легатом Вильгельмом Моденским в 1240-1242 гг.³⁵³. Это мнение сложилось в прошлом веке в работах финских и русских историков и сохраняется в историографии вплоть до нашего времени³⁵⁴. Особое обоснование оно получило в книге Г. А. Доннера. Он полагал, что оформление антирусского союза состоялось в июне 1238 г. в Стенби во время подписания договора между датским королем и магистром Ливонского ордена Германом Бальке при активном участии папского легата Вильгельма Моденского. Там же в Стенби был запланирован совместный крестовый поход, осуществленный в 1240 г. ³⁵⁵

С Г.А. Доннером были согласны многие советские историки, считавшие, что основной задачей примирения католических государств, борющихся в Прибалтике, было объединение их сил для завоевания русской земли и подчинения ее католической церкви³⁵⁶. Однако в этом случае не учитывалась связь крестовых походов как с политической ситуацией в Западной Европе, так и с реальными возможностями непосредственных участников наступления на востоке Балтики.

По другой версии, походы не были организационно связаны между собой. Лидеры каждого из походов преследовали собственные интересы, не соотносясь с общими планами папства. Этой версии придерживался в начале XX века Л. А. Арбузов. В настоящее время ее разделяют Дж. Феннел, А. Л. Хорошкевич, Э. Хёш и Е. Л. Назарова. Сомневается в обоснованности первой точки зрения и Д. Г. Линд³⁵⁷. Они считают, что нет никаких свидетельств в пользу согласованности крестоносцев, но их идейные и практические устремления были одинаковыми.

Чтобы определить, какое из двух мнений ближе к действительности, рассмотрим события конца 30-х гг. XIII в. более подробно. Исследования источников показывают, что организации единого фронта против русских земель препятствовали внутриполитические обстоятельства во владениях претендентов на русские земли: войны с другими соседями, гражданские войны и др. Таким образом, высказывание Б. Я. Рамма о том, что конфликты среди завоевателей Прибалтики приобрели постоянный характер лишь после появления здесь Тевтонского ордена в 1237 г. явно неточно³⁵⁸. Кроме того, существовавшее с начала завоевания Восточной Прибалтики и со временем только усиливавшееся соперничество между участниками крестовых войн в большей мере разделяли их, нежели объединяли. Столкновение их интересов в уже покоренной Ливонии и в Северо-Западной Руси (особенно в претензиях на районы с финноязычным населением Новгородского государства) было трудноразрешимо даже для такого искушенного политика, как легат Вильгельм Моденский. При возникавших территориальных спорах они обращались как к третейскому судье в Римскую курию. Папы же, ведя постоянную борьбу с германскими императорами за политическую гегемонию в Западной Европе, вставали на ту или иную сторону, в значительной степени руководствуясь тем, в чьей поддержке – Тевтонского ордена, Дании (и связанными с ними силами в Ливонии) или же Швеции – они были заинтересованы в данный конкретный момент. Тем самым папская курия старалась не допустить установления единоличной светской и духовной власти рижского епископа во вновь покоренных землях, так как это сделало бы его весьма независимым правителем и ослабило бы непосредственное влияние папства в данном стратегически важном районе.

Возвращение Сев. Эстонии датской короне было одним из условий, при котором Дания соглашалась на объединение Ордена меченосцев с Тевтонским. Вопрос же о слиянии Орденов обсуждался с начала 30-х гг. и возник потому, что меченосцы уже не справлялись с теми задачами, ради которых и был создан их Орден: удерживать в повиновении покоренные земли, вести завоевания новых территорий и охранять подвластные католической церкви владения от нападения извне. К тому же в конце 20-х годов начались противоречия внутри самого Ордена, приведшие его практически на грань распада. Сохранялась, кроме того, враждебность между меченосцами и ливонскими епископами, а также продолжались поземельные споры между разными правителями Ливонии. Состояние анархии еще больше усилилось действиями легата Балдуина Альнского (1230-1233 гг.)³⁵⁹. Складывалась весьма опасная ситуация, при которой католические власти региона в случае наступления русских и литовцев, поддержанных местными народами, не были бы в состоянии сохранить свои владения. Конкретным сигналом опасности стал удачный поход новгородцев против Дерптского епископства в 1234 г. Притоку же свежих сил крестоносцев в Ливонию препятствовала Дания, господствовавшая на море и возобновившая после потери Северной Эстонии практику задержания кораблей с крестоносцами в порту Любека, взятую на вооружение еще в начале 20-х гг.

Таким образом, пришедшему на смену Балдуину легату Вильгельму Моденскому предстояло урегулировать внутренние раздоры в стане завоевателей Ливонии в первую очередь для сохранения позиций католической церкви в Восточной Прибалтике, а не для создания наступательного союза. Хотя легату удалось решить некоторые территориальные споры уже в 1234-1235 гг., гибель большей части меченосцев 22.09.1236 г. и последовавшие за этим восстания куршей, земгалов и островных эстов показали, что удержать прибалтийские колонии можно лишь при наличии сильной военной организации.

Ситуация для папы Григория IX осложнялась еще и тем, что он находился тогда в состоянии конфликта с германским императором Фридрихом II из-за Ломбардии. Посредником между ними был магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца, который ждал от папы буллу о соединении Орденов³⁶⁰. Папа не мог прийти к окончательному решению без согласия Дании, поскольку не хотел терять ее как союзника в борьбе с императором. Дания же требовала за это возвращения ей Северной Эстонии. Рядом распоряжений, в которых папа приказывал легату Вильгельму Моденскому подготовить передачу эстонских земель датчанам, Григорий IX сумел склонить короля Вальдемара II к согласию на вхождение меченосцев в состав Тевтонского ордена. Однако, получив наследство меченосцев, тевтонцы не торопились делиться им с Данией. Дания требовала своего, жалуясь папе (и, может быть, не без оснований) на то, что легат не проявляет достаточных усилий, чтобы заставить Орден вернуть ей Северную Эстонию.

Так как папа являлся основным гарантом выполнения требования датчан, промедление в Ливонии могло сказаться и на поддержке его королем Вальдемаром II в распре с императором. Григорий IX в резкой форме повелел легату ускорить подписание договора между датским королем и магистром Ливонского ордена (Ливонского филиала Тевтонского ордена) Германом Балке, грозя Вильгельму вообще отстранить его от этого дела. Словом, замечание Б. Я. Рамма о том, что легат в 1237-1238 гг. в спешке заканчивал создание антирусской коалиции³⁶¹, по справедливому замечанию Е. Л. Назаровой, явно не соответствует действительности³⁶². Поспешить на встречу с королем Вальдемаром II в Стенби магистра Германа Балке и легата Вильгельма вынуждало стремление избежать войны в Эстонии и должностных неприятностей.

7 июня 1238 г. в Стенби был подписан договор, удовлетворивший территориальные притязания датчан. При этом Дания отказалась в пользу Ордена от земли Ярвамаа (Гервен, Ервен), которая по предварительной договоренности в 1236 г. также отходила датской короне. Орден же не должен был претендовать на земли, которые завоюет Дания, но должен при необходимости их защищать. Если завоевание новых земель будет проводиться совместными силами, то дележ их между Данией и Орденом должен производиться в соотношении 2:1. Причем при выступлении против христианских земель было необходимо разрешение папы.

Справедливо замечание о том, что подписание договора укрепляло Ливонский фронт против Руси и открывало возможность для дальнейшего наступления на новгородские владения, а сам этот документ можно считать одновременно и союзным договором между Данией и Ливонским орденом. Вместе с тем, как пишет Е. Л. Назарова, надо отметить два важных обстоятельства. Во-первых, та часть договора, на которой, собственно, и обосновывается высказанное замечание, имела вполне конкретную цель: определить обязанности Ордена как основной военной силы в этом районе Восточной Прибалтики. Точно такие же обязанности по отношению к ливонским епископам – защита земель епископств и участие в совместных походах – перешли к Ливонскому ордену по наследству от меченосцев³⁶³. Были сохранены здесь и пропорции при разделе совместно завоеванных земель, утвержденные для епископов и меченосцев еще в начале XIII в. Только теперь доля епископов отходила к Дании, а Орден получал одну треть, как прежде меченосцы. Данное уточнение в договоре было необходимо и потому, что при новых завоеваниях земель куршей и земгалов Ливонский орден получал две из трех частей – по аналогии с тем, как это было установлено между тевтонскими рыцарями и епископом на прусских землях.

Во-вторых, нет оснований, полагаясь на текст договора, утверждать, что уже в Стенби был запланирован совместный крестовый поход, предпринятый в 1240 г. У каждой из сторон были свои сложные проблемы. Датчанам предстояло обосноваться в Северной Эстонии: поставить свою администрацию, наладить отношения с сидевшими на тех землях немецкими феодалами, решить вопрос о выделении земель и доходов ревельскому епископу, подчинявшемуся Лунду, и т. п. Что касается Ливонского ордена, то для него в тот момент первоочередной задачей было подавление восстаний эстов на о. Сааремаа (Эзель) и куршей. Еще в конце 1240 г. папа по просьбе Ордена объявил крестовый поход против воюющих эстов. Договор с ними был подписан только в 1241 г.³⁶⁴ Курши же сопротивлялись почти до середины 40-х гг.³⁶⁵ Назначенный ливонским магистром Герман Балке (1237–1239 гг.) оставался одновременно и магистром Тевтонского ордена в Пруссии³⁶⁶. Война с пруссами требовала большого напряжения сил и ограничивала возможности по отправке сильного отряда рыцарей в Ливонию. Перед Орденом стоял также вопрос о войне с литовцами, на помощь которых рассчитывали как пруссы, так и курши.

Таким образом, ни датчане, ни Ливонский орден летом 1238 г. не были готовы к наступлению на русские земли. И вряд ли столь опытный и трезвый политик, коим был легат Вильгельм Моденский, стал бы поднимать вопрос о планах скорейшего совместного выступления против Руси. К тому же нет ни одного документа папской курии рубежа 30-40-х гг., который призывал бы и давал разрешение на крестовый поход против новгородской Руси.

Г. А. Доннер полагал, что указанием на существование единого плана наступления крестоносцев может служить практически одновременное появление шведов в низовьях Невы и ливонского войска под Изборском³⁶⁷. Это доказательство принимает и И. П. Шаскольский. Однако с учетом даты падения Изборска, называемой псковским летописцем 16 сентября³⁶⁸, разница между этими походами составляет два месяца, что говорит не в пользу их одновременности. Чтобы сгладить это несоответствие, Г. А. Доннер рассуждал о том, что ливонское войско должно было выйти из Дорпата (Дерпта, Тарту) не позже 1 сентября, а сбор крестоносцев в Ливонии начался еще до Невской битвы, примерно тогда же, когда и сбор шведов для похода на Неву. На этом основании он делал вывод, что оба похода были запланированы на одно время, но немцы несколько задержались³⁶⁹. Но даже если допустить, что шведы, отправившиеся к русским берегам не позже конца июня, собирались в поход значительно быстрее ливонцев, без объяснения возможной причины столь длительной задержки предположение Г. А. Доннера остается бездоказательным.

И. П. Шаскольский ссылался на то, что при отсутствии постоянной связи между руководителями нападающих сторон о точном совпадении в датах не могло быть и речи³⁷⁰. Тем не менее, источники свидетельствуют о том, что существовал опыт совместных выступлений, когда для сбора войск в назначенном заранее месте встречи предусматривался очень небольшой промежуток времени. Встречу приурочивали к определенной дате, чаще к какому-либо религиозному празднику. При этом задержка одного из союзников больше чем на десять дней – две недели уже была чревата провалом операции: либо противник успевал собраться с силами, либо начиналась дезорганизация в бездействующем войске, и даже после подхода ожидаемых отрядов планируемое наступление оказывалось невыполним. Так что более точно скоординировать сроки совместного наступления шведов и ливонцев, если бы таковое существовало, было для них вполне допустимо.

Другой аргумент в пользу совместного выступления, приводимый Г. А. Доннером, состоял в том, что для координации действий со шведами ливонцы пошли на Изборск в теплое время года, а не зимой, как было для них привычнее³⁷¹. Однако история покорения Восточной Прибалтики показывает, что крестоносцы совершали как зимние, так и летние (весенние, осенние – если не было распутицы и слякоти) военные экспедиции.

Примерное же совпадение по срокам (в 1240 – начале 1241 г.) походов в новгородские пределы сразу нескольких католических государей было вызвано двумя взаимосвязанными обстоятельствами: слухами о разорении Руси монголо-татарами, что позволяло надеяться на легкую победу, и опасениями быть обойденными соперниками, также претендующими на новгородские и псковские земли³⁷².

Первыми в поход выступили шведы, которые попытались закрепиться на берегах Невы. Наиболее ранние сведения о Невской битве сохранились в Новгородской Первой летописи и в «Житии Александра Невского».

Думается, нет необходимости приводить подробности хрестоматийно известного всем хода самой Невской битвы, но стоит остановиться на наиболее спорных вопросах этого события.

В историографии до последнего времени не оспаривалось положение о большом по численности шведском войске, пришедшем на Неву³⁷³. Вместе с тем скандинавские источники об это походе ничего не сообщают. Данный факт пытались объяснить как тем, что поход не был организован официальными шведскими властями³⁷⁴, так и тем, что шведское войско было малочисленным, а само мероприятие оказалось малозначимым ³⁷⁵. Отсутствие конкретных указаний не позволяет сделать определенный вывод о численности шведского войска. Возможные его размеры можно представить, сравнив с данными о других походах через Финский залив на Неву и Ладогу. Так, в 1164 г. на Ладоге появился шведский флот численностью в «полушестьдесят», т. е. 55 шнек³⁷⁶, которые могли вместить несколько более 2 тыс. воинов, т. е. в шведской шнеке помещалось 40 человек³⁷⁷. Однако позже в экспедиции шведов в устье Невы в 1300 г., когда была построена крепость Ландскруна («Венец земли»), участвовало только 1100 человек. Причем данное войско также нельзя считать малочисленным, ибо, согласно «Хронике Эрика», в «ледунг вошли лучшие лодки и корабли» ³⁷⁸.

В этом походе кроме шведов участвовали норвежцы, финны, емь (тавасты). В исторической литературе высказывались сомнения по поводу состава шведского войска. Так, И. П. Шаскольский и Дж. Линд полагали, что в походе не могли участвовать «мурмане» (норвежцы), которые были тогда во враждебных отношениях со шведами. Линд считает, что упоминание о норвежцах было добавлено в первоначальный текст летописи только в 20-30-х гг. XIV в., когда Швецией и Норвегией управлял один король. И. П. Шаскольский сомневался также в том, что в походе 1240 г. участвовали представители народа емь. Они вряд ли стали бы помогать шведам после подавления в середине 30-х гг. восстания против Швеции ³⁷⁹. Однако этот довод представляется малоубедительным. Во-первых, после признания емью власти Швеции они должны были выполнять т. н. «кровавую десятину». Во-вторых, отношения их (по крайней мере, части этого народа) с Новгородским государством были весьма напряженными, что выражалось в обмене военными походами, последний из которых – неудачное нападение флота еми на Ладогу, имело место в 1228 г.³⁸⁰. В. А. Кучкин выдвинул предположение, что сумь и емь особых военных отрядов не составляли, а были, возможно, рабочей силой, которая должна была возвести крепость³⁸¹.

Личность «князя» или «короля» (по «Житию»), возглавившего шведское войско, остается неясной. В 1222-1250 гг. королем Швеции был Эрик Эриксон Лепсе («Картавый»). Но, как полагают исследователи, войско возглавил не сам король, а его ярл, что больше соответствует «князю» Синодального списка. Вместе с тем в историографии нет единогласия по поводу того, кто командовал шведским войском. По сложившемуся еще с XIX в. мнению, ярлом был Биргер Магнуссон – зять короля. Эту точку зрения, опираясь на т. н. «Рукописание Магнуса, короля Свейского», помещенное в ряде поздних русских летописей под 1347 или 1348 г.³⁸², разделяли многие представители русской историографии XIX–XX вв., начиная с Н. М. Карамзина, а также некоторые финские историки, например, Я. Галлен³⁸³. К ней в настоящее время склоняется и Дж. Линд³⁸⁴. Но в отечественной историографии последних десятилетий принято считать, что командиром шведов был Ульф Фаси – двоюродный брат Биргера³⁸⁵.

Укажем также на то, что нет полной уверенности в характере шведского похода. Идея о том, что этот поход можно считать крестовым, была выдвинута еще в XIX веке. Те исследователи, которые считали его крестовым, ссылались на участие в нем «пискупов», полагая, что в обычном походе нескольким епископам делать нечего³⁸⁶. Все же следует согласиться с замечанием И. П. Шаскольского о том, что данное мнение, при очень большой его вероятности, остается гипотетичным ввиду недостатка сведений в источниках³⁸⁷. Имена епископов, участвовавших в походе, в источниках не упоминаются. Финский историк XIX в. Г. Рейн предполагал, что в походе участвовал епископ Финляндский Томас. Так же считал В. Т. Пашуто и некоторые другие исследователи³⁸⁸. С этим мнением не согласен И. П. Шаскольский, отметивший, что личное присутствие Томаса в походе не подтверждается источниками³⁸⁹. Показательно в этой связи, что в «Житии Александра Невского» об иерархах католической церкви в составе шведского войска вообще не говорится, хотя, учитывая результат битвы, упоминание агиографом о духовном лице в стане потерпевшего поражение противника лишний раз могло бы подчеркнуть преимущество православной церкви. Присутствие же при шведском войске одного епископа известно и в тех случаях, которые трудно связать с крестоносцами³⁹⁰. Вполне вероятно поэтому, что сообщение о епископах в Синодальном списке – позднее добавление, отсутствовавшее в первоисточнике рассказа о Невской битве.

В большинстве исторических исследований задержка в устье Ижоры объясняется необходимостью для шведов отдохнуть после тяжелого перехода через Финский залив и перед дальнейшим продвижением вглубь Новгородской земли. Думается, однако, что причину задержки следует искать в том, что шведы планировали построить в устье р. Ижоры опорный пункт для дальнейшего распространения своего влияния в среде местного финноязычного населения³⁹¹. Аналогичные попытки, судя по источникам, до начала XIV в. шведы предпринимали еще дважды: в 1256 г. и в 1300 г., построив крепость Ландскруну в дельте Невы ³⁹².

Нам неизвестен также маршрут продвижения русского войска. Следует согласиться с мнением А. П. Кирпичникова, что новгородские отряды двигались к устью Ижоры не по Волхову через Ладогу, а сухопутной дорогой. Ладожский же отряд шел отдельно, а соединение русского войска произошло недалеко от места битвы ³⁹³. Однако А. В. Кучкин считает, что участие ладожан в битве объясняется тем, что князь сначала пошел к Ладоге, поскольку считал, что целью шведов является Ладога, как это уже было в 1164 г. Не обнаружив шведов у Ладоги, Александр двинулся на запад, к устью Невы, усилив свое войско отрядом ладожан. Мысль, будто ладожане соединились с Александром где-то по пути к шведскому лагерю, представляется нереальной, поскольку в таком случае ладожанам и новгородцам необходимо было постоянно сноситься между собой, договариваясь о месте и времени встречи, и тратить на это дни, за которые можно было собрать не ладожан, а самих новгородцев³⁹⁴.

Путанные данные приведены и об общих потерях русских. Указанное число погибших: «20 мужь или мне» (20 человек или менее) представляется заниженным, даже если принять в расчет, что русское войско могло насчитывать всего несколько сот человек ³⁹⁵, а шведы были застигнуты врасплох. Но и это сообщение летописца противоречит следующему далее замечанию, что все новгородцы и ладожане «придоша здрави». По мнению В. А. Кучкина, наибольшие потери в русском войске понесла дружина князя Александра Ярославича ³⁹⁶.

Один из крупнейших специалистов по истории средневековой Руси профессор Оксфордского университета Дж. Феннел основываясь на количестве павших с русской стороны, писал, что Невская битва была заурядным сражением и победа в ней Александра была «мелкой»³⁹⁷.

Упоминание о