Музейное дело вопросы экспозиции

В предшествующей главе уже неоднократно приходилось упоминать о необходимости все музеи объединить в разных отношениях в осо­бую музейную сеть; упоминалось о том, что однородные по типу музеи могут принадлежать к разным, так сказать, рангам, т. е. что не всякий научный или учебный или публичный музей равен или должен быть равным всякому иному научному, учебному или публичному музею. Как смешение типов музеев, так и не­достаточно точная выработка вот этой иерар­хии музеев весьма вредно отзывается на ра­боте самих музеев.

Принцип организации сети—все тот же: му­зей работает на спрос, и в устройстве всякого музея нужно руководствоваться потребностями того посетителя, которого музей должен обслу­живать. Поставьте какой угодно роскошный музей, хоть парижский Лувр, в провинциальной трущобе, и в него никто из местных жителей и пойти не захочет, потому что, по пословице, не в коня будет корм. И поставьте в столице прекраснейший волостной музей, который у себя на месте будет усердно посещаться

101

Не без умысла я посвятил первые страницы настоящей книжки обзору нарождения и разви­тия музейного дела: этим прошлым опреде­ляется настоящее и предуказывается будущее. Прошлое таково: случайно в таких-то местах скопляются чем либо замечательные предметы, затем отдельные любители начинают их соби­рать нарочно у себя в мастерских и жилищах, понемногу собирательство становится система­тическим и тогда делается посильным только коронованным и некоронованным богачам, на­конец все музейное дело переходит в общес­твенное и, затем, государственное ведение, и государство стремится использовать музей­ные собрания в политпросветительных целях. Несомненно, что мы—и не только в СССР, но и, в большей или меньшей мере, повсюду (ибо со­циальная революция с разным темпом и в разных формах происходит во всем мире, а не только у нас)—вступили именно в эту последнюю фазу развития. Но всеми своими привычками мы все еще принадлежим к прошлому и ведем себя слишком часто как собиратели-любители, т. е. всяк добывает и тащит в свою (хотя бы и не лично ему принадлежащую, а государ­ственную) индивидуальную коллекцию все, что попадается, и что можно добыть, и всякая

102

приобретаемая вещь становится собственностью именно данного частного или общественного собрания—независимо от того, нужна ли она именно тут по существу дела, или вовсе не нужна. Кроме того, погоня за диковинами и редкостями продолжается по прежнему, тогда как наибольшую показательную ценность имеют, разумеется, именно вещи типичные, а не исклю­чительные. Наконец, по прежнему же, всякое собрание стремится к возможно большему ко­личественному росту, хотя бы он вовсе не вызывался потребностями данного музея,—о том, что полнота каждого вида музеев своя особен­ная, и что совершенно нет надобности в бес­предельном разбухании коллекцй, мы говорили выше. Со всеми этими пережитками старины, со всеми этими анархическими повадками для общей пользы должна бороться музейная сеть. Самою важною функциею сети является рас­пределительная. Просто потому, что именно в этой области у нас и делалось, и делается наи­большее количество нелепостей. Представьте себе, что где нибудь в глухом уезде была любимая усадьба богатого помещика, да еще получившего от своих предков в наследство и картинную галлерею, и фарфор, и мебель XVIII веха, и французскую библиотеку; и представьте себе, что все это имущество каким то чудом— а та­кие чудеса бывают!—уцелело и теперь, после революции, стало общественною собственно­стью. Значит ли это, что мы должны в данной усадьбе устроить волостной публичный музей и в нем сохранить и Бушэ с Фрагонаром, и саконский фарфор, и французские книжки? Конечно, нет! Волостной публичный музей надо

устроить, но туда надо дать такие Экспонаты, которые нужны местным людям, а вовсе не те вещи, которые случайно оказались на месте и никому там не понятны.

Представьте себе, что тот или другой поме­щик годами собирал произведения народного искусства—искусства того еще времени, когда народное художественное творчество, самодея­тельно обслуживавшее мало связанное с куль­турными центрами население, не было вы­теснено фабричными изделиями. Такие соби­ратели встречались, хотя, к сожалению, и чрез­вычайно редко, такие коллекции сохранились, хотя их и очень мало. Чем их меньше, тем, понятно, больше их научная ценность. Пред­ставляет ли такое собрание какой нибудь инте­рес для местного населения? Явно, никакого! ибо этнографическими изысканиями или искус­ствоведческим анализом никто в деревне не занимается, и население в своей собственной недавней старине, от которой оно именно стре­мится отойти и избавиться, никакого проку не видит.

Или представьте себе, что в том или ином прославленном по всей округе монастыре веками собрались многочисленные иконы. На месте они останутся еще надолго объектами ре­лигиозного культа и, с точки зрения политпро­света, будут вредными и совсем не желатель­ными; на месте устроить, в стенах глухого монастыря, „музей религиозного быта"—неле­пость, ибо никому такой музей не нужен. Ясно, что надо и коллекцию произведений народного искусства вывезти из усадьбы, и коллекцию икон убрать из монастыря, и надо все это

104

устроить там, где люди занимаются изучением развития искусства; а на места надо послать все то, что приведет в восторг именно мест­ных людей, что обогатит их знаниями и мы­слями.

105

Приведенные примеры взяты наудачу; не стоит умножать примеры, так как дело ясное. Установленное нами в предшествующей главе типологическое деление на научные, учебные и публичные есть деление качественное; но на­ряду с ним нам нужно еще другое деление— количественное. Для этого последнего очень удобно использовать те количественные града­ции, которые нам дает административное деле­ние государства: музеи центральные должны устраиваться в центрах, в столицах всего Союза и отдельных союзных Республик, музеи област­ные необходимы в городах меньшего размера и значения, местные музеи учреждаются в уезд­ных городах, в крупных волостях. Различие между центральными, областными и местными музеями заключается отнюдь не в том, что первые обставляются и экспонатами, и обору­дованием наиболее богато, вторые победнее и поменьше, а третьи совсем ничтожны. От­нюдь нет! Количественное различие между ними определяется обхватом тем, которые в каждом виде музеев разрабатываются: в центральных— наиболее общие вопросы, в областных—более узкие, в местных—вопросы местного значения.

106

Так нужно вовсе не потому, что общими во­просами интересуются в одних столицах, или что местные вопросы столице не интересны; а потому, что устройство музеев и их содер­жание стоит дорого, и деньги надо тратить на­иболее целесообразно. Для разработки общих вопросов нужны, прежде всего, наиболее квали­фицированные научные работники, каковых не­много, и каковые сосредоточены вокруг ака­демий, институтов и ВУЗ'ов республиканских центров; устраиваются музеи по наиболее об­щим вопросам ради наиболее высоко-квалифи­цированных посетительских масс, каковые со­бираются со всей страны именно в центрах на постоянное или временное жительство в значи­тельных количествах, тогда как на местах такие высоко-квалифицированные посетители насчи­тываются единицами; музеев по наиболее об­щим вопросам не может быть много, а потому их надо устраивать там, где они и местным людям окажутся наиболее доступными, куда легче всего съезжаться, — т. е. опять-таки в административных центрах. Подобными же соображениями надо руководствоваться и в определении типа областного музея в отличие от типа музея местного: местные интересы на­иболее разнообразны, и каждый местный музей сильно отличается от каждого другого местного музея, различия между музеями отдельных крупных областей будут значительно менее яркими, а центральные музеи, где бы они ни помещались, будут различаться между собою уже только тем, что в таком-то музее имеются такие-то экспонаты, а в другом музее такие-то, но не в постановке вопросов, не в выборе тем:

наиболее крупные наши центральные музеи имеют значение вовсе не только для СССР даже, а значение международное, и наш Эрми­таж, например, или Музей антопологии и этнографии Академии Наук СССР целиком могли бы быть перенесены р любую евро­пейскую столицу, и никто не заметил бы там, что они не на месте, тогда как местный музей не может быть целиком перенесен в другой город даже и в пределах СССР! Речь, значит, не о том, что столицы „поглощают" провинцию, что места должны довольствоваться музеями „второго и третьего сорта", тогда как все, что „получше", уходит в столицы; а речь идет исключительно о максимальном и наиболее рациональном использовании тех музейных со­кровищ, которые мы имеем. На местах, вслед­ствие непонимания этих очень простых сообра­жений, скопилось в кругах любителей и музей­ных работников много горьких обид, каждая попытка перевезти из провинции в централь­ный музей ту или другую вещь, которая нор­мально должна быть помещена в центральном музее, трактуется как попытка „ограбить" про­винцию и вызывает отчаянное сопротивление... совершенно зря! есть вещи, которые надо пе­ревезти именно в центр, и есть массы вещей, которые случайно сосредоточены в центре, но должны итти обратным потоком в провинцию и фактически туда и идут, для устройства му­зеев на местах.

Само собою разумеется, что установить со­вершенно твердую номенклатуру вещей цент­ральных, областных и местных — не предста­вляется возможным: в каждом отдельном случае

108

109

Впрочем, все вопросы распределения музей­ных экспонатов станут значительно менее ост­рыми, если удастся изжить вторую ошибку, ко­торую делают музейные работники, находя­щиеся в плену у коллекционерских традиций индивидуалистского прошлого, — погоню за ра­ритетами и диковинами. В начале настоящей главы мы уже сказали, что наибольшую пока­зательную ценность имеют именно вещи типич­ные, а не исключительные. Теленок о двух головах и о шести ногах в какой-то связи мо­жет быть и первоклассным экспонатом—но не в зоологическом музее: если бы мы наполнили зоологический музей редчайшими уродами, мы бы низвели его на степень паноптикума, ярма­рочного собрания всяких чудес, и лишили бы того просветительного значения, ради которого

110

только и стоит устраивать зоологический му­зей. Я уже как-то сказал, что аттракцион и в музее—вещь не плохая; но не на аттракционах мы строим музейное дело. А в некоторых ви­дах музеев преобладание аттракционов прямо подрывает всю работу.

Какова задача историко-культурных и худо­жественных музеев? Должны ли они быть ме­стом эстетических восторгов и эстетического воспитания массового посетителя? Когда тот или иной господствующий класс уже стабили­зовался, т. е. по существу не идет больше

111

вперед, но ещё и не чувствует дрйхлостй и не видит, что ему на смену с диалектической не­обходимостью идет' другой класс, он утвер­ждается во мнении, что его культура есть самая совершенная культура, а его искусство, которое полностью выражает психику общес­твенного человека именно господствующего класса,—есть общечеловеческое искусство.Тогда искусство господствующего класса признается образцовым, его произведения признаются классическими, их знание и понимание стано­вится обязательным для всякого человека, ко­торый принадлежит к данному классу или хотел бы к нему принадлежать, выбивается вверх из низов. Пока, следовательно, буржуазия (Ьоиг-^ео!51е—от Ьоиг^=город, местечко), т. е. горо--жане, мещане, были господствующим клас­сом—а они фактически, если и не для вида, им были с начала эпохи Возрождения — искусство, выражавшее общественную психо­логию буржуазии, считалось и (для людей дан­ного класса) фактически было совершенным; совершенным признавалось и однородное ис­кусство античное, порожденное горожанами-гре­ками и горожанами-римлянами. Когда произве­дения античной классики и западно-европей­ского Ренессанса и Барокко собирались в му­зее, музей становился местом художественного (т. е. одновременно и общественного) просве­щения членов и самого господствующего класса, и воспитываемых в духе господствующего под­чиненных классов, которые проникались уве­ренностью в общечеловеческой незыблемости и безотносительной ценности буржуазной куль­туры, со всеми теми предпосылками, ни кото-

рых она зиждется. В этом мало-кто, может быть, и давал себе отчет, но „эстетические ценности" художественных музеев фактически были и есть ценности политпросветительные, действенные в очень определенном направлении. В наше время слова „буржуазный", „мещан­ский", именно как обозначения классовой идео­логии, стали бранными. Но традиционная слава знаменитых мастеров и престиж старинного ис­кусства велики и по сей час — и потому, что новое пролетарское искусство еще в настоящее время только складывается и не может рав­няться по цельности стиля, по выдержанности содержания, по мастерству с искусством бур­жуазным, и потому, что буржуазные традиции, конечно, далеко не выветрились даже у пере­довых людей, и потому, наконец, что для огромной массы людей, вновь, в силу Револю­ции, привлекаемых к культурной жизни, бур­жуазное искусство является далеко не превзой­денной ступенью общего развития. При таких условиях •—• желательно ли делать историко-культурные и художественные музеи местами эстетических восторгов и эстетического воспи­тания массового посетителя? Я думаю, что на вопрос этот не может быть двух ответов.

Речь идет, конечно, не о том, чтобы закрыть все такие музеи, а только о том, что мы долж­ны полностью переключить всю экспозицию. Не — „великие мастера", а классовое искус­ство; не—„общечеловеческие эстетические цен­ности", а исторические документы; не — „бес­смертные образцы для подражания", а ступени развития образного мышления и художествен­ной техники; не — отвлеченное „искусство для

8 Музейное дело 113

искусства", а художественный быт. Рембрандт и после Революции останется Рембрандтом, и мы ничего не выиграем от того, что станем уверять, будто никакого Рембрандта не было, или будто личная гениальность ничего не стоит. Но экспонировать мы должны Рембрандта в таких условиях, чтобы зритель понимал, что в той экономической и общественной обста­новке, среди которой жил Рембрандт, именно гений типа Рембрандта и должен был расцвесть, тогда как в любой другой обстановке ему бы не было дано возможности стать тем, чем он стал, и создать то, что он создал. Если, вместо того, чтобы выставить Рембрандта, мы бы вы­ставили безвестного рядового художника, стре­мившегося к тому же, к чему стремился и Рем­брандт, разрешавшего те же художественные проблемы, которые разрешал и Рембрандт, и если бы мы, вместо того, чтобы выставить длинный ряд холстов одного Рембрандта, вы­ставили столь же длинный ряд холстов разных второстепенных художников того же типа,— выиграла ли бы ясность нашей постановки во­проса, или не выиграла? Ясно, что выиграла бы! Значит, там, где есть Рембрандт в большом количестве, как в Эрмитаже, там, где мы, сле­довательно, можем поставить специальную про­блему о взаимоотношениях между обществен­ностью и гениальным самородком (этот вопрос ведь не снимается и при марксистской поста­новке исторических проблем и не становится неважным, а только превращается из общего вопроса в специальный),—пусть там Рембрандт и остается на своем почетном месте; но'там, где никаких Рембрандтов нет, там нам незачем

114

Многое из старинного искусства и сейчас еще не умерло, и сейчас еще нужно. Мы это видим в литературе, в музыке, в драме. Пуш­кина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Гонча­рова и многих других, уже не говоря о До­стоевском и Толстом, мы в архив сдать не можем, не можем признать их и исключитель­ным достоянием истории, пригодным лишь для демонстрирования роста русской литературы; вся музыка XIX века, начиная с Бетховена, а частично даже еще и XVIII века, жива и нужна по сей час; не можем мы отказаться от Шекс­пира, от Мольера, есть драмы XVIII века, которые то-и-дело всплывают в нашем репер­туаре, а пьесами XIX века живет наш театр.

8* ' 115

Нет, следовательно, никаких оснований только в области живописи и скульптуры быть столь нетерпимыми, чтобы изгонять все то, что не порождено нашею эпохою и новым господствую­щим классом общества, особенно раз мы все еще живем и пользуемся постройками XVIII и XIX вв., для которых писались картины наших музеев и ваялись наши статуи. Запрещать кому бы то ни было совершенно искренне любоваться ху­дожественным наследием прошлого, изучать его и развиваться на этом изучении—было бы нелепостью; а нашим молодым художникам мы должны прямо рекомендовать очень близко по­знакомиться с достижениями былого искусства. Но, любуясь картинами и статуями старых -мастеров, надо помнить, что они обусловлены всем тем строем общества, которого больше нет, и, изучая достижения старых мастеров, надо помнить, что их можно использовать, но никак не повторять. Иначе накопленное в музеях художественное добро станет помехою для дальнейшего продвижения вперед, для создания нового искусства, которое сможет выразить наше время; мертвый схватит живого и потянет за собой в могилу... в этом смысле совершенно правы были футуристы, которые проповедывали разгром музеев! Чем больше слава того или другого старинного художника, тем он опаснее. Музеи не должны тянуть назад к прошлому, а толкать вперед к будущему, к не­измеримо более великолепному, чем все видан­ное, искусству. А для этого в музейной экс­позиции установка должна быть не на подчер­кивание гениальности отдельных творцов и прославленности отдельных произведений, а на

116

показ исторического процесса. Тогда только вот эти знаменитые произведения, нисколько не утратив, конечно, своей ценности, переста­нут быть вредными... но тогда за ними так гоняться, как музейщики, сохранившие до-ре­волюционные оценочно-эстетические предста­вления, это делают сейчас, будет незачем!

И так как мы выше уже упомянули о том, что, благодаря музейной сети, можно будет организовать и обмен экспонатами между му­зеями, и сотрудничество музеев в деле снаб­жения экспонатами, и обслуживание ряда му­зеев специалистами высокой квалификации, для которых в каждом данном музее не нашлось бы достаточно постоянной работы, то мы могли -бы сейчас и закончить рассуждения о музейной сети, упомянув только еще, для полноты, что

117

наличие организованной сети позволит образ­цово поставить дезинфекционные лаборатории, реставрационные, монтажные и пр. мастерские, непосильные для каждого отдельного музея, но возможные в республиканском масштабе. Одна­ко, необходимо задержаться еще на одном— наиболее, может быть, жизненно важном— вопросе, который вне обще-музейной сети удовлетворительно разрешен быть не может: на вопросе о подготовке музейных работ­ников.

118

Не будем говорить о музеях научных и учеб­ных, относительно которых особо острых во­просов не возникает, а ограничимся музеями

119

публичными. Даже в естествоведческом публич­ном музее оправдает себя только ученый об­щественник: не зная, не понимая и не любя того посетителя, ради которого в Совет­ском государстве устраиваются музеи, специа­лист не сумеет ни тему для музейной экспо­зиции определить правильно, ни провести экс­позицию, и без педагогической жилки специалист даже по благоустроенному музею не проведет экскурсию так, чтобы было ясно и понятно, что к чему. В обществоведческом же музее специалист—историк, археолог, этнограф, исто­рик искусства — ничего путного не сделает, если будет только специалистом: как всякий педагог, музейщик и экскурсовод должны быть энциклопедически образованными людьми, ви­деть гораздо дальше своей узкой специально­сти и отнюдь не презирать тех людей, на ко­торых работают.

120

Надо сказать, что даже та сравнительно высоко-квалифицированная публика, для кото­рой предназначались до Революции музеи, в общем очень мало удовлетворительно спра­влялась с тою работою, которую музеи ей задавали: было гораздо больше подражатель­ных эстетических восторгов, чем понимания. Но та публика, на которую теперь рассчитываем мы, придя в музей, ничего кроме общего художе­ственного чутья и здравого смысла, в лучшем даже случае, с собою не приносит, т. е. ни к произведениям западно-европейского искус­ства не присмотрелась, ни истории не знает даже в самых общих чертах. А для того, чтобы получить пользу и наслаждение в историческом или художественном музее, надо научиться хо­дить по тем путям мысли, о которых рабочий человек (и вовсе не только человек физиче­ского труда, а и представители целого ряда „интеллигентных профессий") очень часто и не догадывается, и нужно задеть такие „струны души", которые могут, без внешнего воздей­ствия, молчать и до гробовой доски.

Музеи должны в наше время заняться про­пагандою истории и искусства. Средствами про­паганды могут служить и разовые экскурсии,

121

Компетентный экскурсовод должен, прежде всего, показывать музей. Потребность в таких „показывателях" везде и всегда огромная: италь­янские „чичерони" несут очень часто нелепей­ший вздор, но от их услуг не отказываются и многие просвещенные путешественники, потому что они своею болтовнёю обращают внимание на то, чего сам путешественник, не предупре­жденный, может и не заметить; и в любом музее немедленно образуется толпа, как только где нибудь завяжется громкий разговор между двумя даже и никому не известными (т. е., сле­довательно, не представляющими никакой га­рантии компетентности) посетителями музея по поводу той или другой картины или статуи; а всякая группа лиц, слушающих лектора, не­медленно обростает целою массою посторон­них. В „показывателях" существует очень силь­ная потребность.

Руководитель экскурсии должен в своих по­яснениях исходить от наиболее общедоступ­ного — от сюжета: что изображено на картине, что значит статуя, каково назначение предмета исторической или этнографической коллекции.

122

Лучше, чем кто нибудь другой, я знаю, как бесконечно трудно бывает о подобных вещах говорить с неподготовленною, незнакомою, раз­ношерстою толпою случайных слушателей. Знаю я, какую бездну непонимания, незнания или предвзятых мнений приходится вскрывать, беседуя с экскурсантами, какие азбучные истины приходится доказывать и разжевывать, какие нелепые возражения приходится выслушивать. Испытал я, сколько требуется терпения, и сколь­ко иногда требуется изворотливости, сколько требуется такта, чтобы кончать спор тогда, когда он переходит в скучное и бесполезное препирательство о словах, и когда большин­ству вопрос уже выяснился. Руководитель экскурсии, чтобы справиться со своею задачею,

123

должен быть очень тверд и в своих знаниях, и в своей теоретической подготовке, должен уметь и вызывать на разговор и даже на спор, не утрачивая ни на минуту полное руководство беседою. Только сознание нужности и важно­сти делаемого дела может дать на все это нужное терпение.

Ш

верженных к очковтирательству, которые наро­чито щеголяют маловразумительными иностран­ными словами, вычитанными из книжек, что почуднее, — среди авторов, пишущих об искус­стве, есть такие поставщики иностранной тер­минологии. Экскурсант тоже всякий бывает — он, быть может, даже и спросить не посмеет, если ему толковать очень авторитетным тоном, и только будет сокрушаться о своем собствен­ном невежестве; но понять — он ничего в этих страшных словах, конечно, не поймет, и они могут его отвадить от дальнейших попыток усвоить музейную премудрость, т. е. экскурсо­вод достигнет эффекта, прямо противополож­ного тому, ради которого его пригласили во­дить экскурсии. Если постараться и подумать, можно о самых трудных вопросах говорить вполне общепонятным русским языком, и экскур­сант, может быть, особого трепета и не по­чувствует перед ученостью руководителя, изъ­ясняющегося просто, но зато несомненно будет благодарен такому руководителю, который не цедит сквозь зубы сначала непонятные слова и лишь потом, снисходя к невежеству слуша­телей или даже с явною насмешкою, их пере­водит и объясняет.

125

Всем этим я хочу показать, что водить экскур­сии— дело вовсе не такое легкое, и что к этому делу надо серьезно подготовиться. Поручать его местным „интересующимся" молодым лю­дям или безработным педагогам и т. д., как это часто делается, отнюдь не годится. Но я хочу сказать еще и нечто другое: раз дело руководства экскурсиями — дело трудное и ответственное, то незачем всю ответствен­ность за успех взваливать на плечи одних экскурсоводов, а надо заставить и организато­ров музеев подумать все о том же успехе, т. е. озаботиться надлежащею экспозициею. „Науч­ная" система экспозиции очень часто бывает наихудшею для музейного посетителя.

Я взял слово „научная" в кавычки, потому что думаю, что имею в виду систему лже­научную. В музее прикладного искусства, пред­положим, есть собрание фарфора XVIII и XIX веков: „научная" система будет заключать­ся в том, чтобы подобрать весь этот фарфор по фабричным клеймам в хронологическом по-

126

Я взял пример фарфора, потому что тут нелепость уж очень наглядна. Но я должен Сказать, что ничуть не менее нелепа специаль­ная картинная галлерея, где живопись насиль­ственно изолируется от всех прочих искусств и — главное! — от той жизни, от того быта, какой она обслуживала- Такая „абстрактная" экспозиция картин приводит ко всяким вред­нейшим и бессмысленнейшим разговорам о чистом и самодовлеющем искусстве, об искус-

127

стве для искусства и т. д., т. е. к таким раз­говорам, которые никак не соответствуют мар­ксистскому миросозерцанию. Когда-то можно было создавать специальные картинные галле-реи, когда картины были заместо обоев во дворцах и преследовали прежде всего декора­тивные цели. В наше время по коллекционер­скому и по декоративному принципу мы музеи строить не можем. И если мы требуем обще­ствоведческой подготовки от экскурсоводов, то мы, в еще значительно большей степени, должны требовать ее от музейных хранителей, которые системою экспозиции могут помогать экскурсоводам-общественникам, но могут сде­лать их работу почти невозможною.

128

Наконец, не под силу каждому отдельному музею организовать свое издательство. А между тем, то, о чем руководители экскурсий и лек­торы говорят своим слушателям, должно быть воспроизведено печатью. Посетитель музея должен унести с собою маленький „Путеводи­тель", в котором, как можно более сжато, в форме хотя бы афоризмов, были изложены основные положения той отрасли знания, кото­рая представлена в данном музее, были бы объяснены наиболее ходкие термины, которые действительно надо знать, были бы перечи­слены наиболее значительные (не по своей редкостности, а по существу дела) экспонаты. Такая книжечка будет служить справочником, если захочется вспомнить то, что забылось, будет давать темы для размышлений и для бесед, будет кусочком музея, перенесенным в жилище отдельного человека. Я не спорю, что написать вступительную теоретическую часть такого „Путеводителя" со всею нужною ясностью и точностью и, вместе с тем, в такой общедоступной и интересной форме, чтобы увлечь читателя, —дело чрезвычайной трудно­сти. Сейчас вступительные статьи пишутся в порядке отсебятины. Но нет никаких причин полагать, что жителю каждого отдельного го­рода необходимо читать именно местную от­себятину. Было бы целесообразно объявить конкурс, назначив щедрые премии, на соста­вление образцовых введений для Путеводите­лей по музеям всех специальностей и всех

" Музейное дело

129

130