Подсмотренный мир

А сейчас я спешу по необычному маршруту – по площадям Старого города. Мне известно, что Гавана в отличие от других колониальных столиц Испании застраивалась не вокруг одной, а вокруг четырех площадей – центров религиозной, политической, общественно-культурной и внешнеторговой жизни. Что эти площади, расположенные вдоль берега бухты, недавно отреставрированы и являют собой многоликий, полный жизни и динамики ансамбль.

Кафедральную площадь часто называют сердцем Старой Гаваны. Здесь в окружении дворцов с колоннами, балюстрадами, балконами, особенно сильно чувствуется полный магии и тайн образ колониальной Кубы. Дворцы не похожи друг на друга, но воспринимаются как гармоничный ансамбль, с трех сторон замыкающий прямоугольник площади. «Интерьер» дорисовывает собор, от фасада которого глаз не оторвать. Тут все необычно – и общий абрис, и колонны, и колокольня, и фантастические завитки над карнизами, напоминающие крутые морские волны.

Туристы и горожане целый день кружат у собора, как у голубятни. Но особенно много их по воскресеньям, когда в храме проходят проходит месса и распахивают двери музеи, кафе, разместившиеся во дворцах, когда звучат гитары и целые оркестры, когда девушки в ослепительных национальных нарядах, продающие цветы, уверенно составляют гостям-мужчинам компанию для фотографирования на память. На паять не о каком-то городе, а о Гаване, ни с чем не сравнимой Гаване!

Жизнь бурлит мощно и ярко. Площадь движется, волнуется, цветет улыбками и пылкими взглядами. Здесь интересно наблюдать все, но особенно – манеры и характеры людей. Вот гадалка-негритянка у стола с белой скатертью, картами и большим бокалом, до краев наполненным водой. Это крупная женщина с осанкой жрицы, в белом, как у невесты, платье с фатой. Я с дальнего расстояния через объектив долго слежу за тем, как чередуются взгляды гадалки – на клиентов, на карты, на небо, как один обряд сменяется другим, как сдержанны мимика и жесты кудесницы, как вздрагивают и складывают кулачки у подбородка клиентки, шокированные осведомленностью негритянки об их былом и видами на будущее. Я не слышу важных диалогов, но, как в хорошем драматическом кино, передо мной захватывающе достоверные образы.

Большую часть Пласа де Армас (Оружейной площади) занимает неожиданный и роскошный оазис: высокие пальмы реал, клумбы, деревья и кусты с яркими цветами. Вся эта буйная тропическая зелень, залитая солнцем, не просто ослепляет, но и как будто восклицает о своей особой важности среди густых каменных кварталов.

Внимание приковывает и огромный Дворец капитан-генералов (губернаторов острова). Это шедевр кубинского барокко. Сквозь массивные колонны и портал захожу на несколько минут во двор и чувствую, что тут даже от стен исходит запах старины, что историей дышит вся архитектура дворца. Невольно вспоминаю слова Н. Гоголя: «Архитектура – тоже летопись мира: она говорит тогда, когда молчат и песни и предания». Десятки губернаторов Кубы знал этот дворец, а сколько было в нем торжеств и тревог, заговоров и интриг, пыток и приговоров – в глухом подвале здания была тюрьма для врагов испанской короны и непокорных.… Давно уже нет прежних хозяев Гаваны, а старинные дворцы, соборы, крепости продолжают свою жизнь.
*

Что ждет меня на Старой площади? Я знаю, что она почти три века считалась центральной площадью города, что в архитектуре испанских колоний культивировалась понятие «стиль Старой площади». Этот стиль диктовал моду. Но в чем его суть?

Сразу удивляюсь: Старая площадь сияет новизной. Мягкими пастельными тонами реставраторы «объединили» в своеобразную экспозицию, источающую свежесть и тепло. Но я немного теряюсь перед интригующим пасьянсом абрисов, колонн, арок, витражей, балконов. Потом принимаю верное решение – внимательно разглядываю здания поодиночке и начинаю улавливать черты барокко и неоклассицизма, неброскую схожесть фасадов, приметы некоего единства многообразия. Так порой подмечаем мы родство людей, на первый взгляд непохожих друг на друга.

Вижу, что за колоннами всех первых этажей – галереи во всю ширину зданий. Что каждая галерея является как бы связующим звеном между домом и площадью. Что галереи соседних домов аккуратно переходят одна в другую, образуя сквозную галерею, по которой можно обойти весь периметр площади, укрываясь от жаркого солнца или дождя.
*

Площадь Сан-Франциско с одноименной базиликой вплотную примыкает к бухте, к главным причалам, и этим многое сказано. Здесь, как в старину, стоянка конных экипажей для приплывших гостей, романтичных поездок по берегам бухты и моря. Свежий бриз, цокот копыт, призывы кучеров и торговцев, гитары и песни бродячих певцов, погони детей за голубями… Трепетное оживление дополняет вдруг шумная толпа молодых туристов с причалившего теплохода. Они успели посетить соседний Музей рома с его барами и торжественной песней, как трофей, несут на вскинутых руках гигантскую рекламную бутылку с этикеткой «Havana Club».

Конечно, и в былые века эта площадь не скучала. Я пытаюсь представить, какие «декорации» окружали ее. Но массивные здания, с трех сторон охватившие площадь сто лет назад, блокируют мои фантазии. О давних веках повествуют лишь базилика да изящный беломраморный Фонтан львов, фрагменты которого напоминают знаменитый одноименный фонтан в испанской Альгамбре. У этого фонтана много людей, набирающих воду, освежающих лица, следящих как из пастей четырех могучих зверей вырываются чистейшие прохладные струи.

Я спешу в бывший двор базилики, где недавно создали Сад Матери Терезы из Калькутты и Ортодоксальную церковь (подарок греческого патриарха). Изысканный уют сада, скульптуры Матери Терезы, на колени которой кто-то положил цветы, - все воспринимается спокойно и значительно. Такие же чувства испытываю в новой церкви с ее настоятелем Космасом, кубинцем.

Мое знакомство с площадями было беглым, но вывод бесспорен: представить без них Старую Гавану все равно что смотреть на некогда чудное ожерелье, из которых выпали самые драгоценные камни.

Еще полсотни шагов, и я у главных причалов, где не надо напрягать воображение, чтобы услышать вековой портовый гвалт, увидеть, как швартуются старые парусники, как с тех которые чудом уцелели в бурю, тяжело сходят матросы и прямиком идут к Фонтану львов утолить жажду и умыться, а потом в базилику благодарить бога…

Но этот берег помнит и великое множество разлук. Да каких разлук! Ведь в минувшие века из-за большого риска морских путешествий расставания в немалой степени были как бы и условными прощаниями навек. И нелегко было, особенно женщинам, следить, как по холодной команде убираются сходни, как начинают стонать мачты под наполняющимися парусами, как отрываются от причала корабли и судьба уносит в море дорогого человека, и спешить за парусами по берегу бухты, вскидывая над головой платок надежды. Воистину, только здесь и могла родиться песня «Голубка» - один из лучших гимнов любви и веры.

Сейчас у этого берега другие корабли, другие проводы. Но право, нетрудно различить забытые призраки, легкие тени старых, шуршащих шелками времен.

Позднее, при восходе солнца, я не раз прогуляюсь по трехкилометровому берегу бухты, где много интересных памятников. А сейчас, спасаясь от жары, сворачиваю в тенистые кварталы Старого города – там неплохо бы присесть в уличном кафе, записать то, что я ношу в сердце. Но у небольшого сквера вдруг замираю: прямо передо мной две аккуратные старушки, явно приезжие, возможно, в молодости побывавшие на Кубе. Ностальгически прильнув к пальме, обняв ее и плотно закрыв маленькие ротики, они, как Мальвины, высоко вскинули ресницы – позируют местному фотографу. А тот копошится у старого, желтого ящика на треноге, ныряет под черную накидку. Сущий маг, постигший искусство останавливать мгновенья и скрывающий свой великий секрет.

Через минуту вижу: к старой часовне подходит неряшливый монах, словно кинжал из ножен, вытаскивает из-под рясы огромный ключ, открывает взвизгнувшую дверь, и исчезает за ней, как видение прошлого.

Будто вихрем выбрасывает на перекресток ватагу ребятишек, уверенных, что моя иностранная сумка набита не фотоаппаратами, а жевательной резинкой и конфетами. И я жалею, что скверно экипирован, и теряюсь: кому отдать предпочтение? И все отдаю не лидерам атаки, а девчушке и мальчугану, безнадежно стоящим поодаль.

В живых картинах особая прелесть Гаваны. Вместе с городом они зачастую не просто развлекают, а искренне и глубоко волнуют, заставляют пристально вглядываться, размышлять. Без них Гавана – не Гавана.
*

На главной улице Старого города Обиспо есть, кажется, все – удивительные здания, построенные в разных стилях, салоны зарубежных фирм и магазинов, книжные лавки, рестораны с кухнями разных народов, галереи художников, парикмахерские для собак… Улица эта не знает передышки, по ней текут толпы, словно вздувшиеся потоки. Возможно, именно здесь воскликнул один из героев Алехо Карпентьера: «Ну и бурный же город! По сравнению с ним наша столица – типичный женский монастырь».

И вдруг – сиренная длинная очередь. У входа в бар «Флоридита», который любил посещать Хемингуэй, выстроились иностранцы, десятка два немолодых мужчин. Их лица и взгляды чем-то неясным схожи, но чего в них больше – терпения или сосредоточенности, пассивности или решимости, - не угадать. Зачем же обрекли они себя в жаркий полдень долго топтаться на тротуаре? Возможно, все книги Хемингуэя зачитаны ими до дыр, и только здесь во «Флоридите», есть шанс окончательно понять его, приобщиться к нему, сфотографироваться у его скульптурного изображения, прислоненного к стойке, а заодно проверить, не кривил ли он душой, сказав как-то, что на Кубе «выпивка лучше, куда лучше, чем где угодно в мире».
*

В Старом городе есть еще один бар – «Бодегита дель Медио», в который заглядывал Хемингуэй и где, по словам моих друзей, можно не только порадовать желудок, но и запастись новыми впечатлениями для души. В течение дня здесь бывает до восьмисот посетителей, поэтому я прихожу в бар задолго до его открытия. Мне разрешают все разглядеть без спешки и даже выделяют гида.

Высокие стены первой комнаты сплошь покрыты фотографиями, рисунками, автографами. На полках зрелище, достойное Вакха. Изящные высокие табуреты и стойки словно бы предлагают заглянувшему сюда гостю: смелее входи, присядь, попробуй традиционного мохито. Но слева от входа узкий проход, и я по лабиринту мимо шкафчиков пробираюсь в крохотный дворик, где плавают божественные запахи кухни, слышны переборы гитары и виден квадратик голубого неба. Я миную две комнатки, в которых умещаются по два столика, оказываюсь в третьей, метров девять в длину и три в ширину. По масштабам всего заведения ее можно считать большим залом. Тут тоже очень высокий потолок, фотографии, шутливые стихи, автографы – Неруда, Гильен, Брижит Бардо, Карпентьер, Хемингуэй, Сальвадор Альенде, Саган, Мистраль, Сартр.… Да кто здесь только не бывал! А в дальнем углу под потолком под потолком укреплен перевернутый стул. Мне говорят, что в 1954 году общий любимец «Бодегиты» журналист Леандро Гарсия трогательно простился здесь с друзьями, написал на стене «”Бодегита”, я прихожу и ухожу, а ты остаешься». И стул Леандро тут же прикрепили к потолку, чтобы на него никто не садился до возвращения автора надписи. К несчастью, журналист умер во время той поездки. Но друзья и хозяева не изменили своего решения.

Мне рассказывают, что «Бодегита дель Медио» завоевал популярность в середине прошлого века, когда в Гаване по примеру северного соседа начали возводить суперотели и большие рестораны со сценой для варьете. Именно тогда, как своеобразный вызов новой моде, среди каменных кварталов Старого города (отсюда – «посередине») был создан этот уютный бар на 12 столиков, где стали собираться журналисты, писатели, поэты, музыканты, актеры. Здесь встречались единомышленники, люди с чистой совестью и добрыми сердцами, уверенные, что мечты неистребимы. Говорили об искусстве и поэзии, о политике и судьбе Кубы. Слава погребка росла с каждым годом.

Мне показывают уголок, где сиживал Хемингуэй. Показывают и столик, за которым Николас Гильен, придя из соседней типографии, частенько правил корректуру своих стихов и где однажды экспромтом воспел погребок, «чей стяг победно реет».
*

Центральная Гавана втрое больше Старой. У нее другая планировка, архитектура, «центры притяжения».

По роскошной лестнице Капитолия поднимаюсь к выразительным скульптурам, олицетворяющим добродетель и труд. Читал где-то, что Капитолий «нашпигован» государственными учреждениями, но вдруг узнаю, что теперь вход в парадный этаж здания свободный. Быстро переступаю порог… и замираю в изумлении. Передо мной гигантская статуя, изображающая женщину в золотой тунике с копьем и щитом. Читаю пояснение: «Статуя «Республика». Отлита и позолочена в Италии. Высота 17 метров. Весит 49 тонн…» Размеры фойе явно тесноваты для такой громадины, но сфера купола здания, поднимающаяся над ней на 50 метров, как-то нивелирует эту диспропорцию.

С мраморных залов Капитолия спускаюсь на мрамор соседнего бульвара Прадо (Хосе Марти). На этом бульваре вообще многое сделано из мрамора – широкая пешеходная аллея в тени густых деревьев, ее ограждения, ступени, скамьи возле бронзовых львов, изящных чугунных фонарей, зданий, несущих черты неоклассицизма, югендстиля, мавританской архитектуры. Особую прелесть бульвару придает то, что он как бы нацелен на хорошо видимый маяк Дель Морро, согретый солнцем, белый легкий. Прадо, проложенный 230 лет назад за городской стеной как место для прогулок, и сегодня не утратил своей роли.

Рядом с бульваром огромные здания и залы Национального музея, в которых передо мной оживают все красоты окружающего мира. Шедевры Эль Греко, Гойи, Зурбарана, Тициана, Рубенса, Мемлинга, Дега, выдающихся кубинских художников Лама, Мендиве, Портокарреро, древнеегипетских, древнегреческих мастеров купаются в комплиментах. В музее почти 20 тысяч картин, гравюр, скульптур. Среди них есть малоизвестные и такие, которые, может быть, не выглядят эффектно – но и они всегда будят воображение.

Спешу побывать и в оригинальных районах Центральной Гаваны, о которых часто не упоминают путеводители. Один из них – Китайский квартал, которому полтора века. Через выразительные красно-зеленые ворота с иероглифами выхожу на пешеходную улочку, расцвеченную гирляндами, фонарями, навесами, ширмами. Это анклав уютных и недорогих закусочных, ресторанчиков, лавок, в которых можно купить, кажется все – от свежей рыбы до мороженого. Это мир бодрящих ароматов и притягательного азиатского таинства.

Переулок Хаммель удивляет другим. Со всех его стен смотрят на меня изображения необычных людских лиц, африканских богов, рыб, птиц, замысловатые орнаменты, узоры. Мне говорят, что все это – работа одного художника – Сальвадора Гонсалеса. Смысл некоторых рисунков и пластических изображений не очень-то понятен, но сразу улавливаю их взрывной колорит, настороженную или игривую чувственность, которые отличают и кубинскую музыку. В конце переулка «Корабль забвения» - обычная квартирная ванна, вознесенная на трехметровую высоту оригинальной металлической конструкцией. Ванна, понятно, оформлена с условным намеком на корабль, который слегка шокирует. Чуть в стороне живописные колеса телеги, провалившиеся в асфальт, стул с забавными кривыми ножками… Всю эту цепь метафор и образов можно считать своего рода рекламой, так как главное в переулке – это мастерские художников, скульпторов, чеканщиков, керамистов – «лавки чудес», в которые полезно заглянуть.
*

Любопытные живые картины не раз подмечаю и в этой части города. Кое-где у перекрестков, в тени, трудятся чистильщики обуви. Это безупречный, аккуратный народ, словно ему доверяют не ботинки, а ордена на белоснежных мундирах. Важности ремесла соответствуют даже стулья, на которых сидят чистильщики. Это не крохотные табуреты, какие можно увидеть в Вене Стамбуле или Москве, а нормальные, высокие и мягкие стулья. Клиенты же устраиваются в широких с подлокотниками креслах, которые в свою очередь водружены на внушительные постаменты. Благодаря этому клиенты возвышаются над прохожими и часто смахивают на баловней судьбы или на генералов, готовящихся к приему парада.

Нет и шести утра, когда я иду к набережной Малекон. Кварталы вблизи ее еще утренней дымкой и напоминают пустынную киносъемочную площадку.

А Малекон уже живет. Это рыбацкий Эльдорадо для людей разных возрастов. Одни забрасывают леску рукой, другие – спиннингом. Есть и фантастические умельцы – опускают наживку за сотни метров от берега с помощью воздушных змеев. Чуть в стороне от меня рыбачат парень лет двадцати и пожилой милисиано. Дела у них идут не ахти как, и, вероятно, поэтому они трогательно солидарны, то и дело обмениваются многозначительными репликами и жестами. Со стороны Дель Морро доносится громки гудок, и вижу, как резко оборачивается на него мужчина, который не рыбачил, а просто вглядывался в даль, словно там, на горизонте проплывали картины его жизни. Кто он? Крестьянин или рабочий, приехавший из глубинки? А может, бывший моряк? Вот он поднимается с парапета, вытягивает шею, устремив взор туда, где огромный лайнер входит в бухту.

Сколько необычных чувств рождает эти минуты нового дня! Солнце еще слепым котенком выползает на скалы и стены крепости Кабанья. Прекрасный соленый запах моря смешивается с нежной прохладой тропического утра. Море сбрасывает легкую вуаль. Как зачарованный стою я у края парапета. Едва ощутимый бриз ласкает лицо, словно бы касается самого сердца, напоминает ему: ты – в Гаване…

Стихией окаменевшей музыки кажутся мне 340 зданий и ансамблей, вытянувшиеся вдоль семикилометровой набережной, которую многие считают лучшей во всей Америке. Часто ее называют лицом Гаваны. Однако бегут минуты – меняется и Малекон, становясь главной транспортной артерией города. Как же пересечь бешеные потоки легковых автомобилей, мотоциклов, фургонов, автобусов? Никаких подземных переходов нет, и я следую правилу: пять раз оглядись – и беги!
*

Через день по совету знакомых вновь спешу на Малекон и вижу буйство водной стихии. Но вот чудо из чудес: не то что штормового – почти никакого ветра нет! Море бьется в судорогах, бушует как бы само по себе и таращит на город тысячи пенных глаз. Волны приближаются к берегу издалека, наполняя угрожающе-торжественным гулом всю набережную – от одного конца до другого. Больно царапаясь о прибрежные рифы, они, как исполинские раненые звери, с хриплым, оглушающим рыком встают на дыбы, чтобы обрушить всю мощь на бетонный парапет набережной – как на проклятую смирительную рубашку.

Иногда сквозь тучи пробиваются пронзительные солнечные лучи, и вся грандиозная битва волн, рифов, бетона предстает в молниеносной смене цветов. За мириадами взлетающих брызг вспыхивают живущие лишь миг фантастические краски стихии, которые только тебе и дано увидеть.

Может ли утомить столь неожиданный калейдоскоп! Но вот я бросаю взгляд вдоль Малекона – и опять удивляюсь: как бы вырастающими из морской пены и брызг кажутся отдаленные белые небоскребы Ведадо.

Ведадо также очень привлекательный район Гаваны. Он быстро разросся в середине прошлого столетия, и являет собой яркую смесь разных архитектурных стилей – рядом со зданиями колониальных времен можно увидеть построенные в стиле модерна и неоклассицизма.

Среди множества неповторимых объектов Ведадо встречаю один совершенно неожиданный – Музей Наполеона! Я в замешательстве: такого ведь и во Франции нет, а здесь-то он с какой стати появился? Оказывается, в первой половине прошлого века жил на Кубе миллионер-землевладелец Хулио Лобо, для которого Наполеон являлся воплощением величия. Миллионер объездил полмира в поисках атрибутов наполеоновской эпохи, личных вещей императора. В разных странах завел специальных агентов, которые охотились за подобными редкостями – возможно, он подбадривал помощников крылатой фразой Бонапарта: «Не нужны ни «если», ни «но»; надо достичь успеха – и это все». Ненасытное коллекционирование заменяло богачу смысл жизни.

7143 собранных экспоната Лобо разместил в просторном четырехэтажном здании, построенном в 1928 году в стиле флорентийского палаццо XVI века по проекту кубинских архитекторов Говантеса и Кабаррокаса. Я переступаю порог дверей в больших воротах и оказываюсь среди изящных мраморных лестниц и лестниц большой крутизны, небольших комнат и затемненных залов. Выхожу в просторный двор с цветниками, статуями, фонтанами и высокими деревьями и понимаю, что все это оригинальное и целостное произведение искусства. А что сказать об экспонатах? Конечно, оказавшись среди них, словно бы чувствуешь тихое прикосновение времени. Я удивляюсь изысканной мебели, всевозможным часам, амфорам, пистолетам, шпагам, латунным пушечкам, посуде с вензелем «N».

Передо мной посмертная маска императора, его цветастый ночной горшок, его кувшин для умывания. В залах много портретов и статуэток Наполеона. Вот он в Милане, в Египте, с избранницей сердца, в походе, в кресле на острове заточения. Может быть, по ночам эти изображения оживают и бродят по музею в лунном свете?
*

Совсем по другой причине неподалеку, на 23-й улице, обосновался пиренейский «сосед» императора – Дон Кихот. Сидя на Росинанте, он решительно замахнулся мечом на воображаемого противника. Образы оригинальны: фигура ламанчского рыцаря… обнаженная, а Росинант… встал на дыбы! Однако об этих «отклонениях» от нормы

не думаешь, потому что пластическое изображение всадника и коня очень экспрессивно и убедительно.

Ясно, что создавая скульптуру, ее автор Серхио Мартинес думал не о внешнем сходстве с героем Сервантеса, а о том, что у истины всегда есть и будут защитники. Я

не знаю точно, сколько их в Гаване и на всей Кубе, но думаю, что достаточно.
*

«Продаются две упряжные лошади и две негритянки, мать и дочь; лошади продаются в паре, а негритянки, мать и дочь, продаются в паре и по отдельности». Такое объявление в 1867 году увидел в гаванской газете четырнадцатилетний кубинский школьник Хосе Марти. И записал в своем дневнике: «С моих щек не сойдет краска стыда. Я видел бичевание негров и поклялся встать на защиту рабов…»

Мне вспоминаются эти слова, когда на площади Революции в Ведадо я гляжу на самый известный памятник «апостолу Кубы». Его слова никогда не расходились ни с совестью, ни с делами. За смелые выступления в школьной газете Хосе арестовали, сослали на каторгу. Он работал в каменоломнях – от зари до темноты – под тропическим солнцем, под ливнями, под ударами бича надсмотрщиков. Но страшные испытания только закалили юношу. Вернувшись домой, он сразу включился в борьбу с рабством, а затем с колонизаторами Кубы – своей публицистикой, прозой, поэзией, всем своим великим сердцем. Его талант как писателя и демократа мощно и ярко развился во время вынужденных эмиграций в Мексику, Испанию, Гватемалу, США. Его имя быстро окружила всеконтинентальная популярность. А когда ему предложили пост в руководстве национально-освободительной армии Кубы, он без колебания согласился.

Но 19 мая 1895 года около ранчо Дос-Риос походный отряд повстанцев наткнулся на испанскую засаду. Генерал-майор Хосе Марти, ехавший сразу за авангардом, не повернул коня и не спешился, чтобы укрыться, - он, как рядовой мамби, с пистолетом в руке пришпорил коня и помчался на врага, к несчастью, в последнюю атаку…

У беломраморного памятника Хосе Марти нельзя не задуматься о судьбе Кубы, о ее героях. Прекрасная, величественная фигура наиболее почитаемого в стране человека и 140-метровый пятигранный обелиск, уходящий в небо, - самый выразительный монумент высоте человеческого духа.
*

Я целыми днями брожу по огромному Ведадо и понимаю, что это своеобразный, отлично спланированный «город в городе». Он покоряет меня ускоренным ритмом жизни, молодостью, зеленью, особой красотой. Здесь много роскошных проспектов, учебных заведений, театров, музеев, крупнейших отелей, высотных зданий. Здесь я нахожу интереснейшие объекты.

Один из них – недавно созданный Парк Джона Леннона. На центральной аллее бронзовое изображение музыканта, сидящего на краю красивой скамьи и как бы не возражающего против того, что кто-то из почитателей запросто присядет рядом, сфотографируется «на память». Идею скульптора быстро понимают гости парка, особенно молодые. Фотоаппараты, можно сказать, дымятся у них в руках.

Другая находка – возле устья реки Альмендарес, где недавно отреставрированные форт Санта-Доротеа и стилизованный сквер с мозаичными скамьями и большой беседкой с золотистым куполом. Это не только своеобразный памятник, но и подтверждение того, что именно здесь Диего Веласкес, первый губернатор острова, хотел основать город.