Покоритель и устроитель Туркестанского края, генерал-адъютант К. П. Фон-Кауфман i-й

Родоначальником этого рода считается Освальд Кауфман, живший в Тироле в 1444 году. Его сын Эбергард в 1469 году императором германским Фридрихом III был возведен в дворянское достоинство. Сын Эбергарда, Иоанн (1557 г.) был наместником (Pfleger) Нижней Австрии и владельцем поместья Рессинг; за заслуги, оказанные при осаде Вены турками, возведен императором Карлом V (в 1530 г.) в имперское рыцарское достоинство вместе со своими двумя братьями. Один из них, Ульрих, был епископом и ректором (rector magnificus) венского университета (1535 г.).

Род фон-Кауфманов процветал в Нижней Австрии до 1629 г., когда за приверженность учению Лютера вместе с другими поместными дворянскими родами был изгнан из Австрии императором Фердинандом II. По Вестфальскому миру все эти изгнанники были восстановлены в своих правах, но предок К. П., Балтус фон-Кауфман, на родину не вернулся, оставшись в [IV] Бранденбурге, где он проживал по изгнании. Внук Балтуса, Фридрих-Лудвиг, родившийся в 1715 году, поступил на службу к королю польскому Станиславу Августу и был поверенным последнего в 1772 г. в Берлине. Сыновья Фридриха-Лудвига, Август и Федор, состояли на русской службе. Август умер генерал-майором в 1810 году, а Федор, участник походов графа Румянцова-Задунайского, отличился при взятии Тульчи, был ранен при Кара-Су и умер подполковником, командуя в армии князя Потемкина-Таврического легко-гренадерским батальоном. Сын Федора Петр, оставшись девятилетним сиротою после смерти отца, по повелению Императрицы Екатерины II был принят в сухопутный шляхетский корпус, при чем его опекунами были назначены государынею: сенатор Ромер, Чичерин и секретарь императрицы — Храповицкий. Кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени, впоследствии генерал-лейтенант, начальник 7-й пехотной дивизии, Петр Федорович начал свою службу в рядах суворовских чудо-богатырей и был участником кампании: 1812–1814 гг., турецкой — 1828 г. и венгерской — 1848 г.{1}. За отлично усердную службу ему был высочайше пожалован в Царстве Польском, в Брест-Куявском уезде{2}, майорат в 5000 злотых годового дохода{3}.

Во время перепитий тревожной и беспокойной армейской жизни генерала Кауфмана, именно, после кампании во Франции, где он оставался с оккупационным отрядом до 1818 года, при возвращении его на родину, в деревне Майданах, близ Иван-Города{4}, 19 февраля [V] 1818 года{5} у него родился будущий покоритель и устроитель Туркестанского края — Константин Петрович. Ранние годы детства последнего протекли в тяжелой походной обстановке и беззаботностью дошкольной жизни ему не пришлось много пользоваться. Четырнадцати лет от роду мальчик был определен кондуктором в кондукторскую роту Главного Инженерного Училища (ныне Николаевское Инженерное Училище). Прекрасные успехи и хорошее поведение скоро выдвинули молодого питомца училища, и, имея восемнадцать лет от роду, Кауфман был произведен в первый офицерский чин — полевого инженер-прапорщика, а через год, окончив с выдающимся успехом офицерские классы (ныне Академия) вместе с будущим севастопольским героем Тотлебеном, в чине инженер-поручика был выпущен в армию. В течение пяти последующих лет Кауфман служил в Западном крае: сначала в ново-георгиевской инженерной команде, затем в брест-литовской. В 1843 году К. П. Кауфман получил назначение в грузинский инженерный округ с зачислением при тифлисской инженерной команде. Вскоре по прибытии на Кавказ, бывший тогда ареною упорной, тяжелой борьбы нашей с воинственными горными племенами, произведенный в штабс-капитаны и назначенный старшим адъютантом штаба отдельного Кавказского корпуса, Кауфман очутился в атмосфере беспрерывных стычек, тяжелых походов и геройских штурмов, повисших под облаками горных аулов.

Почти тринадцать лет провел Константин Петрович в рядах кавказской армии, обнаруживая выдающееся мужество и храбрость даже в той суровой боевой школе, каковою тогда по праву считалась кавказская армия. Походы против горцев с 1844 по 1852 гг., штурм аула Гергебиль в 1848 году, чрез год взятие аула Чох, походы 1854 года, сражение под Кюрюк-Дара [IV] и осада, и штурм укрепленного англичанами Карса в 1855 году, — все это были славные этапы боевой и трудовой жизни Кауфмана на Кавказе.

Однако суровые отцы-командиры, железная дисциплина, неприступные скаты диких гор и стремнин, занятых свободолюбивым неприятелем, изнурительные походы, невероятные по трудности штурмы горных укреплений, — все это не вытравило из сердца Кауфмана той природной гуманности и доброты, которые его всегда отличали.

Тяжелые годы службы на Кавказе не прошли бесследно для будущей карьеры К. П. Кауфмана: он получил Анну 2-й степени с императорской короной, Владимира 3-й степени с мечами, золотую саблю с надписью: «за храбрость». За взятие Гергебиля награжден Георгием 4-й степени и переведен капитаном в гвардию; произведен в полковники и генерал-майоры. Но честь быть молодым 38-ми летним генералом в общем не легко обошлась Кауфману, помимо общих трудностей почти тринадцатилетней службы на Кавказе, Константин Петрович был за это время два раза тяжело ранен в Даргинской экспедиции и под Чохом.

Воинские заслуги Кауфмана оценила и Императорская Военная Академия и его alma mater, Николаевская Инженерная Академия, членом совета которых он был назначен в 1856 году.

Через год К. П. Кауфман, в должности начальника штаба генерал-инспектора по инженерной части{6}, участвует в комитете, учрежденном для составления предположений о преобразовании заведений военных кантонистов в училища военного ведомства и за отличное исполнение обязанности, возложенной на комитет, ему объявляется Монаршее благоволение. Еще через год мы его видим уже в Государевой свите пользующимся вниманием и расположением Императора Александра II. [VII]

1861 год, положивший начало достопамятной эпохе великих реформ, застает свиты Его Величества генерал-майора Кауфмана в должности директора канцелярии военного министерства, при чем, в течение почти четырех последующих лет, пока он занимал эту должность, горячее время начавшегося государственного строительства захватило и его. Кауфман по Высочайшему повелению назначается членом и управляющим делами комитета, учрежденного под председательством генерал-от-инфантерии Даненберга I-го, для обсуждения предположений об изменении организации войск; назначается постоянным членом специального комитета по устройству и образованию войск; по Высочайшему повелению ему предоставляется право голоса в заседаниях Военного Совета наравне с прочими членами; также по Высочайшему повелению он назначается членом учрежденного под председательством генерал-лейтенанта Непокойчицкого комитета для рассмотрения основных положений преобразования арестантских рот инженерного ведомства и устройства военных тюрем и председателем учрежденного по распоряжению тогдашнего военного министра, Д. А. Милютина, комитета для пересмотра и составления постановлений относительно прав и преимуществ унтер-офицеров нестроевых частей{7}.

Чин генерал-лейтенанта и звание генерал-адъютанта были наградами Константину Петровичу за этот период его службы.

За четыре почти года, проведенные в должности директора канцелярии военного министерства, Кауфман пользовался искренними симпатиями подчиненных{8}.

В 1865 году К. П. фон-Кауфман был назначен виленским генерал-губернатором на место ушедшего [VIII] в отставку, с возведением в графское достоинство, М. Н. Муравьева.

«... Приношу Вам глубокую, от всей души моей благодарность за те четыре года, которые мы прослужили вместе; за деятельное, смею сказать, дружеское содействие, которое я нашел в Вас в продолжение этих многотрудных годов. Поверьте, что я во всю жизнь не забуду этой помощи, Вами оказанной...», писал бывший военный министр, Д. А. Милютин, Константину Петровичу, узнав о состоявшемся его назначении в Вильну{9}.

Однако править Северо-Западным краем К. П. пришлось недолго: в следующем году, осенью, он был вызван в Петербург по делам службы и обратно не вернулся, завоевав, однако, в Вильно, по видимому, общие симпатии населения{10}.

Высочайшим приказом от 9 октября 1866 г. фон-Кауфман был уволен в одиннадцатимесячный отпуск «с отчислением от занимаемых должностей, с оставлением в звании генерал-адъютанта»{11}. [IX]

Однако весь «отпуск» Константину Петровичу не пришлось использовать, ибо в следующем году, 14 июля, состоялся высочайший приказ о его назначении туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками туркестанского военного округа.

Снабженный широкими полномочиями по устроению края, с правом вести войны и заключать мирные договоры, Кауфман в октябре 1867 года отправился из Петербурга к месту своего нового служения, избрав маршрут на Ташкент не прямо через Оренбург, а кружным путем, через Семипалатинск, Сергиополь и Верный.

Делалось это в целях более ближайшего ознакомления с краем и тогдашним составом административных лиц. Медленное передвижение в экипаже, неизбежные остановки на станциях, более или менее продолжительное пребывание в тех или других городах и значительных поселениях, в большинстве случаев для неизбежного отдыха после утомительной дороги, — [X] все это давало генерал-губернатору неоценимые способы и случаи непосредственного знакомства с подведомственным ему краем и служилым в ней сословием.

7 ноября Кауфман приехал в Ташкент, где пробыл неделю, а затем выехал в Ходжент и на передовую линию для обозрения пограничной с Бухарою полосы. С возвращением К. П. из этой поездки в Ташкент туркестанский военный округ и генерал-губернаторство были фактически открыты.

Едва ли какому-либо генерал-губернатору когда-нибудь приходилось принимать край более расстроенный. Масса злоупотреблений, общее недоверие и злоба местных жителей на русскую администрацию — вот было тогдашнее положение дел в Туркестане.

Не лучше дело обстояло и с политическим горизонтом, где далеко не все было спокойно. Тогдашнее положение окружавших Туркестан независимых и полунезависимых ханств можно охарактеризовать в следующих немногих словах.

Кокандское ханство сохраняло лишь тень прежнего величия. После славного дела под Ак-Мечетью в 1853 и 1854 годах до 1860 года кокандцы не предпринимали никаких активных действий против нас. В 1860 году они рискнули испытать счастье в войне с русскими, но на этот раз со стороны Сибири. Но эта попытка окончилась для кокандцев полною неудачею; сначала были взяты и срыты укрепления Токмак и Пишпек, потом 20-титысячный отряд кокандцев при 10 орудиях понес тяжкое поражение под Узун-Агачем от начальника Алатаевского округа, подполковника Колпаковского, имевшего в своем распоряжении лишь 3 роты и сотни при 6 орудиях. Затем взятие полковником Веревкиным Аулие-ата, Черняевым — Сузака и Чулак-Кургана смыкают так называемые военные линии оренбургскую и сибирскую. Последним аккордом в этом предприятии было падение одного из [XI] значительнейших городов Средней Азии, богатого и торгового Ташкента. 15-е июня 1865 года, день его штурма, вносило одну из блестящих страниц в историю подвигов наших войск в Средней Азии: город с населением свыше ста тысяч человек, окруженный стеною в 24 версты длиною, с 30 тысячами защитников и 63 орудиями был взят черняевским отрядом, по численности не доходившим даже до двух тысяч человек.

После такого разгрома кокандцы присмирели, выжидая дальнейших событий. Учреждение в Средней Азии особого генерал-губернаторства они поняли как предзнаменование последних дней своего существования. Из Коканда, Андижана и других городов ханства начались переселения в Китайский Туркестан, в Яркенд и Кашгар. Оставшиеся жители начали деятельно укрепляться. Вообще в ханстве произошел такой переполох, что Кауфман счел необходимым отправить почти тотчас же по приезде в Ташкент (10 ноября) к кокандскому хану письмо с купцом Хлудовым. Сущность содержания письма сводилась к тому, что если сам хан начнет враждебные действия, то никакие укрепления его не спасут от русских войск, если же он будет дорожить дружбой с русскими, то может быть вполне спокоен, ибо завоевывать его владения никто не хочет и России в них нет никакой надобности{12}.

Затерянная в невообразимых песках Хива считала себя сильнее, чем когда-либо, ибо разгром очагов ислама — Бухары и Коканда, естественно, заставлял обращать взоры правоверного мира Средней Азии на это небольшое государство, уверенное в особом покровительстве Аллаха, гордое своею недоступностью для России и неудачными походами Бековича-Черкасского и графа Перовского. Успехи русского оружия в войнах с [XII] бухарским и кокандским ханствами только увеличили самонадеянность хивинцев, и нападения на наши караваны, захват наших купцов и т. п. бесчинства послужили причиною того, что в конце 1867 г. для обеспечения наших киргиз от грабежей и набегов хивинцев были постоянно высылаемы наши отряды из Казалинска и Перовска к Иринбаю и далее.

Тем не менее Кауфман почти тотчас же по приезде в Ташкент написал хивинскому хану Мухаммед-Рахиму, дружественное письмо, в котором он извещал его о своем прибытии в Ташкент, о высочайшем полномочии на ведение пограничных дел и о движении наших отрядов за Сыр-Дарью для наказания хивинских разбойников. Однако хан не удостоил это письмо своим ответом и поручил ведение переписки с генерал-губернатором своим приближенным; те в свою очередь так мало спешили с ответом, что последний был получен только в феврале 1868 года{13}.

Сложнее дела обстояли с Бухарою. После взятия у кокандцев Ташкента бухарцы предъявили нам требование очистить Ташкент и Чимкент, в противном случае грозили «священной войной». Этот ультиматум был послан эмиром с особым послом в Петербург. В ответ на это покоритель Ташкента, генерал Черняев, арестовал бухарских купцов, проживавших в занятых нами городах, прося распространить эту меру на сыр-дарьинскую линию и на оренбургский округ. Бухарский посланник по распоряжению оренбургского генерал-губернатора Крыжановского был задержан в Казалинске. Не желая входить в какие бы то ни было переговоры ни с Крыжановским, ни с подчиненным ему Черняевым, бухарское правительство настаивало на непосредственных сношениях с Петербургом, на что генерал-адъютант Крыжановский, [XIII] снабженный весьма широкими полномочиями на ведение приграничных дел, согласиться не мог. Чтобы добиться своего, бухарский эмир Музаффар-Эддин прибег к следующей уловке: он стал просить Черняева, которого Крыжановский при отъезде своем из Ташкента в Оренбург уполномочил вести с бухарцами переговоры, прислать к нему посольство для переговоров, при чем упоминал, что в Бухару прибыли какие-то европейцы со стороны Афганистана.

Черняев, вероятно, полагая, что бухарцы более не претендуют на непосредственные сношения с Петербургом и хотят вести переговоры непосредственно с ним, отправил к Музаффару письмо с изложением условий, на которых могут быть восстановлены прежние дружеские отношения к Бухаре и снято запрещение с бухарской торговли. Письмо повезли к эмиру чиновник министерства иностранных дел Струве, гвардии штабс-ротмистр Глуховской, корпуса топографов Колесников и горный инженер Татаринов.

Заполучив посольство, Музаффар заговорил другим языком: он потребовал пропуска своего посла в Петербург и обещал отпустить посольство только тогда, когда его посол благополучно возвратится из Петербурга. Таким образом наше посольство обратилось в заложников. Черняев для выручки его предпринял зимнюю экспедицию к Джизаку, однако на штурм не рискнул из опасения ухудшить положение миссии и 11 февраля 1866 года отступил из под Джизака, не зная ничего о том, что 10-го февраля из Петербурга выехал ему на смену редактор «Русского Инвалида», генерального штаба генерал-майор Романовский.

Дальнейшие события быстро следовали одно за другим: Ир-Джарский бой, штурм Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака, — все это совершилось в промежуток от 8 мая по 18-е сентября 1866 года и вписало одну из блестящих страниц в историю наших завоеваний в Средней Азии. [XIV]

В октябре бухарский поход окончился. Генералы Крыжановский и Романовский выехали в Ташкент. Но от Бухарского эмира не было ни известия, ни посольства, хотя мы овладели его территорией в несколько тысяч квадратных верст.

Наконец, уже весною следующего года эмир Музаффар прислал в Оренбург посла для переговоров о мире. Генерал-адъютант Крыжановский предложил трактат, который в общих чертах был одобрен Императором Александром II. Но так как переговоры затянулись и к тому времени подоспел законопроект об учреждении туркестанского генерал-губернаторства и высочайшие полномочия на право ведения войны и заключения мира были переданы главному начальнику нового края, генералу Кауфману, то мирный договор с Бухарою было предоставлено подписать генералу Крыжановскому вместе с Кауфманом по совместном обсуждении.

На пути в Ташкент Кауфман прибыл в Оренбург и там состоялось подписание мирного трактата обоими генерал-губернаторам{14}. Копия с него была вручена бухарскому послу вместе с письмом Кауфмана эмиру, в котором он уведомлял эмира о своем назначении и желании поддерживать мирные отношения с соседями. Кауфман рассчитывал по прибытии в Ташкент застать ответ на это письмо от эмира. Но прошел весь ноябрь 1867 года, а посла из Бухары с письмом все не было, шайки бухарских разбойников не переставали появляться на нашей границе. Объяснялось это тем обстоятельством, что эмир Музаффар вел в это время переговоры с главами других мусульманских государств, в частности с [XV] турецким султаном, рассчитывая с их помощью дать России реванш за понесенные перед тем поражения. Переговоры эти ни к чему не повели, и посол эмира в Константинополе, некто Мухаммед-Парса, должен был вернуться ни с чем. Музаффару приходилось таким образом выбирать одно из двух: или смириться перед новым могущественным соседом, или рискнуть еще раз попытать счастья в борьбе с ним своими силами.

В пору такого колебания со стороны эмира в декабре 1867 г. от него прибыл, наконец, в Ташкент к новому генерал-губернатору посол, мирахур{15} Муса-Бек. Он привез с собою письмо к Кауфману от Музаффара, в котором последний уведомлял, что получил письмо Кауфмана, а равно и условия, с своей стороны посылает посла, с ним и свои условия. Но условий никаких у Муса-Бека не оказалось. Из объяснений же с послом ничего не выяснилось: Муса-Бек с истинно восточною бесстрастностью ни на что не возражал, но на все соглашался. Приписывая это какому-нибудь недоразумению, Кауфман в декабре же написал эмиру, прося ратификовать отправленные ему мирные условия.

Несмотря однако на незначительное, сравнительно, расстояние от Ташкента до резиденции эмира, последний не торопился с ответом.

Мирахур Муса-Бек все жил в Ташкенте. На глазах бухарца прошли ташкентские святки и новогоднее празднество; немногочисленная русская колония веселилась, как умела; приветливый, обходительный и гостеприимный генерал-губернатор был душою этого занесенного на далекую окраину русского кружка. По видимому, никто не предвидел возможности дальнейших событий, до глубин народных всколыхнувших мусульманский мир Средней Азии и тягостным ударом [XVI] обрушившихся на нашу вечную соперницу в этой стране Англию.

В полном собрании именитых людей города Ташкента, собравшихся поздравить главного начальника края с новым годом, К. П. Кауфман произнес большую речь, которая отличалась программным характером, предусматривая направление той политики, которую будет преследовать облеченный широкими полномочиями новый генерал-губернатор{16}. [XVII]

Прошел январь и февраль, а от эмира не было никаких вестей; наконец, в начале марта на имя генерал-губернатора было прислано письмо от куш-беги{17}, — эмир сам не отвечал, — в котором содержался крайне неопределенный и туманный ответ по поводу поставленных эмиру генерал-губернатором условий. [XVIII]

Миролюбивый, корректный Кауфман, желая во чтобы то ни стало поддерживать добрые отношения к соседям, написал эмиру подробное письмо, в котором разъяснял порядок и значение обмена мирных условий, скрепленных подлежащими подписями и печатями. Мирахур Муса-Бек выехал с этим письмом в [XIX] Бухару. С его отъездом положение на бухарской границе стало еще тревожнее: разбойничьи шайки увеличились, грабежи и убийства наших подданных повторялись едва ли не ежедневно. Генерал-губернатор распорядился выслать на границу отряд в 600 казаков; в[XX] Ухумском ущелье отряд был встречен соединенными войсками катта-курганских и чилекского беков. Бухарцы были разбиты, но не были преследуемы, и отряд таким образом не перешел границу. Несмотря на такого рода явно воинственные замыслы Бухары, Кауфман тем не менее считал вполне возможным так или иначе уладить мирным путем неприязненные к нам отношения бухарцев и предполагал было 9 апреля выехать в Петербург за семейством.

Но вскоре в Ташкенте было получено известие, что эмир Музаффар в Кермине провозгласил «джихад», священную войну, против русских и что военные действия предполагает начать после отъезда генерал-губернатора из края. В виду таких событий о поездке в Петербург нечего было и думать.

В половине апреля Кауфман выступил с действующим отрядом численностью около 8.300 человек при 16 орудиях на Самарканд. 1-го мая Константин Петрович был под Самаркандом, где и принял бой с неприятелем во много раз превышавшим численностью его войска и занявшим выгодные позиции на Зарафшанских высотах. 2-го мая в великолепный солнечный день победитель и его войска торжественно вступили в первопрестольную столицу бухарского ханства и в древнейший город Средней Азии, чтимый во всем мусульманском мире.

Должностные, почетные и влиятельные лица города встретили Кауфмана у древних стен великолепной мечети Шахи-Зинда и поднесли ему хлеб-соль и повторили свою просьбу о принятии города в подданство русского Государя.

«Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с новым торжеством: древнейший и знаменитейший город Средней Азии, центр мусульманства Самарканд, гордый своею историческою славой, без выстрела пал к стопам Вашего Величества, отворив ворота храбрым и честным войскам Вашим...» [XXI] Доносил Кауфман телеграммой Императору Александру II от 2 мая{18}.

По докладе Государю подробного донесения о деле, бывшем 1 мая под Самаркандом на Зарафшанских высотах, и о занятии без выстрела Самарканда, К. П. Кауфману была выражена высочайшая признательность и был пожалован орден Георгия 3-й степени{19}.

Выждав прибытия небольших подкреплений из Ташкента, Кауфман написал бухарскому эмиру письмо, в котором предлагал ему мир почти на прежних условиях. Но это письмо осталось без ответа и одному из посланных, доставивших это письмо, была отрублена голова, другой был брошен в клоповник. Вскоре пришлось воочию убедиться, что пропаганда против истребления пришельцев не утихает и эмир мечтает о дальнейшей с ними борьбе. Фанатичные муллы, проповедники «священной войны», наводнили густо населенную зарафшанскую долину; вооруженные скопища бухарцев сосредоточились у Катта-Кургана и Кара-Тюбе. Кауфман решил в виду этого двинуться дальше. 16 мая под начальством генерала Головачева, так геройски ведшего себя в битве под Самаркандом, к Катта-Кургану выступил отряд из 13 1/2 рот, 3 сотен и при 12 орудиях. 18-го числа на рассвете Катта-Курган был беспрепятственно занят. Получив известие о занятии города Кауфман отправился туда вместе с провиантом и фуражем. В Катта-Кургане Кауфмана уже ждали бухарские послы, привезшие на этот раз оренбургский мирный договор 1867 г., ратификованный эмиром. Конечно, после тех событий, которые произошли со дня подписания этого трактата Крыжановским и Кауфманом, условия, заключавшиеся в этом договоре, были недостаточны, и генерал-адъютант Кауфман предложил послам следующую дилемму: или [XXII] уплатить России в течение восьми лет 4 1/2 мил. руб. контрибуции с тем, что после этого срока эмир получит обратно все завоеванные у него земли от Катта-Кургана до Яны-Кургана включительно, или же уплатить до 120 тыс. руб. военных издержек и признать за Россией все сделанные ею завоевания.

Послы выбрали последнее, попросили дать им десять дней срока, необходимого на проезд и для сбора контрибуции. Но не успели бухарцы прибыть к эмиру, как перемирие было нарушено неожиданным нападением бухарско-подданных киргиз на наши войска. Вслед затем было получено известие, что со стороны Шахрисябза к Кара-Тюбе подходят многочисленные вооруженные толпы шахрисябзцев. Отдав соответственные распоряжения Головачеву, Кауфман, взяв две сотни казаков, 25 мая вернулся в Самарканд.