Пролог длиной почти в два века

Опять Ушба... Но на этот раз он не целился на эту вершину, хотя опять, как и в прошлые годы, неделями работал высоко в ледниках — до двуглавого пика ру­кой подать. В этом сезоне было положено завершить съемки Верхней Сванетии, самых труднодоступных мест ее. Неделями в лагере жил один коновод. Отряд спу­скался с гор, лишь когда Ушба пряталась в тучах и вся долина оказывалась под низкими плотными облаками, словно под огромной буркой, брошенной на крутые пле­чи хребтов.

Андрей искренне полюбил замкнутый мир Сванетии, ее жителей, суровых, гордых и бедных, как их край. Полюбил древние каменные башни, словно многократ­но повторявшие в миниатюре пики красавицы Ушбы: и пышно зеленой — летней, и золотистолистой — осен­ней, и белоснежной — вечно зимней одновременно. Он был благодарен горе за суровый урок, без которого, мо­жет быть, и не было бы победы на Казбеке. Теперь он решил ее позвать в помощники, для того чтобы было легче покорить Эльбрус.

Он начал работу в самой трудной высокогорной ча­сти. Умышленно держал там казаков подолгу и сам вместе с ними проводил холодные ночи под буркой, чтобы приучить их к жизни на трех-четырехтысячной высоте, в разреженной атмосфере. Он видел, как аккли­матизировались казаки, как они накапливали опыт хож­дения по ледникам и фирновым полям, словно туры, взбирались на скалы, которые еще в начале сезона бы­ли им недоступны.

И пусть снаряжение было все тем же, жалким и примитивным. Владели им смелые и уже достаточно опытные люди.

Минувшей зимою Пастухов не раз засиживался с Голомбиевским допоздна. Тот подробнейшим образом рассказывал ему обо всем, что увидел, перечувствовал в ледниках Эльбруса. Скрупулезно, дюйм за дюймом изучал Пастухов итоги двухлетних трудов Голомбиев-ского — карту Эльбруса и его ледников. Причем взял у него не прорисованный, раскрашенный в разные цве­та беловой экземпляр, а черновые листы, карандашные наброски.

Теперь, закрыв глаза, он мог во всех деталях пред­ставить себе двуглавую гору... кроме ее двух вершин. Потому что именно здесь, начиная от седловины, сужающиеся петли горизонталей прерывались. Лишь точки, обозначавшие абсолютную высоту над уровнем моря, были нанесены в центре белых пустот.
Фото 1:

Маршрут Пастухова на Эльбрус, прочерченный им самим
В этом году отряд Голомбиевского работал ниже по реке Ингури. Лагерь его был в Джвари. Туда в середи­не июля и послал Пастухов казака с запиской, в кото­рой приглашал еще раз пойти на Эльбрус. Ответ был краток: «Трижды судьбу не испытывают».

24 июля 1890 года Пастухов в сопровождении вось­ми казаков и проводника свана выступил из лагеря. План был такой: спуститься по долине Ингури до впа­дения Накры. Затем подняться по ущелью этой реки, миновать перевал Донгуз-орун-баши, выйти к озеру Донгуз-Орункель к старому лагерю Голомбиевского. Оттуда, по его рассказам, открывалась замечательная панорама Эльбруса. Можно было просмотреть и наме­тить маршрут чуть ли не до самой седловины.

Проводников и носильщиков в Приэльбрусье решил не нанимать. Казаки акклиматизировались хорошо.

К вечеру третьего дня вышли к озеру. На опушке соснового леса еще видны были остатки шалашей, в ко­торых жил Голомбиевский и его спутники. Чернело об­ложенное камнями кострище. В стороне кладка дров. На этом уже обжитом месте и устроили привал.

Проснулся Андрей с первыми лучами солнца. Утро было ясным и чистым, таким же точно, как в прошлом году у подножия Казбека. На росной траве паслись кони. Казаки спали беззаботным и спокойным сном. Он не стал никого будить, поднялся на гребень, под кото­рым приютился лагерь.

Горный воздух был так прозрачен, что Андрею каза­лось: отсюда он видит совершенно четко черные паутин­ки трещин на ледниках. Он мысленно прочертил по склону направление, по которому проложит свою тропу к вершине.

Когда спустился вниз, кони были уже оседланы, зав­трак готов. Казаки свежи и веселы. Это порадовало Ан­дрея. Никто не испытывал страха. Значит, недаром он тренировал отряд в ледниках Ушбы.

В первый день поднялись до высоты 4432 метра. Было всего пять часов пополудни, можно бы пройти еще, но ясное до сих пор небо стали заволакивать тучи. Прогрохотал, многократно отдаваясь эхом, первый гром. Надвигалась непогода. Казаки быстро нашли укрытие под скалами-

А Андрея кольнуло недоброе предчувствие: неужто с ним повторится все, что пришлось пережить его това­рищу и в прошлом, и в позапрошлом году?

Вскоре начался ливень с градом. Потом стала сы­пать мелкая крупа. Температура опустилась до нуля. А ведь всего пару часов назад они карабкались по ка­менистым осыпям, обливаясь потом. Термометр пока­зывал плюс тридцать пять. Но казаков непогода не вол­новала. Они успели соорудить импровизированный ша­лаш из бурок, разожгли переносную печку, поставили греться чайник с какао, а сами сгрудились вокруг ка­мелька. Эта печка, между прочим, тоже очень красно­речиво говорила о том, что Пастухов уже не новичок в горах. Он приобрел ее в Тифлисе специально для вы­сокогорья, памятуя о разъяснениях доктора Вермишева о горной болезни и путях борьбы с нею. Лишняя тя­жесть, но зато горячая пища на любой высоте.

Эльбрус лишь попугал Андрея. Погода наладилась. И в 10 утра отряд ступил на ледник Терскол. Здесь на­дели кошки. Связались веревкой. И, если накануне, ко­гда карабкались со скалы на скалу, Андрей еще позво­лял то одному, то другому казаку обгонять себя, теперь впереди шел только он.

Как-то Жуков сказал:

— Ну и конвой же мне попался. Трусы. Боятся лед­ников. Его по морде, а он головой мотает: «Лучше под пулю». Каждую сотню метров приходилось менять го­ловного.

— Но ведь ты их командир, ты должен идти пер­вым, — заметил Андрей.

— Нужно трезво решать, чья жизнь дороже. Без меня они превратятся в стадо баранов. Со мною — это отряд, даже если численный состав сократится вдвое.

— То есть ты заранее готов к гибели солдат и допу­скаешь ее?

— В армии это естественно. Наша работа — наша война. А на войне, сам знаешь...

— Ты не был солдатом.

— Что они без командира? Стадо, — отрезал Жуков.

После этого разговора чувство уважения к товарищу, прожившему в горах куда больше, чем он, сменилось не­приязнью. Помнится, пытался горячо и взволнованно доказывать, что там, высоко в горах, должно исчезнуть это деление на старших и младших. Наоборот, именно по праву командира, по долгу человека, отвечающего за жизнь солдат, он должен быть впереди.

— А насчет того, чья жизнь дороже, нужно спро­сить у близких: у жены, у отца с матерью, у детей, если они есть.

— Сентименты по уставу не положены.

Нет, они говорили на разных языках. А в роте кон­воя, приписанного к Военно-топографическому отделу, между прочим, солдаты очень быстро разобрались «кто есть кто». Перед началом сезона всеми силами стара­лись попасть к Пастухову, хотя и знали, что, отправ­ляясь с ним, должны быть готовы работать в самых труднодоступных районах.

...Отряд медленно двигался по леднику. Вскоре нача­лись трещины. Одни зияли черными щелями на слепя­ще-белом снегу, другие предательски скрывались под слоем тонкого наста. Прежде чем сделать шаг вперед, приходилось, словно слепцу, ощупывать путь. Трещины заставляли петлять, как в лабиринте, непомерно удли­нять путь, теряя драгоценные часы солнца, тишины.

Шаг... И знакомое, но все равно такое неожиданное и жуткое, как там, на Казбеке, ощущение пустоты под ногой. Уже не раз Андрею пришлось испытать проч­ность веревки, соединявшей его с идущим следом. Но вот пришлось остановиться. Черная расщелина преградила путь. Где-то вдали она соединялась с другими трещи­нами. Вперед дороги не было. Подумал: «Уж не в этих ли местах несколько лет назад плутал замерзающий Деши?»

Приходилось отступать, возвращаться осторожно по своим следам. В этот день вверх почти не продвину­лись. Пришлось ставить лагерь и ждать до рассвета, чтобы по скрепленному утренним морозом снегу прео­долеть эту полосу препятствий.

График восхождения был нарушен. Зато график не­погоды «небесная контора» соблюдала с точностью. Хребет снова стали переползать тучи, подул резкий ветер, заклубилась метель. Но и на этот раз метель была не страшна. Казаки мирно и спокойно спали. Буран обмел сугробами бурки, которыми они укрылись.

Лишь Андрей не спал. Каждый час он высовывал из-под бурки термометр и отмечал в своем дневнике пони­жение температуры. Эти измерения он обязался делать по просьбе Тифлисской обсерватории. Последнее изме­рение произвел в восемь вечера. Но сон все равно не приходил. Сказывалось нервное напряжение минувшего дня.

Назавтра к вечеру он, наконец, смог отметить: «Мы уже выше Казбека». Это событие произошло на скате восточной вершины, к которой он стремился, и точно совпало с днем, когда он ступил на макушку «белой чалмы». Но какою ценой далась тогда вершина! А сей­час никто еще не пожаловался ни на тошноту, ни на головную боль. Весь отряд пока упорно двигался за ним. Это укрепляло уверенность в своих силах и в силах казаков.

Однако насколько осторожней и осмотрительней стал Пастухов!

Снова, словно по расписанию, задул западный ветер. Теперь он достигал ураганной силы. На этот раз Андрей сам распоряжался, кому где ложиться. Казакам, имев­шим одежду потеплее, велел улечься с краю и время от времени меняться местами. Тщательно укрыл всех бур­ками, а потом и сам забрался в тепло.

И снова рассвет. Где-то в тумане растворился гори­зонт. Солнце восходило из марева, словно бы горизонта и не было. Кавказский хребет был весь открыт. Четко и ясно видны Дых-тау, Коштан-тау, Тетнульд, Шхара, чуть поодаль розоватой глыбой сверкала Ушба, и, ка­залось, в каких-нибудь двух часах хода желанная вер­шина Эльбруса.

Но вскоре движение вперед резко замедлилось. Не­смотря на то, что все за ночь хорошо восстановили силы, казаков одного за другим стала поражать горная бо­лезнь. Поднялись всего на 370 метров, а прошло четыре часа. И тут отряд стал. Никто не мог идти выше. Но это была уже седловина!

Прямо на острых камнях и снегу, в связке, все забы­лись тяжелым сном. Лишь через четыре часа Пастухов очнулся и первым делом стал разжигать печку, чтобы вскипятить спасительный чай.

Где-то здесь на седловине так же прямо на снегу и камнях в страшную бурю провел ночь отряд Голомбиев-ского и отступил. Следов ночлега никаких. Все замел снег.

Был ли тот ночной шторм столь же грозным, мог ска­зать только Голомбиевский. Но он остался в Джвари. Во всяком случае ураган не сбил Пастухова с тех пози­ций, которых он достиг. На этот раз ночь не всем при­несла облегчение. Лишь трое из восьми казаков нашли в себе силы снова двинуться вслед за Пастуховым. Ров­но в 9 часов 20 минут они ступили на западную вершину.

В этот день ураганный западный ветер дул с самого утра. Но здесь, на вершине, Пастухов словно не заме­чая его, продолжал спокойно работать. Произвел глазо­мерную съемку обеих вершин, впервые нанес на план­шет воронки бывших кратеров, разрывы в них, произве­денные в незапамятные времена лавовыми потоками. На каждой из двух главных вершин отметил и зарисо­вал еще маленькие вершинки. Затем установил треногу с фотоаппаратом. Словно в фотоателье накинул на го­лову черное полотнище и стал снимать Главный Кав­казский хребет. Двум казакам все время приходилось удерживать концы ткани, потому что ветер норовил сорвать ее с головы Пастухова. За работой незаметно исчезли и головная боль, и тошнота. Это было как там, на Казбеке, в счастливый миг победы. Кто-то из каза­ков даже сказал:

— Ну что, махнем на другую вершину?

Лишь теперь Андрей взглянул на часы. Прошло ров­но 3 часа 40 минут, как они находились здесь. Позднее историки альпинизма отметят это рекордное время пре­бывания на вершине Эльбруса.

Наконец, как и на Казбеке, установили шест с ку­мачовым полотнищем, а у его основания зарыли бутыл­ку с запиской:

«31 июля 1890 года военный топограф Андрей Ва­сильевич Пастухов в сопровождении казаков Хоперско­го полка взошли сюда в 9 часов 20 минут при темпера­туре воздуха —5°Р. Имена казаков — Дорофей Мернов, Дмитрий Нехороший, Яков Таранов».

Через полвека эту записку найдут участники второй альпиниады ВЦСПС.

Лишь завершив все дела, Пастухов дал команду ка­закам собираться. Нужно было спешить. Еще не было и двух часов, а уже начиналась метель. Ни о каком тра­версе обеих вершин, конечно, думать нельзя было. Снег начинал заметать следы, а нужно было выйти точно к тому месту, где оставались товарищи.

Казаки лежали полузанесенные снегом, под бурками. Они были безучастны к надвигавшейся буре. Но те, кто побывал на вершине, были бодры и принялись хло­потать у печки, готовить еду. Лишь напившись чаю и закусив, больные расхрабрились и стали даже сожа­леть, что не удалось побывать на Эльбрусе.

Опыт многолетней работы в горах подсказывал Ан­дрею, что буран не затихнет к ночи. Не повторится ли снова июньская непогода, когда неделями лили дожди, а в горах бушевали бураны и сваны не могли выбраться на заработки по эту сторону хребта?

Солнце, желтым пятном маячившее сквозь кружа­щий снег, скрылось. Исчезли в снежной мгле вершины. В такую непогоду пытаться искать путь вниз было рав­носильно самоубийству. И рассудив, что утро вечера мудренее, Пастухов велел всем спать. Снова все прижа­лись тесно друг к другу. Командир занял место с краю, с подветренной стороны. Сон победителей был крепок.

Андрей пробудился оттого, что его прижало к острым камням. Спросонья решил, что кто-то из казаков неловко повернулся. Приподняв край бурки, он увидел, как посыпался белый ручеек. На бурки намело тяжелый сугроб, заглушавший вой и свист бури. Казаки просну­лись и сразу поняли, в чем дело. Андрей почувствовал, как в темноте их тесного каменистого приюта вдруг повеяло страхом.

Нужно было принимать решение, и немедленно. Ос­таваться и покорно ждать погоды? Но так можно ока­заться заживо погребенными. Нужно двигаться вниз, хотя и в этом случае шансов остаться в живых не так уж много. Пастухов вдруг снова вспомнил несчастного Деши, застигнутого бураном в лабиринте трещин.

Откопали снаряжение. Связались веревкой. И двину­лись. Шли в прежнем порядке. Впереди Пастухов — командир и проводник. За ним след в след — солдаты.

Ветер дул прямо в лицо. Снег залеплял глаза. На­бивался в рот, нос. Каждый шаг давался с трудом.

Послышался голос казака, замыкавшего связку. По­нять, что он говорил, было невозможно.

— Что там? — спросил Пастухов. По цепочке передали:

— Просит отвязаться. Говорит, устал. Говорит, сяду, все равно помирать.

Не только усталость услышал он в этих словах. Сол­дат пал духом.

— Что несет? — спросил Пастухов.

— Штатив от фотоаппарата и зонтик, — передала цепочка.

— Передайте штатив мне, а зонтик пусть возьмет еще кто-нибудь. И скажите ему: не смей садиться, этим только нас задержишь.

Казаки, передали Андрею штатив. Он взвалил его на плечо и крикнул:

— Не робейте, ребята, мы уже выбираемся на хоро­шее место, — и прибавил шагу.

Перевалили через какое-то возвышение. Снова воз­вышение и снова спуск.

Неожиданно вой бури стих, словно в эти мгновения она набирала в свои огромные легкие воздух, чтобы задуть с еще большей силой. Снова стремительная ата­ка урагана. Этот новый порыв ветра на какое-то мгно­вение отодвинул пелену тумана.

Если бы Пастухов был суеверен, то в этот момент он вспомнил бы о духах, добрых и злых, решил бы, что добрые духи пересилили на считанные мгновения злых и успели открыть перед Пастуховым бездну, к которой он вел отряд.

Казаки, шедшие молча и покорно следом, так ниче­го и не заметили. Они остановились просто потому, что стал Андрей. Никто не спросил почему.

А Пастухов увидел на несколько секунд склоны Эль­бруса и трещину в нескольких шагах. Они приближа­лись к черной щели по касательной. Первым должен был соскользнуть Андрей и потянуть за собой Мернова. Следующий казак, тащивший тяжелый чемодан с приборами, не смог бы удержать двоих. Весь отряд ис­чез бы навсегда.

Теперь Пастухов уже точно знал, куда идти, чтобы окончательно вырваться из снегового плена. Наметан­ный глаз топографа, словно фотографической камерой на пластинке, зафиксировал в памяти лежащую вокруг местность. По каким-то признакам он сопоставил ее с картами ледников, снятыми Голомбиевским. Охватившее было равнодушие ко всему, кроме движения — лишь бы не остановиться, не замерзнуть, — исчезло, вновь обо­стрились все чувства.

Крикнул казакам, что берет правее, что теперь нуж­но собрать все силы, потому что путь недалек.

И хотя мгла оставалась такой же непроглядной, Пастухов уверенно вел отряд. Действительно, вскоре они нырнули под тучу, и буран уже свистел и выл над их головами. Девять ходячих снежных сугробов снова превратились в солдат, промокших до нитки, продрог­ших до костей.

Казаки бегом ринулись вниз, впервые, оставив поза­ди командира. Спешили, словно не было крайнего утом­ления и тяжелого груза за плечами.

Установили и разожгли печку, поставили чайник. И, когда запрыгала крышка на чайнике, Дорофей Мер­нов сказал, как бы подытоживая все случившееся с ними:

— Вот и мы словно из-под крышки кипящего котла выскочили. Да больно уж кипяток холодный был.

Казаки рассмеялись нехитрой остроте. Наступила разрядка. Стали весело подталкивать друг друга и да­же бороться. А когда закусили хлебом, салом с лукови­цей да запили крепким горячим чаем, тут и вовсе настроение исправилось. Песню затянули о горах, где им приходится служить:

Наутро отряд продолжал путь. Как ни стремились казаки поскорее убраться с Эльбруса, доставившего им столько неприятностей, Пастухов то и дело останавли­вался, фотографировал то ледник Азау, то поразившие его изломы пластов, то участки хребта. Наконец оконча­тельно выбрались из зоны снегов, сошли с ледника, от­вязали кошки. Тут уж Андрей перестал сдерживать ка­заков и вместе с ними помчался вниз, с камня на ка­мень, съезжая по осыпям и щебню. Они бежали прочь от Эльбруса и очень скоро снова очутились в прекрас­ном сосновом лесу, где пели птицы, летали бабочки, журчали, сливаясь друг с другом, ручейки.

Плутая там, наверху, они все же дали доброго крю­ка, вышли верстах в трех от места, с которого начали подъем.

На следующий день двинулись в обратный путь ми­мо горного озера к перевалу. У ледника встретили гор­цев, перегонявших в Сванетию гурт скота. Вот сваны по­дошли к леднику, ступили на него. Весь гурт остано­вился, не решаясь следовать за ними. Потом по следам людей шагнул козел, вожак стада. И скоро весь гурт длинной извилистой цепочкой двинулся вверх.

— Так и мы шли за вами, словно те козлы, — заме­тил кто-то из казаков.

— Как видишь, выбрались,— откликнулся Пасту­хов.

— До сих пор не верю.

— Я тоже готов был не поверить, — и лишь сейчас рассказал им о том роковом и счастливом мгновении, когда буря приоткрыла перед ним снежную завесу...

Вернулись в урочище Бечо вовремя. Буквально на следующий день из ущелья выползла вереница всад­ников. Новый начальник Военно-топографического отде­ла совершал инспекционную поездку. Планами, которые снял Пастухов, он остался весьма доволен, а от рапор­та об успешном восхождении был даже в восторге. Согласился взять с собой краткий отчет, чтобы по воз­вращении в Тифлис передать в редакцию газеты «Кавказ».

Лагерь Бечо генерал со своей свитой намеревался по­кинуть на следующее утро. Пастухов, как ни старался, успел довести свою заметку лишь до того момента, как покинул вершину. Торопливо приписал: «А что мы пе­ренесли в ту ночь и как мы потом спустились на дру­гой день во время страшной метели, об этом сообщу, когда буду писать подробно». И подписался «А. Пас­тухов».

Лишь в начале октября он вернулся в Тифлис. Про­читал свою статью, опубликованную еще в середине ав­густа, и расхохотался. Она была напечатана полностью, даже с его постскриптумом, предназначенным только для редакторского глаза, и подписана новым для него титулом «Действительный член Кавказского отдела Им­ператорского русского географического общества».

При встрече Загурский сказал ему, что лично насто­ял на такой подписи. Все должны знать, что на Эльбрус поднялся не некий А. Пастухов, а «наш уважаемый не­утомимый сочлен». К тому же Тифлисское общество по­сле печально-известной дискуссии на одном из заседа­ний вообще изверилось в возможностях своих соотече­ственников подниматься выше Арарата.

— И вот являетесь вы. Покоряете Казбек. Но это мо­гло быть лишь случайной удачей, частным случаем ва­шей биографии. Теперь ставите свой флаг на Эльбрусе. И этот успешный поход сразу вас делает отечественным кавказским альпинистом номер один.

— Но ведь эти вершины не были для меня само­целью. Я там работал, — возразил Пастухов.

— Это тем более значительно, — живо отозвался Загурский, — да пока у нас альпинистами по долгу службы становятся лишь офицеры корпуса топографов. Но я вижу в отдаленном будущем климатические стан­ции у вершин наших кавказских гигантов, геологов, во­оруженных не только молотком, но и альпенштоком. Между прочим, до вашего медвежьего угла там в Сванетии, наверное, не дошло известие о том, что в этом году в Одессе возник Крымский альпийский клуб...

— Одессе? — удивился Андрей. — Простите, а как же поговорка «Где поп, а где приход»?

— Ну, это ничего не значит. Ведь и первый альпийский клуб создан был отнюдь не в Альпах, а в холодном Альбионе. Дело ведь не в том, где возникает клуб, а каковы результаты его работы. Вот я и надеюсь, что ваш двойной успех послужит, как говорят химики, свое­образным катализатором для быстрейшего развития отечественного альпинизма. А о своем восшествии на вершину и о заинтриговавшем всех спуске вы обяза­тельно должны доложить в собрании общества.

Заседание общества на сей раз собрало народа да­же больше, чем в тот день, когда разбиралось вранье барона. Тогда внимание Тифлисского общества привлек хоть маленький, а все же скандальчик. Сейчас, действи­тельно, все были наслышаны о полной драматизма ис­тории спуска с вершины и ждали рассказа от самого ге­роя событий.

После отчета Пастухова ждал приятный сюрприз. Председательствующий огласил приветствие вице-пре­зидента и фактического главы Русского географическо­го общества знаменитого путешественника П. П. Семе­нова и вручил ему кожаный футляр с серебряной ме­далью за производство съемок Эльбруса. Не менее чем собственная награда Пастухова порадовало то, что такую же серебряную медаль за работы, проведенные на Эльбрусе, получил и Голомбиевский. Общество спра­ведливо оценило его вклад в науку кавказоведения. Кто знает, что бы случилось с отрядом Пастухова, если бы не планы ледников, скрупулезно выполненные его това­рищем.

В перерыве к Андрею подошел невысокий, полнею­щий человек в очках в железной оправе, в довольно мятом сюртуке и, откручивая пуговицу на мундире Пасту­хова, стал искренне хвалить его за интересное сообщение и в особенности за измерения температуры.

Несколько растерянный Пастухов поглядывал то на незнакомца, то на вот-вот готовую оторваться пугови­цу, пока тот не спохватился и не представился, посето­вав на свою рассеянность:

— Воейков.

Пастухов знал о том, что Воейков ученый, снискав­ший себе мировую известность работами, посвященны­ми изучению климатов земного шара. Целое лето он провел в исследованиях по Кавказу.

— Ну расскажите, что там за погодка на Эль­брусе.

Андрей раскрыл тетрадку с записями и подробней­шим образом рассказал о своих наблюдениях.

— Из вас может получиться отличный климато­лог, — похвалил ученый. — Приглашаю сотрудничать в нашем «Метеорологическом вестнике».

Этот разговор лишний раз подтвердил правильность того порядка, который завел для себя Пастухов: ничего не упускать.

Так, собирая минералы в районе Казбека, он обна­ружил значительные залежи графита. Теперь между де­лом проведенные замеры температуры оказались инте­ресными для науки.

На одном из заседаний общества он был свидетелем ожесточенного спора двух ученых мужей. Один доказы­вал: Кавказский хребет настолько высок, что непреодо­лим для перелетных птиц и они летят на юг в обход вы­сочайших вершин. Другой утверждал: Кавказ не пре­града для журавлиных стай. Пастухов же сам наблю­дал, как над Ушбой пролетали стаи лебедей. Однажды птиц застиг густой туман по южную сторону хребта. Как тоскливо кричали заблудившиеся птицы! Сваны рас­сказывали, что находили в ущельях разбившихся о ска­лы лебедей.

В дневниках Пастухова множество заметок было посвящено тому, как, каким способом передвигаются в горах жители Дагестана, Верхней Сванетии.

В Дагестане, например, он наблюдал, как старики-аварцы тренировали молодежь перед народными состя­заниями. Юноши, словно туры, взлетали по крутым ска­лам и так же стремительно спускались. Вместе с ними он проходил самые сложные трассы, фиксируя в памя­ти особенности техники, накопленной не одним поколе­нием жителей гор.

В Сванетии он заполнял страницы сведениями о на­родных приметах, которые помогали предсказывать погоду. Главным барометром была Ушба, состояние об­лаков над нею. У горцев учился он искать наиболее удобное место для ночлега, мудрой осторожности хож­дения по ледникам. У них учился понимать горы, уве­ренно ходить по ним.

В ежегодный отчет об успехах топографических ра­бот генерал собственноручно вписал:

«При развившейся у съемщиков любви к хождению по снегам и ледникам явилось у одного из них, а имен­но у коллежского секретаря Пастухова, желание взой­ти на Эльбрус с целью правильной обрисовки вершин его и близлежащих к ним скатов. Это вполне удалось ему. Кроме глазомерной обрисовки верхних частей Эльбруса, г. Пастухову удалось сделать фотографиче­ские снимки с обеих вершин, несмотря на страшный за­падный ветер, дувший все время его пребывания на Эльбрусе».

С особым удовлетворением сообщал об этих сним­ках генерал. С идеей фотографировать кавказские вер­шины к нему явился неугомонный Деши. Венгр чуть ли не каждое лето появлялся на Кавказе со своими про­водниками, а в последний раз привез с собой доктора геологии Шафарика из Вены. За свои пока еще не со­стоявшиеся фотографии Деши заломил такую цену, да еще с обязательным авансом, что генерал отказал. К то­му же негативы Деши были черны как ночь, а у Пасту­хова получились отличные панорамные снимки, которые вместе с картами и были приложены к годовому отче­ту Военно-топографического отдела.

Начало: http://www.irsl.narod.ru/books/PPweb/a1-3.doc