ПИСЬМА К СЫНУ «Идеал, цель жизни, истина, красота» В.А. Сухомлинский

ПИСЬМА К СЫНУ

В.А. Сухомлинский

Как я рад, что тебя волнует все это: идеал, цель жизни, истина, красота. Давно я не помню у тебя такой "вспышки" интереса к этим проблемам. Рад, что мое письмо пробудило у тебя целый поток мыслей. Наверное, причиной такого взлета является то, что перед тобой сейчас новые люди, ты каждый день познаешь самое чудесное, самое удивительное, что есть в мире - Человека. А познание человека-это повторное познание самого себя. У себя я замечаю такой духовный подъем в те счастливые дни, когда прихожу в класс, где все ученики - совершенно новые для меня люди. Познавая их, я как бы "перетряхиваю" сам себя, "проверяю" свои взгляды, убеждения, стремлюсь увидеть в себе плохое и хорошее.

Ты пишешь: "Вряд ли сейчас, в наше время, можно встретить человека, о котором можно было бы сказать: он идеален". Между строчек я прочитал здесь и вопрос, проникнутый недоумением: "Есть ли вообще в наши дни идеальные люди, возможен ли вообще человек без недостатков?" и безапелляционное юношеское утверждение: "Время идеальных людей прошло... Время героического миновало..." Я помню наш неоконченный спор накануне твоего отъезда на вступительные экзамены (помнишь, мы сидели в саду, под грушей, и в самом напряженном месте нашего спора мама сказала: "Пора, через час поезд"). Ты горячо отстаивал свое мнение: почва для рождения идеальных людей была в то время, когда все общественные силы распределялись по противоположным полюсам: с одной стороны - добро, с другой - зло. Было видно, за что и против чего надо бороться, где зло и где добро. А теперь - не то: борьба за идеал сливается с повседневным трудом. Ты приводил пример: доярка надоила на тысячу литров больше, чем по плану, и о ней уже говорят, как о героине. Разве может так легко достигаться героическое? Не слишком ли часто награждается обычный труд - труд как обязанность, как условие существования - великим словом подвиг? Твое письмо развивает эти твои мысли. Это очень сложные, тонкие вопросы. Особенно вопрос об идеальном. Прежде всего надо помнить, что идеальный - вовсе не значит без сучка, без задоринки. Человек всегда из плоти и крови, а не из железобетона…

Идеальное - в самой нашей жизни. Посмотри внимательнее вокруг себя, присмотрись к людям, постарайся увидеть не то, что на поверхности, а глубинное, внутреннее - и ты увидишь идеальное.

Жизнь была бы сплошным прозябанием, если бы перед человеком не сияла его путеводная звезда - идеал. Желаю тебе, мой сын, доброго здоровья и бодрого духа. Крепко целую тебя. Твой отец.

Духовные законы

А. Ооржак

Существуют духовные законы. Это некие универсальные принципы, которые управляют всем. Совершенно очевидно, что Вселенная не является хаосом, она живет в соответствии с этими законами. В определенное время восходит и заходит Солнце, лето сменяется осенью, в определенное время цветут цветы, замерзают и оттаивают реки. Некая незримая гармония пронизывает собой всё.

Человек - тоже часть Вселенной. Правда, очень часто он про это забывает и впадает в соблазн делать "как хочется". И делает. Вырубает леса, поворачивает реки вспять, истребляет животных и убивает себе подобных …

… Духовные законы универсальны. Они действуют в одинаковой мере для всех, вне зависимости от профессии, уровня достатка, цвета кожи, национальности или религиозных убеждений. Совершенно неважно, верите вы в эти законы или нет, в случае их нарушения, вы будете наказаны. Наказаны кем? Да собственно, сами себя и накажете, хотя можно было бы и сказать, что это Вселенная вас наказала. Потому что всё связано со всем. Все люди, природа, все живые существа, духи - всё это единое целое, и вы - часть этого целого.

Сегодня нередко можно слышать заявления типа "Да ты свободен! ты и есть Бог! всё, что ты делаешь, правильно!" Этот в корне неверный посыл приводит к полнейшей разнузданности и самым страшным преступлениям, оправдываемым этой идеей. И, конечно же, к наказанию того, кто всё это натворил.

Мы ответственны за каждый наш поступок, за каждое наше действие и даже слово. Всё это имеет свои последствия для нашей жизни и для всей Вселенной. Как мы относимся ко Вселенной, тем же и она нам отвечает, как зеркало. Это основной духовный закон, его мы испытываем на собственном опыте практически ежеминутно и ежедневно.

Нам, конечно, дана свобода выбора. Но в то же время, если наши действия приводят к нарушению духовных законов, мы получаем по заслугам и часто это весьма неприятно. И как бы само по себе приходит понимание, что не так-то уж мы свободны, как кажется на первый взгляд. Кому охота постоянно получать "по башке"?

Сформулировать это духовные законы пытались практически все религии. В религиях эти самые универсальные законы сформулированы в виде заповедей, запретов и предписаний. Частично им это удалось, частично нет. Любая религия не чужда фантазирования - в конце концов, субъективность человеческого восприятия, человеческие страхи и стремление выдать желаемое за действительное никто не отменял - эти "фантазийные наслоения" связаны как раз с этим.

Почти каждая религия пытается закрепить за собой монополию на знание этих самых универсальных законов. Это не что иное, как желание привлечь последователей и управлять умами людей в собственных целях. Духовные законы не являются прерогативой священнослужителей и жрецов. И совершенно нет никакой необходимости обязательно быть христианином, мусульманином или иудеем, чтобы знать эти законы и им следовать. И тем более наивно полагать, что их знают только представители вашей религии. Любой человек постигает их в процессе жизни. Кто-то их осознает и усваивает для себя быстрее, а кому-то нужно потратить на это всю жизнь и пережить сотни падений и "наказаний". Каждый в познании этих законов идет своим путём. И никто не вправе навязывать их соблюдение другому. Поделиться своим опытом в этом вопросе - можно, но навязывать и требовать соблюдения - нет. Каждый из нас свободен и выбирает сам, что ему больше по нраву: жить в гармонии с собой и Вселенной или страдать.

СЕДЬМОЙ ВРАГ

Р. Хиггинс
... Ирокезы перед тем, как убить медведя, произносят длинный монолог, объясняя, что их побуждает к этому необходимость, а не жадность или желание нанести ему бесчестие. Подобные ритуалы и "суеверия" помогают поддерживать равновесие между численностью населения и дикой природой. Но ирокезы не только выражают бессознательную экологическую мудрость, они видят в человеке лишь одно из созданий, зависящее от многих других.

Эксплуататорское отношение к природе не меняется, а лишь маскируется, если мы предпринимаем попытки сохранить голубого кита, лесного волка, белый кедр или болота только ради экологического равновесия, то есть в конечном счете для блага человека... Природу может спасти только безусловная любовь к земле и лесу во имя них самих...

Что же это такое, сильнейшее, нежели все законы, нежели разум и вся философия, что столь мощно обращается к нашей душе? Как описать могущество, которое словно зажигательное стекло, соединяет всю силу многочисленных лучей в одной точке и так производит удивительнейшее?

Музыка могущественно побуждает в нашей груди любовь к человеку и к миру, она внушает нам терпимость к нашим злейшим врагам, и наше просветленное сердце слышит лишь победную песнь своего Божественного преображения, заглушающую все жалобы, всю брань, все жалостные речи...

Что же может быть более достойно удивления, чем это чудо, когда благодаря усилиям и умению смертных в тишине вдруг являются незримые духи, которые обступают наше сердце и покоряют его наслаждением и блаженством? И когда мы радостно отвращаем взор от убогой повседневности, которая порой теснит и душит нас, подобно стенам темницы, — новая страна, райская обитель, с цветами и прекрасными деревьями и золотыми фонтанами простирается над нашими головами. — Она подобна блаженному острову в бурном океане. Словно бы солнечный закат вдруг сгустился в плотное телесное вещество, и поднимает нас на своих облаках, и окружает нас светлейшими лучами, и так легко и привольно нам гулять по лазури, там мы находим свой дом в багряном сиянии, своих друзей в светлых облаках; и все, что было нам мило и дорого, улыбается нам навстречу в зримых обличьях.

Где найти мне слова, чтобы достойно прославить тебя, небесное искусство? Я чувствую, что здесь слова еще более бессильны, нежели при всех прочих видах искусства. Как мне соединить все богатство образов, всю дерзновенность и смелый полет языка, дабы искренне высказать то, что говорит мне мое глубочайшее чувство?
ВОЛШЕБНАЯ СИЛА МУЗЫКИ

ЗАГАДКА МУЗЫКИ

В. Вересаев

... Усталый, с накипавшим в душе глухим раздраже­нием, я присел на скамейку. Вдруг где-то недалеко за мною раздались звуки настраиваемой скрипки. Я с удивлением оглянулся: за кустами акаций белел зад Небольшого флигеля, и звуки неслись из его раскрытых настежь, неосвещенных окон. Значит, молодой Ярцев Дома... Музыкант стал играть. Я поднялся, чтобы уйти; грубым оскорблением окружающему казались мне эти искусственные человеческие звуки.

Я медленно подвигался вперед, осторожно ступая по траве, чтоб не хрустнул сучок, а Ярцев играл...

Странная это была музыка, и сразу чувствовалась импровизация. Но что это была за импровизация! Прошло пять минут, десять, а я стоял, не піевелясь, и жадно слушал.

Звуки лились робко, неуверенно. Они словно искали чего-то, словно силились выразить что-то, что выразить были не в силах. Не самою мелодией они приковывали к себе внимание — ее, в строгом смысле, даже и не было, — а именно этим исканием, томлением по чему-то другому, что невольно ждалось впереди. — Сейчас уж будет настоящее — думалось мне. А звуки лились все так же неуверенно и сдержанно. Изредка мелькнет в них что-то — не мелодия, лишь обрывок, намек на мелодию, — но до того чудную, что сердце замирало. Вот-вот, казалось, схвачена будет тема, — и робкие ищущие звуки разольются божественно спокойною, торжественною, неземною песнью. Но проходила минута, и струны начинали звенеть сдерживаемыми рыданиями: намек остался непо­нятным, великая мысль, мелькнувшая на мгновенье, исчезла безвозвратно.

Что это? Неужели нашелся кто-то, кто переживал теперь-то же самое, что я? Сомнения быть не могло: перед ним эта ночь стояла такою же мучительною и неразрешимою загадкой, как передо мною.

Вдруг раздался резкий, нетерпеливый аккорд, за ним другой, третий, — и бешеные звуки, перебивая друг друга, бурно полились из-под смычка. Как будто кто-то скованный яростно рванулся, стараясь разорвать цепи. Это было что-то совсем новое и неожиданное. Однако чувствовалось, что нечто подобное и было нужно, что при прежнем нельзя было оставаться, потому что оно слишком измучило своей бесплодностью и безнадежностью... Теперь не слышно было тихих слез, не слышно было отчаяния; силою и дерзким вызовом звучала каждая нота. И что-то продолжало отчаянно бороться, и невозможное начинало казаться возможным; казалось, еще одно усилие — и крепкие цепи разлетятся вдребезги и начнется какая-то вели­кая, неравная борьба. Такою повеяло молодостью, такою верою в себя и отвагою, что за исход борьбы не было страшно. «Пускай нет надежды, мы и самую надежду отвоюем!» — казалось, говорили эти могучие звуки.

Я задерживал дыхание и в восторге слушал. Ночь молчала и тоже прислушивалась, — чутко, удивленно прислушивалась к этому вихрю чуждых ей, страстных, негодующих звуков. Побледневшие звезды мигали реже и неувереннее; густой туман над прудом стоял неподвижно; березы замерли, поникнув плакучими ветвями, и все вокруг замерло и притихло. Над всем властно царили несшиеся из флигеля звуки маленького, слабого инструмента, и эти звуки, казалось, гремели над землею, как раскаты грома.

С новым и странным чувством я огляделся вокруг. Та же ночь стояла передо мною в своей прежней загадочной красоте. Но я смотрел на нее другими глазами: все окружающее было для меня теперь лишь прекрасным беззвучным аккомпанементом к тем боровшимся, страдавшим звукам.

Теперь все было осмысленно, все было полно глубокой, дух захватывающей, но родной, понятной сердцу красоты. И эта человеческая красота затмила, заслонила собою, не уничтожая ту красоту, по- прежнему далекую, по-прежнему непонятную и недоступную.

В первый раз я воротился в такую ночь домой счастливым и удовлетворенным.
СТАРЫЙ ПОВАР
А. Сталь

Ничто не напоминает так прошлого, как музыка; она не только напоминает его, но вызывает его, и, подобно теням тех, кто дорог нам, оно появляется, окутанное таинственной и меланхолической дымкой.

К.Паустовский

В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик — бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, Стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пес. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять.

Несколько лет назад повар ослеп от жара печей, управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов.

Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Все убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин — единственное богатство Марии.

Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубахгу, старик сказал:

- Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.

- Что же делать? — испуганно спросила Мария.

- Выйди на улицу, — сказал старик, — и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.

- Наша улица такая пустынная... — прошептала Мария, накинула платок и вышла.

Она пробежала через сад, с трудом открыла заржав­ленную калитку и остановилась. Улица была пуста.

Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец, ей показалось, что вдоль ограды идет и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил:

- Кто здесь?

Мария схватила его за руку и дрожащим голосом передала просьбу отца.

- Хорошо, — сказал человек спокойно. — Хотя я не священник, но это все равно. Пойдемте.

Они вошли в дом. При свете свечи Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ.

Он был еще очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.

- Говорите! — сказал он. — Может быть, властью, данной мне не от Бога, а от искусства, которому я служу, я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души.

- Я работал всю жизнь, пока не ослеп, — прошептал старик и притянул незнакомца за руку поближе к себе.

- А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена — ее звали Мартой — и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства, и приказал кормить ее сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я ее научил не трогать ни пылинки с чужого стола.

- А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? - спросил незнакомец.

- Клянусь, сударь, никто, — ответил старик и заплакал.

- Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!

- Как вас зовут? — спросил незнакомец.

- Иоганн Мейер, сударь.

- Так вот, Иоганн Мейер, — сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, — вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам, как подвиг любви.

- Аминь! — прошептал старик.

- Аминь! — повторил незнакомец. — А теперь скажите мне вашу последнюю волю.

- Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.

- Я сделаю это. А еще чего вы хотите?

Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:

- Я хотел бы еще раз увидеть Марту такой, какой встретил ее в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветет весной. Но это невозможно сударь. Не сердитесь на меня за эти глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.

- Хорошо, — сказал незнакомец и встал. — Хорошо, повторил он, подошел к клавесину и сел перед ним на табурет. — Хорошо! — громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.

- Слушайте, — сказал незнакомец. — Слушайте и смотрите.

Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незна­комца, когда первая клавиша прозвучала под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.

Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пес вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пес только потряхивал ушами.

- Я вижу, сударь! — сказал старик и приподнялся на кровати. — Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, — повторил он, прислушиваясь к звучанию струн.

Незнакомец играл, глядя в черное окно.

- А теперь, — спросил он, вы видите что-нибудь?

Старик молчал, прислушиваясь.

- Неужели вы не видите, — быстро сказал незнакомец, не переставая играть, — что ночь из черной сделалась синей, а потом голубой, и теплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел ее, и от нее подыма­ется пар. Это, должно быть, высыхает мох, напол­ненный растаявшим снегом. А небо делается все выше, все синей, все великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.

- Я вижу все это! — крикнул старик.

Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торже­ственно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.

- Нет, сударь, — сказала Мария незнакомцу, — эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.

- Да, — ответил незнакомец, — это яблони, но у них очень крупные лепестки.

- Открой окно, Мария, — попросил старик.

Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно.

Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина, не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой. Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошел к кровати. Старик сказал, задыхаясь:

- Я видел все так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать... имя. Имя!

- Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, — ответил незнакомец.

Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом. Когда она выпрямилась, старик был уже мертв. Заря разгоралась за окнами, и в ее свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.
УТЕШЕНИЕ

В. Вересаев

Баронесса Доротея Эртман превосходно исполняла фортепианные вещи Бетховена. Бетховен сердечно любил ее. У нее умер единственный сын. Она без слов сидела неподвижно и безмолвно, устремив глаза в одну точку, ничего не слыша. Напрасно окружающие старались вывести ее из этого состояния. Боялись, что она сойдет с ума.

Бетховен сначала никак не мог решиться пойти к ней. Однако через несколько дней, по ее приглашению, пошел. Попытался высказать ей свое сочувствие в ее горе. Но не мог ничего сказать, все слова казались банальными и замирали на губах. Тогда он тихо подошел к фортепиано, сел и стал импровизировать тихое adagio. Игра его продолжалась около часа. Когда он кончил, все лицо его было смочено слезами. Он встал, молча поцеловал Доротею и ушел. Из ее глаз лились потоки слез. Холодное отчаяние сменилось тихой печатью Он высказал мне все, — говорила она, — ив конце концов дал мне утешение.


КОРЗИНА С ЕЛОВЫМИ ШИШКАМИ

К.Паустовский

Композитор Эдвард Григ проводил осень в лесах около Бергена. Однажды Григ встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками — дочь лесника. Она собирала в корзину еловые шишки.

Стояла осень. Если бы можно было собрать все золото и медь, какие есть на земле, и выковать из них тысячи тоненьких листьев, то они составили бы ничтожную часть того осеннего наряда, что лежал в горах...

- Как тебя зовут, девочка? — спросил Григ.

- Дагни Педерсен, — вполголоса ответила девочка. Она ответила вполголоса не от испуга, а от смущения. Испугаться она не могла, потому что глаза у Грига смеялись.

- Вот беда! — сказал Григ. — Мне нечего тебе подарить. Я не ношу в кармане ни кукол, ни лент, ни бархатных зайцев.

- У меня есть старая мамина кукла, — ответила девочка. — Когда-то она закрывала глаза. Вот так!

Девочка медленно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то Григ заметил, что зрачки у нее зеленоватые и в них поблескивает огоньками листва.

- А теперь она спит с открытыми глазами, - печально добавила Дагни. - У старых людей плохой сон. Дедушка тоже всю ночь кряхтит.

- Слушай, Дагни, — сказал Григ, — я придумал. Я подарю тебе одну интересную вещь. Но только не сейчас, а лет через десять.

Дагни даже всплеснула руками.

- Ой, как долго!

- Понимаешь, мне нужно ее еще сделать.

- А что это такое?

- Узнаешь потом.

- Разве за всю свою жизнь, — строго спросила Дагни, — вы можете сделать всего пять или шесть игрушек?

Григ смутился.

- Да нет, это не так, — неуверенно возразил он. — Я сделаю ее, может быть, за несколько дней. Но такие вещи не дарят маленьким детям. Я делаю подарки для взрослых.

- Я не разобью, - умоляюще сказала Дагни и потянула Грига за рукав. - И не сломаю. Вот увидите! У дедушки есть игрушечная лодка из стекла. Я стираю с нее пыль и ни разу не отколола даже самого маленького кусочка.

«Она совсем меня запутала, эта Дагни», — подумал с досадой Григ и сказал то, что всегда говорят взрослые, когда попадают в неловкое положение перед детьми:

- Ты еще маленькая и многого не понимаешь. Учись терпению. А теперь давай корзину. Ты ее едва тащишь. Я провожу тебя, и мы поговорим о чем-нибудь другом.

Дагни вздохнула и протянула Григу корзину. Когда среди деревьев показался дом лесника, Григ сказал:

- Ну, теперь ты добежишь сама, Дагни Педерсен.

Григ пригладил волосы девочки и пошел в сторону моря. Дагни, насупившись, смотрела ему вслед. Корзину она держала боком, из нее вываливались шишки.

«Я напишу музыку, — решил Григ. — На заглавном листе я прикажу напечатать: «Дагни Педерсен — дочери лесника Хагерупа Педерсена, когда ей исполнится восемнадцать лет».

В Бергене все было по-старому. Все, что могло приглушить звуки, — ковры, портьеры и мягкую мебель — Григ давно убрал из дома. Остался только старый диван. На нем могло разместиться до десятка гостей, и Григ не решался его выбросить.

Друзья говорили, что дом композитора похож на жилище дровосека. Его украшал только рояль. Если человек был наделен воображением, то он мог услышать среди этих стен волшебные веш;и — от рокота северного океана, что катил волны из мглы, ветра, что высвистывал над ними свою дикую сагу, до песен девочки, баюкающей тряпичную куклу.

Рояль мог петь обо всем — о порыве человеческого духа к великому и о любви. Белые и черные клавиши, убегая из-под крепких пальцев Грига, тосковали, смеялись, гремели бурей и гневом и вдруг сразу смолкали.

Тогда в тишине еще долго звучала только одна маленькая струна, будто это плакала Золушка, обиженная сестрами.

Григ, откинувшись, слушал, пока этот последний звук не затихал на кухне, где с давних пор поселился сверчок.

Григ писал музыку для Дагни Педерсен больше месяца.

Началась зима. Вскоре пошел снег. Григ видел из своего окна, как он косо летел, цепляясь за верхушки деревьев. Невозможно, конечно, передать музыку словами, как бы ни был богат наш язык. Григ писал о глубочайшей прелести девичества и счастья. Он писал и видел, как навстречу ему бежит, задыхаясь от радости, девушка с зелеными сияющими глазами. Она обнимает его за шею и прижимается горячей щекой к его седой небритой щеке. «Спасибо!» - говорит она, сама еще не зная, за что она благодарит его.

«Ты как солнце, — говорит ей Григ. — Как нежный ветер и раннее утро. У тебя на сердце расцвел белый цветок и наполнил все твое существо благоуханием весны. Я видел жизнь. Что бы тебе ни говорили о ней, верь всегда, что она удивительна и прекрасна. Я старик, но я отдал молодежи жизнь, работу, талант. Отдал все без возврата. Поэтому я, может быть, даже счастливее тебя, Дагни. Ты — белая ночь с ее загадочным светом. Ты — счастье. Ты — блеск зари. От твоего голоса вздрагивает сердце. Да будет благословлено все, что окружает тебя, что прикасается к тебе и к чему прикасаешься ты, что радует тебя и заставляет задуматься».

Григ думал так и играл обо всем, что думал...

В восемнадцать лет Дагни окончила школу.

По этому случаю отец отправил ее в Христианию погостить к своей сестре Магде. Пускай девочка (отец считал ее еще девочкой, хотя Дагни была уже стройной девушкой, с тяжелыми русыми косами) посмотрит, как устроен свет, как живут люди, и немного повеселится...

Дагни часто ходила в театр. Это было увлекательное занятие. Но после спектаклей Дагни долго не засыпала и даже плакала иногда у себя в постели.

Напуганная этим тетушка Магда успокаивала Дагни. Она говорила, что нельзя слепо верить тому, что происходит на сцене. Но дядюшка Нильс сказал, что, наоборот, в театре надо верить всему. Иначе людям не нужны были бы никакие театры. И Дагни верила. Но все же тетушка Магда настояла на том, чтобы пойти для разнообразия на концерт.

Был теплый июнь. Стояли белые ночи. Концерты проходили в городском парке под открытым небом. Концерт начался после обычного вечернего выстрела из старой пушки в порту. Выстрел означал заход солнца.

Несмотря на вечер, ни дирижер, ни оркестранты не включили лампочек над пультами. Вечер был настолько светлый, что фонари, горевшие в листве лип, были зажжены, очевидно, только для того, чтобы придать нарядность концерту. Дагни впервые слушала симфоническую музыку. Она произвела на нее странное действие. Все переливы и громы оркестра вызывали у Дагни множество картин, похожих на сны. Потом она вздрогнула и подняла глаза. Ей почудилось, что худой мужчина во фраке, объявляющий программу концерта, назвал ее имя.

- Это ты меня звал, Нильс? — спросила Дагни дядюшку Нильса, взглянула на него и сразу же нахмурилась.

Дядюшка Нильс смотрел на Дагни не то с ужасом, не то с восхищением. И так же смотрела на нее, прижав ко рту платок, тетушка Магда.

- Что случилось? — спросила Дагни.

Магда схватила ее за руки и прошептала:

- Слушай!

Тогда Дагни услышала, как человек во фраке сказал:

- Слушатели из последних рядов просят меня повторить. Итак, сейчас будет исполнена знаменитая музыкальная пьеса Эдварда Грига, посвященная дочери лесника Хагерупа Педерсена Дагни Педерсен по случаю того, что ей исполнилось восемнадцать лет.

Дагни вздохнула так глубоко, что у нее заболела грудь. Она хотела сдержать этим вздохом подступающие к горлу слезы, но это не помогло. Дагни нагнулась и закрыла лицо ладонями. Сначала она ничего не слышала. Внутри у нее шумела буря. Потом она, наконец, услышала, как поет ранним утром пастуший рожок и в ответ ему сотнями голосов, чуть вздрогнув, откликается струнный оркестр.

Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки, и заставила себя успокоиться.

Да! Это был ее лес, ее родина! Ее горы, песни рожков, шум ее моря!

Стеклянные корабли пенили воду. Ветер трубил в их снастях. Этот звук незаметно переходил в перезвон лесных колокольчиков, а свист птиц, кувыркавшихся в воздухе, в ауканье детей, в песню о девушке — в ее окно любимый бросил на рассвете горсть песку. Дагни слышала эту песню у себя в горах.

Так значит это был он! Тот седой человек, что помог ей донести до дому корзину с еловыми шишками. Это был Эдвард Григ, волшебник и великий музыкант! И она его укоряла, что он не умеет быстро работать.

Так вот тот подарок, что он обещал сделать ей через десять лет!

Дагни плакала, не скрываясь, слезами благодарности. К тому времени музыка заполнила все пространство между землей и облаками, повисшими над городом. От мелодических волн на облаках появилась легкая рябь. Сквозь нее светили звезды.

Музыка уже не пела. Она звала. Звала за собой в ту страну, где никакие горести не могли охладить любви, где никто не отнимает друг у друга счастья, где солнце горит, как корона в волосах сказочной доброй волшебницы.

В наплыве звуков вдруг возник знакомый голос. «Ты — счастье, — говорил он. — Ты — блеск зари!»

Музыка стихла. Сначала медленно, потом все раз­растаясь, загремели аплодисменты.

Дагни встала и быстро пошла к выходу из парка. Может быть, некоторым из слушателей пришла в голову мысль, что эта девушка и была той Дагни Педерсен, которой Григ посвятил свою бессмертную вещь.

«Он умер! — думала Дагни. — Зачем?» Если бы можно было увидеть его! Если бы он появился здесь! С каким стремительно бьющимся сердцем она побежала бы к нему навстречу, обняла бы за шею, прижалась мокрой от слез щекой к его щеке и сказала бы только одно слово: «Спасибо!» — «За что?» — спросил бы он. «Я не знаю... — ответила бы Дагни. — За то, что вы не забыли меня. За вашу щедрость. За то, что вы открыли передо мной то прекрасное, чем должен жить человек».

Дагни шла по пустынным улицам. Она не замечала, что следом за ней, стараясь не попадаться ей на глаза,шел Нильс, посланный Магдой. Он покачивался, как пьяный, и что-то бормотал о чуде, случившемся в их маленькой жизни.

Дагни вышла к морю. Оно лежало в глубоком сне, без единого всплеска. Дагни сжала руки и застонала от неясного еще ей самой, но охватившего все ее существо чувства красоты этого мира.

- Слушай, жизнь, — тихо сказала Дагни, — я люблю тебя.

И она засмеялась, глядя широко открытыми глазами на огни пароходов. Они медленно качались в прозрачной серой воде.

Нильс, стоявший поодаль, услышал ее смех и пошел домой. Теперь он был спокоен за Дагни. Теперь он знал, что ее жизнь не пройдет даром.

Проследите жизнь человека.

Человек рождается, и первая забота о нем — матери; постепенно (уже через несколько дней) вступает в непосредственную связь с ребенком забота о нем отца (до рождения ребенка забота о нем уже была, но была до известной степени «абстрактной» — к появлению ребенка родители готовились, мечтали о нем).

Чувство заботы о другом появляется очень рано, особенно у девочек. Девочка еще не говорит, но уже пытается заботиться о кукле, нянчит ее. Мальчики, совсем маленькие, любят собирать грибы, ловить рыбу. Ягоды, грибы любят собирать и девочки. И ведь собирают они не только для себя, а на всю семью. Несут домой, заготавливают на зиму.

Постепенно дети становятся объектами все более высокой заботы и сами начинают проявлять заботу настоящую и широкую — не только о семье, но и о школе, куда поместила их забота родительская, о своем селе, городе и стране...

Забота ширится и становится все более альтруистичной. За заботу о себе дети платят заботой о стариках-родителях, когда они уже ничем не могут отплатить за заботу детей. И эта забота о стариках, а потом и о памяти скончавшихся родителей как бы сливается с заботой об исторической памяти семьи и родины в целом.

Если забота направлена только на себя, то вырастает эгоист.

Забота — объединяет людей, крепит память о прошлом и направлена целиком на будущее. Это не само чувство — это конкретное проявление чувства любви, дружбы, патриотизма. Человек должен быть заботлив. Незаботливый или беззаботный человек — скорее всего человек недобрый и не любящий никого.

Нравственности в высшей степени свойственно чувство сострадания. В сострадании есть сознание своего единства с человечеством и миром (не только людьми, народами, но и с животными, растениями, природой и т.д.). Чувство сострадания (или что-то близкое ему) заставляет нас бороться за памятники культуры, за их сохранение, за природу, отдельные пейзажи, за уважение к памяти. В сострадании есть сознание своего единства с другими людьми, с нацией, народом, страной, вселенной. Именно поэтому забытое понятие сострадания требует своего полного возрождения и развития.

Удивительно правильная мысль: «Небольшой шаг для человека, большой шаг для человечества». Можно привести тысячи примеров тому: быть добрым одному человеку ничего не стоит, но стать добрым человечеству невероятно трудно. Исправить человечество нельзя, исправить себя — просто. Накормить ребенка, провести через улицу старика, уступить место в трамвае, хорошо работать, быть вежливым и обходительным... и т.д. и т.п.— все это просто для человека, но невероятно трудно для всех сразу. Вот почему нужно начинать с себя.

Добро не может быть глупо. Добрый поступок никогда не глуп, ибо он бескорыстен и не преследует цели выгоды и «умного результата». Назвать добрый поступок «глупым» можно только тогда, когда он явно не мог достигнуть цели или был «лжедобрым», ошибочно добрым, то есть не добрым. Повторяю, истинно добрый поступок не может быть глуп, он вне оценок с точки зрения ума или не ума. Тем добро и хорошо.

САМАЯ БОЛЬШАЯ ЦЕННОСТЬ – ЖИЗНЬ

Письмо четвертое

Д.С. Лихачёв
«Вдох — выдох, выдох!» Я слышу голос инструктора гимнастики: «Чтобы вдохнуть полной грудью, надо хорошенько выдохнуть. Учитесь прежде всего выдыхать, избавляться от „отработанного” воздуха».

Жизнь — это прежде всего дыхание. «Душа», «дух»! А умер — прежде всего — «перестал дышать». Так думали исстари. «Дух вон!» — это значит «умер».

«Душно» бывает в доме, «душно» и в нравственной жизни. Хорошенько выдохнуть все мелочные заботы, всю суету будничной жизни, избавиться, стряхнуть все, что стесняет движение мысли, что давит душу, не позволяет человеку принимать жизнь, ее ценности, ее красоту.

Человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других, сбрасывая с себя все пустые заботы.

Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее. Умение искать и находить лучшее, просто «хорошее», «заслоненную красоту» обогащает человека духовно.

Заметить красоту в природе, в поселке, городе, улице, не говоря уже в человеке, сквозь все заслоны мелочей — это значит расширить сферу жизни, сферу того жизненного простора, в которой живет человек.

Я долго искал это слово — сфера. Сперва я сказал себе: «Надо расширять границы жизни», — но жизнь не имеет границ! Это не земельный участок, огороженный забором — границами. Расширять пределы жизни — не годится для выражения моей мысли по той же причине. Расширять горизонты жизни — это уже лучше, но все же что-то не то. У Максимилиана Волошина есть хорошо придуманное им слово — «окоем». Это все то, что вмещает глаз, что он может охватить. Но и тут мешает ограниченность нашего бытового знания. Жизнь не может быть сведена к бытовым впечатлениям. Надо уметь чувствовать и даже замечать то, что за пределами нашего восприятия, иметь как бы «предчувствие» открывающегося или могущего нам открыться нового. Самая большая ценность в мире — жизнь: чужая, своя, жизнь животного мира и растений, жизнь культуры, жизнь на всем ее протяжении — и в прошлом, и в настоящем, и в будущем... А жизнь бесконечно глубока. Мы всегда встречаемся с чем-то, чего не замечали раньше, что поражает нас своей красотой, неожиданной мудростью, неповторимостью.
ПУТЯМИ ДОБРОТЫ

Письмо сорок шестое

Д.С. Лихачёв
Вот и последнее письмо. Писем могло бы быть и больше, но пора подвести итоги.

Мне жаль прекращать писать. Читатель заметил, как постепенно усложнялись темы писем. Мы шли с читателем, поднимаясь по лестнице. Иначе и быть не могло: зачем тогда и писать, если оставаться на том же уровне, не восходя постепенно по ступеням опыта — опыта нравственного и эстетического. Жизнь требует усложнений.

Возможно, у читателя создалось представление об авторе писем как о высокомерном человеке, пытающемся учить всех и всему. Это не совсем так. В письмах я не только «учил», но и учился. Я смог учить именно потому, что одновременно учился: учился у своего опыта, который пытался обобщить. Многое мне приходило на ум и по мере того, как я писал. Я не только излагал свой опыт — я и осмыслял свой опыт. Мои письма наставительные, но, наставляя, я наставлялся сам. Мы поднимались с читателем вместе по ступеням опыта, не моего только опыта, но опыта многих людей. Писать письма мне помогали сами читатели — они со мной беседовали неслышно.

Что же самое главное в жизни? Главное может быть в оттенках у каждого свое собственное, неповторимое. Но все же главное должно быть у каждого человека. Жизнь не должна рассыпаться на мелочи, растворяться в каждодневных заботах.

И еще, самое существенное: главное, каким бы оно ни было индивидуальным у каждого человека, должно быть добрым и значительным.

Человек должен уметь не просто подниматься, но подниматься над самим собой, над своими личными повседневными заботами и думать о смысле своей жизни — оглядывать прошлое и заглядывать в будущее.

Если жить только для себя, своими мелкими заботами о собственном благополучии, то от прожитого не останется и следа. Если же жить для других, то другие сберегут то, чему служил, чему отдавал силы.

Заметил ли читатель, что все дурное и мелкое в жизни быстро забывается. Еще людьми владеет досада на дурного и эгоистичного человека, на сделанное им плохое, но самого человека уже не помнят, он стерся в памяти. Люди, ни о ком не заботящиеся, как бы выпадают из памяти.

А люди, служившие другим, служившие по-умному, имевшие в жизни добрую и значительную цель, запоминаются надолго. Помнят их слова, поступки, их облик, их шутки, а иногда чудачества. О них рассказывают. Гораздо реже и, разумеется, с недобрым чувством говорят о злых.

В жизни надо иметь свое служение — служение какому-то делу. Пусть дело это будет маленьким, оно станет большим, если будешь ему верен.

В жизни ценнее всего доброта, и при этом доброта умная, целенаправленная. Умная доброта — самое ценное в человеке, самое к нему располагающее и самое в конечном счете верное по пути к личному счастью.

Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе. Это «неразменный рубль».

Знать это, помнить об этом всегда и следовать путями доброты — очень и очень важно. Поверьте мне!

Список использованной литературы

Абай. Слова назидания. - Алматы: Онер, 2006. - 136 с.

Абай. Шыгармаларынец бip тодык толык жыйнага / в рус. пер.: Стихотворения и поэмы. - Алматы, 1961. - 375 с.

Амонашвили Ш.А. Педагогические притчи. - М.:ООО "Амрита",2010. - 240 с.

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц. - М., 2007.

Асадов Э.А. Смеяться лучше, чем терзаться: Поэзия и проза. – М.: Издательство Эксмо, 2006. – 416 с.

Ахматова А.А. Все обещало мне его: Стихотворения. – М.: Издательство

Эксмо, 2003. – 384 с.

Байрон Дж. Г. Шильонский узник. Абидосская невеста. Стихотворения. Издательство: Фолио, 2007

Байярд Р. Т., Байярд Дж. Ваш беспокойный подросток. Практическое

руководство для отчаявшихся родителей. - М., 1995, с.