Революция и диктатура в парагвае

ВВЕДЕНИЕ

Так, венесуэлец М. Паласио Фахардо, писавший под псевдонимом «Южноамериканец», положительно и сочувственно относился к освободительной борьбе колоний². Французский автор П. Ж. Дюфи указывал, что испанские колонизаторы своей жестокой и неразумной политикой фактически спровоцировали население своих владений в Америке на вооруженное выступление ³. Аналогичную позицию занимал и немец К. Н. Рёдинг ⁴. Испанский писатель и политический деятель X. Пресас, эмигрировав во Францию, выпустил здесь в конце 20-х годов XIX в. памфлет, где объяснял возникновение революции в Испанской Америке главным образом интригами Англии и поддержкой США. Поскольку мадридское правительство, говорилось в памфлете, оказалось неспособным сохранить свою власть над заокеанскими колониями, ему оставалось теперь только признать их независимость ⁵. [7]

Напротив, соотечественник Пресаса, монархист М. Торренте, утверждая, будто подавляющее большинство населения бывших владении Испании мечтает о реставрации колониального режима, выражал твердую уверенность в скором восстановлении «власти законного монарха» над Испанской Америкой. Его трехтомный труд «История испаноамериканской революции» ⁶ проникнут неприкрытой ненавистью к освободительному движению, взрыв которого автор приписывал проискам и козням «нескольких дюжин интриганов и честолюбцев», добившихся, по его словам, успеха лишь вследствие недостаточной расторопности колониальных властей, а также измены некоторых уроженцев метрополии. Основная же масса населения колоний, заявлял Торренте, была вполне довольна своим положением под властью испанского королевского правительства, якобы всегда проявлявшего отеческую заботу о благополучии своих подданных за океаном, и даже не помышляла о независимости. Столь же тенденциозный характер носили враждебные патриотам Испанской Америки сочинения немецких авторов П. фон Коббе и полковника испанской службы фон Шепелера, полные клеветы на борцов за освобождение колоний и прославлявшие роялистов ⁷.

Во второй половине прошлого столетия появились работы латиноамериканских историков, освещавшие революционную эпопею первой четверти XIX в. с антиколониальных позиций. Среди них следует отметить пятитомное произведение К. Кальво «Исторические анналы революции в Латинской Америке» и известную книгу Б. Митре «История Сан-Мартина и освобождения Южной Америки» ⁸. В 1908 г. вышло в свет исследование североамериканского ученого Б. Мозеса, посвященное южноамериканским колониям Испании накануне войны за [8] независимость ⁹, а 10 лет спустя У. С. Робертсон выпустил сборник биографий крупнейших руководителей освободительного движения (Миранда, Боливар, Сан-Мартин, Идальго, Морено и др.) ¹⁰.

С начала XX в. в исторической литературе получили распространение различные точки зрения по поводу причин, характера и значения революционных событий 1810 — 1826 гг. в Испанской Америке. Р. Бланко-Фомбона утверждал, что война за независимость носила олигархический и муниципальный характер, ибо определенные цели преследовала лишь немногочисленная верхушка колониального общества, опиравшаяся на муниципальные органы ¹¹. В 20-х годах М. Андрэ, а вслед за ним С. Джейн, выдвинули тезис о том, что освободительное движение первой четверти XIX в. не было направлено непосредственно против метрополии, а являлось всего лишь гражданской войной между самими испаноамериканцами — сторонниками и противниками разрыва с Испанией ¹². При этом Джейн утверждал, что большинство населения колоний было настроено весьма консервативно и сохраняло верность испанской монархии ¹³.

Оспаривая историческую закономерность и неизбежность ликвидации испанского господства в Америке и превращения бывших колоний в независимые государства, некоторые историки пытаются преуменьшить или вовсе [9] отрицать значение причин и предпосылок войны за независимость, связанных с глубинными внутренними процессами (особенно социально-экономическими), происходившими в недрах колониальной империи. Вместе с тем, они чрезвычайно преувеличивают влияние внешних факторов, которым склонны отводить решающую роль в возникновении революционных событий в Латинской Америке. Так, И. Саичес Белья и Р. Конецке, следуя за Р. Левене ¹⁴, заявляют, что американские владения Испании отнюдь не являлись колониями, а их население якобы вовсе не было объектом угнетения, эксплуатации и дискриминации со стороны колонизаторов. С. де Мадарьяга ¹⁵ уделяет, правда, известное внимание внутренним предпосылкам освободительного движения в Латинской Америке, однако главными факторами, обусловившими разложение и распад испанской колониальной империи, считает воздействие идей французских просветителей, «подрывную деятельность евреев, масонов и иезуитов», а также заразительный пример борьбы за независимость английских колоний в Северной Америке и Великой французской революции.

Революционизирующее влияние двух последних исторических событий относят к основным причинам испано-американской войны за независимость многие ученые. Значение «соблазнительного примера Соединенных Штатов Северной Америки» для американских колоний Испании отмечал еще в 1827 г. колумбийский историк X. М. Рестрепо ¹⁶. О том же пишут современные исследователи Б. Левин, Г. Аптекер, С. Савала, М. Каплан ¹⁷ и др. Уругваец У. Д. Барбахелата, со своей стороны, считает одним из главных факторов освободительного движения в Испанской Америке идеи Великой французской [10] революции ¹⁸. «Французская революция в ее наполеоновском обличии была величайшей из всех сил, делавших революцию в Латинской Америке неизбежной», — указывал Ч. К. Уэбстер ¹⁹. И. Санчес Белья подчеркивает особую роль Испании в этом процессе, поскольку именно через нее передовые идеи проникали тогда из Франции и Англии в Америку ²⁰.

Сравнивая степень воздействия североамериканской и Французской революций на борьбу испаноамериканцев за независимость, некоторые авторы отдают предпочтение первой. Влияние же Французской революции вследствие проявившихся в ходе ее «революционных эксцессов» и антицерковных тенденций, с точки зрения колумбийца Н. Гарсии Самудио, чилийского историка Ф. А. Энсины, Р. Конецке, Ч. К. Гриффина и др., отнюдь не способствовало росту освободительного движения в испанских колониях и даже задержало его развитие ²¹. «Испаноамериканская революция, — утверждал М. Андрэ, — была не дочерью Французской революции, как полагают многие европейские историки, а, напротив, реакцией против этой революции» ²².

Следуя мнению, высказанному в свое время Андрэ и Джейном, ряд современных авторов заявляют, будто освободительное движение 1810 — 1826 гг. не было антииспанским, и изображают его как гражданскую войну между лояльными и враждебными метрополии силами в самой Испанской Америке. Наиболее развернутое изложение этой концепции дал аргентинский историк Э. де Гандиа, [11] подвергший в своей книге «Независимость Америки» резкой (однако бездоказательной) критике первый конгресс историков Испанской Америки (1949 г.), в решении которого «испаноамериканская революция» характеризовалась как часть всемирно-исторического процесса, обусловленная всем предшествующим развитием колоний ²³. Гандиа объявил это решение ошибочным и поставил под вопрос научную компетенцию большинства участников конгресса ²⁴. Отрицая революционный характер освободительной войны первой четверти XIX в. и какое бы то ни было влияние на нее Великой французской революции, он развил выдвинутый им еще в более ранних работах тезис о том, что это была борьба не против Испании, а против тирании Наполеона — врага испанской революции, поработившего метрополию и угрожавшего колониям ²⁵. Аналогичных взглядов придерживается X. Дельгадо (Испания), который рисует испаноамериканских патриотов защитниками монархии Бурбонов и католической церкви от посягательств со стороны наполеоновской Франции. По утверждению Дельгадо, борцы за независимость Испанской Америки вдохновлялись якобы идеологией испанского либерализма и именно оттуда заимствовали идею национального освобождения ²⁶.

В работах Р. Конецке сформулирована намеченная еще Джейном и Мадарьягой концепция войны за независимость американских колоний Испании, как своеобразной консервативной реакции колониальной креольской верхушки на либеральные реформы, проведенные в Америке во второй половине XVIII в. представителями испанского просвещенного абсолютизма. Эти реформы, как считает автор, имели целью установить более справедливый социальный строй в колониях и улучшить положение народных масс, особенно индейского и вообще «цветного» [12] населения, которое якобы видело в испанской монархии защитницу от произвола и злоупотреблений господствующих классов. Поэтому немногочисленной креольской верхушке удалось вовлечь широкие слои населения в борьбу против Испании, лишь апеллируя к пробудившимся в массах патриотическим и националистическим чувствам. Таким образом, Конецке не склонен рассматривать освобождение Испанской Америки, как неизбежное следствие разложения колониального режима, и стремится, но существу, доказать возможность сохранения в руках Испании ее американских владений, если бы только исходившие сверху планы реформ не встретили сопротивления ²⁷.

Идею «несвоевременности» войны за независимость в Латинской Америке разделяет и П. Шоню. Выступая против «традиционной схемы», согласно которой испаноамериканское освободительное движение первой четверти XIX в. было обусловлено рядом внутренних и внешних факторов, он отказывается признать наличие дискриминации и эксплуатации уроженцев Америки колонизаторами, а также иные проявления колониального гнета, преуменьшает влияние идей европейских просветителей, участие народных масс в борьбе за освобождение от испанского ига и т. д. Трактуя революционные события 1810 — 1826 гг., подобно другим названным выше авторам, как «гражданскую войну», вызванную главным образом вторжением войск Наполеона в Испанию, Шоню заявляет, что они произошли в момент, когда отделение американских колоний Испании от метрополии исторически не было оправданно. По его словам, распад испанской колониальной империи в Америке был бы вполне естественным и закономерным раньше, в конце XVII в., когда политические, экономические и прочие связи колоний с метрополией значительно ослабели. В результате же реформ последней трети XVIII в. эти связи, по мнению Шоню, укрепились, вследствие чего положение существенно изменилось; в такой обстановке установление независимости испанских колоний было, с его точки зрения, [13] преждевременным, поскольку произошло за полвека до того, как созрели необходимые для этого условия ²⁸.

К концепции Шоню во многом близки Р. А. Хемфри и Джон Линч. Они тоже утверждают, будто население американских колоний Испании вовсе не испытывало угнетения, а в результате реформ 60 — 80-х годов XVIII в. достигло полного благополучия и процветания ²⁹, отвергают сколько-нибудь существенное влияние идей европейского Просвещения на развитие революционного движения в Испанской Америке, рассматривают войну за независимость как дело рук незначительного креольского меньшинства, не имевшего якобы широкой социальной базы и даже поддержки большей части креолов. Правда, вместе с тем Хемфри и Линч признают, что вследствие острых экономических противоречий между колониями и метрополией, грабительской финансовой политики испанской монархии, роста национального самосознания и патриотических настроений и под влиянием других факторов к началу XIX в. в Испанской Америке накопилось много «горючего материала» и раньше или позже неизбежно должен был встать вопрос об установлении независимости. Но, по их убеждению, американские колонии, несмотря на существовавшее недовольство, могли бы еще в течение многих лет оставаться под владычеством Испании, если бы не ослабление власти колонизаторов в результате проведенных ими административной и военной реформ, а главное, вторжения наполеоновских полчищ на Пиренейский полуостров ³⁰.

Это обстоятельство выдвигает на первый план и К. Рестрепо Каналь, который также заявляет, будто испанские владения в Америке совсем не страдали от гнета метрополии ³¹.

В отличие от изложенных выше взглядов многие [14] исследователи исходят из исторической необходимости войны за независимость в Латинской Америке, считая, что она была вызвана прежде всего глубокими экономическими, социальными и политическими противоречиями, присущими колониальному режиму, а не влиянием внешних факторов. Еще в конце 20-х годов X. К. Мариатеги, подчеркивая первостепенное значение экономических предпосылок освобождения колоний от испанского ига, справедливо указывал, что «в достижении независимости развитие капитализма сыграло менее заметную, но, несомненно, более важную и глубокую роль, чем влияние философии и литературы энциклопедистов» ³². В. М. Мирошевский, анализируя обстановку, сложившуюся в Испанской Америке к 1808 — 1809 гг., хотя и склонен был переоценивать влияние внешнеполитических условий, пришел к правильному выводу об исторической неизбежности войны за независимость ³³.

С точки зрения колумбийского историка X. Фриде, идеи Французской и североамериканской революций могли лишь усилить, но не породить стремление к освобождению Испанской Америки ³⁴. Его соотечественник А. Крус Сантос считает, что революционный подъем 1810 г. обусловливался в первую очередь экономическими причинами, корни которых уходят далеко в колониальное прошлое ³⁵.

По мнению С. Савалы, испаноамериканское освободительное движение первой четверти XIX в. было порождено рядом обстоятельств внутреннего и внешнего порядка ³⁶. Он указывает на тенденцию к объединению различных слоев колониального общества в борьбе против Испании, причем констатирует, что народные массы обычно сражались на стороне патриотов ³⁷. [15]

Интересные соображения высказывает по этому поводу Г. Кале (ФРГ), отмечающий большой удельный вес народных масс в составе регулярных войск и партизанских формирований, участвовавших в освободительной борьбе ³⁸. Он считает, что «войну за независимость в Испанской Америке, по крайней мере на ее начальной стадии, — как с точки зрения идей, так и материальных средств — вели только креольские верхние слои», которые в случае восстаний масс (как в Новой Испании в 1810 — 1811 гг.), состоявших почти исключительно из индейцев и метисов, переходили на сторону испанцев. Любое движение, чреватое насильственным изменением существующих общественных отношений, вызывало у руководителей креолов тревогу и подозрения. «Ибо успешная «революция снизу» вряд ли дала бы им возможность утвердить свое господствующее социальное положение в государстве, пришедшем к независимости в результате подобного движения» ³⁹. Но вскоре выяснилось, замечает Кале, что продолжение вооруженной борьбы невозможно без привлечения «людских резервов индейцев и негров, а также многочисленных метисов. Поэтому на протяжении ряда лет армии патриотов пополнялись все возраставшими контингентами тех социальных слоев, которые до сих пор — за немногими исключениями — находились вне подлинного «общества»… В партизанских же частях с самого начала преобладали индейцы, негры и метисы» ⁴⁰.

Признавая факт участия общественных низов в освободительной войне, некоторые исследователи подчеркивают, что руководила ею креольская элита, ограничившаяся изгнанием испанских колонизаторов и захватом власти, сохранив почти в неизменном виде прежнюю социальную и экономическую структуру. Такова, например, позиция североамериканского ученого Ч. Гибсона ⁴¹. С точки [16] зрения колумбийского социолога О. Фальс Борда господствующие классы испаноамериканскнх стран произвели лишь «смену караула» ⁴². М. Каплан видит в революции в Испанской Америке преимущественно политическое явление, не сопровождавшееся сколько-нибудь существенными социальными и экономическими сдвигами ⁴³.

Однако в последние десятилетия заметно возрос интерес историков к социально-экономическим проблемам войны за независимость. Так, мексиканец М. Морено, подчеркивая решающую роль народных масс в освобождении Испанской Америки от колониального гнета, указывает, что освободительная борьба носила характер социальной революции ⁴⁴. По мнению К. М. Рамы (Уругвай), события 1810 — 1826 гг. в Латинской Америке, которые он рассматривает как массовое народное движение, с идеологической точки зрения родственны английской революции XVII в., североамериканской и французской революциям XVIII в., а также революционной войне испанского народа за независимость 1808 — 1814 гг. ⁴⁵ Большое внимание уделил этой стороне дела Ч. К. Гриффин, который еще в конце 40-х годов поставил вопрос о значении социальных и экономических аспектов войны за независимость ⁴⁶. Заявляя (в 1961 г.), будто она не являлась социальной революцией, Гриффин в то же время признает наличие в указанный период классовой борьбы, прежде всего в тех испанских колониях, где имелось многочисленное индейское, негритянское или метисное население. Более того, анализируя ход событий в отдельных регионах, он приходит к выводу, что в Новой Испании освободительное движение [17] вначале носило социальный характер (хотя впоследствии утратило его), а в северной части Южной Америки, наоборот, приобрело такие черты к концу второго десятилетия XIX в.⁴⁷

На глубокое социальное содержание и важное историческое значение революционных событий первой четверти XIX в. указывает К. Биле (США) ⁴⁸. По словам мексиканской исследовательницы М. дель Кармен Веласкес, эти события сопровождались изменением социальной структуры испаноамериканского общества⁴⁹. О серьезных переменах в сфере общественных отношений пишет и А. Прэйго⁵⁰. X. Фриде называет борьбу за независимость в Испанской Америке «звеном широкой социальной революции» ⁵¹.

Значительный интерес представляет концепция, сформулированная в новой книге Д. Линча ⁵², которая, по существу, является первым капитальным обобщающим трудом по данной теме. Автор противопоставляет движение за политическую независимость, возглавлявшееся знатными креолами, классовой борьбе угнетенных масс. Восстания «цветного» населения индейского и африканского происхождения в большинстве случаев, как он считает, имели непосредственной целью не столько свержение власти испанцев, сколько немедленное улучшение своего положения — отмену рабства, избавление от принудительных повинностей, податей и налогов, бесправия и дискриминации. Перспектива неминуемого социального взрыва крайне тревожила креольскую аристократию, опасавшуюся за свои привилегии. Именно боязнь народной революции, грозившей опрокинуть существующий [18] общественный строй, и стремление предупредить ее, подчеркивает Линч, заставили креолов проявить инициативу и взяться за оружие. В ходе долголетней войны они сражались не только против Испании, но еще в большей мере за то, чтобы не допустить к власти низшие слои общества.

Вынужденные широко привлекать к участию в вооруженной борьбе индейцев, негров, метисов, мулатов, креольские руководители старались, как отмечает автор, сохранять полный контроль над ними. Любые самостоятельные действия масс неизменно вызывали ответную реакцию со стороны «верхов». Чем радикальнее выступали «низы», тем консервативнее становилась позиция креолов. Региональные различия в их поведении определялись, по мнению Линча, двумя взаимосвязанными обстоятельствами: интенсивностью народного движения и степенью устойчивости колониального режима в соответствующем районе. В таких условиях итоги войны за независимость, указывается в книге, свелись преимущественно к политическим изменениям — переходу управления от испанских колонизаторов к испаноамериканцам. Что же касается социально-экономической структуры и положения трудящихся, то они остались прежними или претерпели лишь незначительную трансформацию.

В современной марксистской историографии все большее внимание привлекает классовая сущность освободительной войны испанских колоний. Еще в начале 50-х годов У. З. Фостер охарактеризовал ее как один из этапов буржуазной по своей сути «всеамериканской национально-освободительной революции», которую он считал «частью развивавшейся в то время великой мировой капиталистической революции» ⁵³. Движение за независимость было, по его мнению, лишь одним, хотя и наиболее важным, из аспектов этой «всеамериканской» революции⁵⁴. «Падение испанского колониального режима в Америке и возникновение самостоятельных латиноамериканских государств, — пишут уругвайские историки Ф. Р. Пинтос и Л. Сала, — [19] были непосредственно связаны со значительным развитием производительных сил на этом континенте и с развитием мирового рынка, а также той политической борьбы, которую вела нарождающаяся буржуазия против феодально-абсолютистских монархий» ⁵⁵. Согласно их определению, война за независимость американских колоний Испании являлась буржуазной революцией, хотя и не затронула основ крупного землевладения ⁵⁶.

Этого вопроса касается в ряде работ М. Коссок (ГДР). Он считает войну за независимость в Латинской Америке «национально-освободительным движением, которое по своему историческому характеру прочно занимает место в ряду буржуазных революций XVIII и XIX вв.», что не мешает автору отметить непоследовательность и незавершенность революционного процесса ⁵⁷. Освобождение Испанской и Португальской Америки являлось, по словам Коссока, подлинной континентальной революцией, отличавшейся общностью движущих сил, интересов и хронологических рамок ⁵⁸. Он указывает, что борьба испанских колоний за независимость имела «существенные элементы буржуазной революции», которая осуществлялась «преимущественно, но не исключительно, как политическая революция». Это означает, как полагает Коссок, что, [20] хотя социальные задачи, стоявшие перед революционным движением, в большинстве своем не были реализованы, завоевание независимости сопровождалось не только переменами политического свойства, но и «минимумом изменений колониальной экономики и общества» ⁵⁹.

Отстаивая правомерность употребления понятия буржуазной революции применительно к освободительной войне первой четверти XIX в., автор приводит в пользу своей позиции два довода: «наличие хотя и незрелых буржуазно-капиталистических тенденций и имманентная в эпоху перехода от феодализма к капитализму в мировом масштабе всем революционным движениям… тенденция к переворотам буржуазно-капиталистического характера» ⁶⁰.

О растущем интересе зарубежных ученых-марксистов к социально-экономическим проблемам испаноамериканской войны за независимость свидетельствует и публикация трудов по данной тематике в странах, где ею до недавнего времени почти не занимались (в частности, в Румынии, Польше, Венгрии и др.) ⁶¹.

В советской исторической литературе оценка освободительной войны испанских колоний 1810 — 1826 гг. как незавершенной антиколониальной буржуазной революции получила распространение начиная с середины 50-х годов ⁶². Она нашла отражение как в обобщающих трудах ⁶³, [21] так и в специальных исследованиях, посвященных отдельным странам или регионам ⁶⁴. Разумеется, есть расхождения и оттенки в характеристике уровня развития и степени зрелости буржуазных отношений, роли социальных и экономических факторов, в подходе к конкретным проблемам и событиям. Но при всех индивидуальных различиях изданные в СССР работы обладают некоторыми общими чертами. «Советские историки видят основные причины освободительной войны, — отмечал А. А. Губер, — во внутренних процессах, в экономическом развитии и изменениях, имевших место в испанских колониях в конце XVIII в. Анализ зарождения капиталистических отношений в специфических условиях испанского колониального режима и созданных им искусственных трудностей для развития торговли и промышленности, формирования местной буржуазии… приводит их к выводам, что в ходе войны за независимость на повестку дня были поставлены задачи буржуазной антифеодальной революции» ⁶⁵.

В свете вышеизложенного упреки Ч. К. Гриффина по адресу марксистских историков, которым он приписывает стремление преуменьшить социальную значимость и результаты войны за независимость ⁶⁶, представляются не обоснованными.

В связи с заметным усилением интереса исследователей к социальной стороне испаноамериканского революционного движения первой четверти XIX в. ее научная [22] разработка приобретает особое значение⁶⁷. Между тем круг вопросов, обычно рассматриваемых в таком плане, их тематический и историко-географический диапазон крайне ограниченны.

Классическим примером освободительной войны с ярко выраженной социальной окраской считается по традиции народное восстание под предводительством Мигеля Идальго и Хосе Марии Морелоса в Новой Испании. Неизменное внимание историков привлекает в этом смысле деятельность вождя уругвайских патриотов Хосе Хервасио Артигаса.

В научных трудах отмечаются также социально-экономические моменты политики революционных правительств, возглавлявшихся выдающимися руководителями южноамериканских патриотов Симоном Боливаром и Хосе де Сан-Мартином, мужественным борцом за независимость Чили Бернардо О’Хиггинсом, «великим маршалом Аякучо», освободителем и президентом Боливии Антонио Хосе де Сукре, идеи и акции видных деятелей революции на Рио-де-ла-Плате Мариано Морено, Бернардо Монтеагудо, Бернардино Ривадавии и др. Исследуются истоки и классовые корни движения «републикет» в Верхнем Перу, контрреволюционной герильи в Венесуэле, вожаком которой являлся Хосе Томас Бовес, и т. д.

Повышенный интерес, проявляемый к определенным сторонам идеологии и практики кругов, представителями которых были перечисленные лица, вполне понятен и закономерен. Ведь с именем каждого из них связаны стремления к проведению тех или иных социально-экономических преобразований, либо даже попытки их осуществления.

Так, Идальго издал в конце 1810 г. декреты об освобождении рабов, упразднении подушной подати, ликвидации ряда королевских монополий, возвращении индейским общинам арендованных у них земель (запретив впредь сдавать общинные земли в аренду). Подтверждая и развивая идеи Идальго, его соратник и преемник Морелос представил в 1813 г. национальному конгрессу в Чильпансинго революционную программу «Чувства нации», [23] предусматривавшую проведение мер, направленных против феодальной эксплуатации, социального неравенства и расовой дискриминации, облегчение налогового бремени, гарантии собственности и т. д. Он требовал раздела латифундий, конфискации имущества богачей и церкви ⁶⁸.

Движение, возглавлявшееся Артигасом, некоторые авторы противопоставляют освободительной войне в остальных районах Южной Америки как единственное, носившее социальный характер⁶⁹. Наиболее отчетливо он проявился в аграрной политике Артигаса, основным элементом которой был «Временный регламент Восточной провинции», обнародованный 10 сентября 1815 г. Этот документ устанавливал порядок распределения земли и скота врагов революции, а также части государственного земельного фонда среди неимущих (свободных негров и самбо, индейцев, бедных креолов), причем указывалось, что «самые несчастные должны пользоваться наибольшими привилегиями» ⁷⁰.

Осознав после гибели первой и второй республик в Венесуэле необходимость решения ряда важных социальных проблем, Боливар 6 июля 1816 г. объявил о полной отмене рабства на территории страны, а в сентябре — октябре 1817 г. издал декреты о конфискации имущества испанской короны и роялистов, а также о наделении солдат и офицеров революционной армии землей за счет конфискованных владений ⁷¹. Эти декреты в феврале 1819 г. утвердил национальный конгресс, собравшийся в Ангостуре. В Боливии «Освободитель» в 1825 г. заменил подушную подать индейцев прямым налогом. Тогда же правительства Боливара и Сукре упразднили здесь трудовую повинность (миту), алькабалу, отменили или уменьшили пошлины на продукты питания и другие товары ⁷². Ранее — в августе 1821 г. — Сан-Мартин в качестве [24] «протектора» Перу декретировал освобождение от принудительной трудовой повинности перуанских индейцев.

В Чили правительство О’Хиггинса (1817—1823 гг.) провело ряд реформ, затрагивавших привилегии крупных землевладельцев и католической церкви. Желая ослабить экономические позиции и политическое влияние помещичьей олигархии, оно намеревалось ликвидировать систему майората.

В «Плане действий», составленном Морено по поручению буэнос-айресской хунты, нашло отражение стремление руководителя и идеолога радикального течения в Майской революции и его единомышленников (Кастельи, Бельграно, Монтеагудо) к коренной перестройке экономической и социальной структуры. В период пребывания Северной армии в Верхнем Перу уполномоченный хунты X. X. Кастельи издал 25 мая 1811 г. декрет об освобождении индейцев от налогов и подушной подати, наделении их землей и предоставлении им равных прав с остальным населением⁷³. Правительство Ривадавии, проводя частичную аграрную реформу, ввело систему энфитеусиса — передачи государственных земель в долгосрочную аренду, установило дифференцированный сельскохозяйственный налог и т. д. Характеризуя войну индейских «републикет» в Верхнем Перу, Ф. Пинтос пишет, что «это была борьба эксплуатируемых против эксплуататоров» ⁷⁴.

Особое место в истории войны за независимость занимает движение, во главе которого стоял Бовес, сыгравший столь зловещую роль в гибели второй Венесуэльской республики. Объявив об освобождении негров-рабов и пообещав раздать неимущим земли и скот помещиков-креолов, он призвал «цветное» население обширных равнин бассейна Ориноко к «священной войне против белых». На этот призыв откликнулись воинственные льянеро и рабы, действия которых были продиктованы классовой ненавистью. Социальная подоплека восстания Бовеса очевидна: «народные массы боролись против феодальной и рабской эксплуатации, за землю и свободу от всякого угнетения» ⁷⁵.[25]

Однако указанные выше идеи, планы и намерения фактически не были осуществлены. Они либо остались революционными программами и декларациями, не получившими реализации, либо свелись к весьма робким, ограниченным и кратковременным мерам, быстро аннулированным или потерпевшим неудачу. Что же касается тех лидеров испаноамериканской революции, с деятельностью которых связаны эти проекты и начинания, то они рано погибли или сошли с политической арены, а имена их надолго были преданы забвению. Идальго испанцы казнили в 1811 г., а Морелоса — в 1815 г. Правда, уже в 1823 г. мексиканский конгресс специальным постановлением по достоинству оценил выдающуюся роль «отцов родины» и их соратников в установлении национальной независимости, но выдвинутые ими социально-экономические требования не удалось воплотить в жизнь. Такая же судьба постигла и аграрную реформу Артигаса, вынужденного в 1820 г. покинуть родину, куда он больше не вернулся. Лишь в 1855 г. его прах перевезли в Уругвай и только в 1877 г. поместили, наконец, в Национальный пантеон в Монтевидео.

Декреты, изданные Боливаром, вследствие противодействия крупных землевладельцев тоже остались на бумаге. Колумбийское учредительное собрание в 1821 г. ограничило круг лиц, имевших право на получение земли, а процедура ее распределения являлась чрезвычайно сложной. Солдатские векселя или сертификаты часто скупались купцами, ростовщиками, высшими офицерами. В итоге солдаты и большая часть офицерского состава революционной армии не получили земельных участков. Не увенчались успехом и усилия Боливара решить аграрную проблему путем распределения среди крестьян общинных и государственных земель (1824 — 1825 гг.). В ходе войны за независимость свободу практически получили только рабы, сражавшиеся в войсках патриотов. Окончательно рабство .в Венесуэле было отменено лишь в середине 50-х годов. Боливар умер в 1830 г., вскоре после распада колумбийской федерации, почти в полном одиночестве, покинутый всеми, кроме нескольких верных друзей и соратников. Его заслуги перед родиной получили всеобщее признание много лет спустя: в 1842 г. прах «Освободителя» по решению венесуэльского конгресса перенесли в Каракас и захоронили в кафедральном соборе. [26] Сан-Мартин, еще в 1822 г. отошедший от всякой политической и военной деятельности, вскоре уехал в Европу, где скончался в 1850 г., забытый соотечественниками. На чужбине умер и О’Хиггинс, которому из-за упорного сопротивления олигархии так и не удалось осуществить отмену майората. Сукре, предательски убитый в июне 1830 г., еще за три с лишним года до своей безвременной гибели восстановил подушную подать индейцев.

Деятельность Морено в составе хунты Буэнос-Айреса продолжалась всего около полугода. В марте 1811 г. он скоропостижно скончался, не успев претворить в жизнь свои замыслы. Ривадавия приступил к проведению задуманной им аграрной реформы, но оставался на посту президента республики менее полутора лет, а после отставки эмигрировал и окончил свои дни в изгнании. С начала 30-х годов XIX в. правительство Росаса стало распродавать государственные земли, переданные Ривадавией в аренду на основе системы энфитеусиса.

Что касается движения Бовеса, использованного роялистами в борьбе против второй Венесуэльской республики, то его главарь, судя по всему, не помышлял о сколько-нибудь значительных социальных преобразованиях ⁷⁶.

Неубедительна и версия, сторонники которой склонны изобразить социальным реформатором отважного борца за единство Центральной Америки и ее долголетнего президента Франсиско Морасана. В частности, вызывает сомнения утверждение Н. С. Леонова, будто Морасан «боролся за установление буржуазного строя» ⁷⁷. Да и сам автор не приводит никаких доводов в доказательство этого положения. Напротив, характеризуя правительственную программу Морасана, он констатирует, что тот «не ставил своей задачей проведение радикальных социально-экономических преобразований, способных подорвать опору господствовавших классов… Ф. Морасан считал, что можно было, не нарушая традиционной структуры общества… [27] дать толчок развитию капитализма в Центральной Америке» ⁷⁸.

Поскольку изложенные выше факты говорят лишь о помыслах и малоэффективных действиях, думается, что с точки зрения исследования социально-экономических (да и политических) аспектов освободительного движения особый интерес представляет единственная в ту эпоху серьезная попытка практического осуществления весьма широкой и далеко идущей революционной программы, которая сопровождалась глубокими социально-экономическими преобразованиями, проводившимися на протяжении длительного времени. Речь идет о политике парагвайского правительства в период революции и диктатуры Франсии (1810 — 1840 гг.), социальное содержание которых почти не привлекало внимания историков. Большинство из них усматривало социальную направленность только в деятельности Идальго, Морелоса, Артигаса, отчасти Боливара, Морено и их приверженцев ⁷⁹. Ч. К. Гриффин, приводя примеры, характеризующие такого рода тенденции в различных странах Испанской Америки указанной эпохи ⁸⁰, даже не упоминает о Парагвае. Более того, он категорически заявляет, что в южной части американского континента, от Ла-Платы до Перу, революции не были присущи сколько-нибудь заметные социальные черты⁸¹.

Между тем революционный процесс в Парагвае весьма примечателен именно в смысле наличия и развития определенных тенденций, свойственных испаноамериканской революции XIX в. в целом. Было бы, конечно, неправильно считать его абсолютно типичным для Испанской Америки первой половины прошлого столетия. Подобно другим латиноамериканским государствам (а возможно, и в еще большей степени) тогдашний Парагвай отличался специфическими особенностями, которые никак не позволяют механически распространить выводы, вытекающие из рассмотрения тех или иных сторон парагвайской действительности, на весь континент. Однако изучение некоторых [28] моментов его исторической эволюции, с известными оговорками и поправками, поможет критически осмыслить и понять аналогичные явления, происходившие в других странах и регионах.

Вместе с тем без всестороннего научного анализа истории Парагвая данного периода, его сложных взаимоотношений с соседними государствами и провинциями трудно разобраться в чрезвычайно запутанной и противоречивой проблеме борьбы различных направлений политического развития, представленных на Рио-де-ла-Плате федералистами и унитариями. Как нам кажется, с методологической точки зрения парагвайский опыт имеет и более широкое значение. Он весьма поучителен и важен для правильной оценки исторического места и роли объединительных и центробежных тенденций, централизма и ограниченного узкорегиональными рамками локального патриотизма среди населения бывших испанских вице-королевств, генерал-капитанств, интендантств, губернаторств и более мелких политико-административных единиц.

Мы имеем в виду не только отношения между Буэнос-Айресом и прочими лаплатскими провинциями, создание Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы и возникновение республик Аргентины, Парагвая, Уругвая, Боливии, но и такие факты, как образование «Великой Колумбии» и ее последующий распад, с выделением Венесуэлы, Новой Гранады, Эквадора; как кратковременное присоединение территории бывшего генерал-капитанства Гватемала к Мексиканской империи Итурбиде, а в дальнейшем провозглашение Соединенных провинций Центральной Америки; как рост сепаратистских настроений внутри центральноамериканской федерации, которая к 1839 г. прекратила свое существование, а входившие в нее Гватемала, Гондурас, Никарагуа, Сальвадор, Коста-Рика стали самостоятельными государствами. К этому можно добавить подписанный по инициативе Боливара в 1826 г. договор о «вечном союзе и конфедерации» между Колумбией, Перу, Мексикой и Федерацией Центральной Америки, вынашивавшуюся им идею создания «Андской конфедерации» и т. п.

Пример Парагвая, его упорной борьбы за национальную независимость и упрочение своей государственности, наряду с учетом причин разногласий и конфликтов с Буэнос-Айресом, природы и мотивов гегемонистских притязаний [29] последнего, наглядно свидетельствует о невозможности и даже ошибочности любой однозначной характеристики противоположных тенденций в освободительном движении первой четверти XIX в. на Рио-де-ла-Плате и в других районах Испанской Америки.

Изучение парагвайской революции и диктатуры Франсии имеет важное значение и в свете проблемы складывания латиноамериканских наций. По этому поводу в марксистской литературе высказываются различные суждения. Так, по мнению И. Р. Григулевича и А. В. Ефимова, «критическим периодом формирования наций в большинстве прежних испанских и португальских колоний в Америке явились войны за независимость этих колоний (1810 — 1826)»⁸². М. Коссок полагает, что возникновение государств хронологически предшествовало здесь завершению становления наций ⁸³. С. А. Гонионский же, анализируя особенности формирования наций в Мексике и странах Центральной Америки, приходит к заключению, что, хотя необходимые предпосылки возникли еще в колониальную эпоху, этот процесс начался там только после свержения испанского ига ⁸⁴.

Вопрос этот сложен, мало разработан, и ответ на него, разумеется, не может быть составлен по единой схеме, пригодной для всех стран. Но по крайней мере для некоторых из них высказанная выше мысль о том, что образование наций завершилось после создания государств, по-видимому, правомерна. В этом смысле Парагвай, население которого, по словам Г. Кале, к началу XIX в. еще не успело сложиться в нацию, обладавшую собственным самосознанием⁸⁵, составлял далеко не уникальное [30] явление⁸⁶. Сопоставление парагвайского опыта с эволюцией других латиноамериканских стран небесполезно и в более широком плане, о чем свидетельствует, в частности, попытка сравнительного социологического анализа развития Парагвая и Венесуэлы, предпринятая североамериканским ученым Лео Б. Лоттом ⁸⁷.

Следует также иметь в виду, что в СССР до сих пор не издано ни одной монографии по истории Парагвая до середины XX в.⁸⁸

Все это определяет, на наш взгляд, целесообразность и необходимость научной разработки истории парагвайских событий первой половины прошлого столетия — одной из малоизученных ключевых проблем испаноамериканской революции, без освещения которой нельзя нарисовать полную картину революционных потрясений, пережитых странами Испанской Америки в ту эпоху. [31]