РОСТРАЛЬНАЯ Писатель А. С. Грин в годы революции. Повесть-феерия «Алые паруса»

Следующая комната музея называется «Ростральная». Название ей дала находящаяся здесь ростра — носовая часть па­русного корабля, выполненная почти в натуральную величину. Корабль как бы вплывает в комнату... С бушприта свисает корабельный фонарь, а за ним — как счастливая улыбка ребенка — гриновские Алые паруса.

« Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как обла­ка. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь.. .».^xxxvi

Почти все посетители, входя в эту комнату, сразу обращают внимание на модель алопарусного корабля, рождающую в душе образы ослепительной гриновской феерии.

Это произведение, наполненное внутренним светом и торжеством, ставшее в наши дни символом гриновского творчества, создавалось в суровое, переломное время. Революционные катаклизмы, распри Гражданской войны потрясали страну преоб­ражали судьбы людей.

Грин не был политиком. Он не разбирался во всех перипе­тиях классовой борьбы. Но он был чутким, искренним художни­ком, и это помогло ему создать произведения, созвучные своей великой эпохе. Именно в эти годы происходит общее высветление гриновской романтики, именно в эти годы находит писатель своего настоящего героя.

Раньше в Гринландии действовал герой-одиночка, ищущий счастья для себя. Теперь Грин избирает героями своих произве­дений людей, приносящих счастье другим.

Яркий пример тому — известный гриновский рассказ «Ко­рабли в Лиссе», который был написан в 1918 году. В одной из журнальных публикаций — другое название: «Битт-Бой, прино­сящий счастье».^xxxvii

В экспозиции представлены страницы этого журнала, рядом — книга «Белый огонь», где впервые был напе­чатан рассказ. На стене — гравюра А. П. Остроумовой-Лебеде­вой «Паруса» и рукопись «Кораблей в Лиссе».

Это удивительно поэтический по ритму и настроению рас­сказ, где действует герой, ставший для людей живым во­площением счастья. Он приносит удачу, ему верят, одно его пре­бывание на судне обещает счастливый рейс. Его любит нежная девушка Режи — «королева ресниц». И все-таки в мелодии рассказа звучит грустная нота, которая усиливается к финалу. Битт-Бой неизлечимо болен. Но, несмотря на трагизм личной судьбы, он остается верным своему предназначению — прокладывать верный курс. В его профессии лоцмана есть доля символа. Это не только проводник по трудным морским путям, это проводник по трудным дорогам жизни.

Грин пишет в это время немало произведений с глубоким символическим смыслом. Характерный пример — рассказ «Ди­кая роза», лист рукописи которого представлен в экспозиции. В этом рассказе Грин повествует о столяре из Зурбагана по име­ни Джонатан Мильдер. Этот человек позавидовал владельцу прекрасного дворца «Дикая роза» и решил уничтожить это вели­колепие: роскошные интерьеры, замечательные картины, восхи­тительные статуи. Когда с группой пьяных дружков ему уда­лось осуществить свой зловещий замысел, в разрушенном ка­бинете хозяина было найдено завещание. И Мильдер с ужасом узнал, что уничтожил собственное наследство. Потрясенный, он повредился в рассудке.

Аналогии с реальными событиями, происходящими в Рос­сии того времени, прозрачны. Это произведение еще раз убе­дительно доказывает, что Грин — не только замечательный ху­дожник, но и мыслитель, обладающий даром исторического предвидения.

Примечательно, что рассказ был написан еще летом 1917 года, предназначался для одного из небольших петроградских журналов. В первые послереволюционные годы А. С. Грин ак­тивно печатается во многих изданиях, присутствует на лите­ратурных вечерах. Среди экспонатов музея есть рисунок из­вестного художника И. И. Бродского, изображающий А. С. Гри­на на одном из таких вечеров. Рисунок относится к 1918 году. Тогда же был сделан еще один портрет, где Грин запечатлен улыбающимся. Это немногие известные нам изображения пи­сателя, выполненные с натуры.

Среди периодических изданий, где печатался в это время Грин, был литературно-художественный журнал «Пламя», который редактировал первый нарком просвещения А. В. Луначарский. Там часто появлялись очерки, рассказы и стихи А. С. Грина. В 1919 году в «Пламени» было опубликовано стихотворение Грина «Движение», которое завершалось следующими строками:

Мечта разыскивает путь,—

Закрыты все пути,

Мечта разыскивает путь,—

Намечены пути,

Мечта разыскивает путь,—

Открыты все пути.^xxxviii

Здесь уже звучит тема «Алых парусов». Трудно сказать, когда зародился у Грина этот вдохновенно-поэтический и в то же время глубоко значимый образ... Может быть, в далекой юности, когда он плыл на шхуне «Святой Николай» в низовьях Днепра и ему пред­стал «мир камышовых островов с лазурно-стального цвета прото­ками, вскоре залившимися алым светом низкого солнца».^xxxix Этот алый ликующий свет восходящего солнца наполнил собою воду, берег, паруса встречных судов и превратил все в праздник.

Может, во время архангельской ссылки, когда увидел Грин маленькие поморские суда под красными парусами.

А может быть, все было именно так, как объясняет сам пи­сатель в черновиках к роману «Бегущая по волнам», датиру­емых 1925 годом: «У меня есть «Алые паруса», повесть о ка­питане и Девочке. Я разузнал, как это происходило, совершенно случайно: я остановился у витрины с игрушками и увидел лодочку с острым парусом из белого шелка. Эта игрушка мне что-то ска­зала, но я не знал, что. Тогда я прикинул, не скажет ли больше парус красного, а лучше того — алого цвета, потому что в алом есть яркое ликование... И вот, развертывая из этого, беря волны и корабль с алыми парусами, я увидел цель его бытия».^xl

Первые наброски будущей повести относятся к 1916 году. Это лишь подступы к теме, блуждания в лабиринте замысла... Затем рукопись «Красных парусов», та самая, что лежала в вещ­мешке Грина, когда он был призван в Красную армию, служил связистом в караульной роте. Писатель не имел возможности работать тогда над повестью, но часто потом вспоминал, что «близость ее чем-то согрела... душу, словно паутинкой неразор­вавшейся связи со светлым миром мечты».^xli

В армии Грин заболел и вскоре вернулся в Петроград. Труд­ное время переживала Россия. Тяготы его в полной мере выпа­ли на долю Грина. Больной, без средств к существованию, без жилья, он находился в совершенно безвыходном положении.

«Из самой глубокой бездны отчаяния, болезни и ожидания смерти, — пишет Н. Н. Грин, — Александр Степанович был возвращен к жизни рукою Горького».^xlii

26 апреля 1920 года из Смольненского лазарета Грин от­правляет Горькому письмо с просьбой о помощи. Копия этого письма находится в экспозиции, а рядом — малоизвестная фо­тография А. М. Горького, относящаяся к 1920-м годам.

Горький принял самоё живое участие в судьбе Грина. Он выхлопотал редкий в те годы академический паек, дал Грину работу, предложил писать роман о Ф. Нансене «Таинственный круг», который сам и редактировал. Рукописные страницы этого неоконченного гриновского романа с правкой А. М. Горького можно видеть в музее.

Поддержка знаменитого русского писателя явилась не толь­ко следствием его большой доброты и человечности. В этом сказалась и его вера в талант Грина, особое признание его ори­гинального дарования. Уже позднее, в 1928 году, в письме к Н. Асееву Горький уверенно утверждал: «Грин — талантлив, очень интересен, жаль, что его так мало ценят».^xliii

Горький очень любил «Алые паруса», особенно финальную сцену, когда за Ассоль приходит алопарусный корабль. Во мно­гом он сам способствовал тому, чтобы это произведение по­явилось.

В мае 1920 года Грин поселился в Доме искусств. Этот литера­турно-художественный центр творческой интеллигенции был орга­низован в 1919 году, по инициативе А. М. Горького, для писателей, поэтов, художников. Здание в Петербурге и поныне сохранилось. Сейчас часть его занимает кинотеатр «Баррикада», а в начале 1920-х годов поселилось дружное писательское братство. Там жили многие из тех, кто впоследствии стали известными писателями: В. Шкловский, М. Шагинян, М. Слонимский, Н. Тихонов... В не­большой угловой комнате жил Александр Грин.

Поэт Всеволод Рождественский, бывший соседом Грина по Дому искусств, вспоминал: «Как сейчас, вижу его невзрачную, узкую и темноватую комнатку с единственным окном во двор. Слева от входа стояла обычная железная кровать... покрытая... сильно изношенной шинелью. У окна ничем не покрытый ку­хонный стол, довольно обшарпанное кресло, у противоположной стены... самодельная «буржуйка» — вот, кажется, и вся обста­новка этой комнаты с голыми, холодными стенами.

Грин жил в полном смысле слова отшельником... и не так уж часто появлялся на общих сборищах. С утра садился он за стол, работал яростно, ожесточенно, а затем вскакивал, нервно ходил по комнате, чтобы согреться... и снова возвращался к рукописи.

Мы часто слышали его шаги за стеной, и по ритму их можно было догадаться, как идет у него дело. Чаще всего ходил он медленно, затрудненно, а порою стремительно и даже весело, но это все же случалось редко. Хождение прерывалось паузами долгого молчания. Грин писал».^xliv

В
А.С.Грин Севастополь. 1923 г
это время работал он над «Алыми парусами». Было труд­но с бумагой, и обитатели Дома искусств время от времени со­вершали «экспедиции» в подвал — в здании до революции нахо­дился частный банк, и сохранилось много конторских книг, кото­рые пригодились теперь для рукописей. В музейной витрине — страницы «Алых парусов», написанные Грином на листах, выр­ванных из бухгалтерской книги. Это варианты первой главы. Вариантов было много. В одном из них действие развивалось в революционном Петрограде. Позднее писатель перенес его в Гринландию.

Грин вынашивал эту повесть пять лет. Вчерне она была за­вершена в 1920 году. Тогда же состоялось чтение глав из этого произведения в Доме искусств, который был не только свое­образным писательским общежитием, но еще и творческим клу­бом. Там устраивались художественные выставки, проводились литературные вечера.

Именно в Доме искусств 8 декабря 1920 года Грин впервые читает «Алые паруса». У повести — сказочная основа. Виктор Шкловский назвал ее «пленительной сказкой русской литера­туры». Но за внешней сказочностью, фееричностью сюжета содержится глубокая правда о возвышающей силе добра.

«Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками». Словами и поступка­ми Грэя писатель вновь напомнил людям об их высоких духов­ных возможностях.

К. Паустовский писал об «Алых парусах»: «Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе «Алые паруса», то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замеча­тельных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству».^xlv

В наши дни повесть приобрела поистине всенародную изве­стность. Выдержав огромное количество изданий на русском языке, переведенная на многие языки народов земли, она про­должает волновать сердца читателей уже нового двадцать пер­вого века. Современные издания повести — это, как правило, прекрасно оформленные книги с интересными иллюстрациями...

И, пожалуй, теперь только в музее можно увидеть эту скром­ную книжечку в мягкой обложке, где под именем автора и заг­лавием поместился маленький рисунок, выполненный художни­ком А. П. Могилевским, — алопарусный корабль среди волн и морской пены.

Это первое издание повести-феерии «Алые паруса». Книга вышла в 1923 году.

В том же году в журнале «Красная нива» был напечатан пер­вый роман Александра Грина — «Блистающий мир».

Как это часто бывало у писателя, его предыдущее произве­дение рождало замысел последующего. Впервые летающий человек — Мас-Туэль — появляется в одном из ва­риантов «Алых парусов». Позднее он будет носить имя Друд и станет глав­ным героем романа «Бли­стающий мир». Друд уме­ет летать. Он летает без всяких приспособлений, свободно парит в воздухе.

В этом образе Грин выразил свое понимание высшего духовного нача­ла в человеке.

Характерно, что ког­да Ю. Олеша при встре­че с Грином, выразил свое восхищение по поводу того, какой замечатель­ный фантастический ро­ман создал Грин, то писа­тель возразил: «Блистаю­щий мир» — это не фантастический роман, а символический, это не человек летает, это парение духа».^xlvi

Получив гонорар за журнальную публикацию «Блистающего мира», Грин решил осуществить давно задуманное путешествие к морю. Весной 1923 года он отправился в Крым. Посетил тогда Ялту, Алупку, Балаклаву, Севастополь.

Эта поездка привела писателя к мысли о переезде в Крым навсегда. Местом жительства он выбрал Феодосию, где побы­вал еще в юности. Небольшой старинный город привлекал писа­теля тишиной, возможностью сосредоточиться в любимом деле, ну и, конечно, морем, к которому Грин издавна стремился.

Не раз замечено, что, попадая в музей, солидные взрослые люди вдруг становятся похожими на детей. Им хочется самим услышать звон рынды, как можно ближе рассмотреть клипер, обязательно дотронуться до ростры бригантины...

«Детское живет в человеке до седых волос», — говорил Грин. Писатель вкладывал в это понятие свое особое значение.

«Детское» по Грину — значит лучшее в человеке: чистота и искренность чувств, свежесть восприятия, вера в необычное и удивительное. Эту «детскость души» возрождают в читателях гриновские книги, этому способ­ствует музей. Среди его комнат-кают наиболее экзотическая и таинственная — «Каюта капи­тана».

Здесь воссоздан уголок капи­танской каюты — словно ожив­шая иллюстрация к роману «Бе­гущая по волнам».

Старинный медный иллюминатор, полка с книгами, барометр, подзорная труба... На столе морские приборы, карта-лоция, над которой чуть покачивается керосиновая лампа... У стола — два кресла, на одном лежит капи­танская фуражка. Создается такое ощущение, что капитан вы­шел и скоро вернется сюда...

Именно в этой комнате была рождена «Бегущая по волнам», произведение, в котором таинственная и влекущая мелодия моря звучит с особенной силой.

Море было рядом. Грин мог теперь встречаться с ним каж­дый день. Писатель поселился в Феодосии.

«В этом поступке Грина,— писал К. Г. Паустовский,— отра­зился верный инстинкт писателя: приморская жизнь была той реальной питательной средой, которая давала ему возможность выдумывать свои рассказы».^xlvii

Идею переезда на юг, в Крым, одобрила жена Грина, которая стремилась создать писателю лучшие условия для работы.

С Ниной Николаевной Мироновой Грин встретился впервые в 1918 году в редакции газеты «Петроградское эхо», где она тогда работала. 8 марта 1921 года Нина Николаевна стала его женой. С тех пор ежегодно в этот день Грин приносил ей стихи, преисполненные любви и благодарности, а однажды написал восторженное письмо: «Ты дала мне столько радости, смеха, нежности и даже поводов иначе относиться к жизни, чем было у меня раньше, что я стою, как в цветах и волнах, а над головой птичья стая... На сердце у меня весело и светло».^xlviii

Грин приехал в Феодосию 10 мая 1924 года вместе с женой и ее матерью Ольгой Алексеевной Мироновой. Поселились в гос­тинице «Астория», расположенной рядом с вокзалом. Спустя две недели они нашли небольшую комнату в доме по Симферополь­скому переулку (ныне пер. Свердлова), где жили до сентября. В сентябре 1924 года сняли квартиру в доме по улице Галерейной, 8 (ныне 10), где прожили, по словам Нины Николаевны, «четыре хороших ласковых года».

Уже первое знакомство с Феодосией по-настоящему обра­довало Грина, заставив воскликнуть: «Молодец, Александр Сте­панович! Вот здесь мы попишем!»

Небольшой приморский город жил своей особенной южной жизнью. Смесь различных наречий, цветистость одежд, живописная пестрота рынка — все это придавало ему совершенно особый праздничный колорит. Покоряла самобытная архитектура старинных зданий, узкие улочки Карантина, развалины генуэзской крепости, море, окружавшее Феодосию почти со всех сторон...

«Здесь, в порту, кипела будничная суета. Огромные иност­ранные пароходы, пришедшие за зерном, стояли на рейде. По жарким улицам, покрытым жидкой тенью пропыленных акаций, проходили шумными группами английские, итальянские, гречес­кие моряки. В кабачках завывали молдаванские скрипки. Рыба­ки сушили на песчаных отмелях свои сети».^xlix

В воспоминаниях В. А. Рождественского, посетившего Фео­досию в конце 1920-х годов, великолепно передана живая обста­новка приморского города, во многом созвучная настроению гри-новских книг.

В «Каюте капитана» представлены виды Феодосии: порт с множеством судов, старые улицы, невысокие дома под чере­пичной крышей...

Но «гриновскую Феодосию» можно увидеть не только на фотографиях. Окраины города, особенно Карантин, до сих пор хранят аромат старины.

Извилистые улочки, сбегающие к морю, площадь Фонтан­ная, которая в радиусе едва ли достигнет двух метров, овраги с перекинутыми через них деревянными мостиками — все это сохранилось и поныне. Здесь можно часто встретить людей с этюдниками, фотоаппаратами, это любимое место кинематографистов.

Грин бывал здесь не раз, когда навещал художника К. Ф. Богаевского или просто бродил по городу, впитывая картины пестрой южной жизни. Его часто видели в порту, где он подолгу сто­ял, наслаждаясь любимой с юности атмосферой кипящего пор­тового дня...

По утрам Грин заходил на причал, где феодосийские маль­чишки удили рыбу. И многие из них, ставшие уже давно совсем взрослыми, помнят этого высокого молчаливого человека в тем­ном костюме, который стоял рядом, наблюдая за рыбной ловлей. Иногда молча брал из рук кого-нибудь удочку, помогая заб­росить ее.

В фондах музея хранится письмо Александра Николаевича Шкарина, одного из тех феодосийских мальчишек: «Я очень рад, что был в это время не серьезным степенным взрослым, а маль­чишкой-сорванцом, иначе мне не открылся бы богатейший ду­ховный мир этого человека.

... Мне повезло. Жили мы рядом на улице Галерейной: я в доме № 4, он — в доме № 8 (сейчас 10).

Вход к нему в квартиру был тогда со двора. Наши семьи дружили. Мы часто виделись с Александром Степановичем. В разговорах, в играх познавал я своим мальчишеским сердцем этого необыкновенного человека, который всегда казался очень молодым, почти ровесником. Выигрывая, он по-детски радовал­ся, хлопал в ладоши, проигрывая, он так же по-детски огорчал­ся. С интересом смотрел, как мы, мальчишки, смолили на бере­гу лодку, помогал нам».^l

Среди экспонатов «Каюты капитана» имеется множе­ство фотографий А. С. Грина, относящихся к феодосийскому периоду его жизни — своеобразная портретная галерея писа­теля. Они дают возможность представить нам облик Грина в наиболее счастливую для него пору жизни.

На одном из снимков Грин запечатлен в капитанской фу­ражке. Фуражка была приобретена «ради забавы, игры». Она соответствовала настроению дома, которое, по определе­нию Нины Николаевны, часто было «хохотливым». Случались дни когда в семье говорили только стихами, причем стихи нуж­но было сочинять немедленно, экспромтом. В фондах музея хранится записка А. С. Грина к Нине Николаевне с обычным содержанием, но необычным адресом отправителя: «Феодосия. Нине Грин. Из Лисса. Срочная».

Уже переехав в Старый Крым, Грин напишет над дверью летней кухоньки, где любили пить чай: «Чайная Дези».

Атмосфера игры, улыбки была обычной в их крымской жиз­ни. А в городе их иногда звали «мрачные Грины». Может быть, из-за внешней сдержанности писателя, которая особенно ощу­щалась при посторонних... Может, из-за строгости, чопорности в одежде...

Н. Н. Грин отмечала: «Александр Степанович не выносил курортной раздетости... Летом всегда ходил в суровом или бе­лом полотняном костюме, или в темно-сером, люстриновом, ко­торый он очень любил. Когда мы ездили в Коктебель (к М. А. Волошину. — Л. В.), Александр Степанович особенно подтяги­вался и меня просил надевать самое строгое платье».^li

С Максимилианом Александровичем Волошиным Грин познакомился еще в Ленинграде. Когда писатель поселился в Феодосии, они стали встречаться. Грин бывал в Коктебеле, а Волошин, приезжая в Феодосию, почти всегда заходил к Грину. В один из таких визитов Волошин предложил Александру Сте­пановичу послушать свои стихи.

«Читал он хорошо, — вспоминала Нина Николаевна, — не ломался, не выкрикивал.

Прочел несколько стихотворений и закончил «Россией». Про­чтя ее до конца, неожиданно взволновался своими же стихами. Мы оба также взволновались... и стал он нам сразу мил, как родной».^lii

Кроме М. А. Волошина, Грин встречался с В. В. Вересае­вым, к которому относился с искренним уважением и любовью. В музее можно видеть книгу « Джесси и Моргиана» с дарствен­ной надписью: «Викентию Викентьевичу Вересаеву — одному из очень немногих настоящих писателей, — от автора. А. С. Грин. 12 февраля 1929 г.».

Нередко писатель бывал и в мастерской художника К. Ф. Богаевского. Они часто беседовали с ним об искусстве, о при­роде творчества. Эти встречи, беседы, прогулки по городу, по­мимо просто человеческих контактов, давали А. С. Грину им­пульсы для создания художественных образов.

Таково свойство гриновской фантазии. Многие реальные со­бытия жизни писателя вобрали в себя его книги. По сути, все они глубоко автобиографичны. Это отмечали современники Гри­на, это подчеркивал сам писатель, сказавший однажды: «Я — это мои книги».^liii

Юный Санди Пруэль из «Золотой цепи» — это тот же Саша Гриневский, книгочей и мечтатель, в свои шестнадцать лет от­вечающий на такие вопросы, которые другим даже не приходят в голову. Он неожиданно оказался вовлечен в цепь удивитель­ных приключений и провел «тридцать шесть часов среди силь­нейших волнений, восхищения, тоски и любви».^liv Рассказ об этих «тридцати шести часах» практически и составляет сюжет кни­ги. Это воспоминания писателя о своей юности, о себе самом, шестнадцатилетнем, и в то же время здесь уже зрелый худож­ник, с мудрой улыбкой взирающий на эти далекие годы.

«Золотая цепь» не только отразила многие факты из био­графии писателя. Она стала отражением бодрого, приподнятого настроения, которое владело им в первые годы жизни в Феодо­сии. Это время, когда книги Грина охотно издавали. Его новые произведения часто появляются в журналах, выходят отдель­ными изданиями. Например, тот же роман «Золотая цепь», за­вершенный в 1925 году, в этом же году был дважды напечатан. Сначала — в журнале «Новый мир», а затем вышел отдельной книгой в харьковском издательстве «Пролетарий».

В 1927 году частное издательство «Мысль» предпринимает попытку издать полное собрание сочинений А. С. Грина в пят­надцати томах. Список произведений составлял писатель сам. В экспозиции музея представлено восемь книг из этого собрания сочинений, которые успели выйти. Вскоре издательство было ликвидировано.

В отзывах на произведения А. С. Грина можно было в эти годы прочесть: «блестящий новеллист», «замечательный рус­ский писатель»...

В это время Грин испытывает необычайный творческий подъем, находится в зените своего мастерства.

Одно только перечисление созданного в феодосийский период жизни писателя говорит о многом: за шесть лет им были напи­саны четыре романа, две повести, около сорока рассказов и но­велл.

Даже для Грина, который был крупнейшим мастером сюжетосложения, это было удивительно. И в то же время такой вы­сочайший взлет гриновской фантазии был закономерен. За мно­гие годы своего писательства он получил, наконец, возможность спокойно и плодотворно работать в окружении любящих людей.

Роман «Золотая цепь» был написан А. С. Грином в течение нескольких месяцев. Потом наступило состояние, которое сам писатель определил как «молчание духа».

И только спустя некоторое время Александр Степанович с таинственным видом сообщил жене: «Все благополучно,— за­велось. И хорошее... Чувствую — как в тумане».^lv

Это зародилась «Бегущая по волнам» — одно из самых глу­боких и поэтических произведений А. С. Грина.

Начало давалось трудно. В экспозиции музея представлены документальные свидетельства огромного, напряженного тру­да писателя над книгой — многочисленные варианты начала будущего произведения.

В одном из них можно прочесть: «Бегущая по волнам»... Я написал это заглавие сорок четыре раза. За каждым тщательно мною выведенным заглавием следовала одна-две-десять стра­ниц, зачеркнутых с бешенством, с ненавистью к своему бес­силию...».^lvi

Но и название «Бегущая по волнам» появилось не сразу. Вна­чале произведение называлось «Ламмерик», затем «Бегущая на восток» и только потом — «Бегущая по волнам».

Грин долго, настойчиво искал верный тон повествования. Для него это было самое важное в творческом процессе — найти верный тон.

Он великолепно воплощен и передан в своеобразном фи­лософском прологе к этому произведению, в строках о Несбыв­шемся, «таинственном и чудном олене вечной охоты»...

«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Не­сбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, от­куда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягост­но спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».^lvii

Грин говорил: «Я писал это начало в самом холодном, рас­суждающем трезво и логично состоянии ума и души... И, только читая, я взволновался, словно нашел те четыре строки стихот­ворения, что ложатся в сердце навсегда. Короли мы, что можем иметь такие минуты!».^lviii

Александр Грин не раз испытал это особое счастье художни­ка! Почти все его произведения, написанные в Феодосии, отме­чены печатью высокого мастерства.

Рассказы «Посидели на берегу», «Возвращение», «Фан­данго»... Они представлены в музейной витрине в журнальных публикациях и рукописях.

«Фанданго» — одно из самых необычных и удивительных гриновских произведений, где фантастические образы причудливо вплетены в четкую конкретность реальных исторических фак­тов.

В счастливую южную жизнь писателя вдруг врываются об­разы-воспоминания из Петрограда 1920-х годов: «Зимой, когда от холода тускнеет лицо и, засунув руки в рукава, дико бегает по комнате человек, взглядывая на холодную печь, — хорошо ду­мать о лете, потому что летом тепло».^lix

Повествование начинается подробным описанием картин петроградского быта, и только по мере нарастания основного мотива произведения — мелодии испанского танца «Фанданго» — в него вступают фантастические образы, несущие в себе ощущение праздника и торжества жизни. Рассказ был впервые напечатан в 1927 году, хотя Грин завершил его еще в 1925-м.

Как и многие другие произведения писателя, «Фанданго» было написано в доме по улице Галерейной. Обстановка квартиры была простой, но удобной, в каждой комнате стояли живые цветы, а зимой — веточки туи. Вся мебель была куплена самим Алек­сандром Степановичем.

«Как-то после очередной поездки в Москву,— вспоминала Нина Николаевна,— Александр Степанович подъехал к нашей квартире на возу, украшенном стареньким буфетом, пузатым гардеробом и другими вещами. Он сиял от удовольствия, рас­сказывая, где, как и за сколько купил каждую вещь, гордясь своим умением и практичностью, требуя и от нас высокой оценки этих своих качеств».^lx

Сначала квартира писателя состояла из кухни и двух комнат (ныне там располагаются экспозиции «Ростральной» и «Каюты капитана»). Спустя несколько месяцев была присоединена еще одна маленькая совершенно изолированная комната с окном на Галерейную улицу. Она стала для Грина рабочим кабинетом. Там были написаны его последние романы: «Джесси и Моргиана», «Дорога никуда», многие рассказы.

Рядом с кабинетом Грина была квартира соседей — супругов Сапожниковых. Воспоминания Елизаветы Лазаревны Сапожниковой, записанные в 1970 году для августовского номера журна­ла «Кругозор»,— еще одно живо и ярко выраженное впечатле­ние от встреч с писателем: «На него посмотреть: ну это обык­новенный идет человек. Весь он такой узенький, длинный... И пальто на нем всегда было темное, темная шляпа, палочка в руках... А глаза, помните, Вий: «Поднимите мне веки, я ничего не вижу»... Они как будто все впитывали. Увидишь — и не забудешь!

Вот я уже старая, мне шестьдесят восемь лет... Когда мне очень грустно или что-то не по себе, мне стоит подумать, что где-то, когда-то существовала Ассоль, меня это успокаивает».

Ассоль, Дези, Режи, Анни — эти поэтические женские обра­зы воплощают в себе гриновский идеал «хорошей девушки».

«Хорошая девушка,— писал Грин,— неизбежно и безусловно добра... Она добра потому, что ее свежесть душевная и большой запас нравственной силы есть дар другим, источаемый бес­прерывно и беспредметно.

...Она может быть красивой и некрасивой, хорошенькой или просто «недурненькой», но... вызвать в человеке только все луч­шее, что у него есть».^lxi

В романе «Джесси и Моргиана» (первоначальное название «Обвеваемый холм»), над которым писатель работал в 1927 году, представлены контрастные женские образы.

Две сестры — прелестная Джесси и уродливая Моргиана — воплощают не просто физические различия. Так же, как их вне­шность, разнится их внутренний мир.

Безобразие Моргианы лишь материализует бушующие в ее душе силы зла, с которыми она не может справиться. Джесси же удивительно хороша собой, «хотя ее тип довольно распространен».^lxii Ее одухотворяет «удовольствие жить», прелестные и тонкие чувства, естественность и искренность поведения.

«Будь доброй, Мори! — говорит Джесси.— Стань выше себя; сделайся мужественной! Тогда изменится твое лицо. Ты будешь ясной, и лицо твое будет ясным... Пусть оно некрасиво, но оно будет милым. Знай, что изменится лицо твое!».^lxiii

Мир Джесси, олицетворяющий в романе силы добра и красо­ты, торжествует!

Но всегда ли у гриновских произведений счастливый конец? Отнюдь. В романтической Гринландии действуют реальные за­коны человеческой жизни, и поэтому там тоже не всегда всё безоблачно. Обречен на смерть лоцман Битт-Бой, умирает в тюрьме Тиррей Давенант, герой последнего гриновского романа «Дорога никуда».

В экспозиции музея помещены начальные страницы этого произведения. Рукопись озаглавлена «На теневой стороне». Это первоначальное название романа. Грин начал писать его в 1927 году, когда работа над «Джесси и Моргианой» уже подходила к концу.

Сначала главным героем книги должен был стать писатель, который идет в литературе своим путем. Потом сюжет вылил­ся в другую форму.

Неожиданно было найдено новое заглавие. Когда в 1928 году, будучи в Москве, А. С. Грин посетил выставку английской гра­вюры, его внимание привлекла работа Джона Гринвуда, изобра­жавшая дорогу, уходящую за холмы. Называлось это произве­дение «Дорога никуда».

Нина Николаевна вспоминала, как Грин сказал ей: «Как хоро­шо названа гравюра... «На теневой стороне» переменю на «До­рогу никуда». Это название отчетливо отвечает сущности сю­жета, темы».^lxiv

Темой романа стала судьба Тиррея Давенанта, человека с возвышенной душой и беззащитным сердцем. Сюжет двигала цепь событий, внешне случайных, но внутренне глубоко связан­ных с характером героя.

«Каждый день полон случайностей. Они не изменяют основ­ного течения нашей жизни, но стоит произойти такой случайнос­ти, которая трогает основное человека — будь то инстинкт или

сознательное начало,— как начинают происходить важные из­менения жизни или остается глубокий след, который непремен­но даст о себе знать впоследствии».^lxv

Во всех поступках Давенант оставался верен себе. Не­ожиданные повороты его жизни ничего не меняли в нем самом.

«Жизнь ловила его с оружием в руках», а он был все так же возвышенно благороден. Его бегство из города после недостой­ного поведения отца, его схватка с Ван-Конетом, когда Даве­нант рыцарски встал на защиту оскорбленной женщины, его ак­тивная поддержка контрабандистов в их сражении с таможен­никами — все это звенья одной цепи, раскрывающие основное в герое — его душевное благородство.

И сама трагедия Давенанта служит делу добра. В борьбе за его спасение (может быть, впервые у Грина) объединяются вместе положительные персонажи романа.

И хотя Давенант умирает, не дождавшись помощи, в дей­ствиях его друзей был высокий смысл, помогающий раскрыть лучшее в них самих.

Как справедливо отмечала Л. Михайлова, «это роман о воз­вышающей силе трагического».^lxvi

При жизни Грина это произведение не встретило у критики ни одного положительного отклика. Автора обвиняли в «ходуль­ности», в «сусальных переживаниях», а один из критиков выра­зился о романе совершенно категорично: «Никудышняя доро­га».

Недоброжелательные оценки романа объяснялись сложной обстановкой, которая сформировалась во второй половине 1920-х годов в литературных кругах.

В это время особое значение приобрела Российская ассо­циация пролетарских писателей (РАПП), которая практически стала во главе литературного процесса. В деятельности этой организации было допущено много ошибок, что впоследствии привело к ее роспуску.

Рапповцы оценивали произведения литературы с вульгарно-социологических позиций. В угоду сиюминутным нуждам от писателей требовали отражения только событий текущей жиз­ни. Реализм признавался единственным допустимым и возмож­ным художественным методом.

Естественно, что в такой ситуации Грину становилось все труднее «протаскивать свои произведения сквозь Дантов ад из­дательств», как выразился он в одном из писем.

Роман «Бегущая по волнам» был напечатан спустя два года после создания. Долго не могла найти пристанища «Джесси и Моргиана». Некоторые из гриновских рассказов, которые теперь входят во все его сборники, признавались слабыми и появились в печати уже после его смерти.

Все письменные обращения А. С. Грина в редакции с просьбой объяснить задержку публикаций его произведений оставались без ответа.

И все-таки самобытное творчество писателя находило сво­их приверженцев и ценителей.

В гриновском фонде РГАЛИ хранится несколько читательских писем, где выражена благодарность и признательность за его книги.

Поддерживали писателя и его товарищи по перу. Когда в 1928 году на одном из «Никитинских субботников» (литературное объединение с правом издания рукописей) А. С. Грин читал от­рывки из романа «Бегущая по волнам», мнение было единодуш­ным: «это настоящее, неподдельное искусство». Восторженную оценку этому роману дал поэт Георгий Шенгели.

П
Нина Грин с ястребом

Я даю ее с осторожностью, чтобы не поте­рять. Но нельзя не дать потому, что эти молодые читатели лю­бят Вас — очень, и эту книжку особенно. С ней спорит только «Бегущая по волнам».^lxvii

Мнение читателей, поддержка товарищей по литературному делу давали А. С. Грину силу оставаться самим собой.

Ему предлагали изменить свой творческий метод, а он, обра­щаясь за поддержкой к А. М. Горькому, говорил о принципиальной невозможности подобной метаморфозы: «Алексей Максимович! Если бы альт мог петь басом, бас — тенором, а дискант — фисту­лой, тогда бы установился желательный ЗИФу ( издательство «Земля и фабрика» — Л. В.) унисон».^lxviii

Его отказывались печатать, обвиняли в отрыве от дейст­вительности, а он отвечал на это рассказом о том, как нужен людям мечтатель-чудак, чье доброе сердце равно болит за тех, кто в опасном плавании, и за тех, кому предстоит испытать го­речь утраты.

Этот рассказ «Комендант порта» был написан в 1929 году, но писатель так и не увидел его напечатанным.

В это же время (1929—1930 гг.) А. С. Грин создает рассказы «Пари», «Бархатная портьера», «Зеленая лампа», повесть для юношества «Ранчо «Каменный столб».

Н
А.С. Грин с ястребом

Я живу, никуда не выходя, и счастьем почитаю иметь изоли­рованную квартиру.

Люблю наступление вечера. Я закрываю наглухо внутренние ставни, не слышу и не вижу улицы.

Мой маленький ручной ястреб — единственное «посторон­нее общество», он сидит у меня или у Нины Николаевны на пле­че, ест из рук и понимает наш образ жизни».^lxix

Квартира, которая упоминается в письме к И. А. Новикову, находилась в доме по улице Верхне-Лазаретной, 7 (ныне улица Куйбышева, 31).

В «Каюте капитана» представлена фотография этого дома, он и поныне сохранился, там сейчас установлена мемориальная доска. Грин поселился в этом доме в апреле 1929 года. Кварти­ра на Верхне-Лазаретной была совершенно изолированная, с отдельным входом, что особенно устраивало писателя, стремив­шегося к уединению.

Это была последняя феодосийская квартира Грина. Он про­жил там до ноября 1930 года, вплоть до своего отъезда в Ста­рый Крым.