IX Русская революция и большевизм

...Интересно все-таки видеть на отдельных примерах, до какой степени новые унитарные государственные образования не в состоянии, исходя из своего целого, достичь действительно жизнеспособной социальной структуры. Чтобы это показать, достаточно лишь указать на отдельные примеры. Вы поймете, что, не будучи швейцарцем, я не стану приводить в качестве напрашивающегося примера Швейцарию. Мне достаточно только упомянуть, что то, что уже в весьма значительной мере наступило в отдельных государственных образованиях Европы, мало-помалу наступит и в других и что поистине большой близорукостью было бы держаться одного и того же: у нас, мол, дела обстоят совсем иначе, и нам нечего хлопотать о чем-то еще.

Я возьму для примера европейский Восток, Россию, но не только потому, что из-за своей нынешней трагической судьбы Россия при наблюдении человечества особенно важна, а потому, что согласно практическим политическим суждениям английских политиков Россия является страной, на примере которой нагляднейшим образом, я бы сказал, как в эксперименте, производимом над жизнью народа, нужно показать, какие потребности и какие неосуществимые вещи действуют в современной народной жизни. Позвольте мне отметить для вас только одно в этой русской жизни.

Нас встречает в ней такое своеобразное, включенное в шестидесятых годах в достаточно известную вам систему русского абсолютизма учреждение, как земство. Местные собрания, где представители местной жизни, люди, находящиеся в кругу хозяйственной жизни или иных областях жизни отдельной местности, встречаются, чтобы наподобие совета или чего-либо в этом роде, например, кантонального совета, обо всем этом совещаться. Россия с шестидесятых годов была полна такими земствами. Они ведут плодотворную работу. Они сотрудничают и с чем-то иным, что существует в России издавна, — с мирской организацией отдельных деревенских общин, организацией своего рода принуждения в хозяйственной жизни деревни. Мы имеем здесь, во-первых, старинные демократические обычаи русской крестьянской организации, а с появлением земства — нечто новое, имеющее вполне демократическую направленность. Но тут обнаруживается нечто в высшей степени примечательное. И оно еще более бросается в глаза, если рассмотреть другое явление, обнаружившееся в России, прежде чем мировая катастрофа не уничтожила или не представила все это в ином свете.

В России вышло так, что люди разных профессий вступали между собой в ассоциации и что ассоциации опять-таки возникали между профессиями, — банковские служащие, банковские курьеры образовывали ассоциации, а эти ассоциации опять-таки соединялись в более широкие ассоциации. Тот, кто попадал в Россию, встречал, собственно, не отдельных людей, а наталкивался на такие ассоциации везде, где у него было какое-либо дело.

Все это встраивалось в государственную систему абсолютистской власти. И вот, изучая эти земства, эти ассоциации, даже мирскую организацию, замечаешь одно. Конечно, эти организации простираются и на остальные области жизни, школьные учреждения и тому подобное, однако здесь они ничего особенного не достигли. Тот, кто погрузится в непредвзятое изучение этих ассоциаций, — ибо в конечном счете земства тоже складывались не в корпорации, а, в сущности, в ассоциации, сельские хозяева объединялись с теми, кто находился на подъеме в своей промышленной деятельности... — хотя все это и приобретало такой характер, что выглядело как общественное учреждение, но в действительности здесь имели дело с ассоциациями, и они все делали что-то хорошее. Однако, то, что они делали, они делали, собственно, только на почве хозяйственной жизни. И мы можем сказать: примечательное в этой России состоит в том, что там возникает основывающаяся на ассоциативном начале органическая система. А далее оказывается, что русское государство неспособно что-либо предпринять с тем, что там возникает. Так что мы можем сказать: благодаря тому, что необходимость раннекапиталистического развития в том виде, как оно выступает в России, приводит к экономическим организациям, последние по внутренней необходимости должны становиться рядом с политическими учреждениями.

И еще кое-что другое и своеобразное выступает в России в XIX веке и в начале ХХ-го. Конечно же, абсолютизм основывает собственные школы; но эти школы не что иное, как, я бы сказал, зеркало потребностей абсолютистской государственной жизни. В России же развивается духовная жизнь, более интенсивная духовная жизнь, нежели предполагают на западе Европы. Но как приходится развиваться этой духовной жизни? В полной оппозиции, даже в революционном мятеже против русской государственной системы. Очевидно: это строго унитарно организованное государство расщепляется на три члена, но, в сущности, оно хочет расщепиться, и — не может. Именно тем, что оно переживает, оно показывает нам, что эти три наиболее преобладающие области человеческой жизни людей невозможно спрессовать посредством единого государства.

Я могу вам это только наметить. Если изучить подробно, каким образом три члена русской государственной жизни затем развиваются во время мировой войны, каким образом из мировой войны сначала развивается призрачное на самом деле господство Милюкова, как затем при Керенском развивается нечто, что можно назвать превращением абсолютизма в демократическую государственную систему, но еще с полной верой во всемогущество унитарного государства, тогда именно на том, обо что после краткого периода правления должен был разбиться Керенский, видно, что это стремящееся стать демократическим русское государство оказалось не в состоянии взяться за важнейшие вопросы, за хозяйственные вопросы, аграрный вопрос, только потому, что в аграрном вопросе ассоциации русской жизни держатся так, что о них разбивается все, что исходя из старого абсолютизма предпринимается в направлении демократии.

Конечно, все это проявляется тоже конкретно, и нельзя все увидеть сразу. Но тот, кто непредвзято следит за этим ростом России, за ее вхождением в немыслимую социал-демократическую структуру, потому что унитарное государство разбивается о невозможность охватить три области жизни, — тот увидит, что как раз этот пример Восточной Европы весьма многозначителен и что дальновидные английские политики, пожалуй, правы, рассматривая Россию как поле, на котором, как в мировом эксперименте, обрисовывается путь развития человечества.
Из лекции 11 сентября 1917 г. в Берлине. GА 176. — О Керенском

...Затем наступила, — таков смысл развития, — эпоха, последовавшая за эпохой Лютера, когда в материалистическом мировоззрении и в жизни людей, — а сильнее всего это происходило в девятнадцатом веке, — несознаваемый жил Ариман, так что люди об этом не знали. И только с Востока снова придет возможность узнать, в какую область вживается человек, переступая черту физического плана. Удивительно видеть, глядя на современный Восток, эти в высшей степени примечательные явления русской жизни, эту русскую мерзость, русское величие, все, что поднимается на Востоке. Многие годы мы описывали то, что подготавливается в русском народе. Удивительно, — глядеть на это и говорить себе: сейчас эти люди еще дети. — Таковы они и есть. А те, кто не дети, — одержимые. Что вы думаете, Керенский одержим, хотя он, понятно, поднялся над таким предрассудком, будто в нем может сидеть нечистая сила! Только нечистая сила на основе смертоносной западной науки научилась воспроизводить мышление, не являющееся восточным мышлением. И дело не только в том, что западное мышление ничего не понимает в русской натуре, но и в том, что и те, кто на самом Востоке с помощью западного мышления хочет судить о русской натуре, ведущие деятели Востока сами не понимают русской натуры! Ибо в ней заложено нечто детское, нечто устремляющееся вперед. А в будущем оно придет к новому видению в духовном мире, придет к новому отношению к этому духовному миру, и это — противоположность великому, подготовившему нашу эпоху Лютеру. Наша эпоха глядит назад, она возвещает о том, что как сила действует в том, что лежит позади.

...Я обращал ваше внимание на то, что происходило, например, на Востоке, в Азии. Когда-то, говорил я, в Азии было так, что человек чувствовал, как загорается его сердце, как проникается теплом его душа, когда он, ведомый мыслью о святом Брахмане, направлял свой взгляд на великий знак, на свастику, на крюковой крест. Тогда загоралось его внутреннее существо. Это внутреннее душевное настроение для него было чем-то особенным. Сегодня, когда восточный человек (der Orientale) получает русскую двухтысячерублевую банкноту, — сегодня она уже не много значит, ибо теперь платят уже не монетами, а тысячерублевыми банкнотами, — когда он получает обыкновенную двухтысячерублевую банкноту, то на этой двухтысячерублевой банкноте он видит прекрасно выполненную свастику, крюковой крест. Само собой разумеется, что тысячелетние чувства, с которыми некогда внутренне взирали на святого Брахмана, приходят в движение, когда взгляд обращается на крюковой крест. Сегодня качественно те же самые чувства обращаются к двухтысячерублевой банкноте.

...Посмотрим на Запад, особенно на англо-американский Запад, ибо остальные большей частью только вторят ему. Что является там установившейся точкой зрения, — ее зачастую называют идеалами, особенно в вильсонианстве, — что является там установившейся точкой зрения? Установившаяся точка зрения состоит в том, что весь мир должен стать таким, какими эти народы были в последние столетия. Эти народы развили идеальные социальные состояния, — им дают разные названия, называют «демократией» и тому подобным, — остальные же народы повинны в том, что таких состояний не создали! Хорошо, если эти состояния примет весь мир. — Таково воззрение англо-американцев: то, что мы развили, то, чем мы стали, есть закон для больших и малых наций. Он поставит их в правильные условия, сделает людей в государственной сфере счастливыми. Так должно быть везде.

Мы слышим эти декламации. Это евангелие Запада. Там вовсе не задумываются над тем, что такие вещи имеют всегда только относительное значение, что они исходят прежде всего из эмоций, а не из, как полагают, чистого разума и чистого рассудка.

Конечно, не следует чересчур придавать значение словам, ибо сегодня это уже ведет ко множеству недоразумений. Можно было бы, например, подумать, будто я хочу задеть американский народ, когда говорю о вильсонианстве или ллойд-джорджизме. Но это вовсе не так. Я говорю о вильсонианстве намеренно, потому что это подразумевает нечто специфическое. Но я далек от того, чтобы иметь в виду что-либо, относительно чего вы без разбору могли бы употреблять понятие американизма...

...Восток, Россия тоже сделали свои выводы — не понятийные, конечно; понятийно эти люди еще не находятся там, где находится их реальность. Они сделали другие выводы. Им не приходило в голову говорить: «То, чему мы предавались веками, теперь должно спасти мир; мы хотим, чтобы все стали такими, какими были мы». — Относительно того, что происходило в России, тоже можно было бы найти великолепные слова, ибо великолепные слова есть про все, великолепные слова можно найти даже тогда, когда действительность совершенно ужасна. Ведь сегодня, если оплачивать в американской валюте, — это ведь всего несколько долларов,- и тут уже можно будет весьма и весьма золотые идеалы великолепно перевести в идеалы этические. Но на Востоке этого не произошло. Там не говорили: мир должен перенять от нас то, что имели мы. — Там на самом деле сделали вывод, — я на него недавно указывал, — вывод, что исходные вещи, должно быть, были не верны, и поэтому там привели в движение нечто такое, что, конечно, еще долго не будет тем, чем оно однажды должно будет стать. Но дело не в этом; я вовсе не хочу высказываться о том или ином, я только хочу указать на великую противоположность. Если вы эту противоположность примете во внимание, вы будете иметь перед собой колоссальный образ действительности, где Запад клянется в верности всему, что касается его прошлого, а Восток порывает со всем, что было его прошлым.

Если вы это примете во внимание, то вы будете не так уж далеки от реальных причин современного мирового конфликта и от того, на что я здесь уже давно обращал внимание: война идет, собственно, между Западом и Востоком, а то, что находится посередине, будет просто растерзано, должно будет, — просто из-за того, что Запад и Восток не находятся в согласии друг с другом, — страдать от разлада между Западом и Востоком.

Но хотят ли сегодня уделять внимание таким колоссальным вещам? Открыл ли март 1917 года людям глаза на великую противоположность между Западом и Востоком? Здесь на доске в прошлом году стояло то, что в области мировоззрения относится к Западу и что к Востоку! Теперь с марта этого года этому учит мировая история. И люди должны учиться, учиться понимать, иначе наступят совсем другие, тяжелые времена.
Из лекции 25 октября 1918 г. в Дорнахе. GA 185. — Революция 1917 г. как проблема идейного вакуума

...Поставим сначала перед душой один существенный факт, сегодня уже выступающий подобно знамению. Можно сказать, что если то, что я теперь имею в виду, — русская революция в ее последней фазе, а именно, с октября 1917 года до так называемых мирных переговоров в Брест-Литовске (это необычайно интересное развитие, еще обозримое, поскольку оно протекает лишь несколько месяцев), — если она делала прежние явления зримыми лишь для более или менее посвященных, то теперь она имеет необычайно большое значение для тех, кто действительно серьезно хочет учиться на исторических симптомах, ибо и это развитие, разумеется, всего лишь исторический симптом. Все, что там происходило, сливалось, в конечном счете, из импульсов, о которых мы говорили как о более глубоких импульсах исторического развития Нового времени. Можно сказать, что как раз в этой революции речь идет о новых идеях. Ибо речь о новых идеях может идти сегодня только там, где говорят о действительном развитии человечества. Все остальное, как мы еще услышим позже, — и на это сегодня уже было указано, — до известной степени подвержено симптомам смерти. Дело в том, чтобы привести в действие новые идеи. Эти новые идеи, — и это вы можете извлечь из многочисленных высказываний, которые я уже десятилетиями делал именно на данную тему, — должны суметь влиться во все обширное крестьянское население Восточной Европы. Правда, здесь имеешь дело с элементом, в душевном отношении существенно пассивным, однако с элементом восприимчивым как раз к самому современному по той простой причине, что, как вы знаете, в этом народном элементе заключен задаток к развитию Самодуха. В то время как остальное население Земли несет в себе, по сути, импульс к развитию души сознательной, широкая масса русского населения, с его несколькими дополнениями, несет в себе задаток к развитию Самодуха в шестом послеатлантическом культурном периоде. Это обуславливает, конечно, совершенно особое положение, хотя по отношению к тому, что мы теперь будем рассматривать, это не более чем знамение.

Не правда ли, идеи, — более или менее правильные, или более или менее неправильные, или совсем неправильные, но идеи, которые, будучи современными идеями, идеями о еще не бывшем должны были вливаться в эту широкую массу населения, — эти идеи могли прийти только от тех, кто в жизни имеет возможность воспринимать идеи, от ведущих классов.

После свержения царизма можно было видеть подъем элемента, существенно связанного с совершенно непродуктивным классом, с крупной буржуазией, — на Западе ее называют капитанами индустрии и тому подобное, — с классом полностью непродуктивным. Разумеется, это могло быть лишь эпизодом. О нем, собственно, нечего говорить, ибо то, что от этого класса исходит, это, конечно же, совсем не идеи, их у него нет, как у класса, разумеется (говоря об этих вещах, я никогда не говорю об отдельных лицах или индивидах).

Так вот, те стоящие слева элементы, которые поднялись из буржуазии, сначала более или менее смешивались с рабочими элементами. Это был ведущий слой населения, так называемые социалисты-революционеры, к которым понемногу примкнули и меньшевики. Это были те люди, которые чисто внешне, численно весьма легко могли играть ведущую роль в дальнейшем развитии русской революции. Вы знаете, что из этого ничего не вышло. К руководству пришли радикальные, находящиеся слева элементы. И когда они пришли к руководству, то социалисты-революционеры, меньшевики и их единомышленники на Западе были, конечно, убеждены, что все это великолепие продлится восемь дней, а затем провалится. Теперь это продолжается дольше, чем восемь дней, и вы можете быть совершенно уверены, мои дорогие друзья, что если некоторые пророки являются плохими пророками, то те люди, которые сегодня прорицают исторические процессы, исходя из старых мировоззрений, это, вне всякого сомнения, худшие из пророков! — Что же, собственно, лежит в основе этих событий?

Выражаясь языком физики, я бы сказал так: проблема русской революции с октября на протяжении последующих месяцев и доныне — это не проблема давления, а, выражаясь языком физики, проблема всасывания. И важно, что это можно действительно вывести из исторических проблем, что речь идет не о проблеме давления, а о проблеме всасывания. Что подразумевается под проблемой всасывания? Вы же знаете [набрасывается рисунок], что если здесь это стеклянный колокол с насосом и если выкачать воздух и создать в колоколе безвоздушное пространство, а затем открыть пробку, то воздух со свистом устремится внутрь. Он устремится не потому, что хочет туда сам по себе, а потому что там создано пустое пространство. В это пустое пространство устремляется воздух. Он со свистом врывается туда, где есть безвоздушное пространство.

Так было и с теми элементами, которые стояли как бы посередине между крестьянством и социалистами-революционерами, меньшевиками и стоящими еще левее радикальными элементами, большевиками*. Что же там, собственно, произошло? Произошло то, что социалисты-революционеры, меньшевики были абсолютно лишены идей. Они были в большинстве, но были абсолютно лишены идей; им совсем нечего было сказать о будущем человечества. У них в голове были, правда, всякие этические и прочие сантименты, но этическими сантиментами, как я уже часто вам излагал, не добудешь настоящих импульсов, которые могут вести человечество дальше. Так возникло безвоздушное, то есть безыдейное пространство, и тогда, само собой разумеется, туда со свистом ворвалось то, что находилось еще левее. Не следует думать, будто этим, самым радикальным в России социалистическим элементам, имеющим мало общего с самой Россией, было по их собственному существу предначертано утвердиться там. Они бы никогда не смогли этого сделать, если бы социалисты-революционеры и те, кто был с ними связан, — существуют ведь самые разные группы, — имели какие-нибудь идеи, чтобы сыграть ведущую роль. Правда, вы можете спросить, что за идеи должны были бы они иметь? — И тут продуктивный ответ может найти сегодня только тот, кто не пуглив и не струсит, когда ему скажут: для этих слоев нет иных продуктивных идей, кроме тех, которые приходят в результате духовной науки. Иной помощи нет.

* Фраза несогласованна в тексте оригинала. — Прим. перев.

Но существенное, в конце концов, состоит в том, что, — хотя люди в той или иной мере радикализованы и станут отрицать, по крайней мере многие из них, что вышли из старой буржуазии, хотя они все-таки таковы, — существенно то, что слой населения, из которого вышли эти люди, устроившие безвоздушное, то есть безыдейное пространство, доныне, в эпоху развития души сознательной, абсолютно ничего не сумел сделать для того, чтобы иметь хоть какие-нибудь идеи. Это имеет место, конечно, не только в России, однако в своей последней, пока что последней фазе эта русская революция может с совершенно особой ясностью показать, но только тому, кто хочет изучать эти вещи: смотрите, как день за днем оттесняются эти люди, устраивающие безвоздушное пространство, и как в него втягивает других, то есть тех, кто садится на их место. — Но это явление распространено сегодня по всему свету. Ибо существенно, что слой населения, который сегодня как бы стоит между правым и левым, уже давно настраивался отрицательно, когда речь заходила о каком-либо стремлении к плодотворному мировоззрению. Плодотворное мировоззрение в нашу эпоху развития души сознательной не может быть иным, как тем, которое импульсирует совместную жизнь людей.
Из лекции 30 апреля 1918 г. в Ульме. GА 182. — Большевистская революция — сочетание величайших противоположностей

...Тот, кто в последнее десятилетие сколько-нибудь направлял взгляд на различные области человеческого развития, мог делать весьма своеобразные наблюдения. Спрашивая себя: каким образом люди стремятся к достижению идеала будущего, к духовному обновлению?

— и добиваясь затем действительного знакомства с этими вещами, он встречал живое духовное стремление, духовное усилие, чувство того, что должно прийти изменение в той области на земле, которую в рабочем мире, в рабочем движении привыкли называть социалистической. Чисто материальные, но верные идеалы будущего, постоянно спрашивающие о том, каким образом должен быть переустроен мир, каким образом придет обновление, — это было одно.

Если спросить о других областях, нежели область социализма, — ведь наше духовное движение — это еще весьма малый круг чудаковатых, как говорят люди, полусумасшедших людей, — если спросить об умных людях, тех, кто так хорошо понимал идеи времени, то в последних десятилетиях всюду встретишь самую невероятную духовную пустоту. Среди церковных теологов возникли самые странные дискуссии о том, жил ли вообще Христос Иисус, или нет, и что уж, во всяком случае, он не мог быть каким-либо внеземным существом; «простой человек из Назарета» — вот чем еще стали заниматься, в конце концов. И что же? Что получили взамен? В эпоху, когда люди «освободились от всякой веры в авторитет», когда люди руководствовались принципом «все испытывайте и лучшее сохраняйте», — они пришли к самой слепой вере в авторитет того, что, как говорят, «требует наука». Слепая вера в авторитет во всех областях! Слепая вера в авторитет от истории до медицины. Ведь никто не находил слишком удобным знать сколько-нибудь много о том, например, от чего зависит здоровье; это предоставляют тем, кто является авторитетом в данной области. Самая ужасная вера в авторитеты! Хватание за обрывки спасенного из прошлого, за то, чего держатся только из удобства. Никакого признака стремления, которое исходило бы из сознания того, что в духовном отношении необходимо обновление человечества.

При этом тому, кто опять-таки мог вести духовнонаучные наблюдения, обнаруживалось, что на востоке Европы, я бы сказал, пламенеющими знамениями в чисто естественных процессах (Naturvorgänge) заявляло о себе нечто от нового духа; что под позорнейшим гнетом, в душах даже безразличных людей, на востоке Европы занималась будущая эпоха. Удивительно, как с IX столетия остальной Европой как бы отодвигалось на Восток то, что должно было пребывать, что не должно было быть разъедено Западом, что затем в течение нескольких веков проявлялось во внешней форме так называемой Российской империи, удивительным образом сберегая старое, а под оболочкой старого подготавливая для более поздней культуры новое! Можно сказать, мистериальные культы еще сохранялись в этом русском народе, с мистериальными представлениями живет этот русский народ, мало смысливший в абстрактных религиозных понятиях Запада, но чувством многое угадывавший, глубоко-глубоко внутренне чувствовавший культовые формы, то, что в образной форме переносит душу человека к Божеству. Человек на Востоке в собственной душе чувствует то, относительно чего западный религиозный владыка носит имя Pontifex, то есть «строитель мостов», строитель мостов, ведущих к духовному. Но на Востоке сохранили от древности столь много, сколько необходимо, чтобы не будучи затронутым новым, новым материалистическим духом, держать по меньшей мере свободными мосты, ведущие к Духу.

А теперь сопоставьте с этим знамения настоящего времени! Можно сказать, что самая горькая ирония над человеческим развитием разлита теперь именно над востоком Европы, самая горькая ирония! Карикатура на всякое возвышенное стремление, выступающая в ленинизме, в троцкизме как конечный вывод из чисто материалистической социалистической идеи, — она, подобно тесному платью, натянута на человека Востока. Еще никогда не сталкивались большие противоположности, чем душа европейского Востока и бесчеловечный троцкизм или ленинизм. Это говорится не из какой-либо симпатии или антипатии. Это говорится из познания, которое должно показать нам то ужасное, что затевается на европейском Востоке из-за соединения величайших противоположностей, какие когда-либо сходились вместе.

...Словно чудесной мудростью, я бы сказал, хранима была русская народная душа от всего того, что ведет в направлении бездны, упадка. Теперь же она будет отравлена ленинизмом и троцкизмом. Она будет инфицирована тем, что, приди оно к власти, изгнало бы дух вообще из всего земного развития. Этого, конечно, не произойдет. Но чтобы этого не произошло, успех, духовный успех будет зависеть от того, что люди решатся смотреть на духовную науку не просто как на абстрактную теорию, не просто как на удобное средство к достижению некоторого внутреннего наслаждения, к появлению некоторых мистических сновидений в душе; не просто как на что-то, в чем чувствуют себя хорошо, посредством чего изображают, будто не имеют ничего общего с миром, пренебрегают этим низменным миром, чувствуют себя духовно по другую сторону от него, — все это эгоизм, более высокий, но все-таки лишь эгоизм. С такой мистикой, с такой теософией не следовало бы иметь дело: дело надо иметь только с тем духовным постижением бытия, которое действительно постигает дух, переживает дух и хочет постигать действительность духом.
Из лекции 22 октября 1920 г. в Дорнахе. GA 200. — Большевистская революция как религиозное движение

...Хотя Карл Маркс и родился в Средней Европе и вышел из средне-европейского потока мыслительной жизни, он отправился в Англию, чтобы воспринять развивавшиеся там жизненные импульсы. Но он превратил их в мировоззрение. Правда, в самих западных областях марксизм как воззрение на жизнь проявил себя внешне в меньшей мере; как мировоззрение он внешне выявился в Средней Европе. Он принял здесь мировоззренческий характер в целях, которые преследовала социал-демократия. То, что на Западе действует как экономические импульсы, ведущие к экономической борьбе, в Средней Европе было заключено в юридически-правовые представления, жило там в качестве марксистского мировоззрения во второй половине XIX и в XX столетии и охватило широкие слои населения. Но оно перекинулось и на Восток, туда, где Европа начинает приобретать уже восточный характер, и там оно изживалось опять-таки в иной форме. Будучи экономическим на Западе, государственно-политическим в Середине, на Востоке оно приобретает отчетливо религиозный характер. Если бы не та подделка под Запад, которая возникала как при наводнении Востока Западом при Петре Великом, так и теперь при Ленине и Троцком, если бы не эта подделка, появляющаяся теперь благодаря тому, что именно то, что заявляет о себе в качестве большевизма, является инородным импортом, то было бы гораздо яснее видно, что в этом большевизме уже сегодня кроется сильный религиозный элемент, который религиозен, правда, вполне материалистически, но который действует вместе с прежними религиозными импульсами и будет действовать вместе с прежними религиозными импульсами далее и обнаружит свое страшное содержание во всей Азии как раз в том, что он действует с яростью религиозного импульса. Социальный импульс на Западе имеет экономический характер, в Средней Европе — государственно-политический характер, а начиная уже с России и далее на восток, в Азии он действует с религиозным пылом.

...На Востоке даже самые светские стремления, стремления социальной жизни принимают столь духовный характер, что выглядят наподобие религиозных движений. Например, несущую силу большевизма на Востоке можно свести к тому, что людьми на Востоке, начиная уже с русского народа, он воспринимается, в сущности, как религиозное движение. Несущая сила этого социального движения на Востоке держится не столько на абстрактных представлениях марксизма, сколько, по существу, на том, что носители его считаются новыми мессиями, как бы продолжателями прежних религиознодуховных стремлений и жизни.

...На Западе мы видим, как государственный элемент поглощается экономикой, а духовный, если отвлечься от лицемерного пуританства, существует лишь в форме естествознания. В Середине мы имеем уже стареющее государство, которое хотело поглотить экономику и духовную жизнь и от этого стало нежизнеспособным. А на Востоке мы имеем не что иное, как умирающий дух прошлого, который гальванизируют всевозможными мероприятиями западного толка, — безразлично, делает ли это Петр Великий, или Ленин,

— то, что хочет прийти с Запада, гальванизирует труп восточного духа. Спасение состоит в том, чтобы ясно понять: людей должен пронизать новый дух.

Этот новый дух, который может быть найден теперь не на Востоке, а на самом Западе, этот новый дух должен тщательно установить друг подле друга хозяйственную жизнь, государственно-политическую жизнь, духовную жизнь.
Из лекции 9 июля 1918 г. в Берлине. GA 181. —

Ленин и Троцкий

...Смотреть на Восток современным людям в Средней Европе очень полезно; ибо то, что будет развиваться на востоке Европы, сегодня, собственно, полностью скрыто под маской, полностью подавлено. То, что в настоящий момент установилось на востоке Европы, это, конечно, противоположность тому, что должно развиться из Востока Европы. Ибо то, что установилось, например, в так называемой Великороссии, есть борьба против любой духовной жизни, борьба против всех духовных основ существования человечества, в то время как именно на Востоке должны развиться известные духовные основы существования человечества. И ведь наше время имеет мало склонности с открытыми глазами и здравым рассудком идти навстречу происходящему. Люди, как во сне, позволяют всему происходящему проходить мимо себя, хотя именно в наше время совершенно необходимо было бы развить в себе способность судить обо всем, что происходит в современности. Наши современники уже должны были бы уметь судить о таких людях, как Ленин и Троцкий, они должны были бы уметь судить, видя в них величайших, ожесточеннейших врагов истинного духовного развития человечества, каких не бывало даже во времена всегда так отталкивающе описываемых римских цезарей, а также во времена пользующихся дурной славой героев Ренессанса. Борджиа, например, перед лицом исторического процесса борьбы с духом — сущие дети по сравнению с тем, что живет в таких людях, как Ленин и Троцкий.

...В древние времена вождь, которого видели воочию, хоть и пользовался признанием человеческих групп, однако у гораздо большей части тех, кто следовал за таким внешне видимым вождем, было ясное сознание того, что в этом видимом вожде инкарнирован, воплощен Дух народа. Так что такие человеческие группы чувствовали, что то, что они видят, есть только по внешности человеческий облик, а внутренне он одержим сверхчувственным водителем... Но какая разница между тем, в каком отношении к своим вождям находятся такие группы людей, и тем положением, которое сегодня занимают по отношению к своим духовным водителям партийные мнения? Партийных программ, которые строят на абстрактных идеях, у тех древних людей не было. Хану Тимуру, или Чингис-хану или им подобному пришлось бы плохо, если бы они выдвигали перед своими людьми партийную программу, как, например, современный Чингис-хан, которого сегодня зовут Лениным, поставивший между собой и своими людьми партийную программу. Это большая разница! Великие ханы монголов былых времен обходились без программ, но те, кто что-то понимал, видели в них живое воплощение сверхчувственных существ. Современные великие ханы, Ленин и Троцкий, несут в своей душе и распространяют вокруг себя партийную программу вместо сознания того, что являются посланцами более высокого существа. Это большая разница, ибо это ведь значит, что у тех, кто слоняется в партийной массе внизу, в сознании одни только абстрактные идеи, и они отвергают мысль о том, что состоят в свите каких-либо сверхчувственных существ.

...Человек, конечно же, должен искать путь не только в сверхчувственный мир и в природу, он должен искать путь из мира своих мыслей в социальную жизнь. Но так как социальная жизнь может быть развиваема не в одиночестве, а лишь в действительном сопереживании других людей, то одинокий человек Нового времени не был пригоден к развитию социального мышления. Именно тогда, когда он стал придавать значение только своему внутреннему содержанию, стало антисоциальным то, что он извлекал из своего внутреннего, оно перестало быть социальным мышлением. Так живем мы среди самых противоречивых явлений. Новые склонности и стремления людей есть развертывание духовных сил, основанных на одиночестве и направляемых на ложные пути наводняющим мир ариманическим материализмом.

Значение этого факта становится тем заметнее, если спросить себя о том, что сегодня так страшит многих людей. Можно спросить людей: что вы называете большевизмом? — Ленина, Троцкого, — скажут люди. Но я знаю третьего большевика, который, правда, в наши дни непосредственно не живет, и это не кто иной, как немецкий философ Иоганн Готлиб Фихте. Вы уже много слышали, много узнали об образцовом спиритуальном мышлении Иоганна Готлиба Фихте. При этом вы меньше задумывались над тем, что за человек высказывается в Фихте, и меньше знаете воззрения, излагаемые им в его «Замкнутом торговом государстве», которое каждый может приобрести в дешевом издании Библиотеки Реклама. Почитайте-ка, как Фихте представляет себе распределение благ между людьми, их общественный строй, и сравните то, что выдвигает Фихте, с тем, что пишет Троцкий или Ленин, — вы обнаружите странное совпадение. Вы станете тогда осторожнее с чисто внешними описаниями и поспешными суждениями и попытаетесь спросить: что за этим стоит? — Если же вы затем подойдете к этим вещам поближе, если вы попытаетесь выяснить, что лежит в их основе, то вы придете к следующему. Вы исследуете особое духовное направление, которое сегодня встречается у самых крайних, радикально настроенных людей, вы попытаетесь, может быть, исследовать, душу Троцкого и Ленина, особый склад их мышления, их мыслительные формы и спросите: как стало возможно появление таких людей? — Вы получите ответ: они мыслимы при ином социальном слое, с одной стороны, и, с другой, мыслимы при нашем социальном строе, который столетиями развивался при свете или, скорее, во мраке, во тьме материализма. — Представьте себе развитие Ленина и Троцкого при ином социальном строе. Чем может быть сделались бы они, если бы развивали свои духовные силы совершенно иначе? — Глубокими мистиками. Ибо то, что живет в таких душах, могло бы в религиозной атмосфере стать глубочайшей мистикой. В материалистической атмосфере Нового времени оно становится тем, чем стало.

Если взять «Замкнутое торговое государство» Иоганна Готлиба Фихте, то в нем дан социальный идеал человека, который пытался поистине интенсивным способом описывать высочайшие пути познания, который развивал мышление, постоянно склонявшееся к сверхчувственному миру. Но когда он захотел из самого себя вывести социальный идеал, то хоть это и было чистым произведением человеческого сердца, но как раз то, что делает нас способными на внутреннем пути завоевывать наивысшие познавательные идеалы, как раз оно делает нас, когда мы хотим применить его к социальной жизни, неспособными к развитию социального мышления. В таком духовном бытии, какое развил Фихте, человек может идти своими путями лишь в одиночку. Социальное мышление подлежит развитию в общении с людьми. И при этом мыслитель имеет задачу главным образом указывать на то, как следует устраивать социальный организм, чтобы люди взаимодействовали правильным образом для того, чтобы закладывать социальное в самой социальной жизни. Поэтому я и не указываю вам или не указываю современным людям, что, мол, надо так-то и так-то поступить с частной собственностью на средства производства, но должен сказать: постарайтесь устроить так, чтобы социальный организм был разделен на три своих члена, тогда и то, что находится в области действия капитала, будет управляться из духовной сферы, а правовая жизнь будет вливаться в него со стороны политического государства. Тогда правовая жизнь и духовная жизнь будут надлежащим образом сливаться с хозяйственной жизнью. И тогда наступит та социализация, которая, исходя из определенных правовых понятий, будет переводить в духовную организацию то, что люди приобрели сверх своего собственного потребления. Тогда это снова вернется в духовную организацию.

Сегодня такое учреждение существует только в области духовной собственности, где это никому не бросается в глаза. Свою духовную собственность нельзя сохранять для своих потомков дольше определенного срока, дольше тридцати лет после смерти, после этого она становится общественной собственностью. Следовало бы лишь подумать о том, что это может послужить образцом для возвращения в социальный организм снова того, что вырабатывается человечески-индивидуальными силами. Вопрос только, в какую часть? В ту часть, которая может правильным образом управлять индивидуальными духовными, а также иными индивидуальными силами человека, — в духовный организм. Так будут поступать люди, если будут правильно находиться в социальном организме. Вот что предполагает этот способ мышления.

Я мог бы представить себе, что эти вещи будут устраиваться в каждом столетии иначе, — абсолютных установлений на этот счет не существует. Но наше время приучено судить обо всем с материалистической точки зрения и потому совсем уже ничего не видит в верном свете. Я часто излагал, каким образом рабочая сила стала товаром в Новое время. Против этого обычное трудовое соглашение не поможет, ибо оно исходит из того, что рабочая сила является товаром и что оно заключается относительно работы, которую рабочий должен исполнить для предпринимателя. Здоровое отношение может возникнуть только благодаря тому, что соглашение будет заключаться совсем не о работе, что труд как правовое отношение будет регулироваться политическим государством и что соглашение будет заключаться относительно распределения произведенной продукции между работающими физически и работающими умственно. Соглашение можно заключать только насчет произведенных товаров, а не насчет отношения рабочей силы к предпринимателю. Только таким путем это дело может быть поставлено на здоровую основу.

Но теперь люди спросят: откуда происходят присущие капитализму нарушения в социальной жизни? — Говорят, что они проистекают от капиталистического экономического строя. — Но нарушения не могут происходить от этого экономического строя, они проистекают из того, что во-первых, мы не имеем настоящего трудового права, которое надлежащим образом защищало бы труд, и во-вторых, мы не замечаем, что живем среди лжи о том, что у рабочего отнимается его доля. Но на чем основывается это отнятие? Совсем не на экономическом строе, а на том, что, собственно, сам общественный строй предоставляет возможность того, чтобы индивидуальные способности предпринимателя не делились правильным образом с рабочим. Товары нужно делить, ибо они производятся совместно работниками духовного и физического труда. Но что значит — отнимать своими индивидуальными способностями у кого-либо нечто, что у него не должно быть отнято? Это значит обманывать, обсчитывать его! Надо только здраво и непредвзято взглянуть на эти отношения, и тогда станет ясно, что дело не в капитализме, а в злоупотреблении духовными способностями. Здесь вы имеете связь с духовным миром. Если вы оздоровите духовную организацию, то и духовные способности уже не будут развиваться в направлении обмана того, кто должен трудиться, тогда вы оздоровите и социальный организм. Все дело в том, чтобы всюду смотреть на реальные вещи.
Из лекции 7 августа 1920 г. в Дорнахе. GA 199 — Большевизм как реакция прошлого на ростки будущего.

...Если сегодня мы посмотрим на европейский Восток, мы увидим, как над всей русской жизнью, о которой человек Запада ныне едва ли имеет надлежащее понятие, простирается нечто, что может быть хорошо понятно как раз западно- и среднеевропейцу, хоть к нему он и испытывает отвращение, — ленинизм, троцкизм. Есть много людей, которые думают, будто ленинизм и троцкизм имеют что-то общее с тем, что некогда должно будет возникнуть на Востоке. Они ничего общего не имеют с тем, что должно будет возникнуть на Востоке, они имеют общее только с тем, что гибнет и что ленинизм и троцкизм еще больше подталкивают к его гибели. Это просто-напросто разрушительные силы, а то, что должно возникнуть на Востоке, должно будет развиться вопреки им. Можно сказать, что на Востоке имеется некоторая основа [на рисунке, сделанном по ходу лекции, показана зеленым цветом], которую сегодня мало замечают. В последние годы над нею простерлись разрушительные силы этого большевизма, ленинизма, троцкизма [на рисунке показаны белым цветом]. Но то, что я обозначил здесь зеленым, стремится выйти на поверхность. Ленинизм и троцкизм только продолжение старого царизма, а Ленин, — что я уже как-то здесь подчеркивал, — царь, только в ином обличии, а по существу то же самое. Царизм умирает в ленинизме, но умирает в ленинизме как царизм. Однако на Востоке и против царизма уже несколько столетий вырабатывается нечто, что теперь лишь превратно понимает свою собственную природу, идя сколько-нибудь навстречу ленинизму и троцкизму. И все это идет до самой Азии.

Люди увидят, какие перевороты им еще предстоит пережить. Ведь сейчас это только передышка между последней катастрофой и следующей. Спящие души будут однажды резко пробуждены от их сна во время передышки, протрут глаза и сдернут с головы ночной колпак, когда придет продолжение катастрофы. Но то, что там вырабатывается несмотря ни на что, - это сельская община. И лишь тот, кто понимает суть отдельных сельских общин, поймет, что за социальная конституция вырабатывается на Востоке. Сельская община единственная реальность на Востоке. Все остальное — гибнущий институт.

На Западе должны будут понять, чем может быть сорганизовано это скопление сельских общин. А то, чем может быть тоже сорганизована распадающаяся в отдельных индивидуальностях паутина западных воззрений, — это исключительно трехчленность социального организма. Трехчленность социального организма должна принять в себя отдельные члены восточных сельских общин и предохранить от гибели распадающиеся старые организмы Запада, которые индивидуализируются и распадаются на отдельные части.

В ближайшем будущем так называемый цивилизованный мир ждет лишь одна альтернатива: с одной стороны, — большевизм, с другой — трехчленность [социального организма]. И тот, кто не видит, что для ближайшего времени существуют только эти две вещи, ровно ничего сегодня не понимает в ходе событий в широком плане. Действительное же понимание этих вещей можно приобрести, только пытаясь применить к наблюдению и практическому овладению публичными социальными отношениями то внутреннее воспитание, которое получаешь благодаря духовной науке.

Сегодня ужасно бывает видеть, как люди растрачивают силы на всевозможные старые программы и как мало они хотят понять, что необходимо действительно новое, чтобы преодолеть последний остаток старого, крайнюю реакцию, самый крайний консерватизм, каким является большевизм. Большевизм отнюдь не будет преодолен теми программами, какие сегодня создают государственные мужи Западной и Средней Европы, ибо в них не живет ничего из того, что должно жить во всяком импульсе будущего, в них нет нового духа. А новый дух необходим. И если в больших культурно-политических предприятиях не будет этого нового духа, то эти культурно-политические предприятия будут заставлять человечество лишь скользить к следующим катастрофам.
Из лекции 5 октября 1917 г. в Дорнахе. СА 292 — Общая характеристика XX столетия в кармическом аспекте.

...Будем отдавать себе отчет в том, что настоящее можно понять, только все настойчивее бросая в прошлое такой взгляд, какой можно бросить, воспринимая такие художественные образы*. Наше время, — это время, когда многое возвращается. В наше время в Европе, в Средней Европе, особенно в Северной Европе, в Западной Европе вообще, возвращаются определенные настроения, кармически связанные с IX столетием европейской истории. Сегодня люди точно этого еще не видят, да и не только точно, — не видят вообще. Во многом то, что сегодня происходит, возникает из необходимости принятия спиритуальных мер, обратных тем, которые ради будущего Европы должны были быть приняты в IX столетии. Как тогда спиритуальный мир был отброшен на Восток, так теперь он должен быть заново соединен с физическим планом. Настроения IX столетия возвращаются в настоящее время на европейский Запад, в европейскую Середину, на европейский Север. На европейском Востоке из хаоса, из ужасного хаоса и мешанины разовьется что-то наподобие настроений, которые будут таинственно отзываться XVI веком. И только из этого созвучия настроений IX и XVI веков возникнет мистерия, которая в некоторой степени сможет светить туда, куда современное человечество должно направлять свет, если хочет возвыситься до некоторого понимания развития.

* Сказано в контексте обзора художественного творчества Рафаэля. — Прим. перев.

Весьма удивительно видеть, как в XVI веке все, что было таинственного, сокровенного в природе, человеке и Боге, получает благодаря искусству свое внешнее зримое изображение. Святая тайна Троицы, — мы видели ее стоящей перед нашей душой в одном из величайших мировых творений*. И тотчас же поднимается антипод, — протестантски-евангелическое настроение, которое не хочет ничего знать о том, что эти святые тайны должны быть каким-либо образом перенесены в пространство...

* Имеется в виду изображение Троицы на фреске Рафаэля «Диспута». — Прим. перев.