Руководство для начинающих Эту книгу я посвящаю моей маме, вместе с которой все и всегда в моей жизни
жүктеу/скачать 2.34 Mb.
|
| Гипертрофия Атрофия
родственных родственных отношений отношений Отрицание Утверждение автохтонности автохтонности Бинарные оппозиции выстраиваются по формальному признаку и есть то же, что соссюровские «концепции», которые «определены не позитивно в терминах их содержания, но негативно по контрасту с другими единицами в той же самой системе. Каждую из них характеризует то, чем не являются другая»260. Таким образом, мы получим четыре колонки: 1. «гипертрофия родственных отношений», 2.«атрофия родственных отношений; 3. «отрицание автохтонности человека», 4. «утверждение автохтонности человека». Теперь нам следует разнести по каждой из этих колонок события самого повествования. Так, братская любовь Кадма к сестре Европе; кровосмесительство Эдипа с матерью; преданность Антигоны и Иокасты отцу Эдипу; и преданность Антигоны брату Полинику; – будучи событиями поверхностного уровня, попадут в первую колонку, обозначенную Леви-Строссом на глубинном уровне как «гипертрофия родственных отношений». Соответственно, смыслом этих событий будет именно «гипертрофия родственных отношений». Во вторую колонку мы отнесем такие события как: междоусобная вражда истребляющих друг друга воинов, проросших из зубов Змея; убийство Эдипом своего отца Лая; отчужденное отношение Этеокла и Полиника к отцу Эдипу; проклятие Эдипом своих сыновей; братоубийственная война между Полиником и Этеоклом. На глубинном уровне этим событиям соответствует «атрофия родственных отношений». В третьей колонке окажутся события, объединенные мотивом уничтожения сверхъестественных обитателей земли – чудовищ. Сюда попадут: Кадм, убивающий дракона; и Эдип, убивающий сфинкса. На глубинном уровне этой колонке соответствует принцип «отрицания автохтонности человека» (поскольку речь идет о победе над хтоническими чудовищами, мешающими людям рождаться из земли). Наконец, четвертая колонка дает нам объяснение неслучайности имен ключевых героев мифа: Лабдак – «хромой»; Эдип – «колченогий» (анатомический дефект, вследствие прокалывания стоп) указывающие на трудности отрыва человека от Земли – прямохождения. На глубинном уровне этому соответствует «утверждение автохтонности человека» (затрудненное пользование конечностями – свидетельство автохтонности человека, поскольку люди, родившиеся из земли, не умели ходить или ходили неуклюже). Получаем, таким образом, довольно элегантное структурное объяснение мифа об Эдипе. В чем тогда его главный смысл? Леви-Стросс полагает, что, соединив эти четыре уровня объяснения, мы выйдем на объединяющий их смысл - «Получив, таким образом, четырехчленную схему, Леви-Стросс видит в ней характерную для мифологического мышления фиксацию неразрешимого противоречия (для общества, верящего в автохтонное происхождение человека, трудно совместить это представление с тем очевидным фактом, что все мы рождаемся от союза мужчины и женщины), а в самом мифе – логический инструмент преодоления этого противоречия путем медиации. Механизм медиации в мифе заключается в том, что одна из первоначальных противоположностей (например, жизнь/смерть) заменяется противоположностью менее резкой, смягчающей, либо ”перебрасывает мост” между изначальной проблемой и проблемой производной, так что в результате происходит ослабление фундаментального противоречия. Смысл (выд. нами) мифа об Эдипе, таким образом, может быть следующим: переоценка кровного родства есть по отношению к недооценке его то же самое, что и стремление отрицать автохтонность по отношению к усилию ее утвердить. При этом саму логику операций, устанавливающих взаимосвязи между мифемами, как раз и можно назвать “структурным законом построения мифа”, а описание этого закона – структурным объяснением мифа»261. Не будем вдаваться в дискуссии на предмет удовлетворительности этого объяснения (тем более, что нам еще предстоит это сделать в следующей главе). Притом, что нас может здесь многое не устраивать, общий принцип структурного анализа смысла, как кажется ясен. Кроме того, не будем забывать, что на наши возможные неудовольствия структурализм всегда готов ответить в совершенно научной манере: если нас не устраивает такая схема обнаружения смысла, мы вправе предложить свою, и если она окажется лучше (объяснит большее число фактов-событий повествования с помощью еще более лаконичной структуры), мы с удовольствием отдадим пальму первенства ей. Главный же вывод, который нас больше других интересует в этой связи, будет следующим – ставя вопрос о смысле, структурализм предлагает нам отождествить структуру со смыслом. Именно это мы видели в приведенном выше анализе мифа об Эдипе – выстроив четырехчленную структуру мифа, Леви-Стросс фактически объявил ее смыслом этого мифа. Таким образом, каждый раз, когда структуралистский анализ поднимает вопрос о смысле того или иного явления культуры, он фактически нацелен на обнаружение глубинного уровня, т.е. структуры. Найденное и будет опознано как смысл. Для философии это главное открытие структурализма будет иметь первостепенное значение. Структурализм предложит свою версию ответа на одну из центральных проблем философии «что такое смысл?». Поиск структур, выполняющие в прикладных дисциплинах, таких как литературоведение, культорология или социология свои конкретные задачи, станет для неклассической философии неким методологическим маяком, на который она, возможно и не буквально, но имплицитно будет ориентироваться. В заключение еще раз обратимся к ключевым намерениям структурализма – дать гуманитарным наукам шанс утвердить свою научность. Какие последствия для философии мы можем обнаружить здесь? В первую очередь, надо сказать, что на пути реализации своей программы, у структурализма обнаружились серьезные противники, представляющие ключевые разделы философии 20-го века. Во-первых, структурализм явственным образом оппонировал феноменологии. Если феноменологический метод практиковал чистое описание как способ обнаружения смысла, то структуралистский подход объявляет всякое «описание» работой с поверхностным уровнем, в то время как смыслы имеют обыкновение залегать на глубине. Таким образом, в поисках смысла следует отказаться от чистой описательности в пользу анализа структуры – демонстрации того, «как сделано» то или иное явление. Феноменология, отметим, явилась самым серьезным конкурентом структурализма, ибо также претендовала на роль универсального метода гуманитарных наук. Как видим на этом пути, ей пришлось столкнуться с мощным соперником – если феноменология только обещала распространить выработанную ею методологию на частные гуманитарные дисциплины, то структурализм вначале состоялся как метод, реально работающий в лингвистике, литературоведении, этнографии и пр. Феноменология шла, таким образом, из философии к наукам, а структурализм пришел в философию из наук. Во-вторых, структурализм очевидным образом оппонировал экзистенциализму – от свободы индивида, воспетой Сартром, в структурализме практически ничего не осталось. Если субъект обусловлен структурой и ограничен властью кодов и означающих, вряд ли он сможет по-настоящему реализовать свою свободу, на которую по Сартру, он был «обречен». Философы любят говорить, что структурализм явился своего рода отрезвляющей реакцией на волюнтаристский оптимизм экзистенциалистов. По крайней мере, трудно не согласиться с тем, что субъект в структурализме был подвергнут самой основательной критике во всей истории философии. Если классическая философия даже в самых критических своих разделах никогда не посягала на целостность субъекта, то в структурализме субъект распадется на бессубъектные структуры. Отныне о его «субъектности» также бессмысленно говорить, как о «субъектности» молекулы воды – все, чем она является, она обязана внешним ей физическим законам. Также и субъект – всем, чем он может являться – говорящим, социальным, культурным и мыслящим (с помощью языка) существом, он обязан внешним ему структурам. Здесь скрывается очевидный выпад против воспетого экзистенциалистами гуманизма («экзистенциализм это гуманизм» Сартра) в пользу «смерти субъекта» (Фуко) или его «ликвидации» (Леви-Стросс). И, наконец, в-третьих, структурализм выступал против герменевтики, выросшей из дильтеевской философии истории. Мы помним, что, изучая единичные события, Дильтей предписывал нам осуществлять процедуру вживания в свой предмет, будь-то историческое событие или культурное явление. Очевидный психологизм, который в этом методе вживания просматривался, ни в коей мере не мог заслужить серьезного к себе отношения в среде структуралистов. Формула «понимать, значит переживать» казалась структурализму верхом паранаучных мистификаций. Этой формуле структуралисты противопоставляли свою – «понимать, значить уметь предъявить структуру». Смысл принципиально объективен, и именно поэтому он есть то же, что структура, а не то же, что «субъективное переживание чего-то в качестве смысла». Таким образом, структурализм попытался стать первой в истории человеческой мысли научной программой антропологических исследований. Для обоснования этой программы структурализму требовалось доказать истинность двух опорных положений – 1. субъект есть способ репрезентации структур и 2. смысл тождественен структуре. В каком-то плане ему это удалось, но, как кажется, ценой утраты субъекта и, как покажет потом постструктурализм, еще и смысла. жүктеу/скачать 2.34 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|