Сборник материалов Санкт-Петербург

Но тут наступила перестройка, по крайней мере, гласность. Профорг нашего Института аналитического приборостроения Заира Васильевна знала о моих. Она сказала: давайте мы вас выдвинем в депутаты. [...]

До этого у меня такой мысли не было. И я пошел. Помню, что истратил полдоллара на свою кампанию, потому что мы листовки распечатали и расклеили в парке Лесотехнической академии. [...] В это же время я присоединился к отделению «За Народный фронт», привел меня туда Борис Иванович Иванов, известный самиздатский издатель журналов «Часы», «37», «Красный щедринец». Там у меня были публикации, так что я в Народный фронт пришел в основном через публицистику.

В результате выборной кампании я попал в Ленсовет...

Записала Т.Ю.Шманкевич

Из воспоминаний:
Главных впечатлений от начального этапа <работы Ленсовета XXI созыва. – Ред.> – два. После однообразных туповатых физиономий и стандартной униформы партноменклатуры поразило количество интеллигентных лиц и разнообразие одежд. Очки, бороды и свитер – у каждого третьего. Костюмов с галстуками почти не видно. И безумная жажда подойти к микрофону и выговориться! Очереди у каждого микрофона по 10–15 человек. Чувствовалось, что вынужденное многолетнее молчание довело людей почти до безумия.

Выделялись яркие ораторы: радикальный Сергей Нестерович Егоров, спокойный и убедительный Андрей Болтянский, страстные Петр Сергеевич Филиппов, Марина Евгеньевна Салье, Юрий Иннокентьевич Вдовин, язвительный Михаил Иванович Пирогов, взвешенный и сдержанный Юрий Михайлович Нестеров, бунтующий Виталий Валериевич Скойбеда, убедительно аргументирующий свои выступления Алексей Алексеевич Ливеровский, интеллигентнейший Георгий Сергеевич Васюточкин... Многие обладали научными познаниями в математике, технике, компьютерах, и системное мышление помогало им решать, казалось бы, далекие от профессии проблемы.

На фоне бушующей у микрофонов толпы постепенно формировалось здоровое ядро талантливых политиков и организаторов. Александр Николаевич Беляев, Юрий Анатольевич Кравцов, Александр Александрович Белкин, Петр Михайлович Лансков, Александр Владимирович Шишлов, Игорь Юрьевич Артемьев, Михаил Иванович Амосов, Сергей Николаевич Удалов, Михаил Вениаминович Горный, Александр Юрьевич Сунгуров, Сергей Александрович Басов и ряд других, кто в дальнейшем сменил свою доперестроечную специальность на политику, бизнес или государственное управление.

Однако представление о Ленсовете формировалось через СМИ, и было оно скорее негативное. В этом, на мой взгляд, были и «месть» бывшей партноменклатуры, сохранившей свои места на телевидении, и, к сожалению, позиция Анатолия Александровича Собчака, ставшего нашими усилиями сначала председателем Ленсовета, а потом – первым мэром Ленинграда-Петербурга.

Не сумев отделить некоторые критические высказывания депутатов в его адрес от позиции всего Ленсовета, он с присущим ему темпераментом принялся со всех амвонов обличать представительную власть как «бездельников и говорунов».

Тем самым демократии, основанной, как известно, на принципе разделения властей, был нанесен серьезнейший удар. <…>

В целом, Ленсовет сыграл очень важную роль в жизни города. Его усилиями были преодолены возникающие продовольственные и иные социальные кризисы, осуществлен первый этап разгосударствления, заложены правовые основы демократической системы управления. Чрезмерное количество депутатов (более 350 человек), конечно, затрудняло работу, по крайней мере, до образования Малого Совета, но зато гарантировало минимизацию подкупа и запугивания депутатов со стороны исполнительной власти.

Это был «романтический период» демократии, когда большинство избранных депутатов пришли во власть ради улучшения жизни людей, ради борьбы против тоталитаризма, против парткоммунистического и кагебешного засилня, ради возвращения России на путь цивилизованного развития, а не ради собственных интересов, или интересов бизнеса своих хозяев…

Был авторитет, и немалый, у нашего Ленсовета среди здравомыслящей людей, которые сумели вникнуть в суть наших проблем, наших стремлений, наших поисков. Приведу только один лишь пример, который подтверждает мною сказанное. Эпизод немного забавен, но тем и примечателен.

Было это в 1991 году, то есть спустя полтора года после нашего избрания, как раз в дни «августовского путча». 20 числа мы провели совместную с облсоветом чрезвычайную сессию, после которой все члены нашей комиссии по образованию собрались в Мариинском дворце, в кабинете Бориса Александровича Моисеева – отсюда окна выходили прямо на Исаакиевскую площадь. Под окнами с грузовиков разгружали железобетонные плиты, были построены баррикадки. (К нам в комиссию в переулок Антоненко спешили молодые ребята – студенты, школьники, устроили небольшой медпункт: бинты, вата, йод…) Сидим, следим по ТВ за тем, что происходит в Москве. А там – танки, первые жертвы...

Вдруг открывается дверь в кабинет, на пороге возникает статный офицер в полевой форме, фуражке... Вот тебе на! А по большому счету Мариинский дворец был как проходной двор: дворы позади никто не охранял, про «черные» подъезды забыли... И вот – «матрос Железняк»... Офицер отрапортовал, и выяснилось, что он услышал по радио призывы защищать Мариинский дворец и примчался сюда из Пушкина. Говорит: «Дайте грузовик, у меня 30 солдат при оружии. Приедем, встанем на защиту». Слава Богу, что обошлось без этого безумия. Но... Приехал бы кто к нам, не будь у Ленсовета авторитета?..

(Автобиография Петербургского горсовета… С. 45, 50)

Юлий Андреевич Рыбаков
Из интервью 2008 года:
Где-то году в 85-м у меня и еще у нескольких моих друзей, тоже диссидентов-«отсидентов», возникла идея о том, что пора создавать правозащитную организацию. Мы решили, что лучше присоединиться к какой-нибудь большой зарубежной организации и нашли во Франкфурте-на-Майне Международное общество прав человека. У нас установились контакты, связи, поскольку ряд моих друзей были членами Народно-трудового союза, который тоже базировался в Германии. А НТС тогда считался самой страшной и самой ужасной антисоветской организацией. [...]

Международное общество прав человека было отпочковавшейся от НТС правозащитной организацией. [...] К тому времени, когда у нас возникла идея создать его отделение в Ленинграде, оно уже имело свои филиалы, по-моему, в двадцати с лишним странах. Из Германии мы получили согласие и соответственно, приняли свой устав. Создали небольшую группу, которая должна была от имени этой организации уведомить советские власти о том, что организация существует. Власти, понятное дело, не обрадовались, но и в тюрьму нас уже не посадили. [...]

Сфера деятельности нашего правозащитного общества была достаточно скромной, все, что мы могли тогда – это писать письма протеста, помогать каким-то конкретным людям, которые к нам обращались за юридическими советами, писать в газеты. Пожалуй, самая громкая наша акция – это митинг и шествие после трагедии на площади Тяньаньмынь в Пекине, когда студенческая демонстрация была жестоко, кроваво подавлена китайским коммунистическим режимом. Мы созвали митинг около китайского консульства. А когда оказалось, что консульство окружено милицией и к нему даже близко не подойти, я предложил провести марш протеста по центру города, с плакатами и листовками, которые раздавали прохожим… Милиция растерялась и не решилась нас разогнать, в результате человек 100 дошло до представительства нашего МИДа, где мы и оставили свою петицию протеста, для передачи ее китайскому консулу… По тем временам это было еще ново. [...]

К 1988–1989 году было ясно, что устои пошатнулись и что есть шанс если не изменить режим радикально, то, во всяком случае, заставить его существенно уступить обществу в праве на свободу.

1989 год – это создание партии «Демократический союз», о которой сейчас мало кто вспоминает, разве что с иронией. ДС? А, это сумасшедшая Новодворская… На самом деле эта неожиданно возникшая организация была очень серьезным прорывом. Потому что она прямо в Уставе написала, что ставит своей задачей ликвидацию советского строя и установление демократии, что было немыслимо на протяжении всей Советский власти. За один этот Устав еще недавно человек мог получить семь лет тюрьмы. [...]

Появление политической организации, которая ставит целью смену существующего государственного строя, казалось немыслимым. Но это было фактом! ДС выходит на улицы с лозунгами «Долой диктатуру КПСС!» и – существует! Наша боевая группа (Гусев, Мазурмович, Кожевников, Рыбаков), прорвавшись сквозь двойное милицейское оцепление, поднимает на митинге в центре Ленинграда российский флаг! Нас хватают, сажают на сутки – но не расстреливают! Мы как бы постепенно отжимали тяжелую дверь, которая не давала никому пройти. А когда она дрогнула под нашим давлением – другие люди тоже плечо подставили. Так, шаг за шагом, мы ее и открыли.

То, что такая партия появилась и люди стали узнавать о ее существовании, было достаточно серьезным фактором, который послужил сигналом для многих. «А, ситуация уже так изменилась? Настолько, что можно заявлять о том, что не согласен с советской властью, и при этом оставаться на свободе? А если и попасть в каталажку, то лишь на 15 суток?» Тогда можно – не входить в «Демократический союз», зачем рисковать? – но можно создать Народный фронт. Можно создать клуб «Перестройка» и т.д. «Демсоюз» показал верхнюю планку общественной активности. И в значительной мере помог вписанным в систему и даже успешным людям поднять голову, увидеть новые перспективы, начать перестроечную деятельность на уровне интеллектуального штурма и практической, конструктивной работы. [...]

В «Демсоюзе» мы занимались не только митингами и уличными акциями, шла и интеллектуальная работа. Это была вовсе не столичная организация. Она имела крупные центры в Питере и Москве, а кроме этого отделения в 64 регионах СССР, и в Прибалтике, и на Украине. И все эти люди ломали голову над тем, как быть дальше, что делать, в том числе обсуждался и национальный вопрос – что делать с империей как таковой, с Союзом? Какую задачу мы должны перед собой видеть: сохранение Союза, дезинтеграцию или поэтапный демонтаж, за который я выступал… Мы видели появление национальных фронтов в других республиках, появление националистических движений. И, понятно, возникал вопрос – что предлагать обществу по вопросу о национальном самоопределении и т. д. [...]

История ДС требует серьезного изучения, достаточно сказать, что наработки нашей протопартии стали основой программных установок всех последующих демократических партий. Но нашлась причина, по которой мне все-таки пришлось уйти из «Демсоюза». Дело в том, что под влиянием Валерии Новодворской и ряда других радикалов было принято решение о том, что «Демсоюз» не примет участия в выборах 1989–1990 года. Возобладала точка зрения, что «режим все равно сохранит себя, а мы окажемся только декоративным украшением старой системы»... Валерия убедила тогда большинство в том, что впереди баррикады и что нужно подождать и возглавить и направить демократическую революцию, не марая своих чистых одежд…

А я считал, что менять систему нужно не только борясь с ней снаружи, но и перестраивая ее изнутри. [...] Поскольку это противоречило принятым установкам ДС, я вышел из этой партии и стал баллотироваться в депутаты.

Я был зарегистрирован в качестве кандидата на российский съезд и в депутаты Ленсовета. Но, узнав об этом, спохватились чекисты… Тогда кандидатов, по закону, выдвигали организации, и эти организации должны были обладать определенной численностью. В том институте, который меня выдвигал, численность была недостаточной, поэтому дополнительно была найдена школа, где меня выдвинул учительский коллектив. А потом в эту школу приехали чекисты и объяснили, какого нехорошего человека здесь выдвигают. И директор школы тут же написал, что на проведенном собрании учителей кворума не было, поэтому выдвижение не действительно. Так я не попал на российский съезд, но у меня остался мандат для выборов в Ленсовет.

На свою избирательную компанию я потратил тогда целых 200 рублей! Это была стоимость нескольких пачек бумаги, клея и коробки красок. На пишущей машинке были отпечатаны листовки, на шелкографе я накатал десяток плакатов. Крошечная избирательная кампания прошла рядом с домом, где я жил тогда, на Софийской улице. Я просто обошел тогда все квартиры своего участка, от двери к двери – сам, лично. Рассказывал о себе, о тех проблемах и угрозах которые ждут жителей этого квартала, обещал защиту от строительства вредных производств вблизи жилых домов. Обещание это я потом выполнил.

Кандидатов было, кажется, четверо, больше половины не набрал никто, и во второй тур прошли двое – я и профсоюзный деятель Г.Лысюк. Мне поверили больше, и я стал депутатом Ленсовета. На одном из первых заседаний я обратился к депутатам и убедил их в том, что среди разных учреждаемых тогда депутатских комиссий должна появиться и Комиссия по правам человека. Так я стал председателем первой в истории России государственной «Комиссии по защите прав человека» (аналогичный Комитет в структуре Верховного совета РСФСР появился на 2 недели позже, с подачи Николая Аржанникова, ленинградского милиционера, который начал свою общественную деятельность с милицейского митинга в защиту перестройки. Потом он стал депутатом РСФСР и на съезде, по моему совету, вывесил в фойе объявление о записи в Комитет). [...]

– Расскажите подробнее о «табачном бунте».

– Летом 1990 года «Мемориал» проводил встречу диссидентов, эмигрантов, демократов в Доме дружбы народов на Фонтанке. Я на этой конференции был уже в статусе депутата, были еще несколько демократических депутатов Ленсовета. И тут кто-то сообщает, что на Невском баррикады строят. Табачный бунт. Я, естественно, бегу туда.

Действительно, толпа у Дворца пионеров и напротив – у маленького табачного магазина. Оказалось, что нет ни «Беломора», ни сигарет – курить людям нечего, причем во всем городе. Возмущенный народ сначала бушевал около этого магазина, потом хотел бить несчастного, ни в чем не повинного директора, за то, что тот, наверное, скрывает запасы. Директор пустил людей за прилавок, показал пустой склад и подсобку. Тогда народ решил, что надо бунтовать. Я даже знаю женщину, которая все это организовала, потом она мне призналась, сказала мне: ты знаешь, это же я крикнула: «А что, давайте перекроем Невский!». Вышло это все случайно. Она сама не ожидала, что это получится. Но получилось.

Курильщики – народ нервный. В результате они повалили какую-то тумбу, притащили и положили на проезжую часть проспекта какой-то забор. Когда я прибежал, Невский проспект уже был перекрыт. Транспорт стоял. Вижу – баррикада растет, народ прибывает. И… прибывает милиция! Но у этих лица растерянные. Они стоят и не знают, что делать. Пришлось мне залезть на крыло милицейской машины и оттуда попробовать успокоить людей. Но это было не просто – когда я назвался и сказал, что я депутат, раздались свистки и ропот. Тогда я объявил, что сейчас будет создана оперативная депутатская группа, которая разыщет курево на центральных складах города и доставит его. Действительно, группа депутатов, в том числе Марина Салье, уже занималась этим. Но это была одна сторона дела. На поиски и доставку нужно было время. А через полчаса к баррикаде уже подъезжал ОМОН. Я увидел, что за Аничковым мостом стоят их машины, там кучкуются какие то милицейские начальники, и вдруг на мосту появилась цепь омоновцев, которая пошла в нашу сторон. Было ясно, что дальше будет избиение…

Пришлось мне и кому-то из депутатов, кажется, В.Скойбеде, бежать навстречу омону, махать депутатским удостоверениями, орать, останавливать, объяснять старшим чинам, что лучше обойтись без насилия, что мы ждем машины с куревом, и тогда все сами разойдутся. Что я договорюсь, и люди сами разберут баррикаду. Было три-четыре часа достаточно напряженных. Потом приехал грузовик с «Беломором» и сигаретами, народ успокоился и разошелся. Правда, разбирать баррикаду они не стали, вездесущий Саша Богданов даже пытался ненароком мешать, пришлось мне потом это делать самому вместе с дворниками и милиционерами. Но зато не было пострадавших. [...]

Этот случай – просто маленький эпизод. Моя основная работа тогда – бесконечная очередь людей, которые шли в Комиссию со своими бедами, а кроме того – контроль за детскими домами, тюрьмами и домами престарелых, ведь там и беспредел, и голод были естественным фоном жизни… А в стенах Мариинского дворца и Смольного шла борьба за власть между депутатами и чиновниками.

Анатолий Собчак, которого в доме режиссера Николая Беляка несколько демократов уговорили баллотироваться в мэры, сразу же затеял войну с депутатами. В какой-то мере его можно было понять: Ленсовет долго думал, много спорил по каждому поводу и не мог оперативно реагировать на каждодневные проблемы городского хозяйства. Это было естественно для коллегиального органа, но раздражало. У мэра были большие амбиции, их умело использовали чиновники, подогревая вражду. Да и сам Анатолий Александрович поначалу еще метался между левыми и правыми…[...]

Зато в дни августовского путча он занял однозначную позицию на стороне демократов. Я тогда находился в деревне. Естественно, рванул в Питер, выхожу с поезда, оглядываюсь, ищу глазами солдат – нету. Выхожу на площадь, думаю, танки наверное стоят – тоже нет. Стало ясно, что не все так плохо.

Поехал в Ленсовет. Там заседание Малого совета, на него является какой то генерал, начальник Ленинградского округа, и что-то нам грозное говорит про приостановку деятельности, цензуру и т.д. Послушали мы его, а потом депутат Виталий Скойбеда подошел к нему, за шкирку вытащил с трибуны, и мы его прогнали… Собчак, когда генерал с тем же пришел к нему в Смольный, тоже ему поддал…

К вечеру, правда, узнали что танки на город все же идут, что они уже где то под Лугой. Тогда стали строить баррикады вокруг Мариинского дворца, а народу там было уже много. Мы выпустили листовку и стали раздавать ее в метро. Смысл был такой – «Путч незаконен. Демократия в опасности. Мы призываем граждан придти к Мариинскому дворцу, будем вместе защищать свою свободу» – примерно так. Я заменил в первоначальном тексте «граждан» на «мужчин», и в таком виде листовка пошла в размножение. И народ пришел и запрудил всю Исаакиевскую площадь.

Было много женщин и я, когда узнал о танках, со ступеней парадного входа в мегафон попросил их уйти и увести детей. Не помогло. Собчак сначала приехал в свой кабинет, который он сохранил в Мариинском дворце, охранял его там Путин и взвод автоматчиков. Потом ему сказали, что в Ленсовете могут быть переодетые путчисты, он перешел в бомбоубежище, а потом и вовсе уехал в бункер Кировского завода, вместе с автоматчиками.

На вечернем заседании Совета я, получив микрофон, предложил раздать депутатам оружие, взяв его с военных складов. Меня не поддержали, а вскоре и депутатов в зале сильно поубавилось. И осталась у нас пара афганцев, которые пришли с охотничьими карабинами, да газовые пистолеты у меня и у Коли Журавского. Вот и весь арсенал. А подростки на площади слили бензин со всех стоявших поблизости машин и, разлив по бутылкам, собирались танки поджигать… Слава богу, дело до этого не дошло.

При всей технической мощи у путчистов «пороху» было меньше, чем у нас, и ничего у них не вышло. Когда на третий день окончательно стало ясно, что путч провалился, я остановил попутного частника и поехал на вокзал, чтобы вернуться в деревню. Но по автомобильному приемнику услышал, что вышел указ Ельцина о запрете КПСС, а в Смольный вошла группа депутатов, чтобы разобраться в том, какую роль занимал обком в попытке переворота. Вместо вокзала я повернул на площадь Пролетарской диктатуры. В Смольном, в кабинете первого секретаря, а был им тогда Гидаспов, я застал председателя Ленсовета Александра Беляева, депутата Юрия Нестерова, Игоря Сошникова, Анну Полянскую, Валерия Соколова и, конечно, Скойбеду.

Гидаспов уже дал показания прокурору и уехал домой, но еще оставался его заместитель Белов. Было решено, что до выяснения всех обстоятельств помещения надо опечатать. Тут энтузиастов поубавилось. Нестеров которому это поручил Беляев, вскоре заскучал – помещений-то много – и, махнув рукой, уехал. Пришлось мне это дело организовать, опечатывание «колыбели большевизма» затянулось до утра…

Утром следующего дня Игорь Сошников с Володей Славнейшевым, в присутствии журналистов Вики Работновой и Саши Горшкова и двух сержантов милиции, спустили со смольнинского флагштока кроваво-красное полотнище и подняли над городом российский флаг. На этом, пожалуй, и кончилась «перестройка». Дальше наступило строительство, как теперь говорят – «лихие 90-е», время проб, ошибок и надежд, время тяжких испытаний и настоящих перемен!

Записала Т.Ю.Шманкевич

Александр Петрович Сазанов
Из воспоминаний:
26 июня 1990 года на своем заседании члены комиссии по гласности и СМИ приняли решение «Об учреждении утренней ежедневной газеты Ленсовета», назначив «и.о. главного редактора народного депутата А.П.Сазанова». Затем этот вопрос обсуждался на Президиуме Ленсовета, на котором, в частности, председательствующий Анатолий Александрович Собчак сказал (цитирую здесь и далее по стенограмме): «Признать целесообразным провести необходимую работу по учреждению в Ленинграде соответствующей газеты... Создать организационный комитет во главе с депутатом Сазановым и передать ему необходимые действия по созданию газеты». И завертелась работа. С абсолютного нуля. <...>

Избрание главного редактора проходило на Президиуме Ленсовета, которое вел А.А.Собчак. Заседание по этому вопросу длилось почти два с половиной часа, и все это время голоса делились пополам. <...> Чувствуя, что вопрос может зайти в тупик, главный редактор, который должен под себя формировать состав редакций, не будет избран, а выход газеты задержится на долгий срок, я предложил Президиуму: «Я прошу членов Президиума не откладывать этот вопрос в долгий ящик и решить вопрос о главном редакторе именно сегодня... Я, со своей стороны, могу только сказать, что меня устраивает и компромиссный вариант, поскольку я больше болею не за то, чтобы быть во главе редакции, но чтобы газета нашего Ленсовета была на уровне тех задач, которые перед ней будут стоять». На это А.А.Собчак отреагировал так: «Испытываю к Вам глубочайшее уважение» и объявил голосование. Необходимое число голосов было набрано, главным редактором стал Ю.М.Кириллов, его 1-м замом А.И.Сазанов. <...> А первая в нашем городе независимая от властей (после 1917 года, конечно) газета «Невское время», как и намечалось, увидела свет в ночь с 31 декабря 1990 года на 1 января 1991 года, и ее первый номер был прямо из типографии доставлен в Дом журналиста, где вся молодая редакция отмечала новогодний праздник. Сбылось одно из моих предвыборных обещаний в части завоевания свободы слова.

Уже после на сессиях Ленсовета я добивался налоговых послаблений для вновь созданной газеты и добровольного ухода горсовета от учредительства, подчеркивая и доказывая, что таким образом мы личным примером покажем, что такое свободная и независимая пресса. Доказал – учредителем «Невского времени» стал трудовой коллектив редакции, который был свободен в своих высказываниях на страницах своей газеты, писал правду и, если критиковал депутатов, то по делу и конструктивно.

Ну, а потом, в апреле 1991 года, чтобы не быть среди журналистов газеты этаким «комиссаром от Ленсовета», я покинул свой пост, а «Невское время» продолжает и ныне жить своей полноценной жизнью.

Автобиография Петербургского горсовета… С.483-484.

Марина Евгеньевна Салье
Из интервью 2008 года:
Моя общественная деятельность началась еще в Институте геологии и геохронологии докембрия, где я тогда работала. Я была в командировке на севере весь 1986 год, а когда вернулась, тут перестройка шла уже полным ходом. Я сразу начала выпускать стенгазету, не такую, как раньше выпускались, и вокруг этой газеты началось некое движение. Ее читали, обсуждали. А потом, уже ближе к 1988 году, я ехала домой и читала «Огонек», раздел писем, гениальный был раздел, и я прочла письмо «вертухая», то есть охранника из какого-то лагеря, просталинское и необычайно злобное. И приехав домой я, не снимая пальто, прошла к письменному столу и написала ответ. Моя сестра тут же отстукала его на машинке, я, опять же не раздеваясь запечатала его в конверт и мы спустились вниз и бросили его в почтовый ящик. В следующем номере «Огонька» мой ответ был опубликован.

Через некоторое время мне позвонил Александр Сунгуров, который предложил поучаствовать в создании клуба друзей «Огонька» в Ленинграде. Встреча была на квартире человека по фамилии Шатров, однофамильца драматурга, где-то около Витебского вокзала. Я пошла туда с готовым планом, что надо делать, у меня все было написано: структура клуба, задачи – все. Там было человек десять, тот же Сунгуров, который нас познакомил, он собирал людей. Создали клуб, и меня выбрали председателем. Устроился клуб в библиотеке, на Варшавской улице, библиотекарша нас хорошо приняла, и мы стали работать. Что самое удивительное, мы сразу зарегистрировались как общественная организация, тогда это была большая редкость. Огромным успехом пользовались. Один раз нас даже по телевизору показали. Слух пошел, народу все прибавлялось и прибавлялось.

– А какие были формы работы?

– Лекции, дискуссии, встречи, приглашали интересных людей, юристов. [...] Ужасно жаль было расставаться с клубом. Но вскоре началась организация Ленинградского Народного фронта и одновременно был еще Комитет по выборам, и пришлось переключиться на это. [...]

К тому времени я уже ходила в клуб «Перестройка». Там познакомилась с Нестеровым, Константиновым. Еще круг расширился, когда Нина Андреева написала свое поганое письмишко. К нам в «Клуб друзей “Огонька”» пришел Коля Корнев, у которого был клуб читателей газеты «Советская Россия», которая опубликовала это письмо. Вышло, что он сильно оплошал и пришел советоваться, как ему быть. Потом собралось некое собрание у меня дома. Был Монахов, был Нестеров еще кто-то из «Перестройки». Судили-рядили, как быть с ответом. Ответ этот поручили писать мне. Я его написала, и моя сестра повезла его Гайдару. Она приехала, а он к этому моменту уже сдал другую статью, и эта статья не пошла.

[...] На выборах народных депутатов СССР меня выдвинул мой коллектив, а потом было окружное собрание в ДК им. Козицкого, там меня поддержали. Главное собрание было где-то в районе Большого проспекта, там поддержали Собчака, а не меня. Как выяснилось потом, команда, которая у меня была, состояла вся из гэбистов, кроме двух человек. Когда было окружное собрание, у каждого кандидата была команда из нескольких человек, которая должна была работать в зале и руководить процессом. Так вот, кроме двоих моих институтских друзей, остальные трое были психологи, к которым меня кто-то отвел, для подготовки к этому действу. Оказалось, что они оттуда, и это очень сильно мне тогда навредило.

– Как вы узнали, что они оттуда?

– Это видно было, потому что все, что они делали, все шло просто на провал. И мне уже те, кто рядом сидели, говорили: «Их надо остановить, они тебя сейчас завалят». Так и получилось.

– А где был ваш предвыборный штаб?

– Предвыборный штаб по выборам в Верховный Совет РСФСР был в НПО «Айсберг». Это был замечательный штаб. Вот кто мне помог. Как они работали, просто совершенно изумительно.

Хотя тогда вопрос о том, что меня выберут, был решен, еще до начала голосования.

Там ведь как было. Умер Сахаров. И в день его похорон в Москве мы организовали митинг в Ленинграде. Два основных человека, кто организовывал, были я и Илья Константинов. Митинг на Дворцовой нам, конечно, запретили, разрешили у СКК. Колоссальное количество народу было, и только два человека знали, что мы объявим шествие – я и Константинов. Митинг вела я, и мы договорились, что в самом конце я дам ему слово, и он объявит шествие.

За время митинга Илья успел сформировать голову колонны из своих людей, и мы объявили шествие. И тут, конечно, началось светопреставление, потому что милиция ничего заранее не знала, и мы пошли по Московскому проспекту. Меня вывели в голову колонны, передо мной несли только портрет Сахарова и свечу. На мне была каракулевая шуба, которая была маловата, поэтому я ее распахнула и так шла. Мне было ужасно жарко, и идти было тяжело. И потом я грохнулась. Это было ужасно. Не ушиблась, но было стыдно, что упала. Это было очень тяжело. Трудно было само по себе пройти такое огромное расстояние, от СКК до Петропавловской крепости. Милиция со всех сторон, сзади приходят сведения, что колонну рассекают, но ничего из этого не вышло. Илья руководил и хорошо все делал. И у него было много помощников. Мы вышли на Невский и пошли по правой стороне, а левая сторона вся стояла и все машины гудели, а мы шли. Дошли до Дворцовой площади, а там нас ждали, мы предупредили. Там был Саша Беляев, потом он был председателем Ленсовета. Там тоже был короткий митинг, а потом мы пошли к Петропавловке и там уже рассеялись. Это было огромное шествие.

На следующий день у меня дома мы работали над программой ЛНФ, потому что вот-вот должен был уже быть съезд, и пришел милиционер, полковник, за мной с повесткой в милицию – явиться за нарушение, за организацию шествия. Милиционер был потрясающий, потому что он сказал: «Марина Евгеньевна, я ведь Вас мог и не застать дома». Чудный был милиционер. Я говорю: «Нет, отчего же, пожалуйста». Взяла эту повестку, мы тут же обзвонили всю дружественную прессу, Курковой позвонили, чтобы она адвоката искала, и утром я явилась в милицию, это там, где Московский райсовет. Посадили меня куда-то в комнату. Со мной был Николай Корнев, красавец, долго-долго они меня там мурыжили, вопросы всякие задавали. Они хотели знать, кто объявил шествие. Почему они не знали Илью Константинова, непонятно, его в это время уже многие знали. Меня спрашивали: «Кто объявил шествие?» Я говорю: «Откуда я знаю, не помню, там народу было много». Они требовали ответить. В этот момент пришла телеграмма. Из Москвы известные демократы прислали в мою защиту телеграмму. Потом мне сказали, что меня поведут в суд. Я уцепилась за стол, сказала: «Можете выносить. Пока адвоката не будет, я никуда не пойду». Целый день меня держали, с утра до вечера. Без конца звонили, советовались, что со мной делать, куда меня девать. В конце концов привели меня в комнату с решетками, отобрали все документы и заперли. Потом все это кончилось и под радостные крики собравшихся и друзей меня выпустили, сказали, что я на следующий день должна явиться в суд.

На следующий день многие газеты, прежде всего «Смена», вышли с огромными заголовками «Десять суток за траур по Сахарову». Тем самым моя избирательная кампания была сделана, они сами мне ее сделали. Мне уже делать ничего не надо было. Я вообще-то не была кандидатом, не выдвигалась. Уже прошел учредительный съезд Ленинградского народного фронт, и я решила, что буду заниматься избирательной кампанией, руководить ею со стороны ЛНФ, а сама выдвигаться не буду. Но поскольку мне грозили десять суток и нужна была неприкосновенность, то меня прямо из милицейского участка повезли куда-то в район Политехнического института, где было собрание и где меня ждали, чтобы выдвинуть в кандидаты. Меня выдвинули в депутаты, тут же зарегистрировали, и потом пошло выдвижение по многим другим институтам, учреждениям и так далее, и я таким образом стала кандидатом.

Беседу вела О.Н.Ансберг