СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА

СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА

Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами ратные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича? Начаться же той песне по сказаниям нашего времени, а не по замыслу Боянову. Ведь Боян вещий, если кому хотел сложить песнь, то растекался мыслью по дереву, серым волком по земле, сизым орлом под небесами. Ибо помнил язык первых княжеских ристалищ. Тогда пускал десять соколов на стаю лебедей, который скорее настигал, та прежде и песнь пелась: старому Ярославу, храброму Мстиславу, который зарезал Редедю перед полками касожскими, красивому Роману Святославичу. Боян же, братия, не десять соколов пускал на стадо лебедей, но свои вещие персты возлагал на живые струны; они же сами князьям славу рокотали.

Начнём же, братья, эту повесть от старинного Владимира до нынешнего Игоря, который стяжал свой ум крепостью своею и поострил мужеством своего сердца; исполнившись ратного духа, навёл свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел: от него тьмою все его воины покрыты. И сказал Игорь своей дружине: «Братья и дружина! Лучше изрубленным, чем полонённым быть; сядем же, братья, на своих борзых коней да посмотрим на синий Дон». Запала князю мысль пожелать, и желание заслонило ему знамение: «хочу, — молвил, — копьё преломить на краю поля Половецкого; с вами, русские, хочу голову свою сложить, либо напиться шлёмом из Дона».

О, Боян, соловей старого времени, если б ты эти походы воспел, скача, соловей, по мысленному древу, летая умом под облаками, свивая славу днём и ночью в наше время, рыща в окрестную тропу через поля на горы. Так бы пелась песнь Игорю, (Олега) внуку: «Не буря соколов занесла через поля широкие — галок стада бегут к Дону великому», или так бы запел вещий Боян: «Ольгов внук! Кони ржут за Сулою — звенит слава в Киеве».

Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле, Игорь ждёт милого брата Всеволода. И сказал ему буйный тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый ты Игорь! Оба мы Святославичи. Седлай, брат, своих борзых коней, а мои-то готовы, уже осёдланы у Курска. А мои куряне — бывалые воины: под трубами порождены, под шлемами взлелеяны, концом копья вскормлены; дороги им известны, овраги им знакомы, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли заострены, сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы».

Тогда ступил Игорь князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь закрывало; ночь стонами грозными птиц разбудила; свист звериный в сто зёв. Старший (Игорь) кричит надрывно, велит прислушаться земле неведомой: Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканский край! А половцы неторёными дорогами побежали к Дону Великому: скрипят телеги в полуночи, словно лебеди распуганные. Игорь к Дону войско ведёт.

Уже ведь беды его хранит птиц подобие (летучие мыши), волки грозу восторгают по оврагам, орлы клёкотом на трупы зверей зовут, лисицы лают на красные щиты. О, Русская земля! Уже ты за холмом!

Долго ночь тянется. Заря свет погасила, мгла поля покрыла; щёкот соловьиный уснул, говор галок пробудился. Русские великие поля красными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы.

Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие, и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девок половецких, а с ними золото, паволоки и дорогие аксамиты. Покрывалами, накидками и кожухами стали мосты мостить по болотам и грязным местам и всякими нарядами половецкими. Алый стяг, белая хоругвь, алый бунчук, серебряное копьё — храброму Святославичу!

Дремлет в поле храброе Олегово гнездо, далеко залетело! Не было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чёрный ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему след прокладывает к Дону великому.

На другой день в час ранний кровавые зори свет возвещают, чёрные тучи с моря идут, хотят закрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дона великого: тут копьям приломиться, тут саблям пощербиться о шлемы половецкие на реке на Каяле, у Дона великого.

О Русская земля! Уже ты за холмом!

Вот уже ветры, Стрибоговы внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы, земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги говорят, половцы идут от Дона и от болота, со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы народом поля перегородили, а храбые русичи перегородили поля красными щитами.

Ярый тур Всеволод! Стоишь ты на обороне, сыплешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами булатными. Куда, тур, не поскачишь, своим золотым шлёмом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Расколоты саблями калёными шлёмы аварские тобой, яр-тур Всеволод! Что раны тому, кто забыл почести и богатство, и город Чернигов, золотой престол отцовский, и своей жены, прекрасной Глебовны, привязанность и постоянство.

Были века соседей-кочевников, прошли лета Ярославовы; были походы Олеговы, Олега Святославовича. Тот Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмутаракани. Тот звон услышал давний великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро проушины в воротах затыкал в Чернигове; Бориса же Вячеславича, храброго и молодого князя, жажда славы на расправу привела и на Канине зелёную паполаму ему постлала за обиду Олегову. С той же Каялы Святополк увёз отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии в Киев. Тогда, при Олеге Гориславиче, рассеивалось и обособлялось, погибало податное население внука джабгу (Игоря), в княжеских крамолах веки людям сократились. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, деля себе трупы, а галки свою речь говорили, собираясь полететь на объедки.

То было в те бои и походы, а такой рати не слыхано: с раннего утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы калёные, гремят сабли о шлёмы, трещат копья булатные в степи незнаемой, посреди земли Половецкой. Чёрная земля под копытами костями была посеяна, а кровью полита: горем взошли они по Русской земле.

Что мне шумит, что мне звенит издалека рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы. Тут кровавого вина не хватило, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а деревья печально к земле приклонились.

Уже, ведь, братья невесёлая година настала, уже пустыня русское войско прикрыла. Поднялась обида в воинстве внука джабгу (Игоря): «Вступил старшим на землю соседей, у Дона бой превратил в разбой, сражаясь флангами на болоте».

Обособиться князьям на поганых — погибель. Поскольку говорит брат брату: «Это моё и то моё же», начали князья про малое говорить: «это великое», и сами на себя крамолу ковать; а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.

О! Далеко залетел сокол, избивая птиц — к болоту! А Игорева храброго полка не воскресить. За ним калик граната и порох поскакали по русской земле, раскидывая жар из дистанционной трубки (рожка). Жёны русские расплакались, причитая: «Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни в думах подумать, ни глазами повидать, а золота и серебра и в руках не подержать!». И застонал, братья, Киев в горе, а Чернигов от напастей; тоска разлилась по Русской земле; печаль обильная потекла по земле Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, а поганые сами, победно рыская по Русской земле, брали дань по белке со двора.

Эти два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, пробудили напасть враждою. Её, было, усыпил отец их великий грозный Святослав Киевский грозою, усмирил своими сильными полками и булатными мечами; вступил на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, замутил реки и озёра, иссушил потоки и болота; а поганого Кобяка от луки моря и железных полков половецких выхватил, как вихрь, и упал Кобяк в городе Киеве в гриднице Святославовой. Тут Немцы и Венециане, тут Греки и Морава поют славу Святославу, корят князя Игоря, который погрузил богатство на дно Каялы, реки половецкой, — русское золото рассыпали. Тогда Игорь-князь пересел из золотого седла в седло пастуха. Юноша посажен за ограду, а веселие поникло.

А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах. Сыновчь (Игорь): "С вечера одевали меня, — говорит, — чёрным покрывалом на кровати тисовой; черпали мне игристое вино, с осадком смешанное; сыпали мне пустыми колчанами поганых великий жемчуг на грудь и нежили меня; уже доски без конька в моём тереме златоверхом. Всю ночь с вечера половцы выкликали в Поле сынишку на полоне, были добры к сану (или сыну) и не сослали его к болоту».

И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе ум полонило; ведь, вот два сокола слетели с отцова престола золотого, чтобы добыть город Тмутаракань или напиться шлёмом из Дона. Уже соколам крылья подрезали поганых саблями, а самих опутали железными путами.

Темно было в тот день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, а с ними молодые месяцы, Олег и Святослав, тьмою поволоклись и в болото погрузились. На реке Каяле тьма половцев, не оставив просвета, охватила парой сходящихся дуг князей на Русской земле и скрылась в плавнях, и великое буйство придалось хинови. Уже покрыл позор славу; уже вырвалась нужда на волю, уже рухнул (Игорь) землю. Вот богачки красные девы запели на берегу синего моря: звоня русским золотом, поют о времени вольготном (или девичьем), лелеют месть Шаруканову. А мы, дружина, уже жаждем веселья!».

Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное, и молвил: «О мои сыновчя, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю мечами обагрять (красить), а себе — искать славы. Но бесславно вы одолели, без славы кровь поганую пролили. Ваши храбрые сердца из крепкого булата выкованы, а в смелости закалены. То ли вы сотворили моей серебряной седине?

А уже не вижу мощи сильного и богатого брата моего Ярослава, с воинами многими, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами. Все они без щитов, с ножами засапожными, степными народами могут полки побеждать, звеня прадедовой славой. Но вы сказали: «Мужаемся сами, будущую славу сами захватим, а бывшую сами поделим». А разве диво, братья, старому помолодеть? Когда сокол перелиняет, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот беда — от князей нет помощи: трудные времена настали.

Вот уже в Римове стонут под саблями Половецкими, а Владимир (князь) от ран: горе и тоска сыну Глебову!

Великий князь Всеволод! Не мыслишь ли ты прилететь издалёка — отцовский золотой престол поблюсти? Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать, а Дон шлёмами вычерпать! Если бы ты (здесь) был, то невольница была бы по ногате, а пастух — по резане. Ведь, ты можешь посуху метать живыми шереширами — удалыми сыновьями Глебовыми!

Ты, буй Рюрик и Давыд! Не у вас ли воины злачёными шеломами в крови плавают? Не у вас ли храбрая дружина рыкает, как туры, раненые саблями закалёными, в поле незнаемом? Вступите, господа, в золотое стремя за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко ты сидишь на своём златокованном престоле. Подпёр ты горы венгерские своими железными полками, загородив королю путь, затворив Полю ворота, меча тяжести через облака, творя суд до Поля. Страх перед тобой по землям течёт; отворяешь ты Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола султанов за землями. Стреляй же, господин, Кончака, поганого пастуха, за раны Игоревы, удалого Святославича!

А ты, буйный Роман, и Мстислав! Храбрая мысль возносит ваш ум на подвиг. Высоко плаваете на дело в отваге, как сокол на ветрах парящий, хотя птицу в отваге превзойти. У вас железные нагрудники под шлёмами латинскими. От них треснула земля, и многие страны — Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела и половцы копья свои побросали, а головы свои склонили под те мечи булатные. Но уже, князь, для Игоря померк солнца свет, а дерево не к добру сронило листву: по Роси и по Суле города поделили. А Игорева храброго полка не воскресить! Дон тебя, князь, кличет и зовёт князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, уже пришли на брань!

Ингвард и Всеволод и все три Мстиславича — не худого гнезда шестокрыльцы! Не по жребию побед себе волости добыли! Где же ваши золотые шлёмы, и копья польские, и щиты? Загородите Степи ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича!

Ведь уже Сула не течёт серебряными струями к городу Переяславлю, а Двина болотом течёт к тем грозным полочанам под кликами поганых. Один лишь Изяслав, сын Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлёмы литовские, поддержал славу деда своего Всеслава, а сам под алыми щитами на кровавой траве приласкан литовскими мечами. И соскочил он на крови те и рёк: «Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь полизали!» Не было тут ни брата Брячеслава, ни другого — Всеволода, один изронил жемчужную душу из храброго тела через златое ожерелье! Приуныли голоса, поникло веселие, трубы трубят Городенские.

Ярослав и все внуки Всеславовы! Опустите долу стяги свои, вложите (в ножны) мечи свои, расстались вы с дедовской славой. Вы ведь своими крамолами стали наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово; из-за раздоров ведь явилось насилие от земли Половецкой!

На седьмом веке степных соседей Всеслав возжелал Киева, получил поддержку каликов на конях, поскакал к городу Киеву и добился оружием престола Киевского. Поскакал от них лютым зверем в полночь из Белграда в окружении туменов, а наутро возник с войском, отворил ворота Новгорода — разбил славу Ярославову. Скакнул волком до Немиги из Дудуток. На Немиге из голов снопы стелют, молотят цепами булатными, кладут жизнь на току, веют душу от тела. У Немиги кровавые берега не благом засеяны: посеяны костями русских сыновей.

Всеслав князь людям суд правил, князьям города делил, а сам окружённый тьмами буюруком рыскал, из Киева добирался до построек Тмутараканя, великому Хорсу волком путь перерыскивал.

Хоть и был дар предчувствия в отважном теле, но часто он страдал от бед. Ему вещий Боян и прежде присказку, разумный, сказывал: «Ни хитрому, ни умелому, ни птице опытной, суда божьего не миновать».

О, стонать Русской земле, вспоминая прежнее время и прежних князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским: его стяги стали теперь Рюриковы, а другие — Давыдовы, но врозь у них развеваются знамёна, копья поют.

В чужом краю слышен голос Ярославны, кукушкою в безвестьи она кукует:

«Полечу, говорит, кукушкой по Полю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на могучем его теле!»

Ярославна рано утром плачет в Путивле городе на стене, причитая:

«О ветер, ветрило! Зачем, господин, наперекор веешь? Зачем мечешь хиновьские стрелы на своих лёгких крыльях на воинов моего милого? Мало ли было тебе в вышине под облаками веять, качая корабли на синем море? К чему, господин, моё веселие по ковылю ты развеял?»

Ярославна рано поутру плачет в Путивле-городе на стене зубчатой, причитая: «О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы, проходя сквозь землю Половецкую, ты лелеял на себе Святославовы ладьи до полка Кобякова. Возлелей, господин, моего милого ко мне, чтобы не слала я спозаранку слёз на море поутру!»

Ярославна рано утром плачет в Путивле на стене: «Светлое, пресветлое солнце! Для всех тепло и красно ты! Почему, господин, простёр горячие свои лучи на воинов милого; в степи безводной жаждою их луки свело, горем их колчаны заткнуло».

Оросило болото с севера; идут сумерки мглами: Игорю князю бог путь кажет из земли Половецкой в землю Русскую, к отцову золотому престолу. Погасли вечером зори. Игорь спит и не спит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Конный в полночь Овлур свистнул за рекой, велит князю разуметь: конному Игорю не быть: кликнула, стукнула земля, зашумела трава — (когда) двинулся (Овлур) к половецким вежам. А Игорь князь поскакал горностаем в тростник и белым гоголем на воду. Вскочил на борзого коня, соскочил с него серым волком и побежал к лугу Донца, и полетел соколом под туманами, стреляя гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину. Если Игорь соколом полетел, то Овлур волком понёсся, отрясая собой студёную росу: притомили они оба своих борзых коней.

Донец сказал: «Князь Игорь! Немало тебе величия, а Кончаку ненависти, а Русской земле веселия!». Игорь сказал: «О Донец! Не мало и тебе величия, качавшему князя на волнах, постилавшему ему зелёную траву на своих серебряных берегах, одевавшему его тёплыми мглами под сенью зелёного древа, хранившего его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями в ветрах». Не такая, говорят, река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и струи, расширена к устью, юношу князя Ростислава скрыла на дне при тёмном береге. Плачет мать Ростислава. Уныли цветы жалостью, а дерево с горестью к земле приклонило.

То не сороки застрекотали — по следу Игореву рыщут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не каркали, галки замолкли, сороки не стрекотали, поползни ползали только. Дятлы стуком путь к реке указывают, соловьи весёлыми песнями рассвет возвещают.

Молвит Гза Кончаку: «Коли сокол ко гнезду летит, соколёнка расстреляем своими золочёными стрелами». Сказал Кончак Гзе: «Если сокол к гнезду летит, соколика мы опутаем красною девицей». И сказал Кзак Кончаку: «Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколёнка, ни красной девицы, и станут нас соколы бить в степи половецкой!»

Говорил Боян и госпоже, Святослава песнотворец старого времени Ярославова — жене кагана Олега: «Тяжко ведь голове без плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря.

Солнце светит на небе, Игорь-князь в Русской земле! Девицы поют в Степи — вьются голоса через болото до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.

Спев песнь старым князьям, надо молодым петь! Слава Игорю Святославичу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здравы будьте, князья и дружина, выступая за христиан против полков поганых! Князьям слава и дружине. Аминь!

(Перевод В. А. Воронцова)