Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

ПЕРВЫМ событием, которым ознаменовалось правление Язида II, стало серьезное восстание в Аль-Ираке, которое возглавил его тезка, Язид, сын Аль-Мухаллаба. Воцарение нового правителя возродило старую племенную вражду; поскольку его жена приходилась племянницей Аль-Хаджаджу; и, таким образом, отстранив йеменский клан, Язид II встал на сторону родственников и последователей Аль-Хаджаджа — всех тех, кого, как мы видели, столь беспощадно преследовал Сулейман. Язид, сын Аль-Мухаллаба, будучи фаворитом Сулеймана, выполнял приказы своего покровителя с особой тщательностью. Теперь эта услужливость оборачивалось для него несчастьем. В свое время, не вняв мольбам жены нынешнего халифа, он конфисковал огромное состояние, которое та унаследовала от своего отца; за это ее супруг пригрозил разорвать обидчика на тысячу кусков, если ему доведется когда-нибудь прийти к власти.

Все равно, армия мятежников, неспособная противостоять натиску сирийцев, дрогнула, причем племя Темим первым подало пример. Язид же, узнав о гибели своего любимого брата, воскликнул, что после этого не стоит дорожить жизнью, бросился на вражеские ряды, и был сам убит. После этого, его оставшиеся в живых братья, не в силах удерживать свои позиции в Васите, оставили город, обезглавив перед этим всех находившихся у них в руках пленников, и бежали. Они вместе с градоправителем, всего около тридцати человек, взяв с собою своих жен и детей, сели на корабль и поплыли вдоль берега Персидского залива в Керман, надеясь, что тамошний наместник, который получил свой пост из рук Язида, не откажет в приюте его родным и близким. Но они ошиблись; все братья мятежника были убиты, а женщины и дети, в нарушение всех исламских законов, были выставлены на продажу в Аль-Басре. Правда, верный сторонник Омейядов, Аль-Джаррах Ибн Абдалла Аль-Хаками, исполнил свой долг чести, заплатив за них выкуп. Но вся их собственность была, разумеется, конфискована.

Такая же печальная участь постигла плененных мятежников и в Аль-Куфе, где по приказу халифа были казнены триста человек. Их выводили группами по двадцать-тридцать человек, с некоторых полностью срывали одежду, и хладнокровно обезглавливали. Вот таким образом новый халиф удовлетворял свою ярость по отношению к тем людям, что являлись противниками Аль-Хаджаджа. Так был вырезан весь дом Аль-Мухаллаба, и ни один из его потомков уже не признавался законным наследником этого великого человека. Жестокая бойня и презрение к человеческой жизни, о которых мы так часто читаем у арабских летописцев, стали болезненными приметами того времени. Безжалостная картина, однако, послужила лишь соответствующим концом карьеры человека, заставившего мельничный жернов в Джурджане вращаться при помощи крови своих жертв.

Заслуги Масламы в подавлении этого опасного для халифата восстания, а также в кампании против Византии, были вознаграждены в виде наместничества над всем Аль-Ираком и Хорасаном. Своим заместителем в Мерве Маслама назначил своего зятя Саида, человека слабохарактерного, прозванного в насмешку «Хозейна»: из-за того, что его одежды была похожи на наряды персиянок. Сделанный Масламою выбор оказался далеко не самым удачным. Общее возмущение населявших Ходжент и Фергану племен вскоре из-за бездеятельности мусульманского правителя приобрело весьма серьезный характер. Население Согдианы, бывшее данниками мусульман, из страха перед этими ордами, попросило защиты у наместника, находившегося в Мерве. Однако, поскольку помощь от мусульман не спешила, согдианцы вынуждены были обратиться к тюркам, и попали в тяжкую зависимость, платя дань и тем, и другим. Когда мусульманские войска, наконец, изволили явиться, жители Согдианы сразу же вернулись в свое прежнее подданство. Как бы то ни было, когда до командующего отрядом мусульман дошли сведения об убийстве какого-то араба (а ведь на этих землях начали селиться многие арабы и персы), он просто послал за обвиняемым и убил его в своем шатре. Жители Согдианы ответили на это убийством всех находившихся в их руках пленников-мусульман. В отместку магометанский военачальник напал на местное население, которое к тому времени не имело никакого оружия, и для своей защиты могло использовать лишь палки. Все жители, всего около трех тысяч человек, были перебиты.¹ Войны в этих отдаленных провинциях более или менее непрерывно велись на протяжении всего халифата, но они не давали никаких особо заметных результатов.

Маслама, опрометчиво не пославший излишки доходов от своих провинций в Дамаск, был отстранен от службы. На его место в награду за проявленную на войне доблесть был назначен Омар Ибн Хубейра, честолюбивый потомок племени Фезара. Он отличился и в кампании против хариджитов, и в более поздних сражениях на северных границах Месопотамии. Это был кейсит из кейситов, и соответственно йеменцам и представителям племени Азд пришлось при нем несладко, особенно в Хорасане. Наследство, оставленное Аль-Хаджаджем, стало приносить свои плоды. Язид II решил последовать примеру Сулеймана, и за пределами Сирии любое правительство при этом халифе было представлено людьми только одной крови — кейситами. Политика уничтожения под корень рода Аль-Мухаллаба, новое отклонение в исламе, означало войну с Йеменом. В Малой Азии владения мусульман оставались спокойными. Однако на северо-восточном направлении велись тяжелые и не всегда удачные бои против хазар, кипчаков и других народов, населявших горную область, расположенную между Черным и Каспийским морями.

Первая армия, посланная в этот высокогорный регион, понесла тяжелое поражение, и, оставив весь свой обоз в лагере, оказалась выметена прочь из страны. Второе войско под командою Аль-Джарраха, возобновив военные действия, заняло Баланджар и другие важные города; но, неосторожно продвинувшись слишком далеко, было застигнуто зимой врасплох. Оно застряло в горах, окруженное и полностью отрезанное от своих тюркскими племенами. Халиф пообещал послать свежие силы на выручку, но вскоре умер, переложив эту задачу на плечи своего преемника.

В Африке события развивались хуже некуда. Халиф назначил туда эмиром человека, бывшего любимым секретарем Аль-Хаджаджа; и тот, используя против новообращенных берберов грубые методы, которым научился от своего бывшего господина, спровоцировал их поднять восстание, закончившееся его смертью. В результате этого в африканских колониях ислама были ослаблены и узы послушания, и приверженность берберов арабскому двору.

Испания, будучи сама зависимой от Африки, оказалась в еще менее удовлетворительных отношениях с халифатом. Авторитет Дамаска в этой провинции был весьма опосредованным и нестойким. Власть наместника, сильная в других колониях, оказывалась в этой огромной стране непостоянной и зачастую слишком слабой; в то время как вожди арабов, пускай и отважные в сражениях, искали в гражданской службе часто лишь удовлетворения своих собственных интересов. Пиренеи уже были однажды пересечены Амиром Аль-Хорром, возможно, при Сулеймане,

и в сотом году хиджры мусульманские войска, воспользовавшись слабостью Франции, которая в тот момент была раздираема внутренними противоречиями и страдала от ненависти ее аборигенов к своим пришлым с севера господам, вновь вторглись в ее южные провинции. Разорив эту страну до самого Нима, они вернулись в Испанию с большой добычей.

Неудивительно, что при таком слабом и непопулярном правлении, по всему Востоку стали плестись интриги как среди Алидов, так отныне еще и среди потомков Аль-Аббаса (чьи претензии на трон именно тогда были обнародованы впервые).

Делегация из Аль-Ирака, которая под видом торговцев возмущала народ Хорасана против правящей династии, была схвачена и приведена к «Хозейне». Однако тот, поверив выдуманной истории и поручительству их друзей, позволил заговорщикам уйти. И, таким образом, только зародившаяся коварная интрига получила возможность своего дальнейшего распространения.

Год за годом все предыдущие летописи сообщали об уходе в мир иной престарелых мужей, составлявших окружение Мухаммада, которые заслужили славное прозвание «соратников». Отныне эти записи прекращаются по вполне естественной причине: время соратников Пророка подошло к концу. На восемьдесят девятом году хиджры скончались самые последние из тех, что проживали в Сирии: два старца. Один из них дотянул до почтенного возраста в сто лет, а другого величали не иначе, как «соратником, который застал две киблы».³ Другие, поселившиеся в Аль-Ираке, пережили их еще на один-два года. Ну а самый последний из всех людей, лично видевших и знавших Пророка, умер в Мекке в сто первом году хиджры.⁴ «Соратники» всегда занимали высокое и во всех отношениях отличительное положение в мусульманском сообществе. Они пользовались особым почетом, невзирая ни на какие обстоятельства. С ними всегда обращались с учетом того, что этим людям посчастливилось воочию лицезреть самого Мухаммада и беседовать с ним. Но со временем их словам начали придавать совершенно новую значимость. ценность. Коран, изначально служивший единственным руководством в решении различных вопросов, социальных, правовых и духовных, постепенно перестал удовлетворять новым потребностям все расширяющегося исламского мира.

У арабов постепенно возникла потребность дополнить текст Корана изречениями и примерами («сунною») из жизни Пророка. Повсюду расплодилось множество собирателей преданий, по всем концам земли искавших «соратников» Пророка. Они проводили свое время, записывая их воспоминания о событиях, имевших хоть какое-нибудь отношение к жизни Мухаммада. Ни одно происшествие, каким бы оно ни казалось тривиальным, не упускалось; ибо каждое слово, и каждый поступок Пророка мог стать прецедентом для будущих социальных или правовых предписаний. Это занятие стало, таким образом, одним из самых уважаемых в исламском государстве. Были записаны сотни тысяч преданий, имеющие хоть тень надежды на достоверность, на которых в значительной степени и были выстроены законы и обычаи ислама, и которые, кстати, также дают нам ясное и в основном верное представление о непосредственной жизни Пророка.

В самом начале правления Язид, поддавшись уговорам, объявил преемником своего брата Хишама, и лишь после него — своего собственного сына Аль-Велида, в то время лишь одиннадцатилетнего подростка. Клятва на верность им обоим была принесена соответственным образом по всему халифату. Несколько лет спустя, Язид стал сожалеть, что не назначил непосредственным преемником своего сына; но так и не нашел в себе решимости произвести необходимое изменение.

Язид пылал еще большей страстью к своему гарему, чем все его предшественники, но его привязанности, в отличие от других халифов, имели более постоянный характер и выделялись продолжительностью. Летописи повествуют нам о Хаббабе и певице Салламе, чье влияние было при дворе Язида наиболее значимым. Даже Ибн Хубейра, говорят, добился своего высокого положения благодаря этим женщинам. Привязанность халифа к первой из них была так велика, что он ненадолго пережил ее смерть. Отдыхая с Хаббабой в своем тенистом саду в Палестине, Язид шутливо бросил ей в рот виноградную косточку, женщина поперхнулась и тут же умерла. Три дня он омывал слезами тело своей возлюбленной. Лишь с большим трудом придворным удалось уговорить халифа позволить им предать ее прах земле. Погребальной службою руководил его брат Маслама, сильно опасавшийся скандала, если бы народ увидел халифа в его горе, выражение которого явно выходило за общепринятые у арабов рамки. Язид так и не оправился от этой утраты, не смог совладать со своими чувствами и умер в течение недели. Вопли Салламы, ухаживавшей за лишенным рассудка халифом до самых последних мгновений, послужили первым сигналом о случившемся семье и свите властителя правоверных.¹

Язид II скончался в возрасте сорока лет, пробыв халифом чуть больше четырех лет. Его бесславное правление не смогло остановить, если фактически не ускорило, упадок династии Омейядов. Ибн Ат-Тиктака даже называет его «блудным сыном» Омейядов. Преемником умершего халифа стал его брат Хишам, еще один сын Абд Аль-Мелика.

ХИШАМУ, восшедшему на халифский престол, суждено было править долго и спокойно. Его мать принадлежала к роду Махзум, некогда игравшему ведущую роль в клане корейшитов, и Хишам проявлял благосклонность к ее собратьям. Стараясь во всем выказывать себя образцом истинно верующего человека, подобно Омару II, он изгнал из своего двора все вещи, несовместимые с исповедованием ислама. Его мягкое и, в основном, справедливое правление могло бы привести к процветанию империи, если бы не злой гений его предшественников, который все еще продолжал раскачивать его трон. Кроме того, имелось и множество других причин, способствовавших дальнейшему упадку империи. Хишаму не всегда удавалось удачно подобрать себе заместителей, и они, играя на двух его пороках, подозрительности и алчности, порой толкали халифа на неосторожные и жестокие поступки, ведущие к потере хороших отношений с людьми и утрате популярности в народе, чего можно было бы избежать, прояви он своевременное великодушие. Военные операции не принесли ему успехов ни на одном из выбранных направлений, и, разумеется, его войскам довелось неоднократно потерпеть весьма чувствительные поражения. С самого начала Хишам сблизился с йеменской группировкой, что привело к отдалению от его трона фракции, в которую входили арабы- северяне.

С незапамятных времен, еще задолго до рождения Мухаммада, существовало соперничество между двумя главными ответвлениями рода корейшитов, а именно, между потомками Хашима и Омейи.¹

Сопутствующая таблица показывает связь между двумя этими ветвями, Хашимитской и Омейядской:

Косайи

Абд-Менаф

Абд-Шемс

Хашим

Абд Аль-Мутталиб

Омейя (прародитель ветви, см. выше по тексту).

Абу Талиб

Абдалла

Аль-Аббас

Али

[Пророк] Мухаммад

(Предки Хашимитов, смотрите следующую таблицу).

Пророк, бывший потомком Хашима, вынужден был терпеть серьезное противодействие со стороны Омейядов, как на поле битвы, так и в частых публичных спорах. Это противостояние продолжалось до тех пор, пока завоевание Мекки не повлияло на принятие ислама абсолютно всем родом корейшитов, и не привело всех — и врагов, и друзей — внутрь единой общей религии.

Первый энтузиазм принятой религии стирал в арабском сознании все племенные различия. Но постепенно старые ценности возвращались в их повседневную жизнь, и прорывались на поверхность с новой силой. Еще свирепей, чем прежде, они проявились в убийстве Османа и в последовавшей за ним борьбе между Али и Муавиею; в то время как хариджиты, которые постоянно будоражили мир ислама своими восстаниями, не признавали авторитета ни одного из домов, но требовали чисто теократического управления. Старые чувства поутихли на время, и все успокоилось в период продолжительного правления Муавии. Но трагическая гибель Аль-Хосейна и его семьи в Кербеле послужила причиною сильной положительной реакции в защиту дома Али; и таким образом возникло религиозное течение, называвшееся вначале «партия («аш-Шиа») Али», или «приверженцы (шииты) Али», а затем просто «шииты», выступавшее в поддержку права на власть, якобы дарованного Богом только [мужскому потомству Пророка] по линии Али. Эта доктрина, утверждавшая право наследования свыше по линии Али, и только по ней, начала энергично, хотя и тайно распространяться. Ее носителями оказались широко рассеянные по всему халифату нелояльные по отношению к существующему правительству элементы.

Заявление Мухаммада о том, что он является наследником Аббаса.

И тут на сцене появился другой, более опасный претендент. Им оказался Мухаммад, правнук Аль-Аббаса, дяди Пророка. До сих пор представители этой ветви, отошедшей от древнего рода Хашима, не претендовали на верховную власть. Идея об их праве на господство возникла совсем недавно, и только при нынешнем халифате обрела она определенную форму о превосходстве дома Али. Сторонники Аббасидов снискали себе доверие в среде шиитов, распространив слух, что Абу Хашим, сын «ханифа» («благочестивого человека») Мухаммада, сына Али, на своем смертном одре завещал свои права Мухаммаду. Правдой ли это было или вымыслом, доводы и той, и другой партии основывались на общем неоспоримом превосходстве перед Омейядами, имевшемся у ветви, из которой происходил сам Пророк. Омейяды же теперь непрестанно поносились и Алидами, и Хашимидами, как отпрыски врагов Мухаммада, мучители его потомков, порочная и распутная раса тиранов, пренебрегающая предписаниями ислама и попустительствующая пьянству, собачьим боям, музыке, пению, разгулу, и всякого рода сквернословиям — обвинения, для которых, разумеется, правящая династия часто давала очень веские основания.

Шпионы этого Мухаммада, нашедшего себе приют в южной Палестине, под видом купцов постоянно ездили в Хорасан. Они старались плести свои интриги скрытно, и хотя нередко мнимые торговцы оказывались обнаруженными, что неизбежно влекло за собою жестокую казнь, их дело упорно продолжали новые лазутчики. Эти тайные эмиссары орудовали в бойких пригородах больших городов по всему Востоку; и вскоре дело Аббасидов стало приобретать себе известность; у него находились сторонники по всему Аль-Ираку и Персии, равно как и в Хорасане.

Доля Ибн Хубейры оказалась весьма обычной для того времени участью смещенного правителя. Его бросили в темницу, где подвергли пыткам за утаение доходов. Заключенному удалось бежать, однако он был настигнут стражей и убит. Халиф собирался было казнить его убийцу; но удовлетворился личным выражением неудовольствия Халиду, бывшему, очевидно, инициатором этого убийства. Управлять Хорасаном Халид поставил своего брата Асада, а сам продержался на посту наместника Аль-Ирака в течение пятнадцати лет.

Окончание этого периода ознаменовалось цепочкой довольно серьезных восстаний хариджитов. Одно из них, возглавляемое неким колдуном, хотя и было поддержано всего несколькими последователями, получило известность благодаря своим необычным доктринам, например, о божественности Али, от исповедования которых мятежники не отступили даже во время их варварской казни. Страдальцев сожгли, привязав к столбам и обложив пропитанными нефтью фашинами хвороста. Другое более опасное восстание было поднято гражданином Васита, выступавшим против употребления вина. Он также обвинял Халида как «сына христианки (его мать действительно была христианкой), за попустительство разрушению мечетей, в то время как сам строил церкви и синагоги, предоставлял должностные места для служителей культа Заратустры и разрешал иудеям и христианам брать в жены мусульманских женщин». Его идеи обрели в народе популярность. Огромное количество сторонников собралось под его черные знамена, и сражались эти люди с беспримерным отчаянием. Дважды они наносили поражение посланным против них карательным отрядам, и только армии, собранной по этому поводу из Сирии, Аль-Куфы и Мосула, удалось подавить восстание и уничтожить его предводителя. Посланные халифом силы сумели подавить еще несколько мятежей, развязанных другими не менее фанатичными повстанцами. Лидер одного из них, совершив множество злодеяний, был захвачен раненым вместе с группою своих последователей. Изумленный его учением и знанием Корана, Халид просил пощадить бунтовщика. Однако халифа возмутило настойчивое заступничество своего наместника; и мятежник, не переставая декламировать стихи из Корана, был предан огню вместе со всеми своими товарищами. Он умер со следующими словами на устах: «Скажи: “Огонь геенны более зноен”, — если бы они разумели!»¹ Таково было необузданное рвение этих фанатиков.

Не говоря уже о череде всех этих восстаний, которые сами по себе причиняли немало беспокойств, Халид после долгих лет верной службы, в конце концов, потерял благосклонность своего господина, то ли заподозрившего растрату, то ли просто возревновавшего, возможно, и не без причины, что его наместник недостаточно предан дому Хашима.² Как бы то ни было, он назначил на его место Юсуфа Ибн Омара, из племени Сакиф — родственника Аль-Хаджаджа, правителя Йемена. Без предупреждения, как это часто делалось, приведя Халида в полное смятение, Юсуф появился в Аль-Куфе и передал повеление халифа взыскать по всей строгости закона все долги до последней копеечки с «сына Назарянина» и его заместителей. Юсуф с удовольствием исполнил свою миссию; поскольку он искренне ненавидел Халида, как гонителя своего сородича Омара Ибн Хубейры. Теперь настал черед чиновников Халида почувствовать, что значит предвзятое обращение с человеком. Да и для него самого, в общем, требуемая сумма оказалось такой высокой, что не в его власти было ее оплатить. Халида подвергли страшным пыткам (в качестве возмездия за жестокое обращение со своим предшественником) и бросили в темницу. Через полтора года халиф приказал освободить его и разрешил, несмотря на все протесты Юсуфа, присоединиться к армии, воюющей в то время против Византии. Впрочем, во время правления следующего халифа, как мы еще убедимся, его все равно настигнет неутолимая ненависть Юсуфа.

Смещение Халида вызвало большое недовольство, особенно среди представителей йеменского клана в Аль-Ираке. Его преемник Юсуф, небольшого роста с длинной бородой, помимо своего модарского происхождения, уже успел отличиться своим деспотичным стилем управления в южной Аравии. Его заслугой, разумеется, было возрождение престижа ислама и принижение христианства и иудаизма. Но, невзирая на свою набожность и длинные молитвы, сладкоречивость и искусность в стихосложении, Юсуф отличался свирепым, и даже варварским нравом. ¹ В ходе своего расследования он обнаружил, что Халид ссужал огромными денежными суммами Зейда Ибн Али, внука Аль-Хосейна, подозреваемого в притязаниях на халифат.

Халиф вызвал его к себе, и, не удовлетворенный его отношением к делу, отправил для дальнейшего разбирательства Юсуфу. Зейду, однако, удалось выйти на свободу безнаказанным. Ему посчастливилось снискать себе расположение арабских племен в Аль-Ираке, будоража своими рассуждениями то одно из них, то другое. Он переезжал с места на место, не печалясь о вынужденном отстранении от активных действий. Более того, ему явно удалось вознаградить себя в ином, благодаря частым бракам с девушками из йеменских кланов.² И вскоре ему поклялись в верности как законному халифу тысячи сторонников в Аль-Куфе и ее окрестностях, принеся обещание сражаться под его знаменами. Так продолжалось в течение нескольких месяцев. Наконец, его последователи убедили своего лидера «теперь, когда настало время свергнуть династию Омейядов», не откладывать больше дело в долгий ящик. Существенный момент в еще не определившихся взаимоотношениях между двумя ветвями ствола родового древа Хашимидов — потомков Али и потомков Аль-Аббаса — заключается в том, что Дауд Ибн Али, один из последних, отговаривал Зейда от такого поспешного шага. Он убеждал его не полагаться ни на двадцать, ни даже на сорок тысяч своих сторонников.³ «Ты только вспомни, — увещевал он, — сколько из того множества куфанцев-перебежчиков, поклявшихся сражаться за Аль-Хосейна; из восьмидесяти тысяч! осталось с ним в трудную минуту?» Совет был весьма разумен, но Зейд оставил его без внимания. С одной стороны, фанатичные сторонники теократии были недовольны Зейдом, поскольку он вслед за Аз-Зубейром отказывался признавать, что Абу-Бекр и Омар являлись узурпаторами власти над исламским сообществом. С другой стороны, не говоря уже о подобных мелочах, беззаботные и любящие развлечения куфанцы едва ли были готовы на серьезное восстание.

Да, они были не прочь принести ему присягу, но им не хватало духа на ее исполнение. Наконец, Зейд назначил день. Эта секретная информация дошла до ушей Юсуфа, который находился в то время в своем дворце близ Аль-Хиры. Прямо оттуда градоначальник отдал приказ всем горожанам, как в целях безопасности, так и для того, чтобы исключить возможность волнений в среде народа, собраться во дворе Большой мечети. Всю ночь шииты ходили по улицам города под знаменем Зейда, выкрикивая старый боевой клич арабов: «Йа, Мансур!» Ранним утром Зейд двинулся вперед, рассчитывая встретить на своем пути толпы народа, с готовностью приветствующего его. Увы, вместо огромной толпы на улице его ожидало лишь двести восемнадцать человек. Как бы то ни было, он продолжил свое шествие по городу, отогнав пред собою городскую стражу и воинов наместника. Зейд проходил квартал за кварталом, однако, почти без какого-либо успеха. Юсуф вместе с вождями Аль-Куфы наблюдал за его шествием издали. «Где же мои люди, — воскликнул Зейд, — все те сорок тысяч человек, что принесли мне клятву на верность?!» Но никто не откликнулся на его призыв к оружию. Один из самых оптимистичных сторонников Зейда предложил: «Они заперты внутри мечети; давайте пойдем туда и освободим их!» Подойдя к мечети, они подняли свои знамена высоко над ее воротами, призывая: «Эй, вы, выходите из позора к славе; выходите ради мира сего и ради мира грядущего; вам ведь ни в том, ни в другом, нет пока ни доли, ни жребия!» Но ответом им послужил лишь град камней. Сумерки сгущались, и Зейд удалился к большой городской сокровищнице, где и провел ночь вместе со своим небольшим отрядом. На следующее утро их атаковала группа сирийских карателей. Мятежники храбро встретили врагов, и, уложив на месте семьдесят воинов халифа, начали оттеснять их все дальше, от одного места к другому.

Так прошел целый день; но когда уже начало темнеть, вражеская стрела поразила Зейда в висок. Его отнесли в дом одного из сторонников; но, как только стрела была вынута, несостоявшийся халиф испустил свой последний вздох. Похоронили его тайно; но Юсуф, узнав о месте захоронения, раскопал останки и отправил отрезанную голову Зейда Хишаму, а тело вместе с телами других бунтовщиков было распято в церкви. Какое-то время голова Зейда «украшала» ворота Дамаска, затем была отправлена в Медину для подобного же обозрения. Обезглавленное тело его оставалось выставленным в Аль-Куфе вплоть до воцарения Аль-Велида II, когда тот повелел снять и сжечь останки незадачливого бунтовщика.

Это восстание, хотя, очевидно, само по себе и не слишком значимое, послужило поворотным моментом в судьбе дома Али. Несмотря на то, что, к большому сожалению для халифа, юному Яхье, сыну Зейда, удалось бежать, дело Алидов на тот момент оказалось безнадежно проваленным. Этому Яхье суждено будет пасть на поле брани уже во время царствования Аль-Велида II, но к тому времени надежды Аббассидов, как потомков дяди Пророка, совсем поблекнут в свете притязаний Алидов, в чьих венах текла кровь самого Пророка. Интересы хашимитов в предстоявшем им заговоре оказались теперь тесно связанными с Аббассидами, и они были готовы плести интриги с возрожденной надеждой и удвоенным рвением. Пожалуй, Омейяды не могли сделать своим противникам большей уступки: ведь они избавили их, таким образом, от опасных конкурентов в борьбе за трон.¹ Аль-Куфа являлась центром хашимитской пропаганды, и сначали все главные заговорщики были не арабами, а мавали — из среды персидских купцов и торговцев. Разложение Хорасана управлялось главной организацией из Аль-Куфы. Большинство хашимитских агентов составили странствующие купцы-мавали, но первыми представителями заговорщиков послужили арабы. Одним из них был вождь из племени Хоза’а, поселения которого находились в Мерве. Оно было связано родством с племенем Азд и с семьей Мухаммада. Движение коммунистического толка «Хуррамия», напоминавшее подобное движение в Маздаке более раннего периода, развивалось там параллельно, и Аббассиды, привыкшие ловить рыбку в любой воде, сумели и здесь добиться своей выгоды. Деньги тоже играли не последнюю роль в их успехе.

На протяжении двадцати лет царствования Хишама мусульманская армия понесла множество поражений за Амударьею, где положение, в итоге, оказалось значительно серьезнее, чем это казалось сначала.

Асад, прежде назначенный своим братом Халидом наместником в тех далеких краях, проявил себя в качестве тирана, и, подвергнув наказанию некоторых уважаемых всеми мужей, вызвавших его неудовольствие, был отозван. В течение всего этого времени тюркский каган со своими ордами держал центральные районы Средней Азии в постоянном беспокойстве; и, наконец, после очередного серьезного поражения, мусульманская армия оказалась на много дней в полном окружении, из которого ей удалось выбраться лишь с большими трудностями. Также причиной для основательного беспокойства правительства стал раздор, вспыхнувший на Востоке

между йеменскими и модарскими племенами, и закончившийся не без кровопролития победой последних. Аль-Ашрас, новый правитель, вверг в волнения всю страну от Бухары до Согдиады, нарушив свое слово. Он сначала пообещал отменить подушную подать для всех, принявших ислам, а затем нарушил данное им обещание. Мятежники, поддержанные тюркским каганом, одержали верх над мусульманами, которым пришлось от них очень несладко.¹

В сто одиннадцатом году хиджры для улучшения положения из Синда был вызван Аль-Джунейд Аль-Мурри.² Он, хотя и был способным военачальником, однако оказался еще менее удачливым, чем его предшественник. На пути к Бухаре, где он намеревался присоединиться к основным силам мусульманской армии, он едва не попал в плен к кагану.

На следующий год, двинувшись на Тохаристан, Аль-Джунейд получил тревожное известие от Саурака, правителя Самарканда, о том, что каган обложил этот город. Самарканд находился на таком большом удалении от сферы влияния Аль-Джунейда, что он никак не мог защитить его. Невзирая на все его проблемы, Аль-Джунейд должен был немедленно отправиться на выручку осажденным в Самарканде. Пусть оказать им помощь непосредственно было и не в его власти, но предпринять хоть что-нибудь против тюрков являлось для мусульман жизненной необходимостью. Аль-Джунейд решился выступить на помощь самаркандцам, но подчиненные ему войска оказались так разбросаны по всем направлениям, что в его распоряжении оставался лишь небольшой отряд, с которым, несмотря на предостережения его чиновников, он немедля двинулся в поход. Когда он прошел половину пути, его отряд окружили каганские орды, и завязался бой, вылившийся в жуткую резню. Доблестные воины-мусульмане, как в старые времена, долго удерживали противника на почтительном расстоянии. Наконец, Аль-Джунейд отступил к горному проходу, и, возведя там временные укрепления, собрал военный совет. «Или ты должен погибнуть, — сказали его помощники, — или Саурак». Тогда он отправил к Саураку гонцов, с приказанием выступить из Самарканда, чтобы, таким образом, отвлечь врага.

Саурак был против такой безумной идеи; но после угрозы разъяренного Аль-Джунейда сместить его и назначить правителем его злейшего врага, Саурак с двенадцатитысячной армией выступил из города. После продолжительного перехода, когда его отряд находился уже почти рядом с войском Аль-Джунейда, каган решил обрушить все силы на Саурака, и завязалась кровавая битва. День стоял жаркий, и тюрки подожгли сухую траву за собою. Саурак решил пробиться сквозь вражеские ряды, надеясь таким образом добраться до лагеря Аль-Джунейда, до которого было уже рукой подать. Каган, освобождая путь, завлек Саурака в самое пекло горящих зарослей, скрытых за тучами пыли, поднятой копытами коней его всадников. В итоге мусульмане потеряли десять или одиннадцать тысяч человек, часть из которых сгорела в пламени, часть приняла смерть от меча противника. Оставшиеся бежали к дружественно настроенному, как они предполагали, вождю, который, однако, выдал их кагану. Все они, за исключением семнадцати человек, были жестоко убиты; и в итоге только троим из двенадцати тысяч удалось спастись из тюркской мясорубки. Принеся, таким образом, в жертву отряд Саурака, Аль-Джунейд поспешил воспользоваться представившейся ему возможностью покинуть свое укрытие. Но, столкнувшись с пылавшими зарослями, его войско было вынуждено отступить в свой лагерь, находившийся у входа в ущелье; где вскоре оно было атаковано армией кагана.

Оказавшись в столь затруднительном положении, Аль-Джунейд пообещал даровать свободу всем персидским невольникам, бывшим в его лагере, если они согласятся сражаться за него. И они кинулись в битву с такой отчаянной храбростью, что с их помощью войску Аль-Джунейда удалось пробиться к Самарканду. Однако не долго он там пробыл; поскольку пришли вести, что каган теперь угрожает Бухаре. Итак, оставив в Самарканде небольшой гарнизон, ему пришлось пробиваться в обратном направлении. При этом он взял с собою членов семей погибших воинов полностью уничтоженной армии Саурака, которых удалось безопасно переправить в Мерв. Хишам был глубоко потрясен гибелью Саурака и его армии; халиф выслал на помощь Аль-Джунейду двадцатипятитысячную армию из Аль-Ирака,¹ которую тот немедленно направил в Самарканд.

В течение последующих двух лет Аль-Джунейд, по всей видимости, был занят восстановлением порядка на землях, лежавших за Оксом.² Но ему так и не удалось полностью его установить: сказалось непостоянство, свойственное многим правителям в те времена. Аль-Джунейд был с позором смещен лишь за то, что отважился жениться на дочери мятежника Язида, сына Аль-Мухаллаба; и на его место был назначен Асим Ибн Абдалла, происходивший, как и Джунейд, из племени Кейс, однако являвшийся его врагом.

Сам Аль-Джунейд в тот момент был уже при смерти от водянки; но Хишам был так разгневан браком, в который тот осмелился вступить, что, зная о состоянии больного, приказал Асиму: если застанет Джунейда еще дышащим, предать умирающего пыткам. По счастью смерть послужила избавлением для Аль-Джунейда от рук нового правителя. Прибывший на новое место Асим выместил свою злость, по обычаю тех дней, на тех, кто получил свою должность при его неудачном предшественнике.

Одним из результатов такого постоянно жестокого обращения с людьми явилось восстание, знамя которого решился поднять вождь из племени Темим по имени Аль-Харис Ибн Сурейдж. Оно зародилось под старым хариджитским лозунгом: «За Книгу Божию, за традиции и за волю народа!» На самом деле главарь повстанцев был мурджитом, ставившим политику выше, чем теологию. Этому Харису удалось захватить Балх и все прилегающие к нему окрестности. Оттуда в сопровождении шестидесяти тысяч арабов, в основном из племен Азд, Бекр и Темим, он неблагоразумно двинулся на Мерв, где, оставленный большинством своих сторонников, потерпел поражение, и с остатком своего воинства был вынужден переправиться обратно через Окс. Несмотря на это, несколько тысяч арабов все еще оставались под его знаменами, и провинции Средней Азии вследствие бездействия Асима долгое время находились в состоянии открытого бунта.

Потеряв год при явно неудовлетворительном стиле управления, в сплошных провалах, Асим дождался своего смещения, и править Хорасаном был вновь возвращен Асад.¹ Последствия не замедлили сказаться: вскоре после его назначения волнения в регионе были подавлены, а Аль-Харис и прочие главари мятежников разгромлены. Сторонников Аль-Хариса постигла печальная участь. Часть его родственников и их домочадцев была взята в плен воинами Асада в одной из крепостей; все знатные арабы вместе с остальными пленниками были проданы в качестве невольников после торгов на базаре в Балхе. В другой крепости четыреста пятьдесят осажденных, умиравших от жажды, вынуждены были сдаться карателям. Зачинщики, всего пятьдесят человек, были немедленно обезглавлены. Остальные по приказу Асада были по жребию разделены на три группы: вся первая группа была умерщвлена; попавшим во вторую отрубили руки и ноги; людям из третьей же — только руки. Вот каким варваром был этот Асад! Самому Аль-Харису удалось бежать; после чего (вещь доселе неслыханная в анналах ислама) он примкнул к тюркам-язычникам.

Балх, сильно пострадавший во время восстания, был теперь отстроен вновь и изукрашен, и Асад сделал его своей резиденцией.² Строительные работы велись под наблюдением Бармека (отца «Бармеков»).³ В этой новой столице провинции было устроено казначейство с помещениями для гражданских и военных служб; итак, Средняя Азия обрела, наконец, относительный порядок. Асад в то время собирался в поход на Хоттал. Прослышав об этом, каган, взяв в свой караван Аль-Хариса, двинулся на Балх. Он неожиданно атаковал передовой отряд Асада, захватив лагерь с большой добычей и всеми женщинами. Асад успел подойти как раз вовремя, чтобы спасти воинов своего авангарда, пока они не были изрублены на куски, и начались переговоры. Каган через переводчика, одного из последователей Аль-Хариса, обвинил Асада в том, что тот, гонимый жаждой завоеваний, посягнул на Хоттал, который принадлежал его народу уже множество поколений. «Умерь свои аппетиты, — сказал он, — и довольствуйся тем, что расположено к югу за рекою, ибо только эта земля — твоя». Переговоры не привели ни к какому результату; и к зиме Асад, не совсем готовый к решающему сражению, удалился в Балх, а каган возвратился в Тохаристан.

Следующей весной Асад возвратился с сильной армией и полностью разбил кагана, освободив из плена всех невольников-магометан, как мужчин, так и женщин. Тюркам пришлось бежать обратно в Тохаристан. Оттуда каган, поддерживаемый Аль-Харисом, собирался напасть на Самарканд, но был подстережен и убит одним из своих военачальников, с которым он пребывал в ссоре. Радость в Дамаске по этому поводу была безгранична. Хишам сперва отказывался верить таким хорошим новостям, пока не получил подтверждение со вторым нарочным; и затем вознес хвалу Господу в благодаренье за эту весть.

На следующий год Асад умер, к счастью для него, как раз перед самым падением его брата Халида: в противном случае ему пришлось бы разделить злую участь своего брата.¹ Его преемник, престарелый Наср Ибн Сейяр, происходивший из племени Кинана, не был связан ни с одной из больших группировок внутри своей провинции. Он оказался мудрым и способным правителем.

Наср Ибн Сейяр перенес столицу провинции обратно в Мерв. Кроме прежних четырех столичных городов — Нишапура, Мерва, Мерва Ар-Руда и Герата — правительство находилось также в Балхе, Хорезме и Самарканде. Он двинул свое войско в Фергану. Задача у мусульман была относительно легкой; поскольку тюркские орды, распавшиеся на части после конца кагана, не могли оказать достойного сопротивления. Провозглашением всеобщей амнистии согдианцы были возвращены к своему прежнему подданству. Арабов удалось примирить с мавали на том условии, что подушная подать стала взиматься только с немусульман. Главный раввин собирал подати с иудеев, епископ — с христиан, а с магов — их «марзубан». Мусульмане, с другой стороны, подлежали обложению поземельным налогом: как арабы, так и мавали. Таким образом, Наср ввел в Хорасане разделение на джизью (подушную подать) и харадж (поземельный налог), которые изначально были тождественны, и ни один из них не взимался с мусульман. Итак, после долгих лет войн и грабежей провинции Средней Азии, наконец, получили передышку. Этот мир сохранялся до самого начала мятежа в Сирии и последовавшей за ним гражданской войны.

О каких-либо успехах в Синде и Западной Индии на протяжении царствования Хишама писать почти нечего. Аль-Джунейд, тамошний правитель, впоследствии перемещенный в Мерв, предпринял ряд успешных набегов на Восток; но он запятнал свою репутацию мусульманина, враждуя с индийским князем Джейшабой, который, несмотря на принятие им ислама, был взят в плен во время морского сражения и предан смерти.² Брат убитого князя отправился в Аль-Куфу, чтобы пожаловаться на эту несправедливое нападение, но по пути попал в западню, устроенную тираном, и был убит. В результате такого обращения, уже при его преемнике, среди индийцев вспыхнуло всеобщее восстание против ненавистного им режима; поэтому у магометан возникла необходимость разместить на земле, расположенной вдоль Инда, два укрепленных гарнизона, Аль-Махфузу и Аль-Мансуру.¹ Благодаря этим мерам стало возможным на долгое время удерживать под контролем близлежащие территории, а затем продвинуться дальше к богатым провинциям Деккана.

Хишам решился возобновить военные действия против византийцев, которые

Малая Азия.

были временно заморожены с момента воцарения Омара II. Возглавляли походы на греков в основном его сыновья, Муавия и Сулейман, но подлинным героем этих кампаний стал Аль-Баттал («боец»). Муавия погиб в сто восемнадцатом или сто девятнадцатом году хиджры (736 или 737 г. от р. Х.), упав с коня. Византийская империя была в то время ослаблена противостоянием правительству энергичного иконоборца Льва, и мусульмане в целом были на этом направлении наиболее успешны, чем где-либо еще. Но фортуна переменчива; и однажды целая колонна из тысячи магометан была изрублена греками в куски.

Аль-Батталом был взят в плен один из наследников византийского престола. Знатного пленника отправили в Иерусалим, откуда, потешив тамошних арабов в качестве необычного зрелища, он сумел уйти заграницу.² После блистательной карьеры, в продолжение которой Аль-Баттал вселял в души жителей всей Малой Азии такой ужас, что матери пугали своих плачущих детей его именем, этот военачальник был убит, потерпев серьезное поражение на сто двадцать втором году хиджры (740 г. от р. Х.).

В Армении мусульмане встретились с жестким противостоянием со стороны аланов и хазар. Земли уже завоеванные им пришлось удерживать с большим трудом и не без серьезных потерь.

Мир был восстановлен, и жители прибрежных районов Каспийского моря стали платить халифу дань, когда вновь разразилась война, и Аль-Джаррах, военачальник (который был перемещен туда из Хорасана), был атакован местными племенами и вместе со всей своей армией разгромлен. Немедленно были посланы свежие силы, к которым по пути присоединились чтецы Корана. Власть ислама, в конце концов, была восстановлена; после неоднократных стычек хазары были оттеснены назад, и домочадцы Аль-Джарраха вместе с другими мусульманскими женщинами, что оказались ранее захвачены в плен, освобождены.

Маслама, посланный своим братом принять командование, разорил все прикаспийские земли к северу до самого Дербента, но он тоже попал в окружение к тюркам, и, обратившись в постыдное бегство, потерял свою жизнь. Граница Месопотамии вследствие этого поражения оказалась в такой опасности, что Мерван,¹ который оказался во главе разгромленной тюрками армии, бросил ее, чтобы лично сообщить своему кузену Хишаму о катастрофе. Огромное войско в сто двадцать тысяч воинов было собрано со всех концов магометанской империи, с которым Мерван, назначенный командующим, сумел-таки разбить противника и вернуть под власть халифата земли до самого Каспийского моря.

Вождю хазаров в итоге пришлось сдаться на условиях, предложенных Мерваном. Эти условия помимо всего прочего включали дань в тысячу быков, пятьсот рабов и пятьсот темноволосых невольниц — первых из тех прекрасных черкешенок, которые впоследствии стали в таком изобилии украшать гаремы Востока. В сто восемнадцатом, а затем вновь в сто двадцать втором году хиджры Мерван предпринял наступление мусульманских войск против орд к югу от Каспийского моря, вплоть до Табаристана, что сделало возможным соединить северо-западные владения халифата с Хорасаном. Но помимо успешных набегов и осад городов, сопровождающихся неизменным убийством множества мужчин и пленением всех женщин, попадавших в руки завоевателям, рассказывать нам особо нечего.

Наиболее серьезным для халифа было положение в Африке и Испании, где мусульманские армии не только постоянно терпели поражения, но, что гораздо хуже, и общее подчинение Дамаску становилось там с каждым днем все слабее. В сто шестнадцатом году хиджры на северном побережье Африки вспыхнуло повсеместное восстание берберов. Одной из его причин явился возврат обложения данью новообращенных мусульман, как будто бы они оставались язычниками. Частью же оно было спровоцировано мятежом среди новых ответвлений хариджитов.² Сохранявшие верность халифу войска снова и снова терпели поражения, и решающая победа была одержана с огромным трудом. Знаменитое сражение, известное как «Битва идолов», было дано против трехсот тысяч берберов в нескольких милях от Кайруана на сто семнадцатом году хиджры. Победа в том бою, результат которого оставался под сомнением на протяжении всего дня, оказалась, в конце концов, на стороне арабов, которые бросались вперед, воодушевляемые «чтецами Корана» и воплями женщин, не скрывавших ужаса перед возможно ожидавшей их участью.³ В западных провинциях Африки волнения продолжались до сто двадцать четвертого года хиджры, когда сам правитель Египта был послан для подавления восстаний, и, наконец, мир был восстановлен. В течение этого периода военно-морские силы халифата не бездействовали. В сто одиннадцатом году хиджры арабский десант высадился на Сицилию, и богатые трофеи были привезены домой; однако три года спустя исламский флот был потоплен, а адмирал за то, что он решился вывести корабли в открытое море во время зимнего шторма, был брошен в темницу и публично бит на улицах Кайруана. В сто семнадцатом году хиджры подверглась разорению Сардиния; а на сто двадцать втором году мусульмане вновь вторглись на Сицилию, и Сиракузы были обложены данью. Но план дальнейшего продвижения вперед с целью покорения этого острова был оставлен вследствие неспокойного положения в Африке.

На Испании, в силу ее зависимости от Африки, очень отражались африканские волнения и постоянная смена местных правителей. К тому же сказывалась и нелояльность к халифу берберского населения, переправлявшегося в Испанию через узкий пролив, и значительно превосходившего по численности арабов, чья нация, как и повсюду, была раздираема на части хронической межплеменной враждою. Как неизбежный результат этого естественного ослабления, в Испании стали поднимать голову распространявшиеся по всему исламскому государству смутьяны, уже наловчившиеся повсюду сеять волнения и мятежи.

Анбаса, назначенный правителем иберийского полуострова, на заре своего правления был занят восстановлением порядка в его пределах. Утвердив свою власть в Испании, он отважился переправиться через Пиренеи с намерением восстановить престиж мусульманской армии на полях Франции. Сперва нападению магометан подвергся Каркассонн; следом в руках мусульман оказался Ним; юг Франции был разорен; церкви и монастыри разграблены. Но вскоре после своего вторжения Анбаса был убит; и на какое-то время нестабильное состояние Испании послужило препятствием для дальнейших активности на французском направлении.

Примерно шесть лет спустя назначенный командующим Абд Ар-Рахман, возобновив наступательные операции, сумел покарать Османа Ибн Абу Нес’а, вождя берберов, присоединившегося к графу Эудо.¹ Дело в том, что берберы, как мусульмане и воины, требовали равных прав с арабами. В следующем году Абд Ар-Рахман с огромной армией выступил на север, и захватил земли франков до самого Пуатье. Тогда в ответ на мольбы о помощи графа Эудо на юг поспешил Карл Мартелл. Он стремился остановить волны мусульман, накатывавшиеся на франкское королевство.

Две армии сошлись между Туром и Пуатье; схватка была горячей, но, в конце концов, захватчики были оттеснены назад и в смятении бежали, оставив Абд Ар-Рахмана умирать на поле боя.

Побежден Карлом Мартеллом, ix 114 г. хиджры, окт. 732 г. от р. Х.

На следующее утром победитель, готовый возобновить сражение, не сумел обнаружить в поле своего зрения ни одного вояки: противник словно испарился.² Судьба Франции, а возможно и всего христианства, висела в тот день на волоске. И, благодаря промыслу Божию, христианский мир был спасен.

Через два года Окба, сын Аль-Хаджаджа,³ которого вновь поставили во главе исламского войска, возобновил активные действия. Удачно объединившись с враждебной Эудо армией франкской знати, он снова вторгся в пределы Франции. Арль, Авиньон и другие города сдались мусульманам, Валенсия и Лион были осаждены, земли Бургундии и Дофинэ вдоль Роны полностью разграблены. Однако Карл Мартелл, освободившись к тому времени от Саксонской войны, снова смог прийти на помощь. Он освободил Авиньон и отогнал арабов назад до самого Нарбонна. Он взял в заложники нелояльных вождей южной Франции, обязав их поклясться не иметь больше никаких общих дел с врагом.

Вскоре Окба умер — в самый разгар царившей в Испании анархии. Один командующий сменял другого, самовольно захватывая власть. Между тем, берберы, подстрекаемые хариджитскими лазутчиками, восстали от Марокко до Туниса, и от Окбы требовали переправиться со всем его войском на африканский берег, чтобы оказать там помощь арабам. На сто двадцать третьем году хиджры (741 г. от р. Х.), в Марокко прибыли войска из Сирии, но они были разбиты полуголыми берберскими всадниками у реки Ноам, потеряв своего командующего и две трети воинов. Это поражение оказалось более сокрушительным, чем при Туре. К тому же, сами арабы после этой неудачи рассорились между собою. Порядок был восстановлен только после смерти Хишама. Тем временем христиане в горных районах севера Испании, воспользовавшись повсеместными беспорядками, сумели сохранить свою независимость от магометан.¹

Таково было продолжительное и насыщенное разными событиями правление Хишама; правление, при всех его недостатках — если мы не будем слишком придираться к случавшимся порою вспышкам жестокой тирании — оказавшееся одним из самых образцовых халифатов, как прошлых, так и будущих. Это не его вина, что империя ислама, уже достаточно расшатанная, продолжала разрушаться. Агенты Аббасидов с одной стороны, и теократы-хариджиты с другой, тайно продолжали плести свои интриги, готовые не оставить и камня на камне в своем желании ниспровергнуть правящую династию. Они поливали ее грязнейшими, и зачастую совершенно незаслуженными оскорблениями. Достоинства Хишама не смогли остановить упадок исламского государства. Интересно, что государственные архивы во время его царствования хранились с невиданной доселе тщательностью. Он не был расточительным, и оставил имперскую казну наполненной. Разумеется, в этом отразились как нежелание халифа проявить щедрость, так и его бережливость, оборачивавшаяся подчас скупостью. Эта черта характера, превратившаяся в дурную привычку, сильно вредила популярности и влиянию Хишама.²

Примером его справедливости может служить то, что он не позволил наказать христианина за порку слуги-мусульманина, и упрекал своего сына за то, что тот настаивал на наказании. Шокированный беспутным характером своего племянника Аль-Велида, его наследника, который даже во время паломничества в Мекку предавался пьянству и устраивал собачьи бои — мерзость для истинного мусульманина³ — Хишам подумывал о том, чтобы сменить его на своего собственного сына, пока не обнаружил, что тот был не намного лучше. Аль-Велид не только проявлял несдержанность в своей частной жизни, но выказывал нетерпение к любого рода власти над собою и даже бывал дерзок по отношению к своему дяде. В конце концов, оставив халифский двор, он нашел себе пристанище где-то в глухой палестинской провинции. Хишам удалил от племянника дурных советчиков и заточил его секретаря, наказав предварительно плетьми. Аль-Велид, сильно обидевшись на такое явное неуважение, адресовал халифу сатиру, дышавшую ненавистью и презрением. Он так и оставался жить в добровольном палестинском изгнании на протяжении всего остатка правления своего дяди.

Во время паломничества на следующий год после своего воцарения Хишам запретил ставшее уже привычным провозглашение проклятий имени давно успошего Али на публичных службах.

Хишам удерживается от поношений Али.

Один из потомков Османа убеждал его возобновить эти проклятия. «Это место свято, — уговаривал он Хишама, — и на таком месте властителю правоверных надлежит чтить память убитого халифа». Задетый его словами Хишам отвечал: «Я пришел сюда не для того, чтобы кого-нибудь осуждать или проклинать; но чтобы совершить должным образом все обряды паломничества!» В другом случае, необдуманно оскорбив одного из своих придворных, он очень расстроился и смиренно попросил прощения.

Хотя в целом он отличался мягким характером, и его следовало бы признать человеком честным, читатель может вспомнить некоторые моменты, когда он проявлял жестокость и беспощадность, не сказать несправедливость, по отношению к тем из своих наместников, кто удосуживался попасть к нему в немилость. Будучи мусульманином старого толка, он всячески противостоял приобретавшей все большую известность школе Кадарийя, представители которой высказывались в поддержку доктрины о свободной воле и потворствовали различным философским измышлениям по религиозным вопросам. Халиф добился смертной казни для одного из таких еретиков, который упорствовал в отрицании нерукотворности Корана. Другого подобного мыслителя, отрицавшего постулат о Боговдохновенности Корана, по приказу халифа посадили на кол, предварительно отрубив страдальцу руки и ноги. Не приходится сильно сомневаться в достоверности таких рассказов, ибо, хотя они и переданы рукою недружелюбных к нему аббасидских летописцев, большинство правоверных не посчитало бы их хоть в чем-либо порочащим семейство Омейядов. Напротив, в глазах набожного мусульманина эти поступки должны были заслуживать уважение, и могли свидетельствовать лишь о большой религиозности халифа.

Дамаск постоянно подвергался нашествию моровой язвы, и халифы с их семьями, дабы избежать заражения во время эпидемий, приобрели привычку выезжать на свежий воздух в пустыню. Одним из излюбленных мест их отдыха являлась Ар-Русафа, городок, украшенный римскими строениями, лежавший в четырех днях пути к югу от Ар-Ракки. Хишам проводил там значительную часть своего времени; там же он и скончался, получив флегмону от ангины. Это произошло на двадцатом году его правления, когда ему было пятьдесят шесть лет. Он не был недружелюбен к своим подданным-христианам. Одним из его друзей был христианский монах, Стефан, для которого халиф добился должности патриарха Антиохии. Другим его приятелем был собиратель мусульманских преданий Аз-Зухри. Халиф не любил подолгу бывать на людях, и потому вел большинство своих дел через своего доверенного человека, келбита Аль-Абраша. Впрочем, он привык контролировать все свои дела лично, и его министерство финансов являлось предметом восхищения Аббасида Мансура. Главной заботою Хишама было довести размеры налогообложения до максимально возможных пределов, а доходы государства он тратил на проведение оросительных каналов, возведение крепостей и разбивку прекрасных парков для отдохновения и всяческих удовольствий. Подобно Халиду, его интересовало сельское хозяйство, но более всего в этой сфере он был заинтересован в цене, по которой можно было бы сбывать его зерно. В итоге, его повсюду невзлюбили; аббасидская пропаганда быстро распространялась по всему халифату; и Хишам оставил после себя государство в гораздо худшем состоянии, чем оно было, когда он только приступал к правлению.¹