* Этнос. Идентичность. Образование. М.: ЦСО РАО, 1997. С. 64-84. РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ПОНЯТИИ «СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ»*

356
Отметим общеизвестное: данная область исследований возникла в русле общепсихологических и социально-психологических исследований личности. Если же обратиться к общей логике изучения проблемы лич-ности в гуманитарном знании в целом, то можно увидеть следующее.

Уже в середине нашего столетия окончательно утвердились (в том числе и ни уровне частных концепций личности) две основные логи-ки ее анализа. Первая из них восходит к структурно-функционалист-ской традиции, для которой характерно позитивистское решение про-блемы человека в целом. В рамках этого подхода личность мыслится как объективно фиксируемая совокупность тех или иных элементов—лич-ностных черт, функций, мотивов и прочее, что дает возможность выде-ления тех или иных ее инвариантов, позволяющих типологизировать разные «личности» и сравнивать их или друг с другом, или с некото-рым эталоном, или сами с собой в разные временные периоды.

Отсюда, как следствие, выбор соответствующего методического инструментария и плана исследования, так как при этом подразуме-вается, что собственно личность эксплицируется в момент «нехват-ки», «недостаточности» или «отсутствия» чего-либо (личностной чер-ты, мотива, функции и так далее), то есть отклонения от некоторого эталона или «нормы» личности.

Другая логика анализа личности опирается на феноменологическую традицию в подходе к проблеме человека. На психологическом уровне обобщения этот взгляд представлен гуманистическими теориями лич-ности. Личность предстает здесь как принципиально уникальная, не-повторимая, экзистенциальная сущность. В силу этого — объективно нефиксируемая, неделимая на какие бы то ни было составные части, и — на методическом уровне — не сравниваемая и не типологизируе-мая. Соответственно понятие «норма» заменяется понятием самоакту-ализации, личностного роста и тому подобными.

Можно сколь угодно долго задаваться общими вопросами типа, что лежит за подобным дихотомическим разведением всех теорий лич-ности, но сам факт подобной оппозиции имел очевидное влияние на развитие данной проблематики. А именно: в ситуации абсолютизации логики первой традиции мы, по сути, неизбежно оказываемся в усло-виях потери самого объекта исследования, а при методическом выбо-ре в пользу второй традиции — в ситуации невозможности конкрет-ного эмпирического исследования, заменяя его «вчувствованием», «эм-патическим пониманием», «диалогом» и прочее. В этом смысле введение в научный обиход понятия «идентичность», казалось, приоткрывало выход из создавшихся тупиков, представляясь необычайно перспек-тивным решением. В самом деле, с одной стороны, задавая дихото-мию «социальное-персональное», оно отдавало дань структурно-функционалистскому подходу, а с другой — позволяло оставить мес-то для представлений о «неуловимой» личности, сформулированных в рамках феноменологической традиции.

357

Именно поэтому, как представляется, начиная с 70-х годов наше-го столетия, понятие идентичности становится столь популярным в психологии, дополняя, уточняя, а нередко и заменяя собой более тра-диционные понятия Я-концепции, образа-Я, самости и так далее. Осо-бенно эта замена заметна при обращении к методическим процедурам изучения идентичности — в подавляющем большинстве случаев они остались теми же, что и при изучении личности вообще и Я-концепции в частности (семантический дифференциал, репертуарные решетки, списки черт, самоописание и т.д.). Понятно, что в плане эмпирическо-го «прироста» это мало что добавило к уже имеющимся данным, но, тем не менее, позволило по-новому интерпретировать их. <...>

Наибольшая заслуга в разработке данного понятия с точки зрения его структурно-динамических характеристик по праву принадлежит Э. Эриксону, все дальнейшие исследователи данной проблематики так или иначе соотносились с его концепцией.

Эриксон понимал идентичность в целом как процесс «организа-ции жизненного опыта в индивидуальное Я» (Эриксон Э., 1996, с. 8), что естественно предполагало его динамику на протяжении всей жиз-ни человека. Основной функцией данной личностной структуры явля-ется адаптация в самом широком смысле этого слова: согласно Эрик-сону, процесс становления и развития идентичности «оберегает це-лостность и индивидуальность опыта человека... дает ему возможность предвидеть как внутренние, так и внешние опасности и соразмерять свои способности с социальными возможностями, предоставляемы-ми обществом» (там же, с. 8). Более того, идентичность имеет опре-деленную «организующую» функцию в развитии личности — данное понятие является для Эриксона центральным при рассмотрении воп-роса о стадиях психосоциального развития.

В своем понимании структуры идентичности Эриксон во многом следует неопсихоаналитической традиции не только и не столько в силу того, что исходно опирается на свой опыт клинического анализа непостоянства Я при неврозах, но прежде всего в силу свойственного данной традиции понимания Я как адаптивной структуры, одной из функций которой является нейтрализация тревоги при решении кон-фликтов между двумя противоречивыми тенденциями. Однако, по

358

мысли Эриксона, Я при этом обладает и определенной автономнос-тью, то есть его развитие есть не просто результат столкновения на «поле» самосознания бессознательных влечений, усвоенных норма-тивных предписаний и требований внешней реальности, Я как лич-ностная-структура обладает и собственной энергией, определяя дина-мику личностного развития. Центральной составляющей Я выступает при этом идентичность. <...>

Так, на первом, индивидном уровне анализа идентичность опре-деляется им как результат осознания человеком собственной времен-ной протяженности. Это есть представление о себе как о некоторой относительно неизменной данности, человеке того или иного физи-ческого облика, темперамента, задатков, имеющем принадлежащее ему прошлое и устремленном в будущее.

Со второй, личностной, точки зрения идентичность определяется как ощущение человеком собственной неповторимости, уникальнос-ти своего жизненного опыта, задающее некоторую тождественность самому себе. Эриксон определяет эту структуру идентичности как ре-зультат скрытой работы Эго-синтеза, как форму интеграции Я, кото-рое всегда есть нечто большее, чем простая сумма детских идентифи-каций. Данный элемент идентичности есть «осознанный личностью опыт собственной способности интегрировать все идентификации с влечениями libido, с умственными способностями, приобретенными в деятельности и с благоприятными возможностями, предлагаемыми социальными ролями» (Эриксон Э., 1996, с. 31).

Наконец, в-третьих, идентичность определяется Эриксоном как тот личностный конструкт, который отражает внутреннюю солидар-ность человека с социальными, групповыми идеалами и стандартами и тем самым помогает процессу Я-категоризации: это те наши харак-теристики, благодаря которым мы делим мир на похожих и непохо-жих на себя. Последней структуре Эриксон дал название социальной идентичности.

Подобное представление о двух основных составляющих идентич-ности — персональной и социальной — присутствует в большинстве работ, посвященных данной проблеме (Tajfel H., 1982; Turner J., 1994; Hogg M, 1995; Агеев B.C., 1990; Ядов В.А., 1995). Наряду с этим, в конкретных эмпирических исследованиях можно встретить более дроб-ную детализацию, в основном касающуюся социальной ее ипостаси и имеющую в качестве основания для своего выделения те или иные виды социализации. Так, речь может идти о формировании полороле-вой, профессиональной, этнической, религиозной идентичности лич-ности. Иногда в качестве основания для выделения различных видов

359

Марсиа выделяет в подростковом возрасте, во-первых, «реализо-ванную идентичность», характеризующуюся тем, что подросток пе-решел критический период, отошел от родительских установок и оценивает свои будущие выборы и решения, исходя из собственных представлений. Он эмоционально включен в процессы профессиональ-ного, идеологического и сексуального самоопределения, которые Марсиа считает основными «линиями» формирования идентичности.

Во-вторых, на основании ряда эмпирических исследований Мар-сиа был выделен «мораторий» как наиболее критический период в формировании подростковой идентичности. Основным его содержа-нием является активная конфронтация взрослеющего человека с пред-лагаемым ему обществом спектром возможностей. Требования к жиз-ни у такого подростка смутны и противоречивы, его, как говорится, бросает из крайности в крайность, и это характерно не только для его социального поведения, но и для его Я-представлений.

В качестве третьего вида подростковой идентичности Марсиа выде-ляет «диффузию», характеризующуюся практическим отсутствием у подростка предпочтения каких-либо половых, идеологических и про-фессиональных моделей поведения. Проблемы выбора его еще не вол-нуют, он еще не осознал себя в качестве автора собственной судьбы.

Наконец, в-четвертых, Марсиа описывает такой вариант подрост-ковой идентичности, как «предрешение». В этом случае подросток хотя и ориентирован на выбор в указанных трех сферах социального самооп-ределения, однако руководствуется в нем исключительно родительски-ми установками, становясь тем, кем хотят видеть его окружающие.

Иногда за те или иные структурные единицы идентичности прини-маются различные Я-представления, выделяемые по самым разным основаниям. Характерной иллюстрацией могут служить работы извест-ного исследователя особенностей Я-концепции подростка Г. Родригеса-Томэ (1980). Так, он выделяет в структуре подростковой идентичности три основных дихотомически организованных измерения. Это, во-пер-вых, определение себя через «состояние» или же через «активность» — «я такой-то или принадлежу к такой-то группе» противопоставляется при этом позиции «я люблю делать то-то». Во-вторых, в Я-характерис-тиках, отражающих подростковую идентичность, выделяется оппози-ция «официальный социальный статус — личностные черты». Третье измерение идентичности отражает представленность в Я-концепции того или иного полюса дихотомии «социально одобряемые» и «соци­ально неодобряемые» Я-характеристики.

360

Таким образом, можно видеть, что для большинства исследовате-лей вопрос о структуре идентичности, во-первых, был производным от вопроса о ее развитии, а во-вторых — конкретные решения его по сути не выходили за рамки эриксоновского деления идентичности на персональную и социальную. Обратимся теперь к исследованиям пос-ледней. <...>

Одним из основных понятий этой теории является понятие соци-альной категоризации. <...>

Согласно этой теории, социальная категоризация есть система ори-ентации, которая создает и определяет конкретное место человека в обществе. Данное понятие было введено Г. Тэджфелом (1982) для заяв-ления своей концептуальной позиции при решении вопроса о противо-речивости межгрупповых и межличностных начал в человеке, пози-ции, в соответствии с которой межгрупповые и межличностные формы взаимодействия рассматриваются как некоторый континуум, на одном полюсе которого можно расположить варианты социального поведения человека, полностью обусловленные фактом его группового членства, а на другом такие формы социального взаимодействия, которые полно-стью определяются индивидуальными характеристиками участников (Tajfel H., 1984). Для анализа закономерностей «переходов» с одного полюса социального поведения на другой одним из последователей Тэд-жфела, Дж. Тэрнером, и использовались понятия личностной и соци-альной идентичности (Turner J. et al., 1994). <...>

Обращаясь к вопросу о том, какое место занимает социальная идентичность в общей психической структуре, необходимо отметить, что в большинстве работ исследователи, работающие в данной пара-дигме, указывают на идентичность как на часть Я-концепции. По их мнению, социальная идентичность есть результат самоидентифика-ций человека с различными социальными категориями (группами принадлежности) и наряду с личностной идентичностью является важным регулятором социального поведения (Deaux, 1991, 1993; Brown J. & Smart S., 1993; Stryker S., 1991).

В соответствии с теорией самокатегоризации процесс становле-ния социальной идентичности содержит в себе три последовательных когнитивных процесса.

Во-первых, индивид самоопределяется как член некоторой соци-альной категории (так, в Я-концепцию каждого из нас входит пред-ставление о себе как о мужчине или женщине определенного соци-ального статуса, национальности, вероисповедания, имеющего или не имеющего отношения к различным социальным организациям, и прочее).

361

Во-вторых, человек не только включает в свой Я-образ общие характеристики собственных групп членства, но и усваивает нормы и стереотипы поведения, им свойственные (процесс социального взрос-ления и состоит, по сути, в апробации различных вариантов поведе-ния и выяснения, какие из них являются специфическими для соб-ственной социальной категории: так, например, кризис подростко-вого возраста потому во многом и воспринимается как кризис, что хотя самоопределение подростка в тех или иных социальных катего-риях уже произошло, самих форм социального поведения, данный факт подтверждающих, наблюдается еще не так уж много).

При этом важно, как отмечает Тэрнер, что, во-первых, сравне-ние идет с похожими, близкими, релевантными группами (так, пя-тиклассник сравнивает свой класс не с первым или десятым, а с параллельным пятым классом; более того, когда подобный процесс социального сравнения идет с далекой группой, ситуация восприни-мается как комическая — последнее известно со времен Эллочки Лю-доедки, соревнующейся с дочкой Вандербильда).

Во-вторых, в данном процессе сравнения задействованы не все параметры групп, а лишь ценностно значимые качества и характери-стики (один класс может соревноваться с другим, выясняя вопрос, кто умнее, а другой — кто сильнее). В итоге позитивная социальная идентичность оказывается основанной на положительных, благопри-ятных отличиях своей группы от другой, имеющих социальную зна-чимость для субьекта сравнения. <...>

В том же случае, когда индивид оказывается включенным в низко-статусную группу, это приводит к запуску различных стратегий, на-правленных на сохранение или достижение позитивной идентичнос-ти, например: 1) индивидуальная мобильность, которая включает все виды попыток члена низкостатусной группы покинуть ее и присоеди-

362
ниться к высокостатусной; 2) стратегия социальной креативности, которая заключается в переоценке самих критериев, по которым про-водиться сравнение; 3) социальная конкуренция — это прямое при-писывание желательных характеристик своей группе и противопос-тавление их группе сравнения (Агеев, 1990).

Эмпирические исследования, посвященные вопросам влияния знаний о себе в условиях социального взаимодействия, а также воп-росам самоценности в условиях социального сравнения, делают силь-ный акцент на процессы самоверификации (Swarm, 1987, 1990, 1992; Wood & Taylor, 1991; Bananji, 1994), причем и тенденция к подтвер-ждению позитивных взглядов, и тенденция к подтверждению нега-тивных взглядов на себя здесь выступают как равноправные.

Характерно, что особое внимание здесь уделяется людям именно с негативными взглядами на себя, для которых самоверификация и самоценность оказываются разнонаправленными. Данные, получен-ные в результате как лабораторных (Swann, 1989), так и полевых (Swarm, 1992) исследований, показывают, что люди преимуществен-но выбирали именно тех партнеров по взаимодействию, которые под-тверждали их представления о себе, даже в том случае, когда эти представления были негативными.

Сванн (Swann, 1992) утверждает, что склонность людей выбирать тех партнеров по взаимодействию, которые подтверждают их собствен-ные взгляды на себя, коренится в желании поддержать ощущение предсказуемости и контроля.

Таким образом, видимо, правильнее было бы говорить не о стрем-лении индивида к изменению социального окружения или своего места в нем с целью усиления или подтверждения позитивной идентичности, но о стремлении к поддержанию стабильной личной идентичности.

Одним из основных положений теории самокатегоризации является то, что любая группа будет стремиться к дифференциации себя от дру-гих, относительно близких групп. Существует большое количество ис-следований, которые показывают то, как члены группы акцентуируют групповые различия для того, чтобы достигнуть или сохранить (пред-почтительно положительное) отличие своей группы или свою соци-альную идентичность (Tajfel, 1984; Knipperberg & Ellemers, 1990).Осо-бенно сильно эта тенденция наблюдается в группах, которые, суще-ствуя реально, не имеют формального социального статуса. В таких случаях дифференциация может идти в том числе и по чисто внешним призна-кам — одежде, прическам, сленгу — таковы типичные пути самоиден-тификации для неформальных молодежных «команд» и тусовок.

Однако социальная идентичность зависит не только от межгруппо-вых различий, но также и от внутригрупповой гомогенности. Другими словами, помимо того, что группа должна отличаться от других групп, члены группы должны быть максимально сходны между собой. Совре-менные исследования показывают, что восприятие группы как гомо-

363

Противопоставляя личную и социальную идентичность, исследо- ватели часто оставляют в тени тот факт, что индивид принадлежит не к какой-либо одной группе, но, как правило, к большому числу микро- и макрогрупп. В силу этого возникает интерференция, взаимовли яние тех систем ценностей норм и стандартов поведения, которые приняты в этих группах. Более того, часто эти системы норм и ценно стей, в силу внешних обстоятельств, приходят в противоречие друг с другом и индивид оказывается перед внутренним выбором.

Теория самокатегоризации имплицитно опирается на представление об иерархичности категорий, в частности, в исследованиях Л. Чанте (Chante L., 1996) изучается взаимовлияние социальной идентичности, связанной с этносом или расой, и социальной идентичности, опирающейся на убеждения, в условиях, когда эти идентичности при ходят в противоречие друг с другом. Например, работа С. Виддикомбе (Widdicombe S., 1988) посвящена попытке построения иерархичес- кой системы на основе самокатегоризации. Указание на иерархичес -кое построение социальной идентичности можно найти в работах В.А. Ядова (1995, 1993), Т.С. Барановой (1994) и ряде других.

Однако таких работ все еще очень немного, и вопрос о взаимо влиянии различных социальных идентичностей, на наш взгляд, оста ется не достаточно изученным. <...>

Понятие социальной установки было введено в 1918 г. Томасом и Знанецким. Они определяли ее как психологический процесс, рассмат риваемый в отношениях к социальному миру и взятый прежде всего в связи с социальными ценностями. «Ценность, — говорили они, — есть объективная сторона установки. Следовательно, установка есть индиви- дуальная (субъективная) сторона социальной ценности». Томас и Зна-нецкий неоднократно подчеркивали значение для понимания социаль- ной установки того факта, что «она по своему существу остается чьим-то состоянием». В этом определении социальная установка представлена как психологическое переживание индивидом значения или ценнос-

* Шихирев П.Н. Современная социальная психология США. М.: Наука, 1979. С. 86-103.

364

Будучи обращенной одной своей гранью к социологии, а другой — к психологии, объединяя аффекты, эмоции и их предметное содержание в единое целое, социальная установка представлялась именно тем понятием, которое, казалось, могло лечь в основу теоре -тического объяснения социально значимого поведения.

В социальной психологии она была принята с особой готовностью, поскольку представлялась именно той исходной единицей, которая сможет выполнить роль, подобную роли химического элемента в химии, атома в физике, клетки в биологии.

Попытки найти и предложить такой элемент в социальной психо- логии многочисленны. К ним можно отнести концепцию Макдугалла, у которого эту роль выполнял «инстинкт», а также теории, пост роенные на таких единицах, как «привычки», «чувства» и т.п. Эти исходные элементы были отвергнуты как слишком умозрительные, неопределенные и, главное, не поддающиеся эмпирическому иссле- дованию. Поэтому, когда появился концепт, доступный для операци онального определения и в то же время охватывающий содержание, ранее определявшееся интуитивно*, то вполне естественно, что он быстро завоевал всеобщее признание.

К концу 60-х годов социальная установка прочно закрепилась как основное понятие при объяснении социально-психологических про- цессов как на индивидуальном, так и на групповом уровне. По объему исследований с ней может конкурировать только малая группа**, но если исследование установки можно себе представить вне группового процесса, то обратная картина просто немыслима.

Будучи одной из центральных областей исследования, социальная установка пережила вместе со всей социально-психологической наукой ее подъемы и спады. Первый период (1918—1940 гг.) отмечен тео- ретическими дискуссиями о содержании самого понятия, развитием техники измерения установки (начиная со шкалы Терстоуна, предло- женной в 1928 г.). К концу этого периода был установлен один из отличительных признаков социальной установки — «интенсивность положительного или отрицательного аффекта относительно какого-либо психологического объекта». В 1931 г. Парк добавил еще два признака:

* До введения в социальную психологию понятия социальной установки его аналоги (установка восприятия, set и т.п.) уже имели свою традицию исследова ния в психофизике, общей психологии. Гипотезы о существовании явления, на званного впоследствии социальной установкой, высказывались философами с не запамятных времен. Идея, таким образом, витала в воздухе.

** К концу 60-х годов на долю установки приходилось около 25% всех иссле- дований в социальной психологии.

365
латентность (т.е. недоступность для прямого наблюдения) и про-исхождение из опыта. В 1935 г. Г. Оллпорт, проделав огромную работу по обобщению имевшихся к тому времени определений, предложил свой вариант, и до нынешнего времени «исполняющий обязанности» обще-принятого: «Установка есть состояние психонервной готовности, сло-жившееся на основе опыта и оказывающее направляющее и (или) ди-намическое влияние на реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он связан». В этом определении основные признаки установки — ее предваряющее и регулятивное действие.

Второй этап (1940—1950 гг.) — период относительного спада в ис-следованиях социальной установки, который объясняется переключе-нием интереса на динамику групповых процессов — область, стимули-рованную идеями К. Левина; сказались и несбывшиеся надежды на точ-ную квантификацию установки. Вместе с тем именно в этот период (в 1947 г.) Смитом было предложено деление установки на три компо-нента: когнитивный, аффективный и поведенческий*, а также было установлено, что эта структура обладает определенной устойчивостью. Акцентируя внимание на этой стороне установки, Д. Кэмпбелл опреде-ляет ее как «синдром устойчивости реакции на социальные объекты». Третий этап (середина 50-х — 60-е годы) — период расцвета ис-следований установки. На это время приходятся исследования про-цесса ее изменения, выполненные школой К. Ховлэнда и известные как Йельские исследования. В них изучалась в основном связь между когнитивным и аффективным компонентами установки. С 1957 г. с появлением теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера начались исследования связей когнитивных компонентов разных установок. В это же время появились функциональные теории (или теории функ-ций установки в структуре индивидуального поведения) Смита с со-авторами, Келмэна и Д! Каца, теории изменения установки Мак Гай-ра, Сарнова, была усовершенствована техника шкалирования, нача-ли применяться психофизиологические методы измерения установки. 70-е годы — период явного застоя. На фоне затраченных усилий довольно обескураживающе выглядят такие итоги, как обилие проти-воречивых и несопоставимых фактов, отсутствие даже подобия об-щей теоретической основы, пестрая мозаика различных гипотез, об-ладающих скорее ретроспективной, нежели перспективной объясня-

* Это представляет (по выражению Г. Оллпорта) возвращение к знаменитому триумвирату Платона: делению на волю, аффекты и поведение. Наиболее четко компоненты структуры определил несколько позже (1960 г.) Д. Кац: «Установка есть предрасположенность индивида к оценке какого-либо объекта, его символа или аспекта мира индивида как положительного или отрицательного. Мнение яв-ляется вербальным выражением установки, но установки могут выражаться и в невербальном поведении. Установки включают как аффективный (чувство сим-патии или антипатии), так и когнитивный (знания) элементы, которые отражают объект установки, его характеристики, его связи с другими объектами».

366

Разнобой теоретических концепций, противоречивость фактов особенно бросаются в глаза на фоне единообразия методологии и тех-ники эмпирического исследования, как бы независимых от конкрет-ных целей исследования. Установка измеряется в подавляющем боль-шинстве случаев на основе вербального самоотчета респондента о своей позиции относительно какого-либо объекта на так называемом кон-тинууме установки, градуированном между полюсами плюс — минус: очень хорошо — очень плохо и т.п.*.

Единообразие методов при решении разных исследовательских задач с различных теоретических позиций обусловлено соблюдением принципа операционализма. Несмотря на разные критерии, положен-ные в основу исходных определений, все они операциональны, т.е. построены как рабочие определения для измерения избранных пара-метров: интенсивности, устойчивости, степени организованности компонентов и т.п. <...>

Рассмотрим теперь на конкретном примере исследований уста-новки, как действует технологическая цепочка: модель человека— методология исследования — интерпретация данных, как объектив-ное явление трансформируется в этом процессе.

В бихевиористской схеме «установка рассматривается как имплицитная, опосредствующая реакция — гипотетическая конструкция или промежу-точная переменная между объективным стимулом и внешней реакцией. Установочная реакция, недоступная для внешнего наблюдения, явля-ется одновременно реакцией на наблюдаемый стимул и стимулом для наблюдаемой реакции, действуя наподобие «связующего» механизма. Обе эти стимульно-реактные связи (наблюдаемый стимул — установка; установка — объективная реакция) предположительно подчиняются всем законам теории поведения... Установка определяется как имплицитная, вызывающая драйв реакция, которая считается социально значимой в обществе (данного. — П.Ш.) индивида».

Из этого описания установки, которое дает Л. Дуб, наглядно видно, как действует бихевиористская модель. Очевидно, что наибольшую труд-ность для интеграции установки в эту модель представляет свойство последней внутренне опосредствовать, отличающее ее от внешне на-блюдаемой реакции на стимул. Признать, что в психологической струк-

* Существуют, разумеется, и другие методы измерения установки: наблюде-ние за поведением, психофизиологические измерения реакции на объект или его изображение, однако почти каждое исследование, использующее иную, помимо самоотчета респондента, технику измерения, есть, как говорит Кисслер с соавто-рами, «работа, публикуемая лишь затем, чтобы доказать, что установку можно измерять и иным способом». Таких работ мало.

367

Интеграция достигается путем двух операций: установка сама объяв-ляется реакцией, чем снимается ее свойство быть целостным состоя-нием, а ее латентность, т.е. недоступность для наблюдения, трактует-ся только как теоретический прием, позволяющий снять проблему наблюдаемости, поскольку латентность оказывается при этом всего лишь гипотетической конструкцией. В итоге бихевиоризм получает возможность оперировать понятием установки, адаптировав его к своей теоретической схеме, согласно которой человек — система стимуль-но-реактных связей, складывающихся в результате внешних воздей-ствий. Установка ничего не добавляет в эту схему, оказываясь такой же «усвоенной поведенческой диспозицией» (Д. Кэмпбелл), как и многие другие. Ее специфика исчезает.

После такой трансформации установка становится доступной для принятых бихевиоризмом способов измерения, что в значительной степени облегчается также представлением о ее трехкомпонентной структуре. Оно позволяет, с одной стороны, учесть в некоторой сте-пени «человечность» социальной установки, проявляющуюся в вер-бальности реакций, с другой — не выделять социальную установку среди установок любого биологического организма. Ведь вербальная реакция согласно бихевиористскому взгляду есть не что иное, как физическое поведение, «сотрясание воздуха», разложимое на элемен-тарные моторные акты.

Несмотря на все описанные операции, бихевиоризм, по признанию авторов обзорных работ, не может до конца решить проблему латент-ности установки. Последняя в целом «представляется неудобным по-нятием в науке, основанной на наблюдаемых величинах».

Гораздо легче эта проблема решается в русле когнитивистской ориентации на основе модели «мыслящего человека», ставящей в центр внимания его внутреннюю когнитивную структуру (а не только вне-шнюю вербальную реакцию).

По определению Рокоча, «социальная установка — это от-носительно устойчивая во времени система взглядов, представлений об объекте или ситуации, предрасполагающая к определенной реак-ции». Еще более подробно, с позиции гештальтпсихологии, описыва-ет установку С. Аш: «Установка есть организация опыта и знаний, связанных с данным объектом. Это иерархически организованная струк-тура, части которой функционируют в соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от психофизиологической установки вос-приятия она высоко концептуализирована».

Таким образом, согласно когнитивистской ориентации, роль уста-новки, т.е. опосредствования вновь поступающей информации, выпол-

368

В психоаналитической концепции установки мы наблюдаем иную картину. Еще в 1935 г. Г. Оллпорт говорил о том, что «Фрейд наделил установку жизненной силой, уравняв ее с бурным потоком бессозна-тельной жизни». Это не следует понимать буквально, ибо Фрейд спе-циально установке не уделял внимания. Влияние Фрейда проявляется в выдвижении тезиса о том, что установка, хотя и не имеет собствен-ного энергетического заряда, но может черпать его, регулируя уже имеющуюся психоэнергетику. Согласно психоаналитической концеп-ции Сарнова, «установка индивида в отношении класса объектов определяется особой ролью, которую эти объекты стали играть в содей-ствии реакциям, уменьшающим напряженность особых мотивов и разрешающим особые конфликты между мотивами».

Для всех приведенных выше определений характерна одна общая черта — ограничение сферы действия установки областью индивиду-ального поведения. Говоря иначе, социальная установка рассматри-вается преимущественно в индивидуально-психологическом аспекте. Свое логическое завершение эта линия нашла в теории социального суждения М. Шерифа и К. Ховлэнда. В ней осуществлена предельная экстраполяция данных, полученных в общей и экспериментальной пси-хологии. Основной вывод этой теории состоит в том, что социальная установка изменяется по единому закону ассимиляции и контраста**,

* Например, представители когнитивистской ориентации Осгуд, Сузи и Тан-ненбаум отличают установку от других поведенческих диспозиций тем, что она предрасполагает к оценочной реакции.

** Суть этого закона состоит в следующем. При наличии у субъекта фиксиро-ванной установки тот или иной объект в случае незначительного отличия от содер-жания установки воспринимается как полностью соответствующий ожиданиям (эф-фект ассимиляции). В противоположном случае наблюдается эффект контраста: «не соответствующий установке человека объект кажется ему более отличным, чем это есть на самом деле». В исследованиях социального суждения действие этого закона проявлялось в восприятии позиции коммуникатора: она ассимилировалась в случае незначительного расхождения с позицией реципиента и воспринималась как про-тивоположная при определенном превышении, дистанции.

24-7380 369.

.24*
выявленному при исследовании установки восприятия (set) в общей психологии.

В основных теоретических направлениях исследований социаль-ной установки ее социальность либо совсем игнорируется, будучи приравненной к организмическим диспозициям, как это, например, делают бихевиористски ориентированные исследователи, либо сводит-ся к знанию, имеющему аффективную или эмоциональную окраску, либо определяется через социальность объекта установки. Это игнори-рование социальности как особого качества, характерное для амери-канской социальной психологии, логично завершилось при исследова-нии социальной установки отрицанием ее качественного своеобразия. Все это фактически ведет к ее теоретической девальвации, превраща-ет всего лишь в термин для перевода старых теорий на современный научный язык, что не делает их более содержательными.

Ограничение исследований социальной установки рамками пси-хологии индивида также логично ведет к тому, что за пределами ис-следования остается ее свойство выполнять функции регулятора не только на индивидуальном, но и на социальном уровне. Ведь соци-альная установка объединяет в себе эти свойства, будучи «впечатан-ной» в структуру поведения членов социальной группы. Вскрыть при-роду этого единства, его внутренние закономерности американская социальная психология не смогла в силу отмеченной философской и методологической ограниченности.

Эта ограниченность сохраняется даже в социологических подхо-дах, которые, казалось бы, непременно должны идти к анализу уста-новки от социума. Тем не менее и в символическом интеракциониз-ме — наиболее известной социологической ориентации в социальной психологии — она «рассматривается через «Я»-концепцию, которая формируется интернализованными установками других». «Я»-установка, т.е. отношение человека к самому себе, объявляется общей системой координат, в которой размещаются все остальные установки.

Интересные, но ограниченные подходы к анализу функций соци-альной установки в социальной общности намечены в работе Смита, Брунера и Уайта, а также в теории Келмэна. Основной постулат пер-вой работы состоит в том, что индивид выражает то или иное мнение лишь потому, что оно используется либо как средство сохранения отношений с другими людьми, либо как орудие их разрыва. Иными словами, мнение, предположительно отражающее установку, может выполнять две функции: идентификации с группой или противопос-тавления себя группе.

Идея о социальных причинах устойчивости проявления установки была разработана Келмэном. Он выделил три процесса, способствую-щие этой устойчивости: подчинение, идентификацию и интернали-зацию. В первом случае имеется в виду сохранение установки под вли-янием внешнего контроля, во втором — для поддержания социальных

370

связей, в третьем — устойчивость установки объясняется тем, что сам объект установки имеет для индивида личное значение, независимо от внешнего контроля или одобрения со стороны общества.

Бесспорно, это ограничение во многом вызвано заимствованием теоретических схем из общей психологии. И так же, как в позитивист-ски ориентированной общей психологии человек предстает механи-цистски раздробленным на стимульно-реактные связи, в социальной психологии индивид определяется как «комплекс социальных уста-новок»*.

Важно, однако, подчеркнуть, что сама установка (в соответствии с тем же принципом) изучается либо изолированно (как в бихеви-ористской схеме), либо в лучшем случае в связи с установкой того же уровня (как в когнитивистской схеме). Но и на этом процесс дроб-ления не заканчивается. Сама установка расчленяется на когнитив-ный, аффективный и поведенческий элементы.

И наконец, свое завершение фрагментация находит в выделении внутри самих этих компонентов операционально определимых и дос-тупных для измерения качеств. Так, например, в когнитивном ком-поненте выделяются информационное содержание, временная перс-пектива, центральность — периферийность, в аффективном — на-правленность, интенсивность, в поведенческом — объективность, ситуативность и т.п.**.

Крайне важно подчеркнуть следующее. Каждый из очередных эта-пов фрагментации объекта ведет ко все большей диверсификации знания, его дроблению в зависимости от конкретного понимания установки, ее компонентов и связей между ними, от выделенного параметра, гипотезы о нем, от выбора зависимой и независимой пе-ременных для проверки гипотезы, от применяемой процедуры и тех-ники исследования, а также от многих других зачастую не менее важ-ных условий. Удивительно ли, что исследования одного и того же объекта напоминают строительство Вавилонской башни в момент рас-падения строителей на «двунадесят языков».

Возможна ли интеграция таких знаний, на что надеются сейчас американские социальные психологи, и если да, то на какой основе?

Попытки синтеза уже предпринимались. В 1960 г. Д. Кац выступил с функциональной теорией установки. Предложив изучать установку с точки зрения потребностей, которые она удовлетворяет, он выде-

* Ср. приведенное ранее определение Г. Оллпорта: «человек есть система реф-лекторных дуг».

** У. Скотт насчитал 11 таких параметров социальной установки.

371

Д. Кац прямо заявил, что первая функция заимствована из бихе-виоризма и теорий научения, вторая — у Фрейда и его последователей, третья — из психологии личности (исследования проблемы самовы-ражения, самореализаций), четвертая — из гештальтпсихологии*. Строго говоря, эту теорию нельзя назвать теорией: она скорее «уп-ражнение по переводу разных теорий на один язык», «попытка свес-ти воедино все теории под одним названием» — как это было замече-но ее критиками. Она оказалась интересной лишь тем, что, будучи композицией из всех предыдущих теоретических подходов, отразила всю эволюцию исследований установки от Томаса и Знанецкого, призвав к возвращению «на круги своя».

Исследователи-эмпирики этот призыв и теорию встретили без эн-тузиазма не только по причине ее эклектизма. Для них факты, получен-ные в собственном эмпирическом исследовании, в соответствии с прин-ципом операционализма приобретали значение самого объекта.

Видимо, поэтому не находит особого отклика монументальная по своему замыслу идея Д. Стаатса, попытавшегося осуществить ин-теграцию «снизу», т.е. объединить накопленные факты на основе од-ной теоретической платформы — варианта теории научения. В дан-ном случае вопрос встает о правомерности интерпретации данных, полученных в соответствии с одной теоретической схемой, в другой схеме, где они могут приобрести иной смысл. Решение этой пробле-мы затрудняется еще и тем, что данные с трудом сопоставляются не только внутри одной и той же теоретической ориентации, о чем до-статочно свидетельствует работа самого А. Стаатса, не только внутри одного направления, развивающегося в рамках этой ориентации, но даже между исследованиями конкретного явления внутри этого же направления.

Подтверждением этому могут служить Йельские исследования процесса убеждения, выполненные под руководством К. Ховлэнда. Они были объединены единой теоретической и методологической платформой — бихевиоризмом с его центральными понятиями (сти-мул, реакция, подкрепление), акцентом на исследование «объектив-ного» (внешненаблюдаемого) поведения. Изучалось изменение уста-новки как процесс взаимодействия когнитивного и аффективного компонентов. Общей была точка зрения, согласно которой измене-ние когнитивного компонента (мнение, убеждение) влечет за собой

* Отметим, что в работах Томаса и Знанецкого было предложено похожее деление мотивационной структуры личности на четыре влечения, а Смит и его соавторы исследовали по существу те же функции.

372

изменение аффективного и поведенческого компонентов*. И тем не менее практически по каждому из исследованных условий эффек-тивной коммуникации: односторонней — двусторонней аргумента-ции, приоритета выступления (до или после оппонента), эффекта «бумеранга», «запаздывающего» эффекта и других — были получены противоречивые данные, не поддающиеся интеграции в одну схему.

Как же в этой ситуации можно говорить об интеграции хотя бы двух основных: бихевиористской и когнитивистской — ориентации? Но, даже если бы внутри каждой из ориентации было достигнуто относительное единство выводов, найти для них общую платформу — задача исключительно трудная, поскольку они противостоят друг другу не только как теоретические ориентации.

Они несопоставимы и методологически. Бихевиористская модель таксономична, поэтому в Йельских исследованиях упор делается на изучение зависимых переменных, в то время как когнитивистская мо-дель, дифференциальная по своей сути, изучает в основном независи-мые переменные.

Кроме того, одно из главных препятствий на пути дальнейшего исследования установки авторы одной из обзорных работ справедли-во видят в том, что слишком мало проводится экспериментов специ-ально для проверки противоречивых выводов, полученных на основе различных теорий, что авторы различных теорий не спешат с таким сопоставлением, что переменные выбираются произвольно и изуча-ются слишком изолированно, что их изучение ведется в основном методом лабораторного эксперимента.

Иными словами, необходимость какой-то, хотя бы рабочей, ус-ловной унификации ощущается и осознается, хотя довольно попу-лярен и другой тезис: «пусть расцветают все цветы». Безусловно, бо-лее или менее общепринятая система понятий могла бы способство-вать интеграции фактов и данных, однако еще более важным условием преодоления существующего разброда должно стать восстановление целостности самого объекта, т.е. нахождения обратного пути от пере-менных, компонентов установки, комплекса установок — к индиви-ду, и не просто абстрактному индивиду, а целостному живому чело-веку. О том, что именно в этом направлении надо искать выход, сви-

* Исключением были исследования М. Розенберга. В его экспериментах у ис-пытуемых, находящихся в гипнотическом состоянии (с внушенной постгипноти-ческой амнезией), изменяли отношение к некоторому объекту на противополож-ное. У статистически значимого количества испытуемых такое изменение аффек-тивного компонента влекло соответствующую рационализацию, т.е. изменение когниций.

373



детельствует исследование проблемы соответствия установки реаль-ному поведению.

К. Ховлэнд и его сотрудники изучали в основном отношение ког-нитивного и аффективного компонентов установки. Выяснялось, как изменяется мнение или убеждение, как изменение мнения, т.е. ког-нитивного компонента, меняет эмоциональное отношение реципи-ента, т.е. увеличивает (или уменьшает) чувства симпатии (или анти-патии) к объекту установки. В соответствии с постулатом бихевиориз-ма о том, что знание, будучи усвоенным, входит в структуру опыта и оказывает впоследствии регулирующее влияние на само поведение, считалось, что залог успеха коммуникатора в его способности вне-дрить то или иное мнение в когнитивную структуру реципиента или изменить его точку зрения по конкретному вопросу. Иными словами, при исследовании отношения когнитивного и аффективного компо-нентов внимание уделялось одному направлению: от когнитивного к аффективному. <...>

В некоторых исследованиях Йельской группы было также показа-но, что можно изменить точку зрения испытуемых, давая им, напри-мер, «играть роль» своих оппонентов или даже заставляя механически повторять (т.е. путем чисто моторного закрепления) нужную комму-никатору идею.

Но все эти результаты (кстати говоря, не всегда подтверждавшиеся) были получены в лабораторном эксперименте и могут считаться ва-лидными только в этих условиях. Стремясь к добыванию максимально «позитивного» знания, исследователи на самом деле изучали псевдо-объект, т.е. объект, взятый в его искусственных, вырванных из жиз-ненной среды проявлениях.

Этот изъян методологии, вызванный дроблением объекта иссле-дования, выявился особенно четко, когда были поставлены вопросы о том, что происходит с этим изолированно изменившимся мнени-ем, когда оно начинает испытывать давление со стороны таких фак-тов, как общее состояние когнитивной структуры, реальные требова-ния реальной ситуации и т.п.

Еще меньшую валидность данные Йельских исследований обнару-жили при изучении так называемого парадокса Ла Пьера — феномена явного несоответствия мнения и поведения*. В течение длительного вре-мени «степень взаимосвязи между невербальным и вербальным поведе-нием была неизвестна и явно малоинтересна для большинства иссле-

* В 1934 г. Л а Пьер в поездке по США вместе с супругами китайцами останав-ливался в 250 отелях, владельцам которых затем отправил письма с просьбой зарезервировать места для этой же пары. Он получил 128 ответов, 90% из которых были отрицательны. В 1952 г. этот эксперимент был повторен другими исследовате-лями в несколько измененном варианте (речь шла о посещении кафе негритянс-кими женщинами). Результаты были получены примерно такие же.

374

Однако в 1969 г., собрав результаты почти всех исследований про-блемы соответствия вербального поведения невербальному, А. Уикер пришел к выводу, что «декларируемые установки скорее не связаны или мало связаны с невербальным поведением». Сопоставляя данные в пользу гипотез о соответствии или несоответствии установки пове-дению, Кислери и соавторы отмечают, что данные о несоответствии получены преимущественно в условиях реальной жизни, а данные о соответствии — в условиях лабораторного эксперимента. Иными сло-вами, соответствие вербального поведения невербальному ставится в зависимость от ситуации*. В то же время существуют данные о том, что один и тот же индивид в ситуации, требующей одного поведения, все-таки ведет себя так, как этого требует «иная организованная общ-ность», т.е. в одной ситуации индивид ведет себя в соответствии с установкой, усвоенной в другой ситуации, не уступая актуальному «ситуационному давлению». И это скорее правило, чем исключение, иначе в поведении человека не было бы определенной, хотя и не всегда устойчивой последовательности.

Искусственная изоляция социальной установки для, казалось бы, наиболее глубокого ее изучения привела по существу к тому, что в условиях лабораторного эксперимента, да и во многих полевых иссле-дованиях она изучалась только как общепринятое социально одобря-емое мнение, в то время как поведение в реальной жизни — это слож-ный комплекс, результат влияния огромного количества факторов: предположений индивида о возможных последствиях данного поведе-ния, оценки этих последствий, мнений индивида о том, почему он чувствует, что должен поступать так или иначе, его мнений о том, какое поведение считается должным в его обществе, уровня аффек-тивной коннотации, мотивации действия в соответствии с норматив-ными убеждениями и т.д.

Таким образом, изучение установки в соответствии с канонами позитивизма привело к тому, что в конце технологической «цепочки» исследования получился весьма своеобразный продукт: абстрактная позиция абстрактного индивида, декларирующего свое согласие с господствующими ценностями.

Ограниченность и даже наивность такого результата в последнее время стали настолько очевидными, что речь уже идет не о том, при-держиваться прежней логики исследования или нет, а о том, как ее

* В качестве одной из таких точек зрения можно отметить мнение Рокича, считающего, что поведение — результат действия двух установок: на ситуацию и на объект. Он считает, что именно их искусственное разделение в эксперименте «значительно задержало развитие теории установки».

375

изменить. В частности, предлагается отказаться отделения установки на компоненты, конкретизировать исследования* (например, опре-делять отношение не к неграм вообще, а к негру, представителю кон-кретной социальной группы), признать, что мнение не обязательно связано с установкой, наконец, изменить технику измерения, допол-нив шкальный анализ наблюдением и тому подобными объективны-ми методами, так как индивид якобы не способен точно выразить свою установку вербально.

Характеризуя итоги Йельских исследований, один из крупнейших специалистов по проблемам эффективности массовой коммуникации У. Шрамм сказал, что они поставили «старые правила риторики на научные рельсы». Ту же мысль более определенно выразил У. Макгайр: «Подход теории научения (в исследованиях изменения установки. — П.Ш.) редко опрокидывает наши обыденные представления, этот подход, на наш взгляд, все больше и больше приобретает статус «пло-дотворной ошибки». В самом деле, в подавляющем большинстве слу-чаев были получены весьма скудные (с точки зрения их новизны) данные. В основном это данные, например, о том, что женщины и дети (вообще женщины, вообще дети) легче поддаются убеждениям, но их мнения менее устойчивы, люди пожилого возраста более кон-сервативны; прежде чем изменить установку, надо ее «расшатать», т.е. заставить человека сомневаться в ее адекватности; внешность и авто-ритет коммуникатора существенно влияют на эффективность комму-никации; коммуникатор не должен противопоставлять себя аудито-рии и т.д. Таким образом, и практическая эффективность научных исследований оказалась гораздо ниже ожидаемой.

Весь парадокс заключен здесь в том, что чем сильнее исследо-ватель стремится к максимальной «научности» (т.е. уровню объек-

* Весьма характерно, что к такому выводу приходят и бихевиористски ориен-тированные исследователи. Так, Дефлер и Уэсти говорят: «Мы должны начинать с понятия установки, определяемого как возможности конкретных проявлений син-дрома реакций, а затем тщательно специфицировать три вещи: 1) точный соци-альный объект, который предположительно стимулирует эти реакции; 2) точный характер и число различных классов или измерений реакций и 3) точное измере-ние операций по наблюдению за вероятностными реакциями индивида, приме-няемыми (операциями. — П.Ш.) для получения количественно выраженного суж-дения по каждому классу реакций. Только тогда мы сможем понимать друг друга и самих себя, произнося термин «установка».

376

тивности, достигнутому точными науками: физикой, математикой и т.п.), тем больше он «очищает» объект своего исследования — чело-века — от «помехообразующих» переменных, приравнивая его к нео-душевленному механизму, и тем меньше, естественно, он может про-никнуть в- суть того, что недоступно для внешнего наблюдения, и тем более тощими становятся выводы.

Влияние специфической идеологии сказалось и в представлении о самой установке. Обращают на себя внимание ее трактовки как струк-туры, стремящейся к равновесию, к непротиворечивости, в то время как по существу для установки как динамичного состояния нормаль-ной является, напротив, постоянная тенденция к выходу из равнове-сия, о чем свидетельствуют и конкретные исследования. Очевидно, в таком подходе сказалось стремление к бесконфликтности и стабиль-ности как всеобщему идеалу.