Сорос жизнь, деятельность и деловые секреты величайшего в мире инвестора

Четверг, 17 сентября 1992 года

По примеру англичан, Италия вывела свою валюту из ЕВС. Курс фунта туг же скатился до 2,7 марки и остановился на 2,65 немецкой марки — на 5% ниже предыдущего минимального уровня. В «черную среду» английский фунт стерлингов стоил на 16% дороже!

Британия не одинока. Испания тоже вынуждена девальвировать песету на 28%, Италия лиру на 22%.

После сообщения о выходе фунта из ЕВС фунт котируется на торгах в Нью-Йорке ниже 2,7 марки — более чем на семь пфеннигов дешевле нижнего предела 2,778 марки в рамках ЕВС.

(Одно из печальных последствий кри'зиса фунта проявилось только следующим летом, когда допустимые ЕВС колебания расширили до 15%, что лишило саму систему смысла. В сентябре 1994 года ЕВС продолжала действовать в составе Германии, Франции и шести других стран-участниц.)

Джордж Сорос казался гением.

Многие сорвали куш на падении фунта, но их прибыли остались в тени. Пол Тюдор Джонс или Брюс Ковнер из «Кэкстон корпорейшн» были в числе выигравших главный приз: первый заработал 250, второй примерно 300 млн. долларов. Ведущие американские банки, активно оперирующие иностранной валютой, особенно «Сити-корп», «Дж.П. Морган» и «Кэмикл Бэнк», тоже остались довольны. Всего же за третий квартал банки заработали дополнительно 800 млн. долларов на торговле иностранной валютой.

Грандиозная ставка Сороса стала достоянием гласности, когда лондонская «Дейли мейл», со ссылкой на неизданный еще номер журнала «Форбс», в передовице от 24 октября поместила набранный огромными черными буквами вызывающе дерзкий заголовок: Я заработал миллиард на крушении фунта.

Сопровождал статью снимок улыбающегося Сороса с бокалом вина в руке. Смысл статьи сводился к тому, что «международный финансист, как сообщили вчера вечером, заработал почти миллиард долларов на сентябрьском валютном кризисе».

Анатоль Калецки, редактор экономического отдела лондонской «Таймс», в то субботнее утро возвращался с дочкой домой после прогулки. Они зашли на минутку в кондитерскую купить шоколадку, когда ему на глаза попался заголовок «Дейли мейл». Потрясенный новостью, Калецки купил газету и тут же прочитал статью. Через час ему домой позвонил Джордж Сорос.

— Что происходит? — спросил журналист «Таймс» в душевном смятении.

— Я сейчас в Лондоне, — раскатисто пророкотал Сорос. — Не знаю, прочитали ли вы уже «Мейл».

Калецки, начиная понимать, в чем дело, ответил утвердительно.

— Мой дом осаждают журналисты и фотографы. Я хочу уехать и поиграть в теннис. Просто не знаю, что делать. Посоветуйте, что мне делать!

Но прежде чем давать советы, Калецки желал выяснить только одно: правду ли напечатала газета? Сорос не замедлил с ответом: «В общем, да».

Калецки посоветовал Соросу не разговаривать ни с кем из журналистов возле дома. «Если вы захотите сообщить публике, что вы делали и чего не делали, лучше сами напишите статью, или же я прииеду и помогу вам».

— Хорошо, я подумаю.

Через полчаса Сорос перезвонил Калецки и сказал, что было бы замечательно, если днем журналист из «Таймс» выберется к нему домой. Калецки приехал, и Сорос дал первое интервью о подробностях задуманного им удара против фунта. По мнению Калецки, интервью газете «Таймс» от 26 октября стало поворотной точкой в создании имиджа Сороса как общественного деятеля. «С того дня он стал знаменитостью в Англии. До этого там никто и не слышал о Джордже Соросе».

Калецки так начал статью, представляя читателям Сороса; «Джордж Сорос — высоколобый интеллектуал, который проводит большую часть времени в Восточной Европе, занимаясь политикой и благотворительностью в области образования и пауки. Он также крупнейший в мире валютный спекулянт. За две недели до «черной среды» мистер Сорос сыграл с британским кабинетом партию в покер по неслыханно высоким доселе ставкам».

Сорос, писал Калецки далее, признает, что заработал миллиард долларов на кризисе фунта, «хотя смущенная дрожь в голосе не могла полностью скрыть чувство отчасти даже злорадного удовлетворения».

Поясняя свои действия накануне «черной среды», Сорос сказал: «Мы продавали фунт в расчете на понижение курса и заработали уйму денег, поскольку располагали колоссальными средствами. Мы стали крупнейшим игроком на валютном рынке накануне развала ЕВС. Общий объем наших операций к «черной среде» достиг суммы примерно в десять миллиардов долларов. Мы намеревались продать еще больше фунтов. Но когда Норман Ламонт перед самой девальвацией сказал, что правительство займет примерно 15 миллиардов долларов для поддержания курса фунта, мы растерялись: примерно на эту же сумму рассчитывали продать фунтов сами. Но события опередили нас, и мы не смогли выйти на намеченный уровень. Поэтому миллиард — правда, долларов, а не фунтов, — в общем верно отражает оценку нашей прибыли».

Сорос связался со своим офисом и выяснил, что текущие прибыли от операций с фунтом приближались к 950 млн. долларов, но продолжали увеличиваться, поскольку он перевел средства в другие валюты. Его личная доля в этих 950 миллионах составляла одну треть. Покупки фьючерсов в расчете на рост учетных ставок в Англии, Франции и Германии, а также продажа итальянской лиры увеличили его прибыли примерно до двух миллиардов долларов.

Калецки спросил, почему Сорос рискнул поставить все собственное состояние на провал политического курса, в верности которому клялось британское правительство. Сорос сказал, что был уверен в желании немецкого Бундссбанка добиться девальвации фунта и лиры, но не французского франка. «С Бундесбанком я спокойно заключил бы и большие ставки. В итоге победа досталась Бундесбанку со счетом 3:0 и валютным спекулянтам 2:1. Я просто удачнее других подыгрывал Бундесбанку».

На вопрос, стоило ли премьер-министру Мейджору повысить учетные ставки до «черной среды», Сорос ответствовал: «Что за чушь! Если бы учетные ставки поднялись, это лишь ускорило бы развязку, так как продажи на понижение выросли бы еще больше. Мы просто не ожидали, что девальвация произойдет до конца недели. Но когда в «черную среду» учетные ставки поднялись, мы поняли, что наш час пробил. Пришлось ускорить продажи и довести их объем до максимума. Времени уже не оставалось».

На какое-то время Сорос преобразился из спекулянта в финансового аналитика, заявив, что спекуляция крайне болезненна, особенно для валютных рынков. «Однако все средства против нее, вроде фиксированных курсов, обычно еще хуже. Региональные системы тоже пагубны, они очень скоро разваливаются. В действительности, любая система валютных курсов плоха, и чем дольше она существует, тем явственнее ее пороки. Единственный способ избежать их — просто отказаться от всяких валютных курсов и создать в Европе единую валюту, как в США. Это выведет из игры спекулянтов вроде меня, но я лично такую жертву принесу с радостью».

Вольно Соросу было выступать с такими заявлениями, получив два миллиарда на кризисе фунта и других валют!

Вспоминая беседу с Соросом в ту октябрьскую субботу, Калецки сказал мне, что был просто поражен отрешенным видом Сороса. «Он всегда казался совершенно бесстрастным и безукоризненно логичным в своем отношении к деньгам. Тогда я даже не знал, имеют ли деньги для него хоть какое-то значение в эмоциональном смысле... Казалось, главное их достоинство заключалось в том, что с их помощью он мог вести счет в игре... Он явно гордился своей победой. Вот почему он согласился на это интервью... Ему льстила собственная проницательность, готовность бросить вызов властям. Банку Англии — и выиграть». Ему нравилось и то, что огласка победы прольет яркий свет и на его благотворительность в Восточной Европе.

К удовольствию Сороса, игра против фунта подтвердила и его теорию финансов. Человек, восхищавшийся хаосом, считал кризис ЕВС одним из наиболее хаотическим событий 90-х.

Вооружившись теорией всемогущества ощущений провоцирующих рефлексивное поведение на рынках, Сорос сумел определить главную ошибку еще в самом начале кризиса ЕВС: ошибочные ожидания поддержки фунта со стороны Бундесбанка при любых обстоятельствах. Когда Бундесбанк ясно сказал, что не пойдет навстречу банку Англии и не понизит учетные ставки, Сорос сделал свою ставку. Теория Сороса привела инвестора к убеждению, что действия его коллег спекулянтов тоже подвержены влиянию тенденции. Они усиливают рефлексивное поведение на рынках. Сорос отметил: «В системе свободно плавающих обменных курсов спекулятивные сделки играют все большую роль, и постепенно спекуляция сама все больше следует за господствующей тенденцией, вызывая растущие колебания обменных курсов, пока система на разрушается окончательно».

То был поворотный пункт в карьере Джорджа Сороса. Если раньше пресса проявляла к нему мимолетный интерес, а большинство людей за пределами Уолл-стрит и Сити вообще о нем не слышали, то теперь все изменилось.

Теперь им всем хотелось узнать, кто же этот человек, виновник падения английского фунта. Когда сообщения о его триумфе стали всем известны, Джорджа Сороса стали называть «человеком, сокрушившим Банк Англии» Сорос, разумеется, Банк Англии не сокрушил, но крови из его хрупкого организма выпил предостаточно. В сознании большинства англичан Сорос превратился в былинного героя. Калецки вспоминал: «Как ни странно, никакой неприязни к иностранцу не возникло. Наоборот, англичане в неподражаемо английской манере, желали ему удачи, мол если он заработал миллиард на тупости нашего правительства, то он, наверняка просто молодец».

Джордж Магнус, ведущий эксперт по иностранным акциям банка С.Дж. Варбурга в Лондоне, говорил: «пресса внушала: вот проницательный финансист, вложил деньги туда куда обещал… А правительство и Банк Англии бичевали за некомпетентность и полное непонимание сути происходившего… Но Сорос предстал и живым примером того, как не слишком щепетильные спекулянты обирают правительства. Так что огласка оказалась для него палкой о двух концах».

Сороса радовала новоявленная слава. Он рассчитывал использовать ее как некий факел, способный пролить свет и на те стороны его деятельности, где он просто жаждал подобной славы: философские идеи и благотворительность. «Я очень доволен своей известностью: она дает мне трибуну, откуда я могу высказать все что хочу. Как биржевому дельцу мне стоило бы избегать этой известности. Она может повредить. Но я уже не биржевой делец. А чтобы мой голос по политическим вопросам был услышан, лучшего средства просто не существует».

Позор поражения витал над премьер-министром Джоном Мейджором и лорд-канцлером Норманом Ламонтом. Ламонт тщетно уверял, будто не колебания курса фунта привели к жестокой девальвации. Консервативная партия горой встала на защиту Мейджора, обвиняя Бундесбанк в нескрываемом «презрении» к фунту.

Ламонт не считал нужным оправдывать свое решение вернуть фунт к свободно плавающему обменному курсу. «Я поступил вчера так, как поступил бы разумный штурман перед бурей».

Нажившись на хаосе в Западной Европе, Сорос предался глубоким размышлениям о том, насколько вредоносна оказалась эта буря.

«Окончательным ее итогом стало разрушение валютной системы, а размер негативного воздействия на экономику пока не известен, но может быть чрезвычайно велик. Я считаю, что Европа входит в фазу тяжелейшего кризиса. Бизнес почти замер в Германии, очень плохо идут дела и во Франции... Нестабильность всегда опасна. Она может быть выгодной кое-кому, вроде меня, специалистам по нестабильности, но для экономики она и впрямь очень опасна».

В итоге, однако, сентябрьский кризис 1992 года оказался благом для Великобритании и других западноевропейских стран со слабыми валютами. Не только выросла конкурентоспособность экспорта, но и учетные ставки резко упали. А еще через несколько лет их экспортные отрасли превратились в процветающие.

Что же касается Джона Мейджора и Нормана Ламонта, то бурю пережил только первый из них, хотя его популярность катастрофически упала, и к весне 1994 года правительство испытывало серьезнейшие трудности.

Многие английские газеты оплакивали убытки англичан и барыши Сороса. Они искали козлов отпущения, и Джордж Сорос пришелся очень кстати. Один тележурналист заявил: «Верность правительства обязательствам перед ЕВС считалась не менее прочной, чем сам Банк Англии. Но все оказалось не так. Мы понесли колоссальные убытки, так как банк истощил валютные резервы ради поддержания курса фунта стерлингов. Правительство молчит о размерах наших убытков, но они могут составить несколько миллиардов фунтов. Посмотрим на вопрос по-другому: этой осенью на защиту курса фунта мы израсходовали больше денег, чем на войну в Персидском заливе».

Бывший премьер-министр Франции Ролан Дюма заявил, будто именно «англосаксонские спекулянты» — намек на торговцев валютой вроде Джорджа Сороса — похоронили надежды европейцев. «Посмотрите же, кому выгодно подобное преступление!» — воскликнул он.

Британская пресса, желая пристыдить Сороса его успехами, явно просчиталась. Если в Англии называли 16 сентября «черной средой», Сорос переименовал ее в «белую». И отметал все нападки. «Я уверен, это приведет к негативным последствиям, но мое мнение не изменилось. Да и не могло измениться. Если бы я воздержался от действий по моральным соображениям, я перестал бы быть спекулянтом. Уменя нет и тени раскаяния в том, что я заработал на девальвации. Раз уж она произошла, то девальвация фунта может оказаться и благом. Но дело вот в чем: я торговал фунтом не для того, чтобы помочь Англии, или же наоборот, чтобы повредить ей. Я торговал фунтом, чтобы получить прибыль».

Английская пресса не угомонилась. Разве прибыли Сороса не являются прямыми убытками для Великобритании? Разве Сорос не лишил каждого налогоплательщика 25 фунтов, а каждого жителя Англии, включая даже детей, двенадцати с половиной фунтов стерлингов?!

Он согласился с тем, что Англия потерпела убытки. «Однако здесь и обсуждать нечего, ведь я знал, с кем имею дело. В любой сделке кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. Но, как правило, вы не знаете, кто же является вашим контрагентом, и не знаете, выиграл он или проиграл. В данном случае всем ясно, что моим контрагентом был Банк Англии. И я уверяю вас, что не испытываю ни малейшего чувства вины, поскольку если бы не я продавал фунт, это все равно сделал бы кто-нибудь другой».

Более того, он, Сорос, во искупление своих грехов раздает немалую толику денег, и в частности потому, что никто на Западе не желает помогать Востоку. Сорос напомнил всем, что и он мог потерять свои деньги, «хотя, разумеется, далеко не такие, какие заработал, и ставка, конечно, была [Сорос улыбается и разводит руками], что называется, беспроигрышная из-за мизерности возможных потерь. А прибыль оказалась огромной».

К чести Джорджа Сороса, не он один делал ставки на понижение обменного курса фунта. Один торговец валютой в крупном английском инвестиционном банке отметил, что «Сорос вложил значительную сумму, но для сравнения скажу, что ежедневный оборот на валютных рынках достигает триллиона долларов. Это невообразимая сумма. На этом фоне 10 миллиардов Сороса сравнительно невелики. Да, в согласованной игре против одной валюты они могут оказать большое влияние. Но вовсе не Сорос сокрушил Банк Англии. Это сделала рыночная спекуляция против фунта. Джордж Сорос был просто заметным ее участником».

Благодаря победе над фунтом, 1992 год оказался чрезвычайно удачным для Джорджа Сороса и фонда «Квантум».

В довершение ко всему, Сорос был признан наиболее высокооплачиваемым лицом на Уолл-стрит. Он заработал 650 млн. долларов — более чем в пять раз больше, чем в 1991 году. Осужденный за мошенничество торговец акциями Майкл Милкен уже не мог претендовать на первенство со своими 550 миллионами, заработанными в 1987 году.

Если верить «Файнэншл уорлд», составившему список богачей Уолл-стрит, Джордж Сорос получил около 400 млн. долларов от распределенных прибылей фонда; пошлина за управление активами фонда дала оставшиеся 250 миллионов. На пятом месте оказался тридцатидевятилетний «наследник» Сороса, Стенли Дракенмиллер, заработавший в 1992 году 110 миллионов.

В конце года «Квантум» стал крупнейшим офшорным фондом, добившись прироста стоимости активов на 68,6%, что довело их сумму до 3,7 млрд. долларов. Некто, вложивший в акции «Квантума» 10 тыс. долларов в момент его основания в 1969 году, а потом реинвестировавший все дивиденды, к концу 1992 года получил бы сумму в 12 982 827 62 доллара.

Отметим, что четверо из шести добившихся наибольших успехов фондов принадлежали Соросу: «Квантум имерджинг» вырос на 57% и занял третье место; четвертым был «Квазар интернешнл» с приростом в 56%; шестым фонд «Квота», выросший на 37%. Через четыре офшорных фонда Сорос управлял активами более чем на 6 млрд. долларов. Как ему это удавалось?

Помимо успеха во время сентябрьского кризиса ЕВС, он много денег заработал на иностранных акциях, особенно на японском рынке в начале года. Солидную прибыль принесли и операции с акциями 500 ведущих компаний США.

Составляя двадцатый годовой отчет фонда «Квантум», Сорос отметил: «исключительные успехи 1992 года могут быть отнесены, в основном, к таким чрезвычайным событиям, как развал Европейской валютной системы. Продажи фунта накануне выхода Англии из ЕВС привлекли исключительное внимание общественности. Должен отметить, однако, что прибыли от операции с фунтом стерлингов составили лишь 40% валовой прибыли за этот год, и даже без учета их итоги этого года существенно превзошли бы наши среднегодовые обороты... Я хотел бы предупредить акционеров «Квантума»: моя репутация, как и фонда в целом, за последние месяцы оказалась непомерно раздутой. Практически ежедневно возникают слухи об операциях фонда на различных рынках, что зачастую отражается на изменении тенденций на этих рынках. Нередко эти слухи не имеют под собой никаких оснований, и акционеры должны воспринимать их соответственно. Всякий раз, когда мы совершаем операции, требующие гласности, мы представляем необходимые документы и делаем официальные заявления».

1992 год запомнится Соросу и не только неописуемой суммой денег, заработанной под его руководством. Теперь его признали своего рода чудотворцем. Однажды вечером, на званом ужине для интеллектуалов в конце года в Праге, речь зашла о новообретенных Соросом богатствах. Сидя за столом с людьми, к которым испытывал наибольшие симпатии, Сорос заявил, что был бы рад, если его успехи помогут ему тут, на Востоке, даже если они повредят ему на Западе. Новоиспеченная знаменитость, он деловито раздавал автографы и бросал в толпу подписанные им пятифунтовые купюры. Но Сорос искал чего-то большего и всегда от него ускользавшего, а именно — уважения.

Внезапно он превратился в общественного деятеля. Его автографы шли нарасхват. Пресса стремилась разузнать подробности о его работе и досуге, описать, чем он живет. Им этого было достаточно. А Соросу нет. Даже пожертвование денег не приносило полного удовлетворения. Он хотел большего. А теперь хотел еще сильнее, чем всегда.

Его целью, не обнародуемой и лишь изредка упоминаемой в частных беседах, было ни много ни мало держать в руках Вашингтон, но не путем победы на выборах или назначения на влиятельную должность в правительстве. Сороса вполне устроило бы, если к его мнению прислушаются президент и другие ведущие столичные политики.

Сорос был демократом, а в ноябре 1992 года Билл Клинтон, тоже демократ, был избран президентом США. Сорос знал, что добиться внимания со стороны нового президента будет нелегко. Немало богачей тоже уверены в своем праве быть услышанными в Вашингтоне. Отчего же Сорос считает, что у него прав больше, чем у других? Чем он так уж отличается от них? «Нужно изменить мнение людей обо мне, — говорил Сорос помощникам. — Я не желаю быть просто еще одним богатым малым. Мне есть что сказать, и я хочу, чтобы меня услышали».

ГЛАВА 21

Король хедж-фондов

Вначале 90-х годов в области высоких финансов доминировали хедж-фонды — крупнейшие и наименее контролируемые институты финансового рынка. Они стали фаворитами инвесторов благодаря фантастическим заработкам наиболее преуспевших менеджеров. Возглавлял эту стаю Джордж Сорос и его фонд «Квантум». Но и другие преуспевали, среди них Майкл Стайнхард из «Стайнхард Партнере», Джулиан Робертсон из «Тайгер фанд» и Леон Куперман из «Омега эдвайзерс инк.» Неудивительно, что «Уолл-стрит джорнэл» окрестил эти фонды «новейшим уолл-стритовским казино».

Руководители фондов превратились в самых влиятельных и высокооплачиваемых .предпринимателей в стране, оспаривая власть даже у ведущих биржевиков Уолл-стрит. По выражению журнала «Бизнес уик», они были «головорезами инвестиционного бизнеса — бесконтрольной вольницей зачастую намного более способных инвесторов, чем их обычные конкуренты».

Ежегодно около тысячи хедж-фондов вкладывали 500 млрд. долларов по всему миру (из них на долю Сороса приходится около 12). Это значительная часть мирового рынка капиталов, составляющего ныне около 3,5 триллиона долларов в год. Ежедневный оборот этих фондов оценивается в 75 млрд. долларов, что в восемь раз превосходит стоимость акций, продаваемых на Нью-Йоркской фондовой бирже. С 1987 по 1990 год средний хедж-фонд рос на 75,1% ежегодно, по сравнению с жалкими 35,1% роста среднего взаимного фонда, или 56,2% ведущих 500 компаний США. За один только 1992 год обороты среднего хедж-фонда росли втрое быстрее, чем у этих первых 500. Наиболее преуспевшие хедж-фонды нарастили за 1992 год обороты на 25 — 68%, далеко обогнав 7 — 8%, заработанные инвесторами на биржевой торговле акциями. Если оборот фонда Сороса вырос в 1992 году на 67,5%, то у Стайнхарда примерно на 50%, а у Робертсона на 27,7%.

Достаточно было беглого взгляда на список наиболее высокооплачиваемых бизнесменов за 1993 год в журнале «Файнэншл уорлд», чтобы убедиться в успехе хедж-фондов. Примерно полоиина из них руководила хедж-фондами. Менеджеры хедж-фондов заняли все пять верхних строчек списка, который возглавил Джордж Сорос с доходом в 1,1 млрд. долларов — первый американец. за один год заработавший свыше миллиарда долларов. Менеджерам хедж-фондов принадлежало 8 мест среди первых 10 мест и 46 среди 100. Под номером четвертым значился Стенли Дракенмиллер с доходом в 210 млн. долларов. Из ста указанных в списке лиц девять работали в-фонде Сороса.

В 1994 фонд Сороса управлял активами на сумму свыше 11 млрд. долларов, Робертсон на 6, а Стайнхард на 4 млрд. Оба последних получали пошлину на сумму в 1% от стоимости управляемых активов и 20% от прироста стоимости этих активов. Сорос взимал всего 15%.

Для увеличения своих прибылей короли хедж-фондов следили за изменениями учетных ставок по всему миру и правильно оценивали реакцию определенных валют на эти колебания. Крометого, они покупали иностранные облигации, особенно в Европе и Японии, часто действовали на рынке фьючерсов. Многие инвестировали в переживающие бум рынки акций развивающихся стран.

На Уолл-стрит всегда заправляли практики, обладавшие скорее не знаниями, а жесткой хваткой. В свое время этого хватало, чтобы стать Морганом или Джеем Гулдом. В начале 90-х годов тон стали задавать Джордж Сорос и другие менеджеры хедж-фондов.

По мнению Джеймса Гранта, редактора нью-йоркского журнала «Грант интерест рейт обсервер», у этих титанов Уолл-стрит зачастую намного меньше способностей, чем им приписывают, но биржевикам приятнее думать, что кто-то или что-то может определять ход событий.

— Я считаю Сороса одной из таких фигур, наполовину мифических и наполовину реальных. Люди вынуждены переносить свои страхи и надежды, а особенно зависть, на нечто одушевленное. Им хочется думать, будто кто-то влияет на рынок. Они не верят, что эти кто-то называются спросом и предложением, не верят, что рынки самостоятельно реагируют на определенные события. Они хотят верить, будто это делает Джордж Сорос.

Играя на понижение, этот тип может быть просто негодяем, но все же люди, как мне кажется, склонны считать, что за всем кто-то стоит, кто-то за все отвечает, и к этому кому-то можно дозвониться или подать на него судебный иск.

Я считаю, что роль этих «кого-то» сегодня исполняют хедж-фонды. Когда сегодня говорят «они», имеют в виду именно хедж-фонды. Они ворочают колоссальными средствами со скоростью света. Они проделывают это вызывающе дерзко, но до сих пор очень успешно. Джордж Сорос, Джулиан Робертсон, Леон Куперман, Пол Тюдор Джонс и им подобные, взятые вместе, и составляют это пресловутое «они»,

Легко ли стать одним из «них»? Возглавить хедж-фонд? Вовсе нет. Да и многим инвесторам не стоит связываться с немалым риском, неизбежным в деятельности хедж-фонда и требующим очень солидной финансовой базы.

Считая, что только богачи хотят и могут рисковать. Комиссия по ценным бумагам обязывает инвесторов хедж-фондов владеть имуществом на сумму свыше миллиона долларов или иметь в течение двух лет подряд годовой доход не менее 200 000 долларов, а для супругов — 300 000 долларов. Фонд Сороса не имеет таких ограничений, но покупателям приходится платить немалую премию за право участия.

Распространился миф о полной бесконтрольности хедж-фондов, что очень далеко от истины. Закон от 1934 года обязывает менеджеров инвестиционных фондов с оборотом свыше 100 млн. долларов отчитываться перед контролирующим органом. Менеджеры подпадают под действие законов против мошенничества. Хедж-фонд может избежать регистрации в качестве инвестиционной компании, если только он ограничит количество инвесторов до ста человек и распространит свои акции по закрытой подписке.

Существенное различие между американскими хедж-фондами и фондом Сороса заключается в условиях налогообложения. Акционеры фондов не платят налоги на прирост капитала, если большинство из них не являются гражданами США. В определенных случаях американцы имеют право вкладывать средства в офшорные фонды, но налоговые льготы на них не распространяются. Однако из-за высокого риска подобных инвестиций большинство офшорных хедж-фондов не принимают или, по крайней мере, не привлекают американских инвесторов.

Что касается Джорджа Сороса, то он и здесь оказался исключением из правила. Будучи американским гражданином с 1961 года, он смог получить разрешение на создание офшорного фонда, большинство акционеров которого находятся в Европе.

Помимо высокого риска, хедж-фонды предлагают и множество соблазнов. Среди них, конечно, престиж членства в закрытом клубе. Но наиболее заманчива перспектива огромных прибылей. Поскольку большинство хедж-фондов не разрешают инвесторам изымать свои вклады в течение довольно долгого срока, они, как правило, реинвестируют все свои прибыли. А это позволяет еще больше увеличивать последние.

Обычные финансовые посредники — взаимные или пенсионные фонды — стараются проводить по возможности консервативную политику. Они пользуются ограниченным набором финансовых инструментов, надеясь на умеренные, но устойчивые доходы. А раскованные управляющие хедж-фондов применяют другие, более рискованные инструменты, самым захватывающим из которых является левраж, инвестиции на заемные средства. Один из менеджеров, пожелавший остаться неизвестным, так описал недостатки увлечения подобным приемом:

«Просто душу выматывает. Ужасно. Нужно обладать особым даром играть с займами, как Джордж Сорос или Майкл Стайнхард... Это особый склад ума, особая вера в свою способность предвидеть ход событий, потому что малейшие отклонения от прогноза могут нанести непоправимый ущерб. За один день в феврале 1994 года курс доллара к иене упал на 4 или 5 процентов. На этом Сорос потерял около 600 миллионов. Мы живем в мире, где скачки на несколько процентов в день являются обычным делом. Если Федеральная резервная система повышает учетную ставку на четверть процента, индекс Доу-Джонса падает на 97 пунктов. Нужно иметь особую тягу к риску. И рисковать с умом...

Джордж Сорос игрок на чужие деньги. Вообразите, какие стальные нервы нужно иметь, какую уверенность в своей правоте, какое знание множества финансовых показателей! Ведь нужно быть уверенным, что заработаешь больше, чем занял».

Хедж-фонды применяют и другие приемы.

Еще одной страшилкой стала игра на понижение, иначе говоря, продажа валюты или акции до момента ее покупки в надежде на дальнейшее снижение ее стоимости, чтобы к моменту передачи покупателю ее можно было бы приобрести за меньшую цену. Сорос применил этот прием в сентябре-1992 года, когда он скупал английские фунты накануне «черной среды».

Взаимным фондам подобная практика запрещена правилом налоговой службы, гласящим, что зарегистрированные взаимные фонды не должны получать свыше 30% валового дохода от продажи краткосрочных финансовых обязательств, то есть тех, которыми они владеют менее трех месяцев- Данное правило относит к такого рода обязательствам и все операции на понижение. Но не так давно несколько обычных инвестиционных фондов добились у Комиссии разрешения на операции с краткосрочными обязательствами.

Все тот же анонимный менеджер хедж-фонда прогнозирует расширение в будущем использования таких приемов. По его словам, Бенджамин Грэхэм, отец-основатель анализа ценных бумаг, доказывал, будто акции имеют самостоятельную стоимость. Она определяется стоимостью акции при данных конкретных обстоятельствах, учитывая изменения учетных ставок, общее состояние экономики и доходность компании. «Задача аналитика или управляющего фондом заключается в том, чтобы найти ценные бумаги со стоимостью, превышающей их подлинную цену. Если обычный инвестор продаст их, хедж-фонды сыграют на понижение, а если стоимость акции занижена, инвестор начнет ее скупать. Разница между обычным инвестором и хедж-фондом состоит в том, что первый покупает акции за собственные средства, а второй на заемные и может вложить денег больше, чем фактически имеет».

Перечень приемов хедж-фондов далеко не исчерпан. Хедж-фонды не только охотнее пускаются в спекуляции, но и чаще играют на курсе опционов, фьючерсов и других производных инструментов, учитывая конъюнктуру рынка. Они свободнее маневрируют средствами, поэтому совершают сделки намного чаще обычных инвесторов. В 1988 году Сорос обновлял свой инвестиционный портфель 18 раз, в 1992 году 8 раз. Кроме того, хедж-фонды позволяют инвестору оперировать на любом финансовом рынке по всему миру, что выгодно отличает его от менеджеров обычных фондов, полагающихся на собственные оценки в единственной отрасли или на единственном рынке.

Управляющие хедж-фондов исключительно изобретательно используют все эти возможности для увеличения прибыли. Какой бы доход ни приносили активы, обычные менеджеры получают пошлину в размере примерно одного процента от стоимости этих активов. Поэтому у них нет стимула, нет личной заинтересованности в агрессивных инвестициях. Наоборот, менеджер хедж-фонда обычно получает 20% прибыли фонда. Есть все основания искать способы увеличивать ее.

К 1994 году хедж-фонды стали так влиятельны, что политики начали поговаривать о необходимости дополнить законодательство. Росли опасения, что менеджеры хедж-фондов смогут негативно воздействовать на финансовые рынки, поскольку они распоряжаются гигантскими суммами. Когда в начале года на рынке облигаций наметился спад, среди политиков окрепло мнение, что повинны в этом именно хедж-фонды. Менеджеры оспаривали это мнение, заявляя, будто их операции намного уступают активности инвестиционных и коммерческих банков.

Отношение Джорджа Сороса к намечавшимся правовым ограничениям было неожиданным. Он имел все основания возражать против них. Ведь именно благодаря отсутствию законодательных норм он сумел разбогатеть. Соросу нравилось называть себя специалистом по чрезвычайным положениям, который живет за счет хаоса на финансовых рынках. С какой стати ему выступать за вмешательство государства? И все же он одобрил планы централизации международной банковской системы.

Тут-то и крылся парадокс. «Я не колеблясь спекулирую на валютных рынках и все же заявляю, что валютный рынок необходимо как-то стабилизировать, — отметил он. — Мы должны различать игрока и рядового гражданина. В качестве игроков мы играем по правилам. Как граждане мы должны попытаться изменить систему, если она работает плохо».

Со временем стало ясно, что хедж-фонды будут и дальше слабо контролироваться государством. В 1992 Комиссия по ценным бумагам составила внушительный, 500-страничный доклад об операциях офшорных фондов. Тогда же возникли подозрения, будто три ведущих хедж-фонда, включая «Квантум», скупили огромное количество федеральных облигаций на аукционе в Нью-Йорке, после которого банк «Саломон бразерс» обвинили в умышленном занижении курсовой стоимости облигаций. Однако следствие сняло обвинения со всех трех фондов. В заключении своего доклада Комиссия высказалась против более жесткого регулирования деятельности хедж-фондов.