Современные теории дискурса мультидисциплинарный анализ

Власть

Мы ограничимся в своем исследовании социальной властью, определенной как между социальными группами или учреждениями. То есть мы, здесь игнорируем различные формы личной власти, если таковая не основана на членстве группы…

Объясняющая концепция, которую мы используем, чтобы определить социальную власть - контроль. Одна группа имеет власть над другой группой, если обладает некоторой формой контроля над другой группой: мы управляем другими, если мы можем заставить их действовать, поскольку мы желаем предотвратить их от действия против нас.

Вопрос - как мы способны заставить других действовать определенным образом? Первый вариант - простая сила: мы вынуждаем других делать то, что мы хотим, хотят ли они этого или нет. Часто власть в обществе не принудительная, а скорее ментальная. Вместо непосредственного управления действиями других, мы управляем основанием действий, а именно намерениями или целями… один из весомых способов влиять на умы людей так, чтобы они действовали, как мы хотим - текст или разговор. В этом заключается первый, довольно очевидный, аспект взаимоотношений между властью и дискурсом.

Команды «работают», если другие люди исполняют их. То есть, если получатели делают то, что мы хотим. …Явно или неявно мы можем в то же самое время сообщать, что нет никакой альтернативы, кроме как подчиняться: если Вы не делаете А, тогда мы можем делать В…Таким образом, осуществление власти ограничивает выбора действия, и таким образом свободу, других…

Есть другое фундаментальное понятие, которое устанавливает связь между дискурсом и обществом - идеология.…

Чтобы понять, что есть идеология и каким образом она связана с дискурсом, мы должны ответить на основной вопрос об ее социальных функциях. Почему в первую очередь люди нуждаются в идеологиях? Что люди делают с идеологиями? Классический ответ на тот вопрос состоит в том, что идеологии изобретены доминирующими группами, чтобы воспроизводить и легитимировать свое господство. Одной из стратегий осуществления такой легитимации выступает, к примеру, трактовка доминирования как божественной данности, естественного состояния, милости, которая отстаивается доминирующей группой в целях упрочения существущих социальных отношений… Дискурс в таком подходе в основном рассматривается в качестве медиума, посредством которого идеологии включаются в социальную коммуникацию и таким образом помогают воспроизводить власть и доминирование специфических групп или классов.

В противовес приведенной трактовке давайте предпримем иной, более аналитический подход к идеологиям, переосмыслив сначала их социальные функции, а затем, исходя из этого, проанализируем и социальную роль дискурса…

Люди вырабатывают идеологии, чтобы решить спцифическую проблему: идеологии служат для того, чтобы координировать действия или практики членов социальной группы. Однажды принятые, идеологии формируют уверенность, что члены группы будут в основном действовать одинаковым образом в одинаковых ситуациях, будут способны объединяться для решения задач, и таким образом внесут свой вклад в сплочение группы, солидарность и успешное воспроизводство группы. Это особенно относится к ситуациям угрозы и соревнования, когда отсутствие взаимодействия и солидарности может привести к потере власти, дезинтеграции или поражению…

Одно фундаментальное различие между языком и идеологией заключается в том, что группы развивают и используют язык исключительно для внутренних целей, для связи между членами, принимая во внимание, что идеологии служат не только, чтобы координировать социальные практики в пределах группы, но также и (если не прежде всего) для того, чтобы координировать социальное взаимодействие с членами других групп. То есть, идеологии нужны для того, чтобы «определять» положение группы в внутри сложных социетальных структур и в отношении других групп. Именно это самоопределение или социальная идентичность, востребованная и разделяемая членами группы, позволяет защищать интересы группы в целом.

Характеризуемые таким образом…идеологии обнаруживают свои базовые характеристики. Они выступают критериями, на основе которых определяются членство и принадлежность к группе (Кто мы? Кто к нам относится?), типичные действия и цели (Что мы делаем и почему?), нормы и ценности (Что хорошо и, что плохо для нас?), социальные позиции по отношению к другим группам (Где мы?), а также – социальные ресурсы группы (Что мы имеем?)…

Идеологический анализ

Идеологический дискурс-анализ является частью более широкого изучения социального дискурса. Что на самом деле является «идеологическим» в тексте и разговоре, и в каком контексте?…

…Идеологичность вытекает из социального контекста: пользователи языка должны говорить или писать как члены группы. Так простое высказывание, содержащее персональное желание, «Мне не нравится это яблоко!», будет менее идеологичным, чем высказывание, которое выразит групповое мнение, например: «Я выступаю против дальнейшего законодательного закрепления прав человека»… Аналогично дискурсные структуры, которые представляют или реализуют групповые цели и интересы, являются более идеологичными, чем те, что сфокусированы на сугубо персональных желаниях. Выражение «Мы должны выступать против всех форм цезуры» является более идеологичным, чем выражение «Я хочу завтра отправиться в Амстердам»…

В целом, все уровни и структурные свойства дискурса и контекста могут быть идеологическими кодами пользователей языка, действующих в качестве членов группы. Часто это происходит косвенным образом, например, через групповые мнения, персональные мнения или через специфические ментальные модели событий и действий. «Невинный» рассказ о соседях-иностранцах может оказаться отражением конфликта с иностранными соседями, в котором, в свою очередь, может быть отражена более общая модель социально разделяемых предрассудков и идеологий. Таким же образом, порой, детали мужского разговора могут косвенно сигнализировать и воспроизводить гендерные идеологии. Члены организации или институции будут подобным же образом воспроизводить или оспаривать идеологию организации в своих рабочих разговорах или аргументациях.

Как отмечает автор статьи, Акт, который, как многие считают, является наиболее выдающимся примером развития конституционного законодательства в Британии последнего времени, направлен на разрешение неизбежного противоречия между демократическим правом большинства на обладание политической властью и демократической потребностью отдельных людей и меньшинств в защите своих прав. Теперь каждый человек, находящийся под юрисдикцией Соединенного королевства, независимо от гражданства и национальности может требовать защиты своих прав согласно положениям Европейской конвенции. Другими словами, если права нарушены властями, каждый человек имеет право обратиться в любой суд государства. Акт о правах человека делает судей ответственными за защиту положений Европейской конвенции и дает им возможность оценивать существующее законодательство с точки зрения его соответствия конвенции. При возникновении противоречий высшие суды имеют право заявить о «несоответствии», что, в свою очередь, может побудить парламент к изменению законодательства.

Принятие Акта привело к существенному изменению соотношения между исполнительной, законодательной и судебной властью.

Важно понять, отмечает Клохези, почему лейбористское правительство, которое ранее скептически оценивало политику, основанную на защите прав человека, в своей деятельности поставило Акт на первое место, тем более что его принятие не сопровождалось поддержкой общества. Многие выступали против принятия Акта. Принц Чарльз, например, в своем письме лорду-канцлеру выразил обеспокоенность тем, что Акт, по его мнению, представляет собой серьезную угрозу нормальному цивилизованному образу жизни. В правой прессе отмечалось, что правительство больше озабочено защитой прав тех, кто виновен, нежели тех, кто невиновен. Представители консервативной партии обращали внимание на то, что противопоставление прав индивидов власти, осуществляемой во имя общества в целом, дает политикам, борющимся за голоса избирателей, значительные моральные преимущества перед неизбираемыми и несмещаемыми судьями.

Тревога по поводу двусмысленности некоторых положений Акта высказывалась и внутри самой лейбористской партии. Сущность возражений с этой стороны заключалась в следующем: права человека в рамках Акта рассматриваются как права индивида в противоположность власти государства и правам других индивидов. Но это предполагает, что антагонизм между интересами государства и интересами индивидов непреодолим, следовательно, коммунитарный идеал государства оказывается недостижимым.

Тем не менее, правительство продолжало настаивать на принятии Акта, объясняя это моральными и этическими причинами. При этом оно подчеркивало, что права следует рассматривать в контексте обязанностей. Одной из причин этого была четко выверенная стратегия удержания власти, поскольку Акт был во многом выгоден правительству. В частности, его принятие значительно уменьшило количество обращений в Европейский суд по правам человека, которые наносили серьезный вред репутации Великобритании. Кроме того, решения страсбургского суда часто приводили к усилению традиционно негативного восприятия «европейских дел» британским общественным мнением, что противоречило направленности политики правительства на европейскую интеграцию.

Некоторые критики лейбористского правительства рассматривали принятие Акта в качестве циничной попытки усиления его власти и отказа от действительно важных политических реформ. В частности, отмечалось, что британские суды в некоторых случаях игнорировали решения страсбургского суда, ссылаясь на то, что следование этим решениям может задеть национальные интересы. Страсбургский суд, по мнению этих критиков, должен исходить из уважения политических и культурных традиций стран – членов Европейского сообщества: «Например, то, что задевает религиозные чувства в одной стране, может оказаться важным проявлением свободы совести в другой».¹

Далее автор статьи рассматривает Акт о правах человека в контексте теории «трех волн», которую, в частности, развивает современная исследовательница Франческа Клаг (Francesca Klug). Первая волна обычно ассоциируется с французской «Декларацией прав человека» 1789 г. и американским «Биллем о правах» 1791 г. Эти документы были проникнуты идеалами эпохи Просвещения, согласно которым индивиды наделены естественными правами, которые следует защищать от тирании государства и религиозных гонений. В то же время в этих документах присутствовало указание на важное значение не только прав, но и обязанностей. С критикой теории естественного права выступил К. Маркс, который считал, что так называемые права человека не идут дальше рассмотрения индивида как члена гражданского общества, предоставленного самому себе и своим частным интересам и отделенного от реального сообщества.

Индивидуалистическая и коллективистская концепция прав соревновались друг с другом до конца Второй мировой войны, и в конце концов индивидуалистическая концепция с ее представлениями о неотчуждаемых правах одержала победу. Подписание Декларации о правах человека ООН (1948 г.) означало, по мнению Ф. Клаг, наступление второй волны в понимании прав человека. От традиции естественных прав ее отличала артикуляция прав не только в негативной, но и в позитивной форме. Такие понятия, как «достоинство, равенство и сообщество» заменили собой идею о Боге или природе как базисе прав человека. «Обе волны были нацелены на защиту индивидов от тирании, но изменились представления о достижении этой цели. В предыдущий период главная задача заключалась в освобождении людей; в последующий период она заключалась в том, чтобы создать ощущение моральной цели для всего человечества. С тех пор борьба за права человека в значительной степени превратилась в проблему создания лучшего мира для каждого человека».²

Ф. Клаг утверждает, что с принятием Акта о правах человека Великобритания вступила в третью волну, в результате чего понятие о правах может получить новое культурное и политическое значение. «Хотя сегодня присутствует такое же признание ценности достоинства, равенства и сообщества, как во второй волне (а также свободы, автономии и справедливости, как в первой), сегодня все больший акцент делается на соучастии и взаимности… Корпорации, общественные организации и даже отдельные индивиды в некоторых обстоятельствах все больше оказываются ответственными за соблюдение прав других».³

Сущность аргументации Ф. Клаг в обосновании начала третьей волны заключается в том, что Акт о правах человека дает возможность формирования новой правовой и политической культуры, в центре которой находится продуктивный диалог между правительством, парламентом и судами по поводу прав человека. Препятствием на пути этого формирования является позиция «новых лейбористов», которые считают необходимым обсуждать проблему прав человека исключительно в контексте обязанностей и ответственности. С их точки зрения, о правах можно говорить только после исполнения обязанностей. Примером тому являются дебаты по поводу проблемы занятости. Подход «новых лейбористов» к этому вопросу заключается в том, что каждый человек обязан работать, и только после этого он имеет право на получение каких-либо материальных привилегий. Однако Ф. Клаг рассматривает эти дебаты как часть более широкого диалога и полагает, что даже если по этой причине права ограничиваются, это должно происходить пропорционально и соответствовать правовым нормам демократического общества.

Далее в статье рассматриваются методологические вопросы и, в частности, значение дискурсивной теории для анализа прав человека. Однако ситуацию вокруг Акта можно оценивать и с точки зрения инструменталистского методологического подхода. Согласно ему, правительство заговорило о новом соотношении между правами и обязанностями исключительно с целью внедрения определенной идеологии. Это проявилось в том, что коммунитарная философия «третьего пути», которой придерживаются некоторые «христианские правые» внутри новой лейбористской иерархии, была интегрирована в дискурс прав человека. Это помогает успокоить лоббистов прав человека и в то же время нейтрализовать их потенциальную опасность. С точки зрения инструментализма, целью принятия Акта о правах человека было продвижение идеи обязанностей за счет прав.

По мнению Клохези, инструменталистский подход имеет определенные недостатки. Проблему того, почему возникает та или иная методологическая стратегия, следует ставить в более широком теоретическом контексте, прежде всего, исследуя вопрос о том, каким образом эта стратегия становится возможной. С точки зрения дискурсивной теории, возможность постижения идентичности и смысла тех или иных понятий основана на существовании внешних для них оснований, другими словами, понятия нельзя выводить из них самих. Наличие внешних оснований приводит к том, что все претензии на позитивность и универсальность немедленно теряют под собой почву. Идентичность не может быть выведена из структуры явления или события, она требует дополнения извне. Согласно теории Ж. Дерриды, означаемое сохраняет свое значение потому, что его смысл не может быть исчерпан. Оно всегда является предметом реартикуляции в рамках новых контекстов. Если контекст, в котором возникает знак, изменяется, его смысл также изменяется.

Эта мысль важна для оценки политических явлений, поскольку помогает понять, что явления, возникающие, казалось бы, необходимым и естественным образом, представляют собой продукт более широкой контекстуальной системы. Интеграция означаемого в новую систему смыслов всегда представляет собой специфический властный акт, который на время исключает другие возможные интерпретации. Поскольку содержание взаимозависимости прав и обязанностей неисчерпаемо, всегда существует возможность его реконтектуализации и реконфигурации, хотя это и непросто. Другими словами, поскольку контекст, из которого вытекает значение явления, представляет собой результат властных усилий, его смысл всегда будет предметом будущих изменений посредством новых властных усилий. Возвращаясь к теории «трех волн» Ф. Клаг, автор утверждает, что, с точки зрения дискурсивной теории, эти волны сменяли друг друга потому, что права человека представляли собой предмет новых политических усилий по их реконфигурации. Ответ на вопрос, почему лейбористское правительство настаивало на принятии Акта о правах человека, следует формулировать, исходя из ответа на вопрос, каким образом стала возможной реконфигурация представлений о правах человека.

Некоторые скептики продолжают утверждать, что принятие Акта объясняется тем, что он соответствовал эгоистическим интересам правительства. Тем не менее, автор статьи считает, что следует рассматривать действия правительства в более широком контексте, который позволяет выйти за пределы обычной субъективной оценки этих действий и стоящих за ними интересов. Другими словами, политические исследования всегда должны отступать на шаг от субъекта как выразителя своих интересов. Политику следует изучать в таком контексте, который исключает редукцию политических действий к действиям суверенного субъекта. Необходимо понимать, что артикуляция интересов, политических целей и стратегий представляет собой то, что Л. Витгенштейн называл «языковой игрой», дискурсивной рекурсивностью, в которой ни субъект, ни социо-экономические структуры, в которые он включен, не являются приоритетными относительно друг друга. Неспособность признать этот более широкий подход может привести к обеднению понимания смысла политических действий.

Далее автор переходит к рассмотрению того, как дискурсивная теория может помочь в понимании значения Акта о правах человека в конкретном эмпирическом смысле. В этом аспекте следует рассматривать интересы тех или иных политических групп в их развитии, исследовать, как именно конструировались стратегии «за» и «против» принятия Акта. Такое внимание к стратегии позволяет увидеть отличия тактики групп, выступавших против Акта, от тактики его защитников. Клохези отмечает, что обе стороны использовали лишь незначительно различавшиеся риторические приемы, желая убедить общественность в целостности своего подхода к интерпретации законодательства. Противники Акта утверждали, что его принятие приведет к административному хаосу, эрозии прецедентного права и деградации общества. С другой стороны, правительство подчеркивало, что принятие Акта приведет не к ослаблению обязанностей, а, наоборот, к их усилению. Д. Стро в одном из своих выступлений утверждал: «Культура прав и обязанностей, которую нам нужно создать, не подразумевает выдачу гражданам разрешения нападать на государство. Это есть пример вышедшей из моды индивидуалистической либералистской идеи, которая придала всему движению за права человека дурной эгоистический смысл. Эта идея забывает о том, что права существуют не в вакууме, она забывает о взаимоотношениях между индивидом и группой. Это не та культура прав и обязанностей, которая нам нужна».¹

Если стратегия противников Акта заключалась в обосновании его негативных последствий, то стратегия правительства заключалась в отстаивании идеи гармоничного сочетания прав и обязанностей. Приверженцы теории рационального выбора утверждают, что всякое действие подразумевает выбор наиболее эффективных средств для его осуществления. Другими словами, человек всегда действует рационально, реализуя свои интересы независимо от их онтологического статуса. Однако автор статьи полагает, что конституирование интересов и стратегий их реализации следует анализировать не с помощью рациональной методологии, а лишь в контексте дискурсивной теории и властных отношений.

Одним из способов такого анализа может быть исследование стратегий в контексте «логики тождества» и «логики различия». Первая логика устанавливает дискурсивное единство между разрозненными элементами путем утверждения существования общей опасности. Она стремится разделить социальное пространство путем отнесения смыслов к двум противоположным полюсам. Наоборот, логика различия стремится разрушить границы между смыслами. Так, стратегия противников Акта может быть понята в контексте логики тождества, согласно которой права и обязанности понимаются в качестве антагонистов. Для левых внимание правительства к правам человека представляло собой измену социалистической мечте об обществе, объединенном общими интересами. Для правых Акт представлял собой угрозу распада социального и политического устройства общества. С другой стороны, стратегия правительства, понимаемая в рамках логики различия, была прямо противоположной. Ее целью было ослабление антагонизма между правами и обязанностями посредством их совместного артикулирования таким способом, чтобы они выглядели не противоположными, но совпадающими.

Описывая свои методологические предпочтения, автор статьи указывает, что его главной целью был анализ интервью, речей и текстов как защитников Акта о правах человека, так и его противников. Кроме того, были использованы два специфических аналитических подхода, которые существуют в рамках дискурсивной теории. Во-первых, автор обратил особое внимание на категорию повторяемости, которая позволила понять смысл принятия Акта о правах человека. Суть здесь заключается в том, что предыдущее обсуждение проблемы соотношения прав и обязанностей в рамках «второй волны» полностью определялось властью и политикой, что сделало эту проблему открытой для новых интерпретаций по мере изменения политической ситуации. Во-вторых, анализ интервью, заявлений и текстов с точки зрения логики тождества и логики различия позволил выявить, каким именно образом конкретные риторические стратегии были использованы для обоснования нового подхода к пониманию соотношения прав и обязанностей.

Клохези отмечает, что уже после принятия Акта о правах человека премьер-министр Тони Блэр продолжил попытки сближения понимания прав и обязанностей. В одной из речей он утверждал, что главная задача левых центристов заключалась не в том, чтобы заменить грубый индивидуализм эпохи М. Тэтчер концепцией патерналистского государства. Скорее, эта задача заключалась в восстановлении сильного гражданского общества, в котором права и обязанности идут рука об руку. «Сотрудничество – это непростое понятие. Оно одновременно подразумевает способность давать и получать. Оно подразумевает, что каждый человек имеет как обязанности, так и права, что они должны не только получать, но и созидать».¹

По мнению автора, инструменталистская методология, которая сводит политические действия и выборы к утилитарным интересам, очень мало способна сказать о реальной политике. Наоборот, анализ конструирования конкретного дискурса дает большие возможности для проникновения в реальный механизм формирования политики. В этом случае мы можем, например, понять, каким образом такие означаемые как права и обязанности могут выступать либо как взаимно обогащаемые метафоры, либо как совершенно противоположные термины.

Возвращаясь к причинам усиления судебной власти относительно исполнительной и законодательной власти в Великобритании после принятия Акта о правах человека, автор ставит проблему соотношения закона и политики в свете дискурсивной теории. Он цитирует Ж. Дерриду, который заметил следующее: «Закон – это не то же самое, что справедливость. Закон – это количественный элемент…, а справедливость не подлежит подсчету… Закон заставляет нас подсчитывать неисчислимое».²

Данный методологический подход противоречит позитивистскому, который рассматривает закон как носитель моральных норм, а судей – как определителей тех принципов, которые позволяют защищать индивидуальные права. Однако обсуждение этой проблемы, как отмечает автор, выходит за рамки данной статьи. Он лишь констатирует, что принятие Акта свидетельствует о наступлении третьей волны в понимании прав человека, связанной с открытым диалогом между действующими агентами гражданского общества по поводу соотношения прав и обязанностей, сущности закона, социальной справедливости и т.п.

Это обстоятельство также может быть рассмотрено в более широком этическом контексте. Дискурсивную теорию часто обвиняют в излишнем релятивизме, то есть в неспособности создать «твердые основания» для критики несправедливости и неравенства, а также в таком понимании природы власти, которое служит интересам тех, кто приходит к власти незаконными способами. Однако, как отмечает автор, следует помнить о том, что исследование власти методами дискурсивной теории, которые направлены на анализ способа конструирования политических утверждений, является необходимым условием деконструкции ложных аргументов, выдвигаемых с целью отрицания социальных и политических прав. В этом смысле дискурсивная теория остается важным инструментом в борьбе за демократические права человека в Британии.

В заключении Клохези подчеркивает, что он стремился показать важность дискурсивной теории для анализа Акта о правах человека в двух аспектах. Во-первых, она позволяет предположить, что властные отношения являются условиями конституирования интересов и, в первую очередь, анализировать причины тех или иных действий. Так, в контексте Акта о правах человека, правительство оказалось способным внедрить новый дискурс потому, что проблема взаимоотношений между правами и обязанностями уже была поставлена ранее и поэтому стала предметом реартикуляуии. Во-вторых, дискурсивная теория позволяет добиться критического осмысления движущих механизмов политики и ведущей роли власти в конструировании и поддержании единства дискурсов. В этой связи автор стремился опровергнуть мнение, согласно которому дискурсивная теория представляет собой мета-теоретический уровень анализа и, следовательно, является слишком абстрактной.