В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Надо учитывать, что критика деспотизма сталинской системы не была исключительной принадлежностью Троц­кого и не идет ни в какое сравнение с социал-демократиче­ской критикой. Критика Троцкого вдохновлялась не столько эмпирическими фактами и теоретическими соображениями, сколько властными притязаниями. Цели критики вытекали из идеологических предпосылок, которые связывали Троц­кого со Сталиным. Критика сталинизма, развернувшаяся в социалистических странах после смерти Сталина, не имеет связи с сочинениями Троцкого. Поскольку они (в оригиналь­ном, а не деформированном сталинской историографией виде) остаются практически неизвестными подавляющему большинству советских людей.

Анализ сталинизма убеждает в том, что троцкизм не был особой доктриной, отличавшейся от сталинской идеологии, политики и организации. Правда, главной целью деятельно­сти Сталина было строительство социализма в одной стране, а Троцкого — мировая социалистическая революция. Однако эта задача в реальных исторических условиях оказалась по­просту невыполнимой в той же степени, в которой Сталину не удалось построить социализм без бюрократии. Учитывая ленинскую характеристику Троцкого и Сталина как наиболее выдающихся и способных политических вождей, можно полагать, что в их деятельности в наиболее завершенном виде воплотилась связь бюрократического и идеологического мышления и бюрократические тенденции революции. Каж­дый из них являет собой показательный пример связи бюро­кратизма и догматизма в политике и идеологии.

Сталин и Троцкий — это наиболее мощные глыбы бюро­кратических тенденций революции, которые по-разному про­явились в их деятельности. И тот и другой были не столько оригинальными политическими мыслителями, сколько эпи­гонами. В деятельности Сталина в большей степени вопло­тился оппортунизм и прагматизм. В деятельности Троц­кого — волюнтаризм и утопизм. Однако данные качества, как было показано, образуют внутренние характеристики политической бюрократии. Оба политических вождя — не­достижимые «идеалы» окостенения теории и политики.

С точки зрения внутреннего политического устройства, сталинизм был естественным и очевидным продолжением той системы господства, основания которой в значительной

301
степени заложил Троцкий. Он, конечно, всегда отрицал эту истину. Стремился убедить мировое коммунистическое дви­жение, что сталинский деспотизм не имеет ничего общего с бюрократическими тенденциями революции. Поскольку сам Троцкий их не видел и отрицал. С его точки зрения, социаль­ное принуждение, полицейский режим и опустошение куль­туры в СССР было исключительно следствием сталинского бюрократического государственного переворота. А Троцкий ни в малейшей степени не несет за него ответственности.

Подобное политическое самоослепление невероятно, но психологически понятно. Здесь мы имеем дело не только с политическим эпигонством Троцкого и Сталина, но и с тра­гедией высокопоставленных чиновников революции, попав­ших в свои собственные сети. Оба вначале вознеслись на политическую вершину. Затем один вождь свергнул другого при помощи сознательного использования тенденций, кото­рые оба укрепляли. Свергнутый вождь всеми силами стре­мился возвратиться на вершину и продолжать исполнение роли, с которой он успел свыкнуться. Однако в политическом театре, как и во всяком другом, нужен только один главный герой, в бюрократии — один вождь. Другой не хотел признать логику, которую сам создавал. Не считал свои усилия без­надежными. Не хотел брать на себя ответственности за стали­низм и считал его чудовищным извращением революционной идеи. Фактически же сталинизм был только следствием тех принципов, которых придерживался Троцкий и стремился применить их для строительства нового общества.

Поэтому его отношение к сталинскому государству психо­логически понятно: ведь оно в значительной степени было любимым детищем Троцкого. Но он никак не мог понять, по­чему ребенок испортился до такой степени, что и убийство отца ему нипочем. На этой почве возникла главная полити­ческая иллюзия, которую Троцкий повторял без конца: в Советском Союзе рабочий класс оказался целиком полити­чески экспроприирован, лишен всяких прав, растоптан и обращен в рабство, но он по-прежнему осуществляет дикта­туру, поскольку заводы, фабрики, учреждения и земля яв­ляются государственной собственностью.

Эту догму было трудно понять не только сталинцам, но и правоверным троцкистам. Некоторые из них фиксировали аналогии между сталинизмом и фашизмом. И на этом осно­вании строили предположения о неизбежности тоталитар­ных режимов во всем мире, которые станут новой формой классового общества. В нем место частной собственности займет коллективная собственность правящей бюрократии. Гитлеровское и сталинское государство — только предвест­ники этой общей тенденции. Кроме того, последователи Троц­кого считали, что его определение сталинского режима как рабо­чего государства тоже не имеет смысла. В капиталистическом обществе экономическая и политическая власть могут быть

Эти выводы из своих положений Троцкий отвергал. По его мнению, нельзя утверждать, что фашизм может экспро­приировать буржуазию и передать власть политической бюрократии. А в Советском Союзе орудия производства при­надлежат государству. Но с этим никто и не спорил. Проблема в том, тождественно ли огосударствление средств производ­ства обобществлению? Для Троцкого такого вопроса не су­ществовало. Следовательно, идеализация государства (в дан­ном случае СССР)— один из стереотипов политического мышления Троцкого. Ранее было показано, что такой стерео­тип неизбежно порождается господством государства над обществом. И с этой точки зрения Троцкий ничем не отли­чался от русских народников, либералов и Сталина, хотя политически эти тенденции и фигуры противостояли друг

другу.

Отсюда можно заключить, что полемика Троцкого со Сталиным и своими последователями имела иные источники. Действительно, если признать, что в результате социалисти­ческой революции в Советском Союзе возникла новая форма классового общества, то это значит, что жизнь ее политиче­ских вождей потрачена впустую. В том числе и Троцкого, деятельность которого привела к результатам, противополож­ным его намерениям. То же самое относится и к Сталину. Чисто теоретически каждый может согласиться с положением Гегеля об иронии истории. Но редко у кого хватает полити­ческого мужества применить это положение к своей собствен­ной жизни и деятельности. Ни Троцкий, ни Сталин не были исключением из этого правила.

Доктринерская невосприимчивость ко всему, что проис­ходит вокруг, представляет собой еще одну особенность по­литического мышления вождя мировой революции. Как вся­кий политик, он следил за событиями и комментировал их, старался получить полную информацию о жизни в СССР и во всем мире. Но доктринерство и бюрократизм состоят не в том, что политик не читает газет и не собирает сведений о действительности. А в том, что существуют такие стерео­типы истолкования данных сведений, которые не подвер­гаются поправкам под давлением эмпирического материала. Подобная система восприятия действительности настолько широка и туманна, что все факты ее подтверждают.

Как было установлено выше, именно такое понимание диалектики было типичным почти для всех политических вождей революции. Троцкий не был исключением. Не опа­сался, что произойдут события, которые заставят его изме­нить принципы политического мышления. Если, например, где бы то ни было коммунисты терпят поражение, то это подтверждает диагноз Троцкого: сталинская бюрократия ведет Коминтерн к гибели. Если коммунисты одержали по­беду, то и это доказывает правильность его диагноза: рабо­чий класс, вопреки сталинской бюрократии, показывает, что революционный дух в нем не угас. Если Сталин в политике делает поворот направо — это подтверждает правильность политического анализа Троцкого. Ибо он всегда говорил, что сталинская бюрократия все более перерождается и переходит на реакционные позиции. Если Сталин поворачивает на­лево — Троцкий опять прав, так как всегда утверждал, что революционный авангард России настолько силен, что застав­ляет сталинскую бюрократию считаться с его требованиями. Если СССР достиг экономического успеха — предсказания Троцкого подтверждаются, поскольку он всегда говорил, что социализм развивается вопреки бюрократии и при поддержке международного революционного сознания пролетариата. Если, наоборот, социалистическая экономика испытывает за­труднения — правота Троцкого вновь очевидна, ибо он всегда предупреждал о неспособности сталинской бюрократии и от­сутствии у нее поддержки в широких трудящихся массах.

Подобная политическая логика монолитна и непрони-

Правда, Троцкий, в отличие от Сталина, не написал труда о диалектическом и историческом материализме. Но, подобно Сталину, он не занимался и анализом теоретических основа­ний марксизма. Для всей его политической деятельности оказался достаточным тезис: Маркс доказал, что главный вопрос современности заключается в борьбе пролетариата и буржуазии, которая должна завершиться победой проле­тариата, мировой социалистической революцией и бесклас­совым обществом. А какова роль Марксовой концепции ин­дивида в обосновании этого тезиса?— в этот вопрос ни Троц­кий, ни Сталин не вникали. Они приняли указанный тезис как догму, которая придавала уверенности обоим, что в ка­честве политических деятелей каждый выражает действи­тельные интересы пролетариата и самые глубокие историче­ские тенденции.

Без сомнения можно сказать, что бесплодность усилий вождя мировой революции и поражение IV Интернационала еще не доказывают ложность его политического анализа. Исто­рия культуры показывает, что нередко один человек может оказаться правым, а большинство — неправым. Сила, кото­рой пользовался Сталин для доказательства своих «теорети­ческих» положений, тоже не является аргументом. Если теория не принимается большинством или даже всеми людьми — это еще не доказывает ее ложность.

По-иному обстоит дело с идеологиями, обладающими механизмами интерпретации в виде социальных движений или политических партий. Обычно эти механизмы бази­руются на принципе: данная идеология выражает глас бо­жий, сверхъестественную теодицею или глубокие историче­ские тенденции. В результате принятия такого принципа марксизм толкуется уже не как теория и метод познания действительности, а как выражение сознания определенного класса, который призван победить все другие классы. Отсюда следует, что данная идеология тоже должна победить все остальные.

Троцкий и Сталин разделяли именно такое представление о марксизме. И потому оба оказали марксизму медвежью услугу. Неспособность сталинского и троцкистского марксиз­ма получить признание всего человечества доказывает не

11. Зак № 28. 305
ложность марксизма, а ложность его определенных истолко­ваний. Эти истолкования обусловлены связью бюрократи­ческого и идеологического мышления. В их пользу ничего не говорят и практические успехи, поскольку марксизм в данном случае становится разновидностью религиозной веры. Из того, что данная вера пользуется популярностью, обла­дает сторонниками и последователями и даже предсказывает свои будущие успехи, еще не следует, что ее содержание под­тверждается фактами. Так, успехи ислама или христианства доказывают не истинность Корана или Библии, а лишь то, что данные религии обладали способностями мобилизации человеческих масс и отражали определенные социальные потребности. Подобным образом успехи Сталина не являются доказательством его ^правоты» как марксиста. То же самое можно сказать о Троцком. Оба были догматиками. Не разъ­яснили ни одного вопроса в марксизме, а только деформиро­вали его в соответствии со своими властными притязаниями.

Однако на Троцком, в отличие от Сталина, не лежит ответственность за массовые репрессии коммунистов и совет­ских людей. Безусловно, Троцкий был необыкновенным чело­веком. Отличался отвагой, волей и выдержкой. До смертной минуты не прекратил борьбы со Сталиным и не сломался в обстоятельствах, которые были хуже ситуаций, предшест­вующих смерти Ленина и Сталина. Пережил изгнание из Рос­сии, смерть детей и поистине волчью охоту со стороны одной из самых мощных репрессивных и пропагандистских машин мира. Не говоря уже о клевете и проклятьях Сталина и Коминтерна. Но его удивительная сопротивляемость обстоя­тельствам была результатом непоколебимого догматизма и духовного окостенения. Такие качества присущи глубоко религиозным людям и идеологам, а не теоретикам. Способ­ность человека выносить гонения и преследования из-за своих убеждений еще не доказательство интеллектуальной и моральной истинности любой веры.

Политическая деятельность Троцкого в изгнании пора­жает своей беспросветностью. Несбывшимися пророчествами, фантастическими иллюзиями, неверными диагнозами и не­известно на чем базирующимися надеждами. В этом конгло­мерате важно не столько то, что Троцкий не смог предсказать результатов второй мировой войны. Многие политики, уче­ные, деятели культуры накануне войны высказывали пред­положения, которые вскоре оказались ошибочными. Однако Троцкий все свои предположения выдавал за строго научные прогнозы, базирующиеся на знании диалектики и глобаль­ных исторических процессов. Дедукция Троцкого в этом от­ношении проста: исторические закономерности в конце концов, а может быть и завтра, обнаружат свою силу.

Но стремление взять реванш у Сталина — не менее значи­мая часть этих прогнозов. Поставим чисто спекулятивный вопрос: если бы Сталин с самого начала знал исход второй

Ведь война принесла крушение всех пророчеств Троцкого. Она шла под антифашистскими лозунгами. Никакой про­летарской революции в Европе и Америке не произошло. Сталинская бюрократия не была сметена, а укрепила свою власть. Авторитет Сталина возрос неимоверно. Демократия как политическая форма не только уцелела, но и расширилась за счет Италии и Германии. Большинство слаборазвитых стран добились независимости без пролетарской революции. IV Интернационал как был, так и остался бессильной сектой.

Как бы поступил Троцкий в такой ситуации? Признал бы окончательно марксизм утопией? Вряд ли. Все содержание его политической логики позволяет предположить, что такого вывода он бы не сделал. А в очередной бы раз сказал: дей­ствие исторических закономерностей опять запаздывает, но вскоре должна наступить новая, еще более мощная, рево­люционная волна!

Глава 19

Война и послевоенные дискуссии

К концу 30-х гг. марксизм окончательно догма­тизировался и в форме сталинизма превра­тился в идеологию партийно-государствен­ной бюрократии. Согласно этой идеологии, марксизм-лени­низм есть взгляды вождя. В их состав время от времени входят цитаты из сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. Вся идеология опирается на принцип: взгляды Сталина есть теория, развитая и обогащенная классиками. Их было чет­веро, но Сталин — живой классик. Тем самым Марксу, Эн­гельсу, Ленину присваивался ранг предшественников Ста­лина. Однако действительное содержание марксизма-лени­низма изложено не в их сочинениях, а только в работах Ста­лина во главе с «Кратким курсом».

Сталинизм как идеология не выражал ни интересов рабо­чего класса, ни интересов крестьянства, а только правящих слоев общества. Определяющая черта данной идеологии — связь абсолютного догматизма с абсолютным оппортунизмом. На первый взгляд кажется, что эти идейные и политические

Наиболее парадоксальным результатом догматизации марксизма была его частичная самоликвидация во время войны. В предвоенные годы Сталин вел ловкую и тонкую политику, стремясь обезопасить свое положение со всех сто­рон. Уступки и трусость западно-европейских политиков осложняли возможность предвидения событий в случае агрессии Германии на запад или на восток. После аншлюса Австрии и Мюнхенского сговора неизбежность войны стала очевидной. В августе 1939 г. Советский Союз подписал Пакт о ненападении с Германией, который содержал секретные параграфы о расчленении Полыни между сторонами и раз­деле сфер влияния в прибалтийских республиках.

1 сентября 1939 г., после ратификации договора Советским Союзом, Гитлер напал на Польшу, а 17 сентября это сделал Советский Союз. Так началась вторая мировая война. В пе­риод действия Пакта о ненападении Сталин передал Гитлеру определенное число немецких коммунистов, находившихся до этого в сталинских концлагерях. Среди них был физик А. Вайсберг, которому удалось пережить войну. После нее он один из первых написал о сталинской «охоте за ведьмами».

Пакт с Гитлером повлиял на идеологию. Критика фашиз­ма и само слово «фашизм» моментально исчезло из пропа­ганды. Вслед за Советским Союзом компартии Европы, особенно французская и британская, призывались обратить всю свою политику и пропаганду против собственных пра­вительств. И переложить вину за развязывание войны на французский и британский империализм. Но неудачная война СССР с Финляндией обнажила перед всей Европой, в том 'числе перед «союзнической Германией», военную сла­бость страны, уничтожение которой с самого начала было целью Гитлера.

Эта слабость стала еще более очевидной после катастро­фических последствий первых месяцев войны. Историки до сих пор анализируют причины неготовности Советского Союза к ней: репрессии генералитета и офицерского корпуса, политическую слепоту Сталина, пропускавшего мимо ушей все предупреждения, психологическое разоружение армии и народа (за неделю до начала войны Советское правительство публично дезавуировало все разговоры о предстоящей войне как абсурдные), бездарность Сталина в военном деле, не­довольство населения сталинской политикой и т. д. В резуль­тате страна оказалась на краю пропасти.

308
Война принесла важные изменения в сфере идеологии как внутри страны, так и в мировом коммунистическом дви­жении. Внутри страны началось сталинское «переселение народов»: на Север, в Сибирь и Казахстан пошли эшелоны с поляками, приволжскими немцами, калмыками, чечен­цами, ингушами и крымскими татарами. Тогда как компар­тиям Запада предписывалось вести борьбу уже не против антигитлеровской коалиции, а против фашизма как есте­ственного врага.

В годы войны началась специфическая идеологическая оттепель в сталинском вкусе. В публичных выступлениях Сталин аппелировал к национальным чувствам, а не к марк­сизму. Ссылался на имена национальных героев — Алек­сандра Невского, Суворова и Кутузова. Тогда как имена Маркса и Энгельса почти исчезли из официальной пропа­ганды. Государственный гимн «Интернационал» был заменен песней националистического содержания, прославляющей «великую Русь». Прекратилась антирелигиозная агитация, распустили Общество воинствующих безбожников. Усили­лись контакты с церковью для поднятия национального духа. Предполагалось, что весь этот дух целиком можно свести к русскому, несмотря на многонациональный характер го­сударства.

Таким образом, когда Сталину приставили нож к горлу,— он быстро забыл марксизм как революционную и интерна­циональную теорию. Оказалось, что содержание теории должно выполнять служебную роль — как психологическое средство обороны и войны. В этом Сталин не отступал от своих принципов. Что не помешало ему в послевоенной про­паганде представлять победу над Гитлером как триумф со­циалистической идеологии, которая, оказывается, жила в сердцах армии и народа. Гораздо ближе к истине будет про­тивоположное утверждение: существенным фактором по­беды было забвение марксизма и замена его патриотическими и националистическими чувствами, образами мысли и миро­воззрениями, усилившимися во время войны. Определен­ную роль сыграла также помощь США военной техникой, продовольствием и другими предметами первой необходи­мости.

На захваченных землях Гитлер проводил политику, обу­словленную нацистской идеологией. Местное население, за исключением фольксдойчей, квалифицировалось как ско­пище недочеловеков, осужденных на истребление или вечное рабство. Примечательно, что колхозы не были распущены. Оказалось, что существующая до войны организация сель­ского хозяйства облегчает фашистам грабеж на оккупирован­ных территориях. Но жестокость сверхчеловеков убедила всех: нет худшего зла, чем гитлеризм.

Главным фактором победы была кровь и пот народа. После первого периода поражений советские солдаты воевали

Но после войны все эти надежды рассыпались в прах. Начался длительный период идеологических кампаний, ко­торые превратили марксизм не только в катехизис, но и ка­рикатуру. Предпосылки этого процесса были заложены во время войны.

Вышло постановление ЦК ВКП(б) об ошибках в третьем томе «Истории философии« под редакцией Г. Ф. Алексан­дрова. Авторы труда, говорилось в постановлении, чрезмерно преувеличили заслуги Гегеля. Как в истории философии, так и в подготовке почвы для марксизма. И не обратили внимание на немецкий шовинизм Гегеля. Это постановление не столько было направлено на уяснение историко-фило­софских проблем, сколько стало обычным актом антинемец­кой пропаганды, развитой во время войны. Оно сильно подо­рвало престиж Гегеля в советской философии. Сталин назвал его идеологом аристократической реакции на Французскую революцию и французский материализм. Эта оценка на долгие годы стала общепринятой.

Едва шансы победы над Гитлером определились окон­чательно, Сталин занялся вопросами послевоенного устрой­ства Европы и мира. В результате переговоров в Тегеране и Ялте Советский Союз практически получил свободу дей­ствия в странах Восточной Европы. Кроме абсолютной ан­нексии трех прибалтийских государств и урезания террито­рии почти всех своих соседей (Польши, Чехословакии, Румы­нии, Финляндии и Японии), Советский Союз, с согласия Чер­чилля и Рузвельта, получил право доминирующего влияния в Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии и — в меньшей степени — Югославии. Унификация политики данных государств, включая Восточную Германию, потребо­вала еще несколько лет. Однако исход был известен за­ранее.

Некоторые историки утверждают, что унификация моти­вировалась требованиями государственной безопасности Советского Союза. Необходимо было окружить страну дру­жественными или подчиненными государствами. Но тогда не ясно, в чем состоит различие между унификацией поли­тики различных стран и их политической самостоятельно­стью. Если принять такую логику, то ни о какой самостоя­тельности речи быть не может — пока одна страна не подчи­нена другой. А раз такого подчинения нет — нет и гарантий