ГЛАВА 3. ПЕРЕГОВОРЫ В БЕРЛИНЕ

Встреча советских и германских дипломатов в январе-феврале 1922 года принесла определенный положительный результат. В принципе обе стороны согласились с тем, что необходима нормализация отношений Германии и РСФСР, т.е. признание последней де-юре, что для этого необходим договор, основные положения которого были сформулированы достаточно четко. Оставалось подписать этот договор, определить место и время подписания. И если место не вызывало больших споров (удобнее всего был бы, конечно, Берлин), то вопрос о времени оказался весьма острым и сводился к одному: подписывать ли его до конференции в Генуе или после ее окончания.

Советское правительство поставило перед своими дипломатами очень трудную задачу подписать договор до приезда в Геную. Тогда перед изумленным Западом явился бы "дуэт" двух крупных стран, единый фронт европейских капиталистических государств был бы расколот. Позиции РСФСР укрепились бы многократно и усилили ее авторитет. Не исключалось заключение подобных же договоров с другими державами, в первую очередь, с Италией. В сущности менялась вся международная ситуация.

Но что же получал Берлин? Над этим немецкое руководство крепко задумывалось, взвешивая все плюсы и минусы такого поворота событий.

Нельзя представить все дело так, что немецкая дипломатия лишь "играла" в отношениях с Россией. Серьезные причины экономического и политического характера требовали нормализации отношений двух стран и немцы к этому основательно готовились. Был разработан проект договора, он тщательно обсуждался. Серьезных препятствий к его заключению не было. Но впереди ждала Генуя и это осложняло положение. Поэтому и возможные переговоры в Берлине тяготили немецкое руководство. Оно не могло отступать, но и не хотело уступать. Уже это придавало контактам с русскими драматическое звучание.

Об этих переговорах мы знаем из ряда источников: письмо Г.В. Чичерина от 10 апреля, как бы подводящие итоги происходившему¹; рассказ советского дипломата Е.В. Пашуканиса, также в письме в НКИД от 8 апреля² и из выступлений В. Ратенау, уже после подписания договора в Рапалло³. Получается достаточно подробная, живая картина этих переговоров, увиденная с разных точек зрения.

Особенно важным является письмо Г.В. Чичерина. Он уже был предубежден против немцев и более всего - против Ратенау. Его жесткие, саркастические даже характеристики германского коллеги, общая негативная оценки переговоров позже легли в основу работ отечественных историков, толкая их к тенденциозности и односторонности в описаниях и анализе переговоров в Берлине. Особенно грешила этим глава в 1-ом издании "Истории дипломатии", автором которой был известный историк академик Н.И. Минц. Он утверждал, что Германия и не думала идти на соглашение с Советской Россией, что переговоры с ней " .. были только приманкой: Вирт и Ратенау вели ни к чему обязывающие разговоры … Единственно, чего удалось достигнуть в Берлине, было взаимное обязательство, что в Генуе обе делегации будут поддерживать тесный контакт"¹. Рассказывая о позиции Ратенау, Минц заключил: "Все яснее становилось, что немцы хитрят. За каждую пустяковую уступку они немедленно требовали несоразмерной компенсации"².

К счастью, в последующих работах оценка переговоров менялась в сторону большей объективности.

Советское руководство серьезно и основательно готовилось к участию в Генуэзской конференции. Была разработана программа советской делегации, даны четкие указания В.И. Ленина. По общему мнению, Председатель Совнаркома РСФСР не должен был выезжать из страны. Главой делегации оставался Ленин, но его заместителем и фактической главой стал Народный комиссар иностранных дел РСФСР и член ВЦИК Георгий Васильевич Чичерин. В состав делегации были включены лучшие силы российской дипломатии: нарком внешней торговли Л.Б. Красин, он же - представитель РСФСР в Англии; заместитель наркома иностранных дел М.И. Литвинов; член ВЦИК А.А. Иоффе, полпред в Италии В.В. Воровский, а также Н. Нариманов, П. Мдивани, А. Шляпников (от профсоюзов России), Я. Рудзутак и др. В числе экспертов находились самые знающие и опытные дипломаты, юристы, ученые³.

Хорошо подготовленная советская делегация начала свое дипломатическое "наступление" на немцев издали. Сначала она отправилась в Ригу, где проходила трехдневная конференция Советской России, Латвии, Польши и Эстонии. Конференция дала некоторый положительный результат для России, ослабив антисоветские силы в Прибалтике⁴.

30 марта 1922 года делегация выехала из Риги и в час дня 1 апреля прибыла в Берлин. Это было в субботу. На вокзале ее встречал зав. восточным отделом германского МИД А. Фон Мальцан, который сообщил огорчительную весть. Вирт и Ратенау могут встретиться с русскими не ранее понедельника, т.е. 3 апреля. Пропал целый день, воскресенье, который советские дипломаты хотели использовать для переговоров, рассчитывая завершить их до 4 апреля. Это подтверждало мнение, высказанное в делегации раньше, что немцы до Генуи вряд ли пойдут на соглашение и вряд ли начнут сразу переговоры¹.

Мальцану тут же заявили, что необходима встреча, и немедленно, с Виртом и Ратенау, чтобы сделать "важные предложения" о принципах советско-германского договора². Мальцан повторил, что оба деятеля в воскресенье заняты, а ему поручено провести предварительную беседу. Как пишет Ахтамзян, Мальцан, "проявляя дипломатическую гибкость", "утешал" русских делегатов сообщением о готовности немцев к уступкам и о том, что Ратенау готовится "торжественно заявить" о передаче РСФСР здания бывшего царского посольства в Берлине³.

В воскресенье 2 апреля в гостинице "Эспланада" состоялась встреча Г.В. Чичерина и А. Мальцана. Разговор сразу же пошел вокруг одного из самых острых вопросов - компенсации убытков от национализации германского имущества в России. Мальцан долго упирался, говоря о возможности компенсировать эти убытки, и не только немцам. Под конец разговора он стал проявлять некоторую склонность к компромиссу. Ничего решающего эти разговоры, сообщал позже Е. Пашуканис, разумеется не дали⁴.

Вечером 1-го апреля состоялось совещание советской делегации с участием Радека, Стомонякова и Пашуканиса. Было решено разделить переговоры о политическом признании, т.е. о договоре от переговоров о возможном займе для РСФСР. В политическое соглашение надо включить возобновление дипломатических отношений и полный взаимный отказ от претензий, в том числе от всяких претензий частных лиц по убыткам, нанесенным им в России в ходе национализации⁵.

В проекте, предложенном Мальцаном в феврале, этот вопрос был оставлен открытым, но Германия оставляла за собой на будущее время право наибольшего благоприятствования. Одновременно Мальцан предлагал в секретном протоколе всячески ослабить это право возмещения убытков, сведя его фактически на нет⁶. В этой форме соглашение было для РСФСР совершенно неприемлемым, так как весь политический смысл его для нас заключался именно в отказе хотя бы одного государства от претензий по национализации. С другой стороны, в этом же пункте следовало ожидать наибольшего сопротивления германского правительства.

Только на следующий день, в понедельник 3 апреля, начались серьезные переговоры с немецкими лидерами. Г.В. Чичерин уже из этого сделал категоричный вывод, что "германское правительство желает перед нами разыграть комедию страстного желания соглашения с нами, а в действительности будет устраивать так, чтобы соглашения не было"¹.

В ходе встречи обсуждался уже советский протокол (проект) о соглашении Германии и РСФСР, состоявший из трех статей. Их содержание сводилось к следующему: РСФСР отказывается от претензий к Германии по 116-ой статье Версальского договора, а Германия отказывается от требований компенсации в связи с национализацией. Советская Россия не будет никому платить подобной компенсации. Все отношения будут урегулированы на основе взаимности. Немедленно возобновляются дипломатические и консульские отношения между странами, которые будут представлять льготы одна другой и их гражданам. Договор желательно подписать тут же².

Первые переговоры Чичерин провел утром 3-го апреля с Виртом, который беседовал "добродушно и сочувственно", но отвечал уклончиво и в общей форме³. Днем состоялись длительные беседы с В. Ратенау, в ходе которых в полной мере проявилась склонность последнего продолжать, как выразился Ахтамзян, "сложную дипломатическую игру", спекулируя на противоречиях России с Западом, который, как предполагалось, враждебно встретит ее в Генуе. Он отстаивал идею консорциума, хотя уже осознал, как думает Ахтамзян, что план был нереалистичным и не мог служить основой для сотрудничества двух стран⁴.

Ратенау, писал Чичерин, говорил бесконечно долго, очень красивым, приятным баритоном и с явным наслаждением прислушивался к собственному голосу. Он изливался в дружественных чувствах, очень много говорил о недоразумениях, … в основных же вопросах он оказался по существу совершенно несговорчивым при изобилии дружеских фраз⁵. Сначала говорил о консорциуме, который Чичерин считал враждебным шагом против России, а Германию - орудием этого консорциума для эксплуатации России. Ратенау отвечал, что Германия уже связана переговорами о консорциуме и не может ни в коем случае выйти из него, но может дать обязательство, что не будет действовать в его рамках без предварительного согласия России. Он хотел бы за это обязательство получить компенсацию, правда, какую, он еще не знает⁶.

Позже на официальном завтраке Вирт и Ратенау приоткрыли свои карты, пишет И.И. Минц, предложив зафиксировать следующее соглашение: Германия отказывается от возмещения убытков, причиненных ей революцией, исходя из того, что Советская страна не будет платить за такие убытки и другим государствам. Однако в секретном добавлении должно быть сказано, что в случае, если Россия даст другой державе денежное вознаграждение за эти убытки, то будет пересмотрен и вопрос о Германии¹. Также Ратенау заметил, что компенсацией Германии могло бы быть право Германии на первоочередность предлагаемых Россией концессий. Но, отметил Чичерин, это было брошено вскользь, во время завтрака, и потом Ратенау к этому не обращался². Затем бурно обсуждался вопрос о возможных компенсациях немцам за убытки по социализации, и тут Ратенау стал пугать Чичерина отказом рейхстага одобрить соглашение, если этот вопрос не будет решен положительно. На торжественном завтраке, устроенном Ратенау в честь советской делегации, он пообещал вернуться к переговорам. Однако все оставались в парадном зале, где было много гостей. Затем был подан чай и разговор не продолжился. В конце завтрака Ратенау "еще раз подсел" к Чичерину и предложил компромисс: в договоре будет сказано, что Германия отказывается от возмещения убытков по национализации, а РСФСР не будет платить за такие убытки всем другим. Все это делали, заключил Чичерин, для того, чтобы в момент Генуэзской конференции иметь прецедент в форме образца договора об отказе от компенсации за национализацию собственников³. Но германские представители упорствовали. Они, считал Чичерин, не хотели подписывать договор с Россией и секретное добавление, а собирались только парафировать, т.е. подписать инициалами полномочных представителей каждой стороны в знак согласия текста договора. Это не было обязательным этапом и означало лишь намерение немцев не подписывать в Берлине уже согласованный договор⁴.

Стало совершенно ясно, из Берлина сообщал советник представительства РСФСР Пашуканис, что сейчас, до Генуи, на подписание договора немцы не пойдут, что в их интересы не входит лишь создание видимости русско-германского соглашения⁵.

Немцы ухватились за вопрос о национализации в России, сделав его главным предметом торга, своего рода искусственным препятствием. Они увязывали его с принятием в рейхстаге возможного соглашения, которое не прошло бы, как они утверждали без решения этого вопроса. Выдвигая его вперед, они явно показывали, что не торопятся и не будут подписывать какое-либо соглашение до конференции в Генуе. Но и советская делегация считала этот вопрос весьма важным, ибо согласие Германии отказаться от претензий по национализации дало бы РСФСР возможность отказать в этих претензиях и другим державам.

Советская делегация сосредоточила свои усилия на попытках подписать все же соглашение еще до отъезда из Берлина. Е. Пашуканис сообщал, что этот вопрос поднят был на завтраке у Ратенау и в беседах, занявших почти весь день 3-го апреля - с 10 до 17 часов вечера. В разговоре с Ратенау, писал Пашуканис, компромиссная формула начала принимать довольно определенные и правильные для нас очертания, а именно: в соглашении должно быть сказано, что Германия отказывается от претензий, вытекающих из национализации, при условии, что мы отклоняем таковые же претензии других государств. В тайной же статье будет заявлено, что если Россия примет однородные претензии какого-либо третьего государства, то с Германией вопрос будет решаться особо. "На основании достигнутого с Ратенау такого рода устного соглашения, нами в тот же вечер был изготовлен соответствующий проект. За основу взяли мальцановский протокол с необходимыми изменениями. Было добавлено, что Германия обязуется принимать участие в отдельных операциях интернационального консорциума в России по соглашению с РСФСР и заявляет, что готова работать в России и независимо от консорциума"¹. Проект позже лег в основу Рапалльского договора. Лишь одна статья не была включена и стала позже предметом обмена нотами, за ее основу был взят измененный проект Мальцана².

Во вторник, 4 апреля, Мальцан вновь был вызван к Чичерину в гостиницу "Эспланад" для окончательного обсуждения проекта соглашения. Однако он явился со своим собственным и притом значительно ухудшенным проектом, из которого стало ясно, что Германия не отказывается от претензий по национализации, пока не откажутся другие страны, но напротив, настаивает на них. При этом Мальцан сослался на изменившуюся позицию Ратенау после его совещания с "кем-то еще из кабинета", на перемену своей позиции не пойдет и согласен только парафировать протокол, но не подписывать, так как нет согласия кабинета, который не может быстро собраться на заседание. Мальцан уклончиво говорил о созыве кабинета и обсуждении на нем документов³.

В изложении Г.В. Чичерина это выглядело так, когда все шло к согласованию, явился У. Мальцан, который до того времени разыгрывал из себя нашего величайшего друга и вдруг, как будто обиженный тем, что Ратенау помимо него сделал мне более выгодное соглашение для нас предложение, моментально переменил свою позицию и стал срывать соглашение. Он вдруг начал возражать против восстановления дипломатических отношений, заявив, что Германия не отказывается от возмещения убытков из-за национализации и не может гарантировать кредиты⁴. Чичерин был решительно против этого, так как весь политический смысл переговоров был в отказе хотя бы одного государства от претензий по национализации. "Это - центр споров". Новая формула Мальцана была неприемлема на Генуэзской конференции и с точки зрения тактики.

В делах третьего отдела германского МИД, пишет Ахтамзян, сохранилось последнее предложение по проекту соглашения советской делегации, которое она была готова подписать. На тексте стоит дата "4 апреля" и виза "Ма" (Мальцан), который и выдвинул формулировку о праве германского правительства на претензии по собственности германских подданных, национализированной в РСФСР. Согласно записи Мальцана, советские делегаты (ими были Чичерин и Литвинов) отклонили это требование, подчеркнув, что оно находится в противоречии с формулировкой, согласованной вчера с господином рейхсминистром Ратенау. Чичерин предлагал немедленно подписать готовый вариант соглашения, не ограничиваясь его парафированием, но немцы были против¹.

В тот же день 4-го апреля советские делегаты были на завтраке у Ф. Дейча, который заискивал, пытаясь замять конфуз, вызванный шагом Мальцана. Немцы, присутствовавшие на завтраке, указывали на "огромную миссию Германии, которую история призвана осуществить в рамках планов консорциума"².

Позже в беседах с английским послом в Берлине, лордом Д`Аберноном, Мальцан уверял, что не он, а именно Ратенау, противился подписанию соглашения ввиду предстоящей Генуэзской конференции, что Ратенау вообще был фактически противником восточной ориентации и стоял за более близкие связи с Францией, в особенности, что удивляет, зная позицию Франции и Англии³.

А. Ахтамзян считает, что Ратенау хотел использовать переговоры с Россией, чтобы оказать давление на Англию и Францию и добиться от них согласия на пересмотр Версальского договора⁴. Нам не кажется убедительным это утверждение. Точнее, на наш взгляд, выразился А.Н. Эрлих, писавший, что немцы хотели "пощекотать нервы" союзников⁵. Задачу попугать их, видимо, имела и немецкая пресса, много писавшая о встречах и переговорах в Берлине и даже о будто бы подписанном договоре с Россией⁶.

По итогам переговоров Чичерин дал 4-го апреля телеграмму НКИД, в которой сообщал, что немцы вели переговоры с нами, чтобы показать, что якобы хотят оглашения с нами, но по всему видно, что в действительности они хотели, чтобы ничего не вышло. Переговоры продолжатся в Генуе⁷. Позже, в письме в НКИД от 10-го апреля, Чичерин подвел невеселые итоги. "У нас с Германией ничего не вышло. Она из-за страха перед Антантой предпочитает отложить соглашение с нами. Правительство Вирта возлагает какие-то надежды на возможность умаслить или умилостивить Англию. Мы, таким образом, уехали из Германии ни с чем". Но, продолжил Чичерин, факт переговоров, ставших тут же достоянием гласности (во всех странах - Г. С.) очень много комментировался в печати, которая делает "многозначительные выводы". К тому же договорились, что обе делегации в Генуе будут друг друга информировать и поддерживать, "таким образом, нечто конкретное было сделано, несмотря на срыв Германским правительством переговоров о соглашении … было все время ясно, что Германия … не хочет соглашения, в особенности перед Генуей"¹.

Из телеграммы и письма ясно, что Чичерин был огорчен и даже рассержен таким приемом в Берлине и, видимо, потому оставил такое возмущенное саркастическое описание своих бесед с немецкими представителями². В какой-то мере это объяснялось болезненным состоянием наркома. Ленин заметил, что Г.В. Чичерин "болен и сильно", что его надо лечить и, обращаясь к Чичерину в феврале 1922 года, писал: "Тов. Чичерин! Вы чрезмерно нервничаете"³. Напомним, что оказала свое влияние информация К. Радека. Она, возможно, способствовала негативной реакции наркома. Зная итог, удивляет, конечно, мрачный взгляд на перспективы заключения договора.

На самом деле не может быть и речи о поражении или крупной неудаче советский дипломатии. Потерпела крах попытка, с самого начала рискованная и не очень обоснованная, вырвать согласие немцев на договор перед конференцией в Генуе. Несмотря на пессимизм Чичерина берлинские переговоры принесли и положительные итоги. Газеты писали о них, создавая впечатление чуть ли не двойственного союза. Пресса уверяла, что теперь Чичерин может рассчитывать на поддержку немцев в Генуе, что в России и Германии "от всего сердца" приветствуют сам факт переговоров⁴. Конечно, в таких заявлениях был элемент игры. Немецкая пресса намеренно раздувала слухи о якобы предстоящем договоре, чтобы припугнуть дипломатию Антанты⁵. Но сводить такую позицию только к шантажу тем не менее нет оснований.

Опираясь на эти документы, Зарницкий и Сергеев нарисовали просто карикатуру на переговоры в Берлине: "Чичерин встретился с Виртом и Ратенау". Эта была странная встреча, ее собеседники что-то недоговаривали, осторожничали, видимо, стеснялись друг друга?! Ратенау рассыпался в любезностях, заверял в дружбе и одновременно старательно обходил все, что могло быть истолковано как желание идти на сближение ...". Обычное двуличие буржуазной дипломатии у Ратенау было как-то особенно отвратительно?!; по-торгашески набивал себе цену, а сам готов в то же время продаваться тому, кто больше даст, тайно рассчитывал, что это будет все-таки не Россия, а Англия … Среди своих (т.е. советских дипломатов) "… немало крепких слов раздавалось по адресу Ратенау и его окружению"¹.

По сообщениям немецких дипломатов в Москве пришли к различным оценкам, в общем (особенно в официальных кругах), сдержанным, но не отрицательным. Как писал К. Виденфольд, Советское правительство радуется от всего сердца, что оно до созыва Генуэзской конференции пришло к известному соглашению с Германией; но и с немецкой точки зрения "следует с удовлетворением приветствовать результаты переговоров в Берлине².

Германский МИД оценил сообщение в прессе о приеме русской делегации и обхождении с нею в Берлине (положительно для РСФСР) и опасался лишь возможной радикализации настроений в Германии в связи с соглашением о признании Советской страны³.

Действительно, переговоры состоялись, позиции и требования обеих сторон были выяснены. Главным итогом - и тут мы согласны с А.А. Ахтамзяном - явилось согласование основного содержания такого будущего соглашения⁴, сближение двух проектов - советского и немецкого, кроме одного пункта (о претензиях по национализации), выдвинутого немцами явно для того, чтобы оттянуть подписание договора до Генуи. Обе стороны подтвердили готовность продолжить переговоры в ходе конференции и вообще поддерживать там тесный контакт и помогать друг другу.

Основная, трудная и кропотливая работа, начатая более года тому назад увенчалась в общем положительным успехом и создала неплохие перспективы. Переговоры в целом, считает автор комментариев к сборнику документов о советско-германских отношениях, заслуживают положительной оценки⁵.

С такими итогами советская делегация в конце дня 4-го апреля отбыла из Берлина в Италию. Ее провожал А. Мальцан. По его словам, проводы прошли в теплой обстановке. "Я выразил им (советским делегатам - Г.С.) - писал Мальцан в записке для своего МИДа, - имея ввиду сегодняшний дождливый день, нашу надежду, что итальянское солнце, возможно, даст нам новое вдохновение и новые формулировки, которые были бы приемлемы для обеих сторон"⁶. На следующий день, 5-го апреля, состоялось ожидаемое заседание германского кабинета под председательством президента Ф. Эберта. Там были подведены немецкой стороной итоги берлинских переговоров и обсуждена линия германской дипломатии на воздержание от подписания соглашения с Советской Россией до Генуи. Линию одобрили все, в том числе и Эберт, решительно настроенный против договора с Россией¹.

Ратенау на этом заседании и позже, уже после Генуи объяснял свою позицию тем, что русские в Берлине были довольно несговорчивы, неприступны, их требования были жесткими, их желание пойти навстречу - ничтожным. Они выдвинули "… гораздо более далеко идущие требования, на которые не пойти не могли, а с другой стороны, отказались идти на уступки, от которых мы не могли отказаться и которые были нам предоставлены в Генуе". Нельзя было заключить договор в Берлине и по причине психологической. "Была бы большая разница в настроениях и в воздействии на весь окружающий мир"².

А. Ахтамзян считает, что линия Ратенау не выдерживает критики, так как сводит все причины к негативной позиции русской делегации³.

В Генуе, в специальном документе, немецкая сторона объясняла отказ от соглашения в Берлине тем, что германское правительство не хотело допустить, чтобы его упрекнули в том, что оно прибыло на международную конференцию, чтобы помешать ее работе. Теперь ясно, какие невероятные последствия имело бы преждевременное заключение договора: велась бы сильная агитация против Германии. Франция заняла бы отрицательную позицию, из-за чего возникла бы опасность срыва конференции⁴. Такое объяснение ближе к реальности. Германия боялась реакции Антанты, имея ввиду самый острый и болезненный для немцев репарационный вопрос. Ратенау очень хорошо понимал эту опасность. Между тем в Генуе возникла не очень ясная и прочная, но все же надежда смягчить остроту проблемы репараций и толкнуть союзников дальше, по пути ревизии Версальского договора. Определенные чаяния Ратенау связывал с планом консорциума, в случае успеха которого менялась роль Германии - она становилась на один уровень с его участниками, вчерашними победителями, обеспечивалась их благосклонность и в других вопросах. Встречи на международной конференции сулили и другие возможности, пока неизвестные, и терять их, подписав договор с Россией, страной, стоящей фактически против всего буржуазного мира, Ратенау, естественно, не хотел. Он желал обеспечить германской дипломатии свободу рук, и его можно понять.

Как полагает Ахтамзян, Ратенау в то же время был склонен продолжить сложную дипломатическую игру с использованием Советской России, игру на ее противоречиях с Западом⁵. Но речь шла не просто об использовании России как инструмента давления. Ратенау понимал необходимость опереться на Россию, не оттолкнуть ее возможного, набиравшего силу и влияние партнера, разумеется, не подчиняя ей немецкие интересы. Он осознавал все значение договора с Москвой, представлял перспективы в случае его заключения, определенной переориентации внешней политики Берлина в сторону большого доверия к России. Надо думать, что он представлял и возможные последствия этого поворота в сторону общего для Европы идеологического противника. Не исключено, что эти последствия пугали его. И все же он говорил: "Ни на одно мгновение у нас не возникало ни малейшего сомнения в том, что об отказе от заключения договора для Германии не могло быть и речи"¹.

Таковы были итоги переговоров и немецкой позиции на них. Решение правительства Германии одобрить эту позицию означало одобрение и линии В. Ратенау. Президент Ф. Эберт назначил делегацию на Генуэзскую конференцию. В нее вошли рейхсканцлер Й. Вирт, министры: иностранных дел В. Ратенау, финансов А. Гернес, экономики Р. Шмидт. Среди советников и экспертов делегации были лишь директор А. Фон Мальцан, статс-секретарь Э. Симсон, известный экономист и деятель социал-демократов Р. Гильфердинг, другой социал-демократ, депутат рейхстага Р. Брейтшейд, военные, ученые и др. Всего 27 человек. Их полномочия были определены достаточно точно: " … отдельно или совместно с полномочными представителями прочих государств, участвующих в конференции, вести переговоры по всем вопросам, входящим в программу конференции, и в случае необходимости заключать по ним соглашения с оговоркой о ратификации"². С этим германская делегация отправилась в Геную, навстречу одному из самых важнейших в истории новой Германии событию.