Вызов инвалидности: от проблемы к задаче

Д.А. Леонтьев, Л.А. Александрова

В самое последнее время стал оформляться отчетливый социальный запрос на психологические исследования людей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), хотя потребность в этом существовала давно — число людей, которым поставлен диагноз той или иной степени инвалидности, в нашей стране исчисляется миллионами. Если раньше, однако, работа с ними осуществлялась преимущественно в контексте специальной или клинической психологии, и была в основном сосредоточена на базовом соматическом или неврологическом нарушении и проблеме его коррекции, то теперь на передний план все больше выдвигаются общепсихологические и социально-психологические проблемы, а само нарушение выступает не столько в качестве мишени работы психолога, сколько в качестве ее условия или системы условий; сама же работа, направленная на развитие ресурсов адаптации и самореализации, во многом перестает быть нозоспецифичной.

Это отражается и в терминологии, которая использовалась в этой связи. Долгое время как в русском языке, так и в европейских языках было в ходу слово «инвалид» — калька с латинского термина, означающего «негодный», «непригодный» (прежде всего, имелась в виду непригодность к воинской службе, но не только). Обозначаемые этим термином люди, в отличие от «условно здорового» большинства, действительно не пригодны или плохо пригодны для выполнения ряда социальных функций. Этот термин устоялся на протяжении многих столетий. В ХХ веке в гуманитарных науках появилось понимание, что от того, как мы называем то или иное явление, во многом зависит то, как мы к нему подходим, как анализируем, и, соответственно, вытекает способ работы с соответствующей категорией людей. Одно дело, когда мы рассматриваем то или иное явление в рамках патологии или отклонений от нормы, и совсем другое, когда мы подходим к нему, скажем, с позиций психологии индивидуальных различий, вариаций нормы, особенностей развития. Осознание этого привело к изменению терминологии, к постепенному выходу из употребления самого слова «инвалид». Полного отказа от него еще не произошло, но тенденция налицо. В англоязычной терминологии оно было заменено более мягким понятием “disabled”, что означает буквально «лишенный способности к чему-то». Это более мягкий вариант, но тоже выражающий некоторую ущербность.

Соответствующее русское понятие (которое вошло в наш обиход несколько позже) – «лица с ограниченными возможностями здоровья». Термин «ОВЗ» не ставит крест на человеке в целом, но, тем не менее, по-прежнему фиксирует определенный изначальный дефицит. Вместе с тем он делает границу между людьми, к которым относится этот термин, и остальными относительной — кто отважится утверждать, что возможности его здоровья неограниченны? Особенно это очевидно в ситуации повседневных рутинных дисфункций, даже таких простых, как утомление, не говоря уже о болезни, которую еще К. Маркс определял как стесненную в своей свободе жизнь. Но сейчас и понятие “disabled” считается уже недостаточно политкорректным, недостаточно уважительным по отношению к соответствующей категории лиц, которые не хотят себя ощущать лишенными способностей, да и не являются таковыми. Сейчас в англоязычной терминологии все больше в ходу понятие “challenged” (от слова “challenge” — «вызов») — эти люди описываются как сталкивающиеся с вызовом. На русский язык это понятие гладко не перевести, да и сфера использования слова “challenge” в русском языке намного уже, чем в английском языке. Тем не менее, за ним стоит принципиально важная реальность, и оно позволяет иначе подойти ко всей проблематике инвалидности.

Вызов – это то, что нам предъявляет какая-то внешняя (по отношению к нашему «Я») ситуация, порой наш собственный организм. Это то, на что можно по-разному реагировать. Всегда есть альтернативные варианты: вызов можно принять, а можно не принять. Еще в 1980-е гг. в исследованиях Сьюзен Кобейсы и Сальваторе Мадди было установлено, что принятие вызова, т.е. готовность действовать в отсутствие гарантии успеха, есть существенная составная часть комплекса личностных характеристик, получившего название «hardiness», или «жизнестойкость» (см. Леонтьев, Рассказова, 2006). Было подтверждено, что жизнестойкость выступает наиболее сильным предиктором успешного сопротивления стрессовым обстоятельствам: у людей с высокой жизнестойкостью не развиваются известные медицинские последствия длительных устойчивых стрессов, которые в полной мере проявляются у лиц с низкой жизнестойкостью. Таким образом, различное отношение к этим вызовам может приводить к совершенно разным не только психологическим, но и медицинским последствиям.

Априори неблагоприятная для индивида ситуация инвалидности, даже врожденной, с точки зрения современных взглядов на психологию личности и на психологию здоровья, не может рассматриваться как однозначно детерминирующая проблемы адаптации. А.Н. Леонтьев (2001) отмечал, что одни и те же физические и телесные особенности могут стоять в разном отношении к личности человека, по-разному встраиваться в структуру жизнедеятельности. П.Я. Гальперин (1998, с. 410-411) утверждал, что у человека нет биологического, есть только органическое, которое, в отличие от биологического, не определяет однозначно формы жизнедеятельности, но может вписываться в человеческие формы существования. Отношение же к нашей телесности как к биологическому, детерминирующему развитие, иллюстрируются известной в Древней Спарте радикальной практикой сбрасывания со скалы слабых новорожденных детей, у которых, на первый взгляд, не было хороших предпосылок для того, чтобы стать успешными воинами, а также не менее радикальной практикой отфильтровывания биологически неполноценных индивидов в Третьем Рейхе.

Сегодня вполне определенно можно утверждать, что к факту установленного медицинского диагноза, на основании которого общество диагностирует инвалидность, сам человек, которому в этом отношении не повезло, может относиться по-разному. Сто лет тому назад А. Адлером был описан феномен компенсации: люди, которые оказываются в каком-то одном отношении «органически неполноценными», развивают другие функции на более высоком уровне, скажем, у людей с хроническими дисфункциями нижних конечностей руки, как правило, намного сильнее, чем у среднего человека, проблемы со зрением компенсируются повышенной остротой слуха, обоняния и других анализаторов, и так далее (Adler, 1977). Можно вспомнить людей, которые оставили значительный след в истории человечества, говоря о которых с уважением и восхищением мы редко вспоминаем, что они относились к категории лиц с ОВЗ: Гомер, адмирал Нельсон, Ф.Д. Рузвельт, М.М. Бахтин, такие психологи как М. Эриксон и Е.Ю. Артемьева.

Изначального равенства возможностей в природе не существует, даже если отвлечься от ситуации инвалидности. Везение распределяется неравномерно, однако эта неравномерность впоследствии во многом компенсируется. Как, в частности, показывают и наши исследования, изначально неблагоприятное положение может оказываться, в конечном счете, более благоприятным, чем изначально более благоприятное, как у человека, который рождается абсолютно в полном порядке, физическом и физиологическом. Те, кто оказывается перед некоторой проблемой или задачей еще на старте жизни, как правило, сильнее мотивированы, у них сильнее и раньше приходят в движение движущие силы их психологического развития. Те же, кто изначально находится в более благоприятном положении, оказываются, напротив, более расслабленными и из-за этого вскоре утрачивают свое стартовое преимущество.

Жизненные трудности (испытания, вызовы) классифицируют по самым разным основаниям, в соответствии с типом трудной жизненной (экстремальной) ситуации, степенью подконтрольности событий и др. Нам представляется, что к наиболее важным основаниям классификации таких ситуаций относится различение тех условий, которые человек создает себе сам (выбирает) в процессе жизни, и тех, которые даны ему изначально как неотменимые условия его развития. Одним из ярчайших примеров жизненных трудностей второго типа является ограничение физических возможностей в силу генетических, врожденных и иных неблагоприятных условий (аварий, травм и др.), что создают особую структуру вызовов для этой категории людей, существенно отличающуюся от структуры вызовов, с которыми имеют дело их условно здоровые сверстники. Вместе с тем представляется не вполне верным тезис, что критическая ситуация, которую нельзя разрешить в плане предметной деятельности или трансформировать в сознании, может быть разрешена только в плане пере-живания, перестройки осмысления (Василюк, 1984).

Прежде всего, важно ввести различение двух модусов реагирования на критические обстоятельства: частичного и целостного. В первом случае речь идет о реакции на стимул, об автоматическом реагировании «на автопилоте», с использованием «готовых» сформировавшихся и автоматически срабатывающих механизмов такого реагирования, например, защитных механизмов или стратегий совладания. На повседневные трудности мы обычно реагируем именно так, только частью себя. Другой модус уже не является, строго говоря, реагированием — это ответ на вызов, который дает целостная личность всем своим существом, без опоры на сложившиеся автоматизмы, то есть в режиме бытия-в-мире, экзистенциального функционирования. Именно через сознательное творческое выстраивание новой жизненной тактики и стратегии, через работу личности не только со своей внутренней реальностью, но, прежде всего, с реальностью отношений с миром (см. Магомед-Эминов, 2009) возможно не только переживание критической ситуации, но и перестройка своих отношений с миром в условиях распада или изначальной невозможности таких, которые являются для большинства самоочевидными. Представляется уместной аналогия с восстановлением психологических функций при локальных поражениях их мозгового субстрата (Лурия, 1969) или коррекции ошибочно сформировавшихся навыков (Леонтьев А.Н., 2009): в обоих случаях первым звеном процесса восстановления выступает деавтоматизация нарушенных процессов, их максимально полное и осознанное разворачивание; только так удается перестроить нарушенные звенья системно организованных функций, заместив их другими. Если же человек в критических обстоятельствах продолжает реагировать автоматически, полагаясь на свой или чужой проверенный опыт, он рискует не справиться с вызовом, что далее выражается в психопатологической или психосоматической симптоматике.

Далее, следует различать возможное отношение к вызову инвалидности как к проблеме и как к задаче. (В исследованиях, проводимых авторами в последнее время на базе лаборатории проблем развития личности лиц с ОВЗ в МГППУ, действительно выделяются эти два типа отношений к ситуации ограниченных возможностей здоровья.) Восприятие этого вызова как проблемы, прежде всего, проявляется в осознании себя как проблемного, как представителя особой категории («Да, я не такой, как все, я с ограниченными возможностями, я проблемный и я обращаюсь к внешним ресурсам социальной поддержки»). В крайнем варианте это проявляется в виде рентной, иждивенческой установки, где сам органический дефект играет роль средства рентной деятельности, а аггравация положительно подкрепляется. Если вызов принимается как задача, то, напротив, человек отказывается считать себя не таким, как другие, относить себя в отдельную категорию. Он стремится в большей степени опираться на внутренние ресурсы, «ориентироваться на действие» в терминах теории саморегуляции и контроля действия Ю. Куля.

Есть старая истина о том, чем отличается здоровый человек от невротика: здоровый человек трансформирует проблему в задачу, а невротик трансформирует задачу в проблему. По этому критерию люди, которые относятся к лицам с ОВЗ, нередко гораздо здоровее, чем те, кто формально к этой категории не относятся. Сейчас проходит исследование, которое позволит выяснить, от чего в личности самого человека зависит то, будет ли восприниматься этот вызов априори неблагоприятной ситуации как проблема или как задача.

Ключевым понятием для нас служит понятие личностного потенциала (Леонтьев Д.А., 2002; 2006). Под личностным потенциалом понимается комплекс психологических особенностей и структур, которые отвечают за успешность саморегуляции человека в широком смысле слова; саморегуляция — это способность корректировать собственные действия, основываясь на предвосхищении их желаемых результатов, выраженная не у всех в равной степени. Личностный потенциал, в частности, опосредует влияние травматических ситуаций на здоровье и психологическое благополучие. В проводимом нами исследовании, в котором участвуют студенты с ОВЗ и условно здоровые студенты факультета информационных технологий МГППУ, мы исследуем ресурсы саморегуляции, которые опосредуют влияние ситуации развития в неблагоприятных условиях на личность. Используется достаточно большая батарея методик, диагностирующих, в частности, жизнестойкость, осмысленность жизни, толерантность к неопределенности, субъективную витальность, доступность социальной поддержки, стратегии совладания с жизненными трудностями, а также оценка интенсивности психотравмирующих событий и субъективная оценка позитивных сдвигов, возникших не вопреки, а благодаря (!) психотравмирующему событию — посттравматический личностный рост.

Как показывают предварительные данные (Александрова, Лебедева, Леонтьев, 2009), у условно здоровых студентов (так наз. «норма») и у студентов с ОВЗ разная структура саморегуляции, разное представление о качестве жизни, разное устройство отношений с миром. Инвалидность может выступать и реально выступает (не у всех и не всегда, но у ряда людей, которые стоят перед этим вызовом) как конструктивный ресурс построения особой системы саморегуляции, которая не обнаружена у условно здоровых студентов: сама травма выступает не просто как негативное событие, а как опора, центр, вокруг которого строится жизнь, главный ресурс в построении системы саморегуляции. Парадоксальным образом оказывается, что чем сильнее травма и ограничения, тем больше положительные сдвиги, более выражен рост. Иными словами, ограничения возможностей здоровья и травма трансформируются в ресурс личности.

1. 
   Александрова Л.А., Лебедева А.А. Леонтьев Д.А.Ресурсы саморегуляции студентов с ограниченными возможностями здоровья как фактор эффективности инклюзивного образования // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России. Материалы II Международной научно-практической конференции. Часть 2. Симпозиум «Субъект и личность в психологии саморегуляции. Кисловодск; СевКавГТУ, 2009. С. 11-16.
   
2. 
   Василюк Ф.Е. Психология переживания: анализ преодоления критических ситуаций.- М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.
   
3. 
   Гальперин П.Я. Психология как объективная наука: Избр. психол. труды. М.: Изд-во "Институт практической психологии"; Воронеж: НПО "МОДЭК", 1998.
   
4. 
   Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; ИЦ «Академия», 2001.
   
5. 
   Леонтьев А.Н. Психологические основы развития ребенка и обучения. М.: Смысл, 2009.
   
6. 
   Леонтьев Д.А. Личностное в личности: личностный потенциал как основа самодетерминации // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ. Выпуск 1 / Под общ.ред. Б. С. Братуся, Д. А. Леонтьева. – М.: Смысл, 2002. С. 56—65.
   
7. 
   Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, вып. 2 / под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006, с. 85-105.
   
8. 
   Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.
   
9. 
   Лурия А.Р. Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969.
   
10. 
    Магомед-Эминов М.Ш. Деятельностно-смысловой подход к психологической трансформации личности. Автореф. дисс… докт. психол. наук. М., 2009.
    
11. 
    Adler A. Studie über Minderwertigkeit von Organen. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1977.