А она с нутром, эта малютка

ГИМН ЛЮБВИ

История одной любви. Любви, которая пришла ко мне в тридцать лет и сразу стерла мое прошлое, все тяжелые происшествия, все потасовки, все любовные приключения без завтрашнего дня.

Прошлое. Сколько раз оно не давало мне спокойно уснуть! Отец, заставлявший петь на улицах. Его лю­бовницы, из которых одни били меня, другие льстили мне. Первая любовь — Маленький Луи. Сутенер Аль­берт с улицы Пигаль, который чуть не пристрелил ме­ня. Лепле, которого убили. Раймон Ассо и Поль Мерис и еще многие, которые пользовались мной, надували меня или играли мной.

Все это было лишено красоты.

Вот почему мне необходимо рассказать о Марселе и о себе. Я всегда молчала о двух годах живни подле него. Я даже старалась о них не думать...

Сколько было разговоров! За нами шпионили. О нас говорили мерзости. Меня обвиняли в том, что я увела мужа от жены, лишила отца детей.

А это была моя настоящая и единственная любовь. Я любила. Я боготворила... Чего бы я не сделала, чтоб он жил, чтобы весь мир узнал, как он был щедр, как он был безупречен.

Чем я была для него? Ничем! О, простите, я была знаменитой певицей. Очень знаменитой. Но морально я была безнадежна. Я считала, что жизнь — это изде­вательство, что мужчины — животные, и единственно, чем стоит заниматься, — смеяться, пить и безумство­вать в ожидании смерти и чем скорей она придет — тем лучше.

Только Раймон Ассо пытался заставить меня пере­менить существование, но я его обманула. У него не хватало сил удержать меня. По правде говоря, я его не любила. Я попросту обратилась к нему за помощью.

Марсель Сердан заставил меня переродиться. Он избавил меня от горечи, которой были отравлены мое сердце и мозг. Он открыл во мне спокойствие, неж­ность, доброту. Он зажег яркий свет в моей душе... Меня спрашивали: «Как вы могли полюбить боксера? Это же сама грубость!»

Грубость, у которой стоило поучиться деликатно­сти!..»

Они познакомились в Нью-Йорке. Сердан готовился к своему первому матчу, Эдит — к выступлению на сцене. Двое французов, которым предстояло победить Америку. Началась дружба, постепенно она перешла в преданную любовь.

В книге «Моя жизнь» Эдит часто говорит о среде, в которой проходили ее детство и юность. И пожалуй, единственный, кто сумел освободить ее от клейма, по­ставленного этой средой, был чемпион бокса Марсель Сердан. Профессия боксера требует постоянной дисци­плины и суровых и непрерывных ограничений. Види­мо, этой дисциплине пришлось подчиниться и Эдит, которая не ложилась спать раньше четырех утра и не вставала раньше двух часов дня.

Но Марсель, никогда ничего не читавший, кроме «комиксов», теперь возле Эдит, которая к тому време­ни была уже достаточно развитой, стал читать лучших французских и английских авторов. Поначалу это было трудно.

— Зачем ты в такую дивную погоду сажаешь меня за книги? Я мечтаю пошататься по городу...

А потом он начал собирать библиотеку и «шатался» уже только по набережной букинистов.

Марсель преклонялся перед талантом Эдит. Он не пропускал ни одного ее концерта. Она всегда видела его стоящим возле кулис у выхода на сцену. Он сам раздвигал и задвигал занавес и негодовал, если шуме­ли во время ее исполнения.

— Вы можете себе представить, а?.. Эдакая кроха... Огрызок, а не женщина, и такой голос! Как она мо­жет так петь!.. — каждый раз недоумевал он, обра­щаясь к первому близстоящему.

Этот гигант, обладавший сокрушительной силой, был на редкость чутким, деликатным, скромным чело­веком необычайной доброты.

Однажды он должен был драться со старым боксе­ром, который явно не мог уже с ним состязаться. Пе­ред тем как нокаутировать противника, Марсель вдруг услышал его шепот:

— Дай мне еще пожить, Марсель. Дай пожить... И тогда Марсель, удовлетворившись легкими удара­ми, покинул ринг под неистовый свист публики. Он ушел посрамленный, с ликующим сердцем. Эдит не могла понять, как это случилось.

— Знаешь, Диду, я никогда в жизни не был так счастлив, как в ту минуту, когда меня освистали. На­до быть добрым, Диду! Это хорошо!

А в другой раз, после концерта в театре «А-бэ-сэ», Эдит вышла на улицу в дурном расположении духа, и, когда толпа нахлынула с рукопожатиями, приветст­виями и вечными просьбами автографа, она грубо оборвала всех:

— Оставьте меня в покое! В машине Марсель сказал:

— В первый раз, Диду, я в тебе обманулся.

— Я смертельно устала, Марсель... Держусь кончи­ками нервов...

Марсель взглянул на нее:

— Но ведь эти люди ждали, чтобы взамен твоего автографа принести свою любовь, восхищение и прекло­нение. Вспомни, как ты в свое время ждала прихода этих людей, и представь себе на мгновение, что ты их ждешь, а они не идут и не придут никогда...

С тех пор Эдит ни разу не отказала в автографе, как бы она ни устала.

Есть еще один занятный эпизод, говорящий о пре­данности Эдит и о ее детской, фанатической вере в чу­деса, которой она очищалась от всей грязи и пороков, пока находилась в той страшной среде.

Однажды перед всемирным состязанием по боксу, где Марселю Сердану предстояла встреча со знамени­тым боксером Тони Зале, Эдит предложила Марселю съездить в Лизиё, к базилике святой Терезы, перед ко­торой когда-то бабка Гассион командой из публичного дома вымаливала исцеление для своей внучки.

Они поехали. Марсель стоял в сторонке и смотрел, как Эдит на коленях перед статуей святой Терезы мо­лилась вслух:

— Я ничего не прошу у вас для себя самой. Наоборот, оставьте мне все страдания и все несчастья. Я их заслужила! Но ему, — она указала рукой в темный угол, где прятался смущенный боксер, — ему помоги­те! Вы же знаете все его достоинства. Все трудности его жизни. Ему в этом бою, от которого зависит все, даруйте победу!

Эдит страстно верила в эту победу. Сидя в публике во время матча, она шепотом повторяла, обращаясь к святой Терезе:

— Вы мне обещали победу... Слышите? Не забудь­те...

При этом она так колотила кулаками по шляпе ка­кого-то зрителя, сидевшего ниже, что, когда матч за­кончился триумфом Сердана, господин встал, снял шляпу и протянул ее Эдит со словами:

— Предлагаю вам свою шляпу... В том состоянии, в которое вы ее привели, она мне больше не нужна. А вам она послужит воспоминанием о вашем темперамен­те и вашей радости!..

Марсель Сердан погиб. Он погиб вместе со всей командой в авиационной катастрофе под Нью-Йорком. В этот вечер Эдит, которая ждала его в Нью-Йорке, должна была выступать в театре-кабаре «Версаль».

Известие о катастрофе было равносильно смер­тельному удару. Эдит находилась в состоянии, близ­ком к помешательству или к самоубийству.

Но выступать она должна была непременно. От этого зависели дела и жизнь ее партнеров-хористов, орке­странтов, дирижера. Полуживую, истерзанную, ее при­несли на носилках и поставили перед еще закрытым занавесом. Ей предстояло найти в себе силы встрети­ться с публикой, которая пришла сюда развлекать­ся.

— Свое выступление я посвящаю светлой памяти Марселя Сердана... — хрипло прозвучал голос, исходивший из белой, полуживой маски с бонапартовским лбом.

Она пела. Она пела, как никогда больше. И это бы­ла та одухотворенность исполнения, та торжествен­ность и мощность подлинных чувств, которая застав­ляет тысячу человек превратиться в одного. Ее малень­кая, невзрачная плоть, одержимая величайшим ду­хам, сообщала бессмертие ее громадной любви. Любви, погибшей во цвете лет. Со сцены певицу унесли в глу­боком обмороке.

Пела она «Гимн любви» на свои собственные слова, положенные на музыку Маргерит Монно.
Пусть падет лазурный небосвод,

Пусть разверзнется земная твердь,

Если в сердце любовь живет —

Не страшна мне даже смерть.

У меня других желаний нет —

Мне бы только вечно быть с тобою,

И за счастье, счастье это —

Заплачу любой ценою.

Я покорной и смиренной

Побреду на край вселенной,

Если ты прикажешь мне.

Я с небес луну достану,

Для тебя кем хочешь стану,

Если ты прикажешь мне.

Откажусь совсем от жизни,

От друзей и от отчизны,

Если ты прикажешь мне.

И быть может, я смешная —

Проживу весь век одна я,

Если ты прикажешь мне.

Если вдруг покинешь ты меня

Иль в могилу от меня уйдешь,

Не останусь жить ни дня,

Как бы ни был день хорош.

Вечность мы с тобою обретем

Там, где звезды любящих встречают,

И в чертоге голубом,

Может, бог нас обвенчает.