А она с нутром, эта малютка

ТВОРЦЫ И СПУТНИКИ ПЕСНИ

Их была целая плеяда возле Эдит. Музыку писали Мишель Эме, Франсис Лэ, Флоренс Верон, дирижер Ми­ки Теодораки, Лабоди.

Тексты писали Раймон Ассо, Мишель Вокер, Анри Контэ, Мустаки, а многие тексты писала сама Эдит. Но были два любимых композитора, которыми написано большинство песен. Это Маргерит Монно и Шарль

Дюмон.

Эдит считала Маргерит лучшим своим другом, и ей, быть может, дороже всего было в Гигит, как она назы­вала музыкантшу, то, что при всей ее красоте, тонко­сти и образованности, в ней начисто отсутствовало умение «устраивать дела» — издавать свои произве­дения.

Марсель Блистен вспоминает Маргерит Монно как прелестную женщину, несколько рассеянную и всегда чем-то увлеченную.

Так, выйдя из почтового отделения, она случайно могла забраться в багажник чужой велотележки и про­сидеть там в ожидании своего мужа, который, выйдя через несколько минут из того же почтового отделения, целый час разыскивал свою жену возле входа и по со­седнему кварталу, пока она, увлеченная новой песней, сидела в багажнике.

Будучи очень рассеянной, она постоянно забиралась в чужие машины, однажды даже уехала на чьем-то мотоцикле.

С ней могло произойти и такое: слушая хорошую музыку, она вдруг начинала восхищаться:

— Нет, послушайте, ведь это же прелесть как хо­рошо! Разве нет?..

— Но, Гигит, это же твое сочинение!..

— Вы думаете? Не может быть! Если это так, то я очень счастлива!

На музыку Маргерит Монно сделаны были такие великолепные произведения, как «Мой легионер», «Я не знаю конца», «Гимн любви», «Милорд», «Белые ру­бахи», «В Гамбурге», «Жизнь в розовом цвете», «Печальный господинчик», музыка к фильму «Любовники завтрашнего дня», «Свадьба» — великолепная картинка из фильма «Звезда без света».

Маргерит Монно ушла из жизни раньше самой Эдит Пиаф, и все воспоминания о ней складываются в об­раз необычайной чистоты, доброты и душевной гармо­нии.

Не менее тесно связано творчество Эдит Пиаф с му­зыкой Шарля Дюмона. У Дюмона был совсем другой стиль, чем у Монно, хотя оба они типичные французы в музыке. Монно — мечтательнее, лиричнее, мягче. Дюмон — саркастичнее и острее. Он написал музыку для песен: «Бог мой!», «Всплески бала», «Незнакомый город», «Ты тот, кто мне нужен», «Старина Люсьен», «Нет, не жалею ни о чем» — все это шедевры, которые создали Эдит большую популярность и славу. В боль­шинстве случаев это песни на тему одиночества жен­щины, разочарованной в любви, женщины в поисках счастья.

«...Я не раз присутствовал при рождении песни. Это иногда гораздо интересней и пленительней, чем слу­шать концерт. Обычно после концерта собирались у Эдит. Шел веселый, беспечный разговор, порой спор, в котором разгорались страсти. Иногда Эдит бесподобно изображала разных типов, которых наблюдала повсю­ду. Эдит постоянно сидела, глубоко втиснувшись в свое огромное кресло, раз в десять больше ее самой. Ее страстью было вязание, и она, разговаривая, вертела спицами.

А как она умела смеяться! Громоподобно, закаты­ваясь в хохоте, она заражала всех вокруг своим сме­хом. И вдруг неожиданно, отыскав глазами Маргерит Монно или Шарля Дюмона, говорила:

— Послушайте, друзья, есть идея!.. Вот такая придумка... Начинается так...

Тут ее словно выбрасывало из кресла к роялю, и одним пальцем она начинала выводить на клавиатуре музыкальный узор, подпевая себе вполголоса.

И тут совершалось чудо! Рождалась песня. Рожда­лась ее голосом, вдохновенно выводящим музыкальную мысль. Композитор ухватывает мелодию, разворачи­вает, варьирует, облекает в гармонический рисунок... У песни уже есть душа, уже есть форма.

У обоих блестят глаза, оба взбудоражены, счастли­вы. И это не импровизация, не случайные находки, это вдохновенное содружество, соавторство творцов.

Под утро все бледны, все выдохлись и только одна Эдит полна энергии. Глаза ее торжествуют — она уже «держит песню в кулачке». И всегда это было хорошо. Со вкусом, благородно, всегда—настоящее...»

Что касается отношения Эдит к собственному творчеству, то она сама очень точно и убедительно говорит об этом в книжке «На балу удачи».

«...Когда меня спрашивают, как достичь исполни­тельского мастерства, не претендуя на оригинальность формулировки, я отвечаю: «Работать, работать и рабо­тать». Но это не значит, что все так просто. Надо ре­шиться на то, чтобы быть самим собой и никем, кро­ме самого себя. Это также не значит, что надо игнори­ровать других. Наоборот, следует слушать их и извле­кать пользу из того, чем они могут быть при случае по­лезны лично вам.

Не бывает концерта, на котором вы чему-нибудь бы не научились, разве уж только не тому, чего вообще не надо делать.

Большое искушение, которому следует сопротив­ляться, хоть это не всегда удается, — отдаться легкому успеху, . то есть идти «на уступки публике». Внимание — опасность! Известно, где начинаются эти уступ­ки, но неизвестно — куда они вас могут привести.

Я лично стараюсь не делать ни одной. Я отдаю свое лучшее, я вкладываю всю душу и сердце в мою песню, я прилагаю все мое желание создать между залом и со­бой человеческий контакт, я хочу найти общий язык с теми, которые меня слушают, но если они отказывают­ся следовать за мной, я не пойду на то, чтоб завоевать их, прибегая к ухищрениям, которые роняют меня в моих собственных глазах, а потом и в глазах публики.

Принимают меня или нет, но я против хитрого под­мигивания публике, против тех трюков, ценой которых срывают аплодисменты, не составляющие гордости для артиста. И эта непримиримость впоследствии всегда вознаграждается ».

Этому Эдит учила и Ива Монтана, и Шарля Азнаву­ра, который имел счастье быть тоже ее учеником, и Эдди Константина (еще один талантливый певец, ученик Пиаф, который, к стыду своему, после ее смерти, буду­чи в Америке, заявил по радио, что «встреча с Эдит была ошибкой его молодости»).

К этой школе принад­лежит и Жильбер Бэко, который недавно выступал с концертами в Москве. Но семь Спутников песни, с ко­торыми Эдит выступала, которых, как птенцов, вместе с песней выпустила из своих небольших, но сильных ладоней, для всех этих имя ее священно, как и для той публики, которую она ежедневно собирала в концерт­ном зале.

Репертуар Эдит Пиаф необычайно многогранен. Это не только любовная песня трагического жанра, хотя публика особенно любила именно этот жанр. Связь Эдит с народом в ее постоянных наблюдениях. Эти на­блюдения воплощаются в такие песни, как «Нужен клоун» — типично французская песенка, в которой мо­лодой паренек видит на цирковом автобусе мелом написанное объявление.

Парнишка мечтает о романтиче­ском путешествии с бродячим цирком, не представляя себе полную лишений жизнь бродячего актера. Песня полна горькой иронии.

Клоун нам нужен. Но только, малыш, Коль ты мечтатель, так здесь погоришь. Ты, видно, все представляешь не так;

Рыжие патлы, оборванный фрак, Красный носище и речь дурака. Эта работа, малыш, не легка!

Для фильма о взятии Версаля, поставленного ре­жиссером Саша Гитри, никто не мог исполнить с под­линным революционным пафосом песню «Са ира!», кроме Эдит Пиаф. И хотя она не играла в этом фильме, но голос ее звучит над всем хором и оркестром.
Да, будет так!

Будет так! Будет так!

Всех аристократов мы скоро повесим.

Да, будет так! Будет так!

Будет так!

Всех аристократов — на фонарь!

Идите к нам, милорд,

Вы стали грустным вдруг.

Танцует ночью порт,

Забудьте про недуг.

Оставьте все, милорд,

Заботы сбросьте с плеч,

Я вас хочу отвлечь,

Поверьте мне, милорд.

Взгляните на меня —

Не страшен мне сам черт!..

Вы плачете, милорд?..

Не ожидала я.
Но зато какое брезгливое презрение звучит в песне «Господин Инкогнито» по отношению к буржуазному пошловатому господину, караулящему случайную жен­щину в метро.
Месье инкогнито!

Что вы стоите здесь один,

Очень солидный господин

На остановке метро?

Месье инкогнито!

Кто вас придет сюда встречать?

Разве вам можно доверять?

Нет, вы, конечно, не то!

Мой веселый бал,

Плещет звон цимбал.

Там аккордеон —

Стонет нежно он.

Пусть вдоль грязных стен

Пропылился пол,

Сдайся песне в плен,

Если ты пришел!
Солдаты провожают в отпуск товарища. Просят его передать родным, что надеются увидеть их в новом году, просят кое о чем, может быть, и не рассказывать, не тревожить, не волновать.

Везет тебе другу солдату —

На родину в отпуск идешь.

Оставишь ружье и гранату,

От жизни в строю отдохнешь.

Казалось бы, не дело актрисы петь солдатскую пес­ню, но так, как поет ее Эдит, она доходит до любого слушателя, до любого сердца.

Эдит Пиаф так высоко подняла жанр французской уличной песни, как не удавалось до сих пор ни одной эстрадной певице, выступающей в буат де нюи — ночном ларце (так называются в Париже кабаре с тра­диционными эстрадами, на которых испокон веков подвизаются знаменитые шансонье).

От своего народа получила Эдит легкий, задушев­ный юмор, темпераментную речь, полную лукавства и неповторимой французской невесомости. И пела она по народному, то снижая голос до шепота, до говорка, то поднимая его до оперного звучания.

Она взошла, как сверкающая звезда, и все, что она взяла от своего народа, воплотилось в песнях, которые шли обратно в народ. Их до сих пор напевают и насви­стывают в метро, на стройках и в бистро, на досуге граждане Франции.

ПРОЩАЙ, ЭДИТ!

Нужно было всегда удивляться неистовому терпе­нию Эдит и ее выносливости — несколько операций, автомобильные катастрофы, страшные периоды морфи­низма и алкоголизма, тяжелые приступы ревматизма и, наконец, цирроз печени.

Последнее время, когда она выступала с Тео Сарапо, она уже с трудом передвигала ноги, и надо было видеть это нечеловеческое упорство и силу, чтобы вла­деть своим голосом, ни в чем не снижая мастерства, а значит, владеть и аудиторией.

Атака прессы по поводу ее брака с 27-летним парик­махером, из которого она сделала артиста, отречение от католицизма и принятие православной веры, по­скольку молодой муж был греком и хотел венчаться в греческой церкви,— все это окончательно подорвало нервную систему Эдит, и она слегла в больницу, те­перь уже надолго. Тео, который оказался верным защитником и другом, мечтал по окончании контракта с театром «Олимпия», где они с Эдит выступали, увезти ее на родину — в Грецию, а увез... в больницу.

И там она, чуя близкую смерть, начала диктовать свою по­следнюю «исповедь», которая стала большим подспорь­ем для книги, что мой читатель сейчас держит в ру­ках.
11 октября 1963 года Эдит Пиаф не стало. Я хочу привести слова Марселя Блистена об этом скорбном событии, потому что лучше, глубже и искреннее не ска­жешь.
«...Кончено! В полдень ты нас покинула. Теперь только мы все осознали это. Как вдруг стало холодно и как обидно, что солнце сегодня вовсю светит над Па­рижем, это ошибка — должны ползти огромные, серые тучи, небо должно висеть низко и тяжело, так же тя­жело, как у нас на сердце. Честное слово! Откуда взялись эти тысячи, десятки тысяч и сотни тысяч людей, стоящих шпалерами от твоего дома до кладбища Пер-Лашез? Бульвар Ланн, заваленный цветами, по которым ехали и шли. Люди уже не знали, куда положить цветы!..

Пришли ,все друзья. Изможденные физиономии. Глаза, полные слез. Вчерашние, может быть, враги сли­лись с друзьями в одной общей скорби. И никто не хо­тел верить.

Но когда вошли в большой зал, затянутый черным, когда увидели гроб на катафалке, то остановились ока­менев. Застыли, как все в этом большом доме, еще полном твоего голоса, твоего смеха, всей тобой...
Тихо, не нарушая безмолвия, мы подходили к гробу, и в небольшой, застекленный овал в крышке можно было увидеть эту нелепость: твое восковое лицо...

Нет, это не пугает! Это даже не несчастье. То, что осталось от тебя, не имеет ничего общего с той, кого мы знали, любили, кто нам доставлял столько радости и кем мы так гордились.

Каждый вспоминал. Возрождал в памяти какое-то особо дорогое ему мгновение, которое сохраняется еще и сердцем. Сердце, всегда сердце. Нельзя говорить об Эдит без конца, не повторяя этого слова. Слова ее жиз­ни!

И вот началось. Тысячи пришли сюда. Тысячи мол­ча стояли у подъезда, как ждали тебя у артистическо­го входа...

Вынесли ящик, заваленный грудой цветов. Люди ошалело смотрели: как? и это наша Эдит?..

Люди окаменели, не смея подойти ближе. И я убеж­ден, что в эту минуту каждый из них услышал твой го­лос, Эдит. Твой голос — горячий, чуть хрипловатый, животворящий!..

А потом началось триумфальное шествие. Это был твой апофеоз! Невероятно длинный кортеж пришел в движение, и Париж, весь Париж становился в караул по краям тротуаров, чтобы видеть твой уход. В черно­те раскрытых окон белели лица. Толпы народа непо­движно стояли на тротуарах, провожая глазами это ше­ствие. Остановилось движение. Ты пересекала свою столицу, свой Париж... Высшая оценка высшего та­ланта.

— Это Пиаф... Это Пиаф уходит...

Не просто любопытствующие стояли часами, чтобы отдать тебе последний долг. Это был один общий крик любви и признания, он поднимался к тебе, чтобы ты знала, что Париж теперь стал не тот и с тобой что-то навсегда ушло из Парижа.

Когда мы вошли в ворота кладбища и трехцветное национальное знамя, которое держал над гробом один из спасенных тобой военнопленных, заколыхалось меж­ду жилищами мертвых, все мы, твои верные друзья и твои родные, были стиснуты людской волной, которая хотела во что бы то ни стало принять участие в пос­леднем шествии между резными, причудливой формы камнями, стоящими над теми, кто пришел сюда, чтобы больше не уходить.

Это было похоже на панику — гигантская волна по­катилась по дорожкам, люди перелезали через могилы, и это уже были не те, кто присутствует на похоронах, это были те, кто считал, что имеет право проводить Эдит, потому что она всегда принадлежала им.

Бок о бок, без различия классов, положения, не об­ращая внимания друг на друга, люди безмолвно стремились вперед, чтобы бросить свой маленький букетик в открытую могилу. Какая-то бедная старушонка пы­талась пробраться сквозь толпу, извиняясь и пригова­ривая :

— Вы понимаете... Я тоже должна ее проводить. Это ведь немножко и моя подружка!.. Мом — Пиаф!
Эдит, ты за годы стала Королевой песни! Но для тысяч ты осталась начинающей — мом. Маленькой уличной певицей, открывшей дорогу к сердцам. Певи­цей, выражавшей то, что порой люди не умели выразить словами, певшей, никогда никого не обманывая...

Пять часов вечера. А еще тысячи людей не успели склониться над глубокой темной дырой, в которую мы тебя положили...

Идет ночь. Она окутает мраком все вокруг, и твою могилу, и Париж, и наши сердца...»
Франция потеряла своего соловья. Но песни Эдит остались. Песни Эдит еще долго будут жить в сердцах и памяти французского народа.

Я закончу прекрасными словами Мориса Шевалье:

Из ее пепла выйдут новые знаменитые голоса, вдох­новленные ею, и они будут служить песне, потому что песня, которая входит в сердце толпы, — так же вечна, как любовь и жизнь».

Незабываемое

Клошары

«На балу удачи»

Тротуар

«Мой легионер»

В квартале Пигаль

«А она с нутром, эта малютка!»

Сорок лет тому назад

В доме на авеню де ля Гранд Арме

Размышления за красной скатертью

Начало большой песни

Кинозвезда без света

«Баллада о ста двадцати»

Театр Елисейских полей

«Гимн любви»

На краю пропасти

Что-то должно быть нарушено!

Снова на краю пропасти

«Человек на мотоцикле»

Дорога Ван-Гога

Версаль