А она с нутром, эта малютка

ТЕАТР ЕЛИСЕИСКИХ ПОЛЕЙ

Если выйти на Елисейские поля весенним утром, часов в пять, глазам вашим представится удивитель­ная картина. Царствует пустота и тишина. Вдали Три­умфальная арка, затянутая молочной дымкой. Громад­ные, как пагоды, столетние каштаны цветут только вер­хушками, роняя розовые лепестки.

Зеркальные витрины фирменных магазинов спят с открытыми глазами. Скамейки пусты и влажно-про­хладны. А в палисадниках возятся, скачут большие черные дрозды. Их пересвист, не заглушенный шорохом шин, треском моторов, шарканьем подошв, сейчас ликует над главной магистралью Парижа. А в остальном — тишина, покои и относительно свежий воздух.

Под каштанами негр, в розовой рубахе и синих штанах, сметает в кучи опавший цвет и складывает его в тачку желто-розовым холмом, потом везет тачку, легко покачиваясь на ходу и насвистывая какой-то танцевальный мотив.

От Круглой точки Елисейских полей, которая сей­час погасила радужные фонтаны и готовится к дневно­му водовороту машин, я сворачиваю на широкое мол­чаливое авеню Монтень. Здесь здания какие-то строгие, насупленные и официальные. А в конце зеленеет Аллея Альберта I. Там уже набережная Сены со стан­цией бато-муш.

Там, в конце авеню, притаилось небольшое наряд­ное здание Театра Елисейских полей. С ним связан один из самых волнующих эпизодов жизни Эдит Пиаф, когда она, запершись в своей комнате, в течение целой недели звонила по телефону «всему Парижу». («Весь Париж» на языке актеров — публика, близкая арти­стическому миру.)

— Я выпускаю на сцену одного парня!.. Приходите послушать... Не пожалеете!
Парень был — Ив Монтан. Пятьсот гостей пригласи­ла Эдит на его дебют в Театр Елисейских полей...

Впервые Эдит Пиаф встретила Монтана в Марселе, уже тогда о нем много говорили, а на его выступлениях в громадном, как сарай, марсельском театре не было свободных мест.

Эдит пишет в своих воспоминаниях о том, как она увидела Монтана в Париже в театре «А-бэ-сэ» в 1944 году. Он потерпел поражение в тот раз. Полу­мертвый от страха, вышел он на сцену в эксцентрич­ном клетчатом пиджаке. С галерки кто-то крикнул: «Зазу!» (Насмешливое прозвище франта.).

И весь театр огласился хохотом. Публика уня­лась с трудом.

Рокочущая дикция, марсельский акцент, смешные ударения на «о», особенно в слове «гармоника», часто повторяющемся в его песенках, неумелая жестикуля­ция — все это роняло Монтана в глазах требовательных парижан.

Но Монтан был умен. Наученный первой неудачей, в следующее же выступление он вышел в коричневых брюках и рубашке с настежь распахнутым воротом. Словно заглянул в театр с улицы и попал на сцену. Это уже была находка, и публика сдалась.

Однажды, чуть позднее, Эдит предложили вести программу. Ей не хватало одного шансонье. Кто-то по­советовал ей послушать Монтана. Назначен был день встречи в Мулен Руж. В пустом темном зале сидела одна Эдит. Монтан начал репетировать, и Эдит была поражена — от прежнего Монтана ничего не осталось. Ощущение силы и уверенности! Превосходные, силь­ные руки. Выразительное, красивое лицо. Голос глубо­кий и приятный. И — о чудеса! — никакого марсельского акцента! Он избавился от него путем упорного труда. Не хватало одного — репертуара...

Эдит стояла внизу возле сцены, на уровне щиколо­ток Монтана. На ее маленькую, невзрачную фигурку падала его громадная тень. Он говорил с ней с высоты своего величия, заложив руки в карманы, и отнюдь не поверил, когда она сказала ему, что песни его никуда не годятся, хоть он их здорово поет.

— Сейчас я буду репетировать, прошу вас остаться и послушать, — сказала она.

И Монтан сел в кресло, где только что сидела Пиаф, а она вышла на сцену. После репетиции Монтан пришел к Эдит в уборную — он был в восторге. Он был укрощен и с этого времени отдал себя целиком в ее руки.

Они сошлись, и между ними была даже любовь. Вернее, Эдит была влюблена, а Ив ревновал ее, требуя главным образом, чтобы все свое свободное время она отдавала его творчеству.

У нее был прескверный характер. Она терзала Ива, постоянно вызывая его подозрения, инсценируя теле­фонные разговоры с мнимыми поклонниками.

Впоследствии Эдит всегда с восхищением вспомина­ла невероятную энергию и настойчивость Монтана. Иногда он звонил ей под утро и требовал, чтоб она сейчас же прослушала новую находку. И он приезжал и репетировал с ней интонацию той или иной песни.

Монтан часами пел перед зеркалом, часами разго­варивал с карандашом в зубах для исправления дик­ции. Он был взыскателен к себе, как никто, и, как ни­кто, трудолюбив. И потому все, с чем он приходил на эстраду, было продумано, отделано и закончено.

Но личные взаимоотношения между ними пошли вразрез с творческими. В книге «Моя жизнь» Эдит рас­сказывает об одном, очень характерном для их жизни эпизоде.

Монтан требовал, чтобы Эдит не встречалась с ав­тором текстов Анри Контэ, которого он не выносил. Но однажды по телефону она пригласила Контэ к себе, зная, что Монтана в это время не будет. Монтан слу­чайно подслушал этот разговор и, сделав вид, что ухо­дит, спрятался где-то в квартире.

Контэ пришел. Они сидели в гостиной за чашкой кофе, беседовали на разные темы, и вдруг Контэ заго­ворил о Монтане.

— Он абсолютно лишен таланта, этот глупый бой­скаут, и никогда ничего не добьется!

И Эдит из озорства поддержала его:

— Ты прав, Анри! Я, конечно, ошиблась. Это ничто­жество!

Уходя, Контэ взял с нее слово, что она перестанет тратить время на бездарного Монтана.

— Он никогда не соберет публики в зале — уверял он.

Проводив Контэ, Эдит вернулась в гостиную. Там неподвижный, бледный, как снег, стоял Монтан. Окро­вавленной ладонью он сжимал раздавленный фужер.

— Никогда не повторяй такого. Иначе я могу не сдержаться.

Ты его принимала так красиво, что мне хотелось убить тебя на месте!

И тут Эдит пообещала ему, что она устроит его соб­ственный выход на сцену. Она выполнила обещание. Она сама написала ему тексты песен «Ее глаза» и «По­чему я так люблю». Были готовы еще две песни— «Боксер Джо» и «Большая Лили».

В октябре 1945 года Монтан был готов для дебюта.

— Я выпускаю на сцену одного парня. Приходите посмотреть... Не пожалеете!

«Весь Париж» пришел в этот вечер в Театр Елисейских полей. «Весь Париж» ждал нового шансонье. Эдит сидела в ложе с семейством Монтанов.

«...Когда он появился в светящемся круге прожек­торов, — пишет Эдит, — ничто не шелохнулось в зри­тельном зале. Париж встретил дебютанта ледяным мол­чанием. Ив начал петь.

Со спертым дыханием, с бьющимся сердцем я слу­шала его и молила небо помочь ему: он этого заслу­жил!

Ив спел последнюю песню и стоял перед зловещим немым залом, ожидая приговора. Зубами я разорвала на полоски носовой платок. И вдруг сразу — тяжело покатились аплодисменты и неистовые крики «браво»!

Зал ревел. Это был триумф, о котором потом месяцами говорили в Париже. Тот, кто присутствовал на этом вечере, не забудет его никогда. Я сидела и спрашивала сама себя: может быть, теперь Ив Монтан простит мне все тревоги, что я ему принесла...»

Иду мимо Театра Елисейских полей и в это весеннее утро вижу осенний вечер триумфа Монтана. Тогда каш­таны сбрасывали последние желтые листья-лапы на тротуары. Негр сметал в тачку не розовый цвет, а шур­шащую, сухую листву. Утро начиналось не в пять ча­сов, а только в семь...

Но Эдит тогда была молодой — ей было только тридцать. И это была пора самого расцвета ее надежд и сил. И сколько их вложила она в Монтана!.. Вспо­минает ли он когда-нибудь об этом?»