* Ломоносов. Ода на торжественный день восшествия на всероссийский престол Ея Величества Великия Государыни Иператрицы Елисаветы Петровны, ноября 25 дня 1752 года

* Ломоносов. Ода на торжественный день восшествия на всероссийский престол Ея Величества Великия Государыни Иператрицы Елисаветы Петровны, ноября 25 дня 1752 года.

Эх, «Боян»… Бояне, Велесов внуче… Елисаветы ученый…

Не завидую тебе, что, следуя общему обычаю ласкати царям, нередко недостойным не токмо похвалы, стройным гласом воспетой, но ниже гудочного бряцания, ты льстил похвалою в стихах Елисавете. И если бы можно было без уязвления истины и потомства, простил бы я то тебе ради признательныя твоея души ко благодеяниям. Но позавидует не могущий вослед тебе идти писатель оды, позавидует пре­лестной картине народного спокойствия и тишины, сей силь­ной ограды градов и сел, царств и царей утешения, позави­дует бесчисленным красотам твоего слова, и если удастся когда-либо достигнуть непрерывного твоего в стихах благо­гласия, но доселе не удалося еще никому. И пускай удастся всякому превзойти тебя своим сладкопением, пускай потом­кам нашим покажешься ты нестроен в мыслях, неизбыточен в существенности твоих стихов!.. Но воззри: в пространном ристалище, коего конца око не досязает, среди толпящейся многочисленности, на возглавии, впереди всех, се врата отверзающ к ристалищу, се ты. Прославиться всяк может по­двигами, но ты был первый. Самому всесильному нельзя отъять у тебя того, что дал. Родил он тебя прежде других, родил тебя в вожди, и слава твоя есть слава вождя. О! вы, доселе бесплодно трудившиеся над познанием существенно­сти души и как сия действует на телесность нашу, се труд­ная вам предлежит задача на испытание. Вещайте, как душа действует на душу, какая есть связь между умами? Если знаем, как тело действует на тело прикосновением, пове­дайте, как неосязаемое действует на неосязаемое, производя вещественность; или какое между безвещественностей есть прикосновение. Что оно существует, то знаете. Но если ве­даете, какое действие разум великого мужа имеет над об­щим разумом, то ведайте еще, что великий муж может ро­дить великого мужа; и се венец твой победоносный. О! Ломо­носов, ты произвел Сумарокова.

Но, если действие стихов Ломоносова могло размаши­стый сделать шаг в образовании стихотворческого понятия его современников, красноречие его чувствительного или явного ударения не сделало. Цветы, собранные им в Афинах и в Риме и столь удачно в словах его пресажденные, сила выражения Демосфенова, сладкоречие Цицероново, бес­плодно употребленные, повержены еще во мраке будущего. И кто? он же, пресытившися обильным велеречием похваль­ных твоих слов, возгремит не твоим хотя слогом, но будет твой воспитанник. Далеко ли время сие или близко, блудящий взор, скитаяся в неизвестности грядущего, не находит подножия остановиться. Но если мы непосредственного от витийства Ломоносова не находим отродия, действие его бла­гогласия и звонкого препинания бесстопной речи было, од­нако же, всеобщее. Если не было ему последователя в витий­стве гражданском, но на общий образ письма оно распространилося. Сравни то, что писано до Ломоносова, и то, что писано после его, – действие его прозы будет всем внятно.

Но не заблуждаем ли мы в нашем заключении? Задолго до Ломоносова находим в России красноречивых пастырей церкви, которые, возвещая слово божие пастве своей, ее учили и сами словом своим славилися. Правда, они были; но слог их не был слог российский. Они писали, как можно было писать до нашествия татар, до сообщения россиян с народами европейскими. Они писали языком славянским. Но ты, зревший самого Ломоносова и в творениях его поучаяся, может быть, велеречию, забвен мною не будешь. Когда рос­сийское воинство, поражая гордых оттоманов, превысило чаяние всех, на подвиги его взирающих оком равнодушным или завистливым, ты, призванный на торжественное благо­дарение богу браней, богу сил, о! ты, в восторге души твоей к Петру взывавший над гробницею его, да приидет зрети плода своего насаждения: «Восстани, Петр, восстани»; когда очарованное тобою ухо очаровало по чреде око, когда казалося всем, что, приспевый ко гробу Петрову, воздвигнути его желаешь, силою высшею одаренный; тогда бы и я вещал к Ломоносову: зри, зри и здесь твое насаждение. Но если он слову мог тебя научить... В Платоне душа Платона и да вос­хитит и увидит нас, тому учило его сердце.

Чужды раболепствования не токмо в том, что благогове­ние наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая справедливость великому мужу, не возмним быти ему богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения. Истина есть высшее для нас божество, и, если бы всесильный восхотел изменить ее образ, являяся не в ней, лицо наше будет от него отвращенно.

Следуя истине, не будем в Ломоносове искать великого дееписателя, не сравним его с Тацитом, Реналем или Робертсоном; не поставим его на степени Маркграфа или Ридигера, зане упражнялся в химии. Если сия наука была ему любезна, если многие дни жития своего провел он в исследовании истин естественности, но шествие его было шествие последо­вателя. Он скитался путями проложенными, и в нечислен­ном богатстве природы не нашел он ни малейшия былинки, которой бы не зрели лучшие его очи, не соглядал он ниже грубейшия пружины в вещественности, которую бы не обна­ружили его предшественники.

Ужели поставим его близ удостоившегося наилестнейшия надписи, которую человек низ изображения своего зреть мо­жет? Надпись, начертанная не ласкательством, но истиною, дерзающею на силу: «Се исторгнувший гром с небеси и скиптр из руки царей». За то ли Ломоносова близ его поста­вим, что преследовал электрической силе в ее действиях; что не отвращен был от исследования о ней, видя силою ее учи­теля своего пораженного смертно. Ломоносов умел произ­водить электрическую силу, умел отвращать удары грома, но Франклин в сей науке есть зодчий, а Ломоносов рукодел.

Но если Ломоносов не достиг великости в испытаниях природы, он действии ее великолепные описал нам слогом чистым и внятным. И, хотя мы не находим в творениях его, до естественныя науки касающихся, изящного учителя есте­ственности, найдем, однако же, учителя в слове и всегда до­стойный пример на последование.

Итак, отдавая справедливость великому мужу, поставляя имя Ломоносова в достойную его лучезарность, мы не ищем здесь вменить ему и то в достоинство, чего он не сделал или на что не действовал; или только, распложая неистовое слово, вождаемся исступлением и пристрастием? Цель наша не сия. Мы желаем показать, что в отношении российской словесности тот, кто путь ко храму славы проложил, есть первый виновник в приобретении славы, хотя бы он войти во храм не мог. Бакон Веруламский не достоин разве напоминовения, что мог токмо сказать, как можно размножать науки? Не достойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие для того, что не могли избавить человечества из оков и пленения? И мы не почтем Ломоносова для того, что не разумел правил позорищного стихотворения и томился в эпопеи, что чужд был в стихах чувствительности, что не всегда проницателен в суждениях и что в самых одах своих вмещал иногда более слов, нежели мыслей? Но внемли: прежде начатия времен, когда не было бытию опоры и вся терялося в вечности и неизмеримости, все источнику сил возможно было, вся красота вселенныя существовала в его мысли, но действия не было, не было начала. И се рука всемощная, толкнув веществен­ность в пространство, дала ей движение. Солнце воссияло, луна прияла свет, и телеса крутящияся горе образовалися. Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю действие разума над разумом. В стезе российской словесности Ломоносов есть первый. Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно не­лицемерно.

Но, любезный читатель, я с тобою закалякался... Вот уже Всесвятское ... Если я тебе не наскучил, то подожди меня у околицы, мы повидаемся на возвратном пути. Теперь про­сти. – Ямщик, погоняй.

Москва! Москва!
(Радищев, Путешествие из Петербурга в Москву,

гл. Слово о Ломоносове)

Одновременно шли преобразо­вания в других областях государ­ственного устройства. В 1782 г. был издан закон, отменявший крепост­ное право в славянских владениях Австрии. Это была одна из самых благих и сравнительно удачных мер Иосифа. Однако земля осталась собственностью помещиков. Гораздо менее успеха имела администра­тивная реформа. Держава Габсбур­гов представляла собой империю, состоявшую из самых разнородных элементов. Если в собственно Ав­стрии австрийский монарх был неограниченным прирожденным государем среди преданного насе­ления, то в Тироле он был власти­телем, на которого свысока смот­рело независимое крестьянство, в Бельгии – политическим главой средневековых республик, в Чехии и Моравии – чужеземным власте­лином, управляющим равнодуш­ным и несчастным населением, в Венгрии – феодальным сюзере­ном республики дворян, ревниво отстаивавших свои привилегии, на­конец, в Галиции и Ломбардии – завоевателем, управлявшим, безус­ловно, по праву меча. Править та­ким государством так, чтобы все оставались довольны, было делом нелегким и даже едва ли возмож­ным. Иосиф поставил себе задачу слить в одно целое все свои владе­ния, уничтожить все местные по­литические права, стереть грани­цы между различными нациями и заменить их простым администра­тивным разделением всей импе­рии, сделать немецкий язык господствующим, дать однообразный свод законов и уравнять перед за­коном массу крепостных крестьян с бывшими господами. Уже в 1782 г. были упразднены правительства 12 земель и вместо них созданы шесть губерний. Выборные управы при этом везде были заменены правительственными чиновниками. За­тем то же самое стало проводиться в других частях Габсбургской дер­жавы. <…>

В 1784 г. в Венгрии было отменено крепостное право. Все комитатское управление было преобразовано и передано в руки чиновников. Эти нововведения вы­звали повсеместное возмущение. Дворянство уже готово было свер­гнуть «некоронованного» Иосифа и передать престол кому-нибудь из имперских князей. Но, наученный бельгийским опытом, Иосиф в январе 1790 г. уступил венграм и аннулировал реформы, провозгла­шенные в 1780 г. <…>

После смерти императора боль­шинство его нововведений было отменено. Современники довольно сурово оценили его деятельность. Но с течением времени, особенно после Французской революции и начала Наполеоновских войн, ког­да ясно обозначился глубокий кри­зис государственной системы Ав­стрии, о нем стали судить снисхо­дительнее. Несомненно, он многое предвидел, в начинаниях его было много верного и полезного, но у него не было ни государственной прозорливости, ни такта, ни спо­собностей истинного реформатора, поэтому неудача, постигшая его, была закономерна и естественна.»

изд. «Вече». стр. 116, ст. «Иосиф II»)

Эта работа Челищева проникнута глубоким пат­риотизмом. Он стремился доказать, «что русский язык, как верное выражение ума и души народа, обладает всеми условиями для того, чтобы слу­жить достаточным орудием для просветительных це­лей».

Челищев, по его собственному выражению, «бе­сился и рвался», слушая клевету, возводимую на русский язык, а следовательно, и на русский на­род. С негодованием пишет Челищев и о тяжелом положении крепостного крестьянства» скованного «узами рабства».
(Б. Евгеньев. Александр Николаевич Радищев.

Изд. «Молодая гвардия», Москва, 1949)

При конце своей жизни он имел с казною процесс, по которому у него имение было отобрано. Казна предлагала ему 50000 рублей вознаграждения, но он требовал 100000, потому, говорил он, что для осуществления какого-то проекта ему нужно было не менее этой суммы. Он был уже слеп и умер в большой бедности, получая пособие от Олсуфьева. Челищев питал глубокое уважение к Радищеву. С ним случилось происшествие, описываемое в «Путешествии» (о лодке с пассажирами, ставшей на мель недалеко от Систербека).

Все эти молодые люди были недовольны своим гофмейстером и его женою, которые, между прочим, слишком экономизировали в свою пользу казенные деньги и пр.

Другой товарищ, Алексей Михайлович Кутузов, мартинист, друг Новикова, был лучшим другом Радищева и даже писал к нему в место его ссылки. Кутузов, переводчик «Мессиады» Клопштока (2 ч. в тип. комп. 1785 – 1787), посвященной импе­ратрице Екатерине II, и «Юнговых размышлений».

Такую записочку Екатерина послала 26 июня графу А. А. Безбородко и, по-видимому, в тот же день дала ему новое поручение: «Напиши еще к не­му (речь идет о начальнике Радищева графе А. Р. Воронцове), что кроме раскола и разврату не усматриваю из сего сочинения...»

В тот день Храповицкий записал в свой дневник: «26 июня 1790 г. Говорено о книге «Путешествие от Петербурга до Москвы». «Тут рассевание зара­зы французской, отвращение от начальства... Я про­чла 30 страниц...» Посылка за Рылеевым. Откры­вается подозрение на Радищева...»
(Б. Евгеньев. Александр Николаевич Радищев)
В 1791 году Петр Иванович Челищев почтил память Михаила Васильевича Ломоносова, установив ему первый в России памятник-пирамиду на Курострове – одном из девяти островов в дельте Северной Двины, против города Холмогоры.

IV
Трубы трубять въ Новеграде –

стоять стязи въ Путивле;

Игорь ждетъ мила брата Всеволода.

И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ:

«Одинъ братъ, одинъ светъ светлый ты, Игорю,

оба есве Святъславличя!

⁶⁰ Седлай, брате, свои бръзыи комони,

а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди.

А мои ти куряни – сведоми къмети:

подъ трубами повити,

подъ шеломы възлелеяни,

конець копия въскръмлени,

пути имь ведоми,

яругы имь знаеми,

луци у нихъ напряжени,

тули отворени,

сами скачють, акы серыи влъци въ поле,

ищучи себе чти, а князю славы.

Комони ржуть за Сулою… трубы трубять въ НовЂградЂ; стоять стязи въ ПутивлЂ…
РЖЕВСКИЙ, АЛЕКСЕЙ АНДРЕЕВИЧ (1737 – 1804) – писатель, член российской академии. Участвовал в 1767 г. в комиссии о сочинении проекта нового уложения, как депутат от города Воротынска Московской губернии; позже был президентом медицинской коллегии и сенатором. В 1794 г. Р. занимал и выборную должность, тогда очень почетную – совестного судьи в СПб. Был одним из самых видных масонов своего времени. Стихотворения его (элегии, стансы, мадригалы и др.) печатались в «Ежемесячных Сочинениях», «Трудолюбивой Пчеле», «Полезном Увеселении» и «Свободных Часах» (1759 – 63). В 1769 г. Р. написал трагедию «Смердий и Прелестна», оставшуюся ненапечатанной. Писать стихи он не переставал до конца жизни. Отдельно напечатаны оды его на день восшествия Екатерины II и на день восшествия Александра I. Р. был дружен с Дмитриевым и Державиным; последний описал его супружескую жизнь в оде: «Счастливое семейство» (1780).
(Энциклопедия Ф. Брокгауза и И. Ефрона)
ТРУБЕЦКИЕ, литовские и русские князья 14 – 20 вв., Гедиминовичи. Выехали на Русь в 1500, до середины 16 в. были служилыми удельными князьями. Наиболее известны в 16 в. – опричники, бояре и воеводы Фёдор Михайлович (? – 1602) и Никита Романович (? – 1608).
(БЭС)
НОВИКОВ, НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (1744 – 1818) – русский просвети­тель, писатель, издатель. В 1755 – 1760 гг. учился в дворянской гим­назии при Московском университете. Служил в Измайловском полку. С 1767 г. сотрудник комиссии по составлению нового Уложения. В 1770-х гг. вступил в масонскую ложу. В 1779 г. создал «Типограф­скую компанию». Издавал сатирические журналы, первый русский философский журнал «Утренний свет», «Санкт-Петербургские уче­ные ведомости», газету «Московские ведомости», первый детский журнал «Детское чтение» и мн. др. Организовал книжную торговлю в 16 городах, открыл в Москве библиотеку-читальню, две школы для разночинцев, бесплатную аптеку. Около трети вышедших в то вре­мя книг изданы Н. И. Новиковым, в том числе сочинения Д. Дидро, Ж. Ж. Руссо, Г. Э. Лессинга и др. В 1792 г. без суда заключен на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость, при Павле I освобожден в 1796 г. без права продолжать прежнюю деятельность.

В августе-сентябре 1782 года состоялся Вильгельмсбадский масонский конгресс.

На нем Россия, собственно, и была признана самостоятельной масонской державой. Воспользовавшись этим, московские братья тут же организовали свой «Капитул Русской провинции». Приором его (должность чисто номинальная) стал Петр Алексеевич Татищев (1730 – 1810), канцлером – И.-Г. Шварц. Н. И. Новикову в этой масонской иерархии досталась скромная должность казначея. Деканом же VIII провинции ордена стал князь Юрий Никитич Трубецкой, генеральным визитатором (инспектором) – его брат, князь Николай Никитич Трубецкой.

Кроме того, была организована еще и так называемая Директория VIII провинции ордена. Президентом ее стал Н. И. Новиков, членами: В. В. Чулков, И. П. Тургенев, Ф. П. Ключарев и другие. В Петербурге приорат ордена Благотворных рыцарей возглавил А. А. Ржевский. Должность Великого провинциального мастера VIII провинции ордена Благотворных рыцарей была оставлена вакантной.

«Роман» с Брауншвейгской системой, безусловно, сильно способствовал упрочению позиции русских братьев в глазах масонского сообщества Европы.

И вот тут-то обнаружилось, что никакой цены в глазах московских братьев Брауншвейгская рыцарская система не имеет, и все взоры и надежды их обращены на розенкрейцерство. Горячим пропагандистом его в Москве был в это время только что возвратившийся из-за границы И.-Г. Шварц. Недолго мешкая, он быстро собрал при помощи Н. И. Новикова и князя Н. Н. Трубецкого заявления московских братьев с просьбой о зачислении их в Берлинский розенкрейцерский капитул. Среди подавших такие заявления были С. И. Гамалея, И. В. Лопухин, А. И. Тургенев, А. М. Кутузов, В. В. Чулков, Ю. Н. Трубецкой, А. А. Черкасский, К. М. Енгалычев, М. М. Херасков, а также доктор Френкель и купец Туссень.

Все эти бумаги вместе со значительной суммой денег, собранной среди братьев, были немедленно отосланы И.-Г. Шварцем в Берлин, откуда весной 1783 года был, наконец, получен долгожданный ответ: все они были приняты в состав главного розенкрейцерского братства.

И.-Г. Шварц торжествовал и с жаром предавался в организованном им теоретическом градусе (степени) Соломоновых наук розенкрейцерским упражнениям. Крупным успехом И.-Г. Шварца стал переход на его сторону сразу четырех московских лож, в одночасье решивших отложиться от изрядно уже надоевшей им тамплиерской системы (Брауншвейгский ритуал) и перейти в розенкрейцерство. Это были ложи «Трех знамен» (П. А. Татищев), «Озириса» (Н. Н. Трубецкой), «Латоны» (Н. И. Новиков) и «Сфинкса» (Г. П. Гагарин). В 1783 году все они официально вошли в Орден Злато-розового Креста, образовав в нем так называемый «четверной союз». В 1784 году, уже после смерти И.-Г. Шварца, союз этот был преобразован в Провинциальную ложу. Великим мастером ее стал друг Н. И. Новикова, руководитель ложи «Озириса» князь Николай Никитич Трубецкой (1744 – 1821). Высшим тайным управлением Ордена Злато-розового Креста считался Капитул во главе с князем Ю. В. Долгоруковым. Среди членов его: князь Н. Н. Трубецкой, М. М. Херасков, князь Г. А. Щербатов, И. А. Поздеев. Кроме Москвы, где у провинциальной ложи состояло в подчинении 11 младших лож, были учреждены еще и ложи в Казани, Симбирске и Могилеве.

Таковые размышления побудили меня описать житие со­товарища нашего Федора Васильевича Ушакова. Я ищу в том собственного моего удовольствия; а тебе, любезнейшему моему другу, хочу отверзти последние излучины моего серд­ца. Ибо нередко в изображениях умершего найдешь черты в живых еще сущего.

С посвящением: Алексею Михайловичу Кутузову)

По мнению многих исследователей, в Лейпцигском университете господствовал дух рутины, схоластики. Оторванность от жизни, религиозное ханжество, аполо­гетика монархического строя – характерные особенности немецкой науки того времени. О том же свидетельствует и современник – учившийся с Радищевым на юридиче­ском факультете великий немецкий писатель Гете. «Часто встречались в лекциях совершенно необъяснимые места... С курсом юридических наук дело также плохо шло на лад... Во всех четырех университетских факультетах ца­рил мертвящий педантизм».

Но среди профессоров университета, которых пришлось слушать Радищеву и его товарищам, были и замечатель­ные ученые, передовые люди своего времени. Это про­фессор философии Эрнст Платнер, читавший и метафи­зику, и психологию, и эстетику; профессор канонического права Гоммель, читавший уголовное право, судопроизвод­ство, сочувственно отзывавшийся о знаменитой книге итальянского юриста Беккария «О преступлениях и на­казаниях» (1764); профессор философии Шмидт, пропа­гандировавший в своих лекциях этические теории французских энциклопедистов.

Лекции этих профессоров пользовались успехом и, конечно, давали очень много и русским студентам.

изд. «Художественная литература», Москва, 1956)