ГЛАВА IV. Брак из мести (новелла)

Манфред, восстал на него и затеял в стране опасную и кровопролитную войну;

но на свое несчастье он проиграл две битвы и попал в руки короля, который

ограничился тем, что в наказание за мятеж лишил его свободы. Это

милосердие, однако, привело к тому, что Рожер прослыл жестоким варваром

среди части своих подданных. Они говорили, что он пощадил жизнь брата

только для того, чтоб учинить над ним медленную и бесчеловечную месть.

Другие, не без основания, винили в суровом обращении, которому Манфред

подвергался в темнице, его сестру Матильду. Эта принцесса, действительно,

всегда ненавидела брата и продолжала преследовать до конца его дней. Она

умерла вскоре после него, и все считали ее смерть справедливой карой за

такие неестественные чувства.

После Манфреда осталось двое сыновей. Оба были в младенческом возрасте.

Рожер возымел было намерение отделаться от них, опасаясь, как бы,

возмужав, они не пожелали отомстить за отца и не возродили старой партии,

которая была еще не совсем подавлена и могла поднять новую смуту в

государстве. Он поведал об этом намерении своему министру, сенатору

Леонтио Сиффреди, но тот не одобрил его и, желая отвратить государя от

смертоубийства, взял на воспитание старшего принца, Энрико, а младшего,

Пьетро, посоветовал доверить коннетаблю Сицилии. Рожер, убежденный, что

эти сановники воспитают племянников в должном подчинении его власти,

предоставил им обоих мальчиков, а на себя взял заботы о своей племяннице

Констанце. Она была единственной дочерью принцессы Матильды и в одном

возрасте с Энрико. Рожер приставил к ней прислужниц и наставников и не

жалел ничего для ее воспитания.

У Леонтио Сиффреди был замок в каких-нибудь двух милях от Палермо, в

местности, именуемой Бельмонте. В этом-то замке министр прилагал всяческие

старания, чтоб сделать Энрико со временем достойным преемником

сицилийского трона. Он сразу обнаружил у принца такие высокие душевные

качества, что привязался к нему всем сердцем, словно сам не имел детей, -

а между тем у него были две дочери. Старшая, которую звали Бианка и

которая была моложе принца на год, отличалась совершенной красотой;

младшая же, по имени Порция, причинившая своим рождением смерть матери,

находилась еще в колыбели. Бианка и принц Энрико воспылали друг к другу

любовью, как только стали способны испытывать это чувство. Хотя они и не

пользовались такой свободой, чтоб встречаться наедине, однако же принц

ухитрялся иногда обойти этот запрет и сумел даже так хорошо использовать

драгоценные минуты, что убедил дочь Сиффреди разрешить ему осуществление

одного своего замысла. Случилось так, что как раз в это время Леонтио

принужден был совершить, по приказу короля, поездку в одну из

отдаленнейших провинций острова. В его отсутствие Энрико приказал

проделать отверстие в стене, отделявшей его покой от спальни Бианки. Это

отверстие было замаскировано открывавшейся и закрывавшейся деревянной

дверцей, так ровно прилегавшей к панели, что глаз не мог заметить обмана.

Искусный архитектор, которого принц привлек на свою сторону, выполнил эту

работу столь же старательно, сколь и секретно.

Влюбленный Энрико проникал иногда в спальню своей любезной, но не

злоупотреблял ее расположением к нему, Если она и совершила

неосторожность, позволив ему тайно являться в ее покои, то сделала это

только после его заверений, что он никогда не потребует от нее ничего,

кроме самых невинных милостей. Однажды ночью он застал ее в большой

тревоге. Она узнала, что Рожер очень болен и что он вызвал к себе Сиффреди

как великого канцлера королевства, чтоб сделать его хранителем своего

духовного завещания, Она уже видела на троне своего милого Энрико и

боялась, что высокий сан отнимет у нее возлюбленного. Этот страх вызвал в

ней страшное волнение, и у нее даже были слезы на глазах, когда Энрико

предстал перед ней.

- Вы плачете, сударыня, - сказал он. - Что означает печаль, в которой я

вас застаю?

- Сеньор, - отвечала ему Бианка, - не могу скрыть от вас своих слез.

Король, ваш дядя, вскоре покинет мир и вы, займете его место. Когда я

думаю о том, насколько ваше новое высокое положение отдалит вас от меня,

то, признаюсь, испытываю тревогу. Монарх смотрит на вещи иными глазами,

чем влюбленный, и то, что было предметом всех его желаний, пока он

признавал над собой другую власть, перестает его увлекать, когда он

всходит на трон. Виною ли тому предчувствия или рассудок, но я испытываю в

сердце такое волнение, что даже доверие, которое я обязана питать к вашей

любви, не в силах его успокоить. Я не сомневаюсь в постоянстве ваших

чувств, я сомневаюсь в своем счастье.

- Любезная Бианка, - возразил принц, - эти опасения для меня лестны и

оправдывают мою привязанность к вашим чарам; но те крайности, до которых

вы доходите в своих сомнениях, оскорбляют мою любовь и, смею сказать,

нарушают уважение, которое я вправе от вас ожидать. Нет, нет! И не думайте

о том, что моя судьба может быть отделена от вашей. Верьте, что только вы

одна будете всегда моим счастьем и моей отрадой. Оставьте же напрасные

страхи: к чему омрачать столь сладкие мгновения?

- Ах, сеньор, - сказала на это дочь Леонтио, - как только вас коронуют,

подданные могут потребовать, чтоб королевой стала принцесса, которая

насчитывает в своем роду длинный ряд королей и блестящий брак с которой

присоединит к вашим землям новые владения. Возможно, увы, что вы уступите

их желаниям, нарушив даже самые сладостные обеты.

- Ах зачем, - гневно воскликнул Энрико, - зачем сокрушаетесь вы раньше

времени и изображаете будущее в мрачном свете? Если небо захочет прибрать

к себе короля, моего дядю, и сделать меня властелином Сицилии, то даю

клятву обручиться с вами в Палермо в присутствии всего двора. Клянусь

всем, что есть святого между нами.

Уверения Энрико несколько успокоили дочь Сиффреди. После этого беседа

их вертелась вокруг болезни короля. Энрико обнаружил при этом свою

природную доброту: он скорбел об участи дяди, хотя и не имел особых

оснований для печали; узы крови заставляли его жалеть властителя, смерть

которого приносила ему корону.

Бианка не знала еще всех несчастий, которые ей угрожали. Приехав

однажды в замок Бельмонте по каким-то важным делам, коннетабль Сицилии

увидел ее, когда она выходила из апартаментов отца, и был поражен ее

красотой. На следующий же день он попросил ее руки у Сиффреди, который дал

свое согласие; но из-за болезни короля, приключившейся в это самое время,

брак был отложен, и отец ничего не сказал о нем Бианке.

Как-то утром, кончая одеваться, Энрико с удивлением увидел Леонтио,

вошедшего в его покой в сопровождении Бианки.

- Ваше величество, - сказал ему этот министр, - известие, которое я вам

принес, будет для вас тягостно, но сопровождающее его утешение должно

умерить вашу скорбь. Король, ваш дядя, скончался: с его смертью вы

наследуете скипетр. Сицилия вам подвластна. Вельможи королевства ждут

ваших повелений в Палермо: они поручили мне принять их из ваших уст, и я

явился, ваше величество, со своею дочерью, чтоб оказать вам первые

искреннейшие знаки преданности, которая составляет долг ваших новых

подданных.

Принц, знавший, что Рожер уже два месяца страдал постепенно

подтачивавшей его болезнью, не удивился этому известию. Однако, пораженный

внезапной переменой, происшедшей в его собственном положении, он

почувствовал, что в сердце его зарождаются тысячи смутных переживаний.

Некоторое время он пребывал в задумчивости, а затем, прервав молчание,

обратился к Леонтио со следующими словами:

- Мудрый Сиффреди, я продолжаю по-прежнему считать вас своим отцом.

Вменяю себе во славу пользоваться вашими советами; вы будете больше

царствовать в Сицилии, чем я.

С этими словами он подошел к столу, на котором стоял письменный прибор,

и, взяв чистый лист бумаги, подписал внизу свое имя.

- Что вы собираетесь сделать, ваше величество? - спросил Сиффреди.

- Доказать вам свою благодарность и свое уважение, - ответствовал

Энрико.

Затем принц протянул бумагу Бианке и сказал:

вам даю над своей волей.

Бианка, краснея, приняла бумагу и отвечала Энрико:

- Ваше величество, почтительно принимаю милость своего короля, но я

завишу от отца и прошу вас не гневаться на то, что передам эту бумагу в

его руки, дабы он сделал из нее то употребление, которое подскажет ему его

благоразумие.

Она действительно вручила отцу бумагу с подписью Энрико. Тут Сиффреди

заметил то, что до сих пор ускользало от его проницательности. Он

разобрался в чувствах принца и сказал:

- Вашему величеству не в чем будет меня упрекнуть; я не злоупотреблю

его доверием...

- Любезный Леонтио, - прервал его Энрико, - не бойтесь им

злоупотребить. Как бы вы ни использовали этот документ, я заранее одобряю

его назначение. А теперь возвращайтесь в Палермо, - продолжал он, -

распорядитесь относительно приготовлений к коронации и скажите моим

подданным, что я еду вслед за вами, чтоб принять от них присягу в верности

и высказать им свое расположение.

Министр тотчас повиновался приказу своего нового повелителя и вместе с

дочерью отправился в Палермо.

Спустя несколько дней после их отъезда принц также покинул Бельмонте,

более озабоченный своей любовью, нежели троном, на который собирался

вступить. Как только его завидели в городе, раздались бесчисленные клики

радости; среди приветствий толпы вступил он во дворец, где уже все было

приготовлено для церемонии. Там он встретил Констанцу, одетую в длинные

траурные одежды. Она казалась очень огорченной смертью Рожера. Им

полагалось выразить друг другу сочувствие по поводу кончины монарха, с чем

оба справились вполне успешно, однако Энрико с большей холодностью, чем

Констанца, которая, несмотря на семейные распри, относилась к принцу без

всякой ненависти. Он уселся на трон, а Констанца поместилась рядом с ним в

кресле, стоявшем несколько пониже. Вельможи королевства расположились по

бокам в соответствии со своим рангом. Церемония началась, и Леонтио в

качестве великого канцлера и хранителя королевского завещания вскрыл этот

акт и принялся читать вслух,

В духовной говорилось, что Рожер, за неимением детей, назначал

наследником старшего сына Манфреда с тем, чтоб он сочетался браком с

принцессой Констанцей; в случае же его отказа от руки означенной принцессы

Энрико устранялся от трона, а корона Сицилии должна была быть возложена на

голову его брата, принца Пьетро, с тем же условием.

Эти слова потрясли Энрико. Он ощутил невообразимое огорчение, и это

огорчение еще возросло, когда Леонтио, покончив с чтением завещания,

обратился ко всему собранию:

- Сеньоры, я сообщил нашему новому монарху последнюю волю покойного

короля, и наш великодушный государь согласился почтить бракосочетанием

принцессу Констанцу, свою кузину.

При этих словах Энрико перебил канцлера!

- Леонтио, вспомните о бумаге, которую Бианка вам...

- Вот она, государь, - торопливо прервал Сиффреди принца, не дав ему

объясниться. - Вельможи королевства, - продолжал он, показывая бумагу

собранию, - убедятся из этого акта, скрепленного августейшей подписью

вашего величества, в чести, оказанной вами принцессе, и в почтении, с

которым вы относитесь к последней воле покойного короля, вашего дяди.

Вслед за тем он принялся читать текст документа в тех выражениях, в

которых сам его составил. Этим актом новый король давал своим народам

формальное обещание жениться на Констанце, согласно воле Рожера. Зал

огласился продолжительными возгласами радости.

- Да здравствует наш великодушный король Энрико! - восклицали все

присутствующие.

Поскольку принц никогда не скрывал своего отвращения к принцессе, то

все, не без основания, опасались, как бы он не воспротивился условиям

завещания и не поднял смуты в стране. Однако оглашение последнего

документа, успокоив вельмож и народ, вызвало всеобщее ликование, втайне

разрывавшее сердце монарха.

Констанца, которую честолюбие и нежные чувства побуждали больше чем

кого-либо участвовать во всеобщем веселье, воспользовалась этим моментом,

чтоб высказать принцу свою благодарность. Энрико тщетно пытался себя

пересилить: он выслушал любезные речи принцессы с таким волнением и был

так смущен, что даже не смог найти ответа, который требовала от него

благопристойность. Наконец, будучи не в силах сдержаться, он подошел к

Сиффреди, которого этикет обязывал находиться поблизости от персоны

государя, и сказал ему шепотом:

- Что вы делаете, Леонтио? Бумага, которую я вручил вашей дочери, имела

другое назначение. Вы предаете...

- Государь, - прервал его Сиффреди твердым тоном, - подумайте о славе

вашего имени. Если вы откажетесь выполнить желание короля, вашего дяди, то

потеряете корону Сицилии.

Сказав это, министр быстро отошел от него, чтоб не дать ему возможности

ответить. Энрико пребывал в величайшем смущении; его волновали тысячи

противоположных ощущений. Он гневался на Сиффреди, так как чувствовал себя

не в силах покинуть Бианку, и, колеблясь между ней и славой своего имени,

довольно долгое время не знал, что ему выбрать. В конце концов он все-таки

принял определенное решение и, как ему казалось, придумал способ сохранить

дочь Сиффреди, не отказываясь от трона. Он притворился, будто хочет

подчиниться воле Рожера, а сам вознамерился хлопотать в Риме об

освобождении от брака с кузиной, надеясь тем временем привлечь к себе

благодеяниями вельмож королевства и настолько укрепить свою власть, чтоб

избавиться от выполнения неугодного ему пункта завещания.

Приняв это решение, он успокоился и, обернувшись к Констанце,

подтвердил ей то, что великий канцлер огласил перед собранием. Но в то

самое время, когда он настолько изменил самому себе, что обещал на ней

жениться, в залу совета вошла Бианка. Она явилась по приказу отца

исполнить свой долг перед принцессой, и при входе до слуха ее долетели

слова Энрико. Вдобавок Леонтио, желая отнять у дочери всякие сомнения

относительно постигшего ее несчастья, сказал, представляя ее Констанце:

- Дочь моя, выразите ваше почтение королеве; пожелайте ей сладость

цветущего царствования и счастливого брака.

Этот жестокий удар сразил несчастную Бианку. Она тщетно попыталась

скрыть свои страдания; лицо ее попеременно то краснело, то бледнело, и она

дрожала всем телом. Тем не менее принцесса не возымела никаких подозрений;

она приписала нескладность ее приветствия замешательству юной особы,

воспитанной в уединении и непривычной ко двору. Но иначе обстояло дело с

молодым королем: вид Бианки лишил его самообладания, и отчаяние, которое

он прочел в ее глазах, потрясло его до глубины души. Он не сомневался,

что, руководствуясь внешними признаками, она поверит в его измену. Если б

ему удалось с ней поговорить, то он не испытал бы такой тревоги; но как

мог он сделать это, когда взоры чуть ли не всей Сицилии были обращены на

него? К тому же жестокий Сиффреди лишил его всякой надежды на это. Читая в

душах обоих влюбленных и желая предотвратить бедствия, которые сила их

страсти могла причинить государству, министр искусно вывел дочь из

собрания и отправился с ней в Бельмонте, решив по многим причинам

обвенчать ее как можно скорее.

Как только они туда прибыли, Бианка узнала весь ужас ожидавшей ее

участи. Отец сообщил ей, что обещал ее руку коннетаблю.

- Боже праведный! - воскликнула она, увлекаемая горестным порывом,

который даже присутствие отца не в силах было подавить, - какие ужасные

пытки готовите вы для несчастной Бианки!

Отчаяние девушки было так сильно, что сознание покинуло ее; тело

поледенело: холодная и бледная, упала она на руки отца. Он был тронут,

увидев ее в этом состоянии, но хотя живо сочувствовал ее страданиям, все

же не изменил своего первого решения. Наконец, Бианка пришла в чувство,

скорее от острого ощущения горя, чем от воды, которую Сиффреди прыскал ей

на лицо. Открыв томные очи, она увидала отца, который старался ей помочь,

и сказала ему почти угасшим голосом:

- Мне стыдно, сеньор, что я обнаружила перед вами свою слабость, но

смерть, которая не замедлит прекратить мои муки, вскоре освободит вас от

несчастной дочери, позволившей себе располагать своим сердцем без вашего

согласия.

- Нет, дорогая Бианка, - отвечал Леонтио, - вы не умрете, и ваша

добродетель снова восторжествует над вами. Сватовство коннетабля делает

вам честь; это самая видная партия в королевстве...

- Я ценю его самого и его заслуги, - прервала Бианка речь отца. - Но,

сеньор, король позволил мне надеяться...

- Дочь моя, - прервал ее Сиффреди в свою очередь, - я знаю все, что вы

можете сказать по этому поводу. Мне известно ваше чувство к нашему

монарху, и я не порицал бы его при других обстоятельствах. Я даже всячески

старался бы устроить ваш брак с Энрико, если бы его слава и интересы

государства не обязывали его взять в супруги Констанцу. Покойный король

назначил его своим преемником только при условии, что он женится на

принцессе. Неужели вы хотите, чтоб он предпочел вас сицилийской короне.

Поверьте, что я страдаю вместе с вами по поводу поразившего вас жестокого

удара. Но поскольку мы не можем противиться року, то сделайте над собой

великодушное усилие; никто в королевстве не должен знать, что вы

обольстились легкомысленной надеждой: этого требует ваша честь. Чувство,

которое вы испытываете к королю, может подать повод к неблагоприятным для

вас слухам, и единственное средство предохранить себя от них - это выйти

замуж за коннетабля. Наконец, Бианка, теперь уже поздно рассуждать: король

променял вас на трон, он женится на Констанце. Я дал слово коннетаблю;

прошу вас его не нарушать, и если для вашего согласия необходимо, чтобы я

использовал свою власть, то я вам это приказываю.

Сказав это, он покинул ее, чтоб дать ей возможность обдумать его слова.

Он надеялся, что, взвесив основания, приведенные им с целью заставить ее

добродетель преодолеть сердечную Склонность, она согласится отдать руку

коннетаблю. И, действительно, он не ошибся. Но чего стоило печальной

Бианке принять это решение! Она пребывала в состоянии, достойном

величайшей жалости. Скорбь по поводу измены Энрико, подтвердившей ее

предчувствия, и необходимость, теряя его, отдаться человеку, которого она

не могла полюбить, так угнетали бедную девушку, что каждая минута

превращалась для нее в новую пытку.

- Если мое несчастье неизбежно, - восклицала она, - то как

воспротивиться ему, не лишившись жизни? Безжалостная судьба, к чему

обольщала ты меня сладчайшими надеждами, если собиралась ввергнуть в

бездну отчаяния? А ты, вероломный любовник, обещавший мне непоколебимую

верность, ты отдаешься другой! Неужели ты мог так быстро забыть данную мне

клятву? Пусть же небо в наказание за твой жестокий обман превратит брачное

ложе, которое ты собираешься осквернить клятвопреступлением, из источника

наслаждений в источник раскаяния! Пусть ласки Констанцы вольют яд в твое

вероломное сердце! Пусть твой брак будет так же ужасен, как и мой! Да,

предатель, я выйду за коннетабля, которого не люблю, чтоб отомстить самой

себе, чтоб наказать себя за то, что столь неудачно выбрала предмет своей

безумной страсти. Коль скоро религия запрещает мне посягать на свою жизнь,

я хочу, чтоб остающиеся мне дни стали мрачной цепью страданий и печалей.

Если ты еще сколько-нибудь любишь меня, то я отомщу и тебе тем, что на

твоих глазах брошусь в объятия другого; а если ты окончательно меня

позабыл, то Сицилия, по крайней мере, сможет гордо назваться родиной

женщины, покаравшей себя за то, что слишком легкомысленно отдала свое

сердце.

предшествовавшую ее браку с коннетаблем. Сиффреди, убедившись на следующее

утро, что она готова исполнить его желание, поторопился воспользоваться

этим благоприятным настроением. Он в тот же день вызвал коннетабля в

Бельмонте и тайно обвенчал его с дочерью в часовне замка. Что за день для

Бианки! Мало того, что она отказалась от короны, потеряла возлюбленного и

должна была отдаться ненавистному человеку, ей приходилось еще сдерживать

свои чувства перед супругом, пылавшим к ней пламенной страстью и ревнивым

от природы. Этот муж, осчастливленный тем, что она ему досталась, был

беспрестанно у ее ног. Он даже не оставил ей печального утешения

оплакивать втайне свои несчастья. Ночь наступила, и скорбь Бианки стала

еще сильнее. Но что испытала она, когда служанки, покончив с раздеванием,

оставили ее наедине с коннетаблем! Он почтительно осведомился о причине ее

уныния. Этот вопрос смутил Бианку, и она притворилась, будто ей стало

дурно. Муж сперва дался на обман, но ему недолго пришлось оставаться в

заблуждении. Действительно, обеспокоенный ее состоянием, он принялся

усиленно уговаривать ее, чтоб она легла в постель; но эти настойчивые

просьбы, ложно ею истолкованные, вызвали в ее душе такие ужасные образы,

что, не будучи в состоянии пересилить себя, она дала полную волю вздохам и

слезам. Какое зрелище для человека, мнившего себя у предела своих желаний!

Он уже не сомневался, что за унынием супруги скрывалась какая-то угроза

его любви. Хотя это открытие ввергло его почти в такое же плачевное

состояние, в каком находилась Бианка, однако же у него хватило сил не

выдать своих подозрений. Он удвоил заботливость и продолжал настаивать,

чтобы супруга улеглась, обещая предоставить ей полный покой и предлагая

даже позвать служанок, если только их помощь могла, по ее мнению,

несколько облегчить ей страдания. Успокоенная этим обещанием, Бианка

отвечала, что только сон может избавить ее от слабости, которую она

испытывает. Он притворился, что поверил. После этого они легли в постель и

провели ночь, весьма отличную от той, которую любовь и Гименей посылают

любовникам, очарованным друг другом.

В то время как Бианка предавалась своей скорби, коннетабль ломал себе

голову над причиной, отравившей его брак. Ему, впрочем, было ясно, что у

него есть соперник, но, пытаясь его обнаружить, он терялся в догадках.

Одно только знал он наверняка: это то, что был несчастнейшим из смертных.

В этих треволнениях провел коннетабль две трети ночи, когда до слуха его

долетел глухой звук. К его удивлению, в комнате раздались чьи-то медленно

волочащиеся шаги. Он счел это за ошибку, так как помнил, что сам запер

дверь за служанками Бианки. Отдернув полог постели, он попытался

собственными глазами выяснить причину обнаруженного им шума, но ночник,

оставленный в камине, потух. Однако вскоре он услыхал слабый и томный

голос, который несколько раз позвал Бианку. Тут ревнивые подозрения

привели его в ярость. Считая, что поруганная честь обязывает его встать,

чтоб предотвратить оскорбление или отомстить за него, он схватил шпагу и

пошел в ту сторону, откуда, как ему казалось, раздавался голос. Он

чувствует прикосновение клинка к чужому клинку. Он наступает - невидимый

ретируется. Он его преследует, тот ускользает от преследований. Он ищет,

насколько позволяет темнота, во всех углах комнаты, но тот, видимо, его

избегает. Он никого не находит. Останавливается. Прислушивается и ничего

не слышит. Что за наваждение? Коннетабль подходит к дверям, предположив,

что незримый враг его чести исчез этим путем; но двери по-прежнему заперты

на засов.

Не понимая ничего во всем этом деле, он принялся звать тех слуг,

которые скорее всего могли его услыхать; раскрыв для этого дверь, он

загородил собою проход и держался настороже из боязни упустить того, кого

искал.

них, он с обнаженной шпагой в руке произвел в комнате новые розыски. Но

там никого не оказалось; не было даже ни малейшего признака того, что

кто-либо входил. Он не обнаружил ни потайной двери, ни какого-либо

отверстия, через которое можно было проникнуть. Между тем он не мог

закрывать глаза на это свидетельство своего позора. Мысли его странным

образом путались. Спросить Бианку? Но она была слишком заинтересована в

сокрытии истины, чтоб он мог ждать от нее каких-либо разъяснений. Он решил

открыть свое сердце Леонтио. Слуг он отпустил, сказав, что ему послышался

шум в комнате, но что это оказалось ошибкой. Он встретил тестя, который

выходил из своей опочивальни, разбуженный переполохом. Передавая ему то,

что произошло, коннетабль обнаружил сильное волнение и глубокую грусть.

Сиффреди изумился этому происшествию. Оно показалось ему невероятным,

но все же возможным. Не желая, однако, поддерживать ревнивые подозрения

зятя, он уверенно заявил ему, что голос, им якобы слышанный, а также и

шпага, якобы скрестившаяся с его шпагой, были плодом воображения,

отравленного ревностью; что совершенно невероятно, чтоб кто-либо смог

войти в спальню дочери; что грусть, которую он заметил у своей супруги,

была скорее всего вызвана каким-нибудь недомоганием; что незачем делать

честь ответственной за изменчивые настроения; что такая перемена в жизни

девушки, привыкшей к уединению и неожиданно отданной мужчине, которого она

не успела ни узнать, ни полюбить, вероятно, и была причиной слез, вздохов

и острой печали, вызвавших его недовольство; что любовь проникает в сердце

девушек благородной крови только постепенно и под влиянием ухаживаний; что

он советует ему успокоиться и удвоить ласки и старания, дабы внушить

Бианке нежные чувства; и что, наконец, он просит его вернуться к ней, так

как она, несомненно, сочтет его подозрения и беспокойство оскорбительными

для своей добродетели.

Коннетабль ничего не ответил на доводы тестя, потому ли, что

действительно поверил в возможность ошибки, вызванной его расстроенным

душевным состоянием, или потому, что считал более целесообразным

притвориться, чем убеждать старика в происшествии, столь лишенном

вероятности. Он вернулся в покои супруги, улегся рядом с ней и попытался

найти во сне некоторую передышку от своих страданий. Со своей стороны,

Бианка, несчастная Бианка была встревожена не меньше его; она слышала то

же, что ее муж, и не могла считать иллюзией происшествие, секрет и мотивы

коего были ей известны. Ее удивляла попытка Энрико проникнуть в ее

опочивальню, после того как он столь торжественно дал свое слово принцессе

Констанце. Вместо того чтоб радоваться этому поступку и испытать хоть

немного удовольствия, она сочла его за новое оскорбление, и сердце ее

воспылало гневом.

В то время как дочь Сиффреди, будучи предубеждена против юного короля,

причисляла его к вероломнейшим из людей, несчастный монарх, более чем

когда-либо увлеченный Бианкой, жаждал поговорить с ней, чтоб успокоить ее

относительно внешних улик, ложно его осуждавших. Для этой цели он бы и

раньше приехал в Бельмонте, но ему помешали разные дела, которыми ему

пришлось заняться, так что он смог ускользнуть от придворных не раньше

ночи. Ему слишком хорошо были известны все окольные пути того места, где

он воспитывался, а потому для него не представляло никакого труда

проникнуть в замок Сиффреди; у него даже сохранился ключ от потайной

калитки, ведшей в сад. Этим путем он и пробрался в свое прежнее помещение,

а оттуда в спальню Бианки. Представьте себе его удивление, когда он застал

там мужчину и почувствовал, что его клинок скрестился о другим. Он чуть

было не воспылал гневом и не приказал тут же наказать дерзновенного,

осмелившегося поднять на своего короля кощунственную руку; но уважение,

которым он был обязан дочери Сиффреди, заставило его затаить обиду. Он

удалился тем же путем, каким вошел, и, расстроенный больше прежнего,

направился обратно в Палермо. Прибыв туда перед самым рассветом, король

заперся в своих апартаментах. Волнение помешало ему заснуть, и он помышлял

только о том, как бы вернуться в Бельмонте. Его собственная безопасность,

его честь и в особенности его любовь не позволяли ему откладывать

выяснение всех обстоятельств столь горестного для него происшествия.

Как только рассвело, король приказал собрать свою охоту и под предлогом

этого развлечения углубился в Бельмонтский лес в сопровождении псарей и

нескольких придворных. Чтоб скрыть свои намерения, он принял на некоторое

время участие в охоте, но, увидев, что все с увлечением помчались за

собаками, отделился от охотников и один направился по дороге в замок

Леонтио. Так как он слишком хорошо знал лесные дороги, чтоб заблудиться, и

к тому же, обуреваемый нетерпением, не щадил коня, то вскоре преодолел

пространство, отделявшее его от возлюбленной. Он мысленно подыскивал

подходящий предлог, чтобы келейно переговорить с дочерью Сиффреди, когда,

пересекая тропинку, упиравшуюся в одну из калиток парка, увидал двух

женщин, которые, сидя под деревом, беседовали между собой. Эта встреча

взволновала его, так как он не сомневался, что они принадлежали к замку;

но его волнение еще возросло, когда обе женщины, услыхав топот его коня,

обернулись, и он в одной из них признал свою любезную Бианку. Она

ускользнула из замка в сопровождении преданной ей камеристки Низы, дабы,

по крайней мере, оплакать на свободе свое несчастье.

Он бросился или, вернее, полетел к ногам возлюбленной и, узрев в ее

очах все признаки глубочайшего горя, умилился до глубины души.

- Прекрасная Бианка, - сказал он, - перестаньте предаваться отчаянию.

Правда, внешние улики обвиняют меня в ваших глазах, но когда вам станут

известны мои намерения относительно вас, то вы признаете в том, что

кажется вам теперь преступлением, доказательство моей правоты и чрезмерной

привязанности.

Эти оправдания, которые, по мнению Энрико, должны были успокоить

терзания Бианки, только усилили их. Она сделала попытку ответить, но

рыдания заглушили ее голос. Король, удивившись ее унынию, сказал:

- Неужели, сударыня, я не в состоянии вас успокоить? В силу какого

несчастья потерял я ваше доверие, - я, рискующий короной и даже жизнью,

чтоб не разлучаться с вами?

Тогда Бианка, принудив себя к объяснению, отвечала ему:

- Государь, ваши обещания запоздали. Отныне ничто уме не в состоянии

соединить мою судьбу с вашей.

- Ах, Бианка! - порывисто прервал ее Энрико, - какие жестокие слова мне

приходится выслушивать от вас! Кто может отнять вас у моей любви? Кто

посмеет подвергнуть себя гневу короля, который скорее спалит всю Сицилию,

нежели согласится отказаться от надежды на вас?

- Все ваше могущество, государь, - отвечала изнемогая дочь Сиффреди, -

бессильно перед разделяющими нас препятствиями. Я - жена коннетабля.

- Жена коннетабля? - воскликнул король, отступая назад на несколько

шагов.

ударом, он совершенно обессилел и опустился наземь подле находившегося за

ним дерева. Бледный, дрожащий, расстроенный, он не отрывал от Бианки

взоров, доказывавших ей, как глубоко потрясло его несчастье, о котором она

ему объявила. Но и в ее глазах, устремленных на него, он мог прочесть

чувства, мало чем отличавшиеся от его собственных. Молчание, в котором

было нечто трагическое, царило между этими несчастными любовниками.

Наконец, сделав над собой усилие и несколько оправившись от потрясения,

король обрел дар речи и сказал Бианке со вздохом:

- Что вы наделали, сударыня? Вы погубили меня и себя благодаря своей

доверчивости.

Упрек короля задел Бианку, которая считала, что сама обладает

достаточно вескими основаниями жаловаться на него.

- Как, государь! - ответствовала она, - вы еще отягчаете свою измену

притворством? Прикажете ли вы не верить собственным глазам и ушам и,

несмотря на их свидетельство, почитать вас безвинным? Нет, государь, мой

разум не способен на это.

- А между тем, сударыня, - возразил король, - свидетели, которые

кажутся вам столь достоверными, обманули вас. Именно они и ввели вас в

заблуждение. Я не виновен, и я вам не изменял: это так же верно, как то,

что вы супруга коннетабля.

- Как, государь! - воскликнула Бианка, - не при мне ли вы обещали

Констанце брак и верную любовь? не при мне ли заверили вельмож королевства

в том, что исполните волю покойного монарха? и не при мне ли принцесса

приняла поздравления от своих новых подданных в качестве королевы и

супруги Энрико? Или кто-либо околдовал мои глаза? Сознайтесь лучше,

изменник, сознайтесь, что соблазн престола перевесил в вашем сердце любовь

Бианки, и, не унижаясь до притворных заверений в том, чего вы больше не

чувствуете и, быть может, никогда не чувствовали, скажите прямо, что

считаете корону Сицилии для себя более обеспеченной с Констанцей, чем с

дочерью Леонтио. Вы правы, государь: я столь же мало достойна блестящего

трона, сколь и сердца такого монарха, как вы. Я была слишком тщеславна,

осмелившись посягать на то и на другое; но вы не должны были поддерживать

меня в этом заблуждении. Я поведала вам свои страхи, когда боялась вас

потерять, что мне казалось почти неизбежным. К чему вы меня успокоили? к

чему рассеяли мои опасения? Я скорее обвинила бы судьбу, чем вас, и,

потеряв мою руку, которую я никому никогда бы не отдала, вы, по крайней

мере, сохранили бы мое сердце. Но теперь поздно оправдываться. Я супруга

коннетабля, и, чтобы избавить меня от последствий разговора,

предосудительного для моей чести, разрешите, ваше величество, чтоб я, при

всем уважении, коим вам обязана, покинула того, чьи речи мне больше не

дозволено слушать.

С этими словами она удалилась от Энрико со всей поспешностью, на какую

была способна в тогдашнем своем состоянии.

- Остановитесь, сударыня, - воскликнул Энрико, - не доводите до

отчаяния короля, готового скорее презреть трон, которым вы его попрекаете,

чем удовлетворить пожелания своих новых подданных!

- Эта жертва теперь уже бесполезна, - возразила Бианка. - Надо было

похитить меня у коннетабля раньше, чем проявлять столь великодушные

порывы. Но теперь, когда я уже несвободна, мне безразлично, превратите ли

вы Сицилию в пепел и кого наречете своей супругой. Если я проявила

слабость, позволив сердцу увлечься, то, по крайней мере, у меня хватит

твердости задушить его порывы и показать новому королю Сицилии, что

супруга коннетабля уже не возлюбленная принца Энрико.

С этими словами она подошла к калитке парка и, поспешно войдя туда

вместе с Низой, захлопнула ее за собой. Король, подавленный горем, остался

один. Он не мог прийти в себя от удара, который Бианка нанесла ему

известием о своем браке.

- О, несправедливая Бианка, - воскликнул он, - вы позабыли все, что мы

обещали друг другу! Мы разлучены, несмотря на мои и ваши клятвы. Значит,

надежда обладать вашими чарами была лишь сновидением. Ах, жестокосердная,

сколь дорогой ценой расплачиваюсь я за то, что добился вашей любви!

Тут счастье соперника представилось воображению короля, истязуя его

всеми пытками ревности; это чувство так завладело им на несколько

мгновений, что он был готов принести в жертву своей мести и коннетабля и

самого Сиффреди. Однако разум мало-помалу охладил силу этого порыва.

Невозможность разуверить Бианку в том, что он ей изменил, приводила его в

отчаяние. Тем не менее ему казалось, что он убедил бы ее, если б смог

поговорить с ней наедине. Для этого надо было удалить коннетабля, и он

решил арестовать его, как человека подозрительного при данных политических

обстоятельствах. Он отдал об этом приказ начальнику гвардии, который

отправился в Бельмонте и, задержав с наступлением ночи коннетабля, отвез

его в палермскую крепость.

Это происшествие, как громом, поразило обитателей Бельмонте. Сиффреди

тотчас же отправился к королю, чтоб поручиться ему за невинность зятя и

указать на опасные последствия такого ареста. Король, предвидевший этот

поступок министра и желавший до освобождения коннетабля хотя бы повидаться

наедине с Бианкой, строго приказал не допускать к себе никого до

следующего утра. Но, несмотря на запрещение, Леонтио сумел проникнуть в

покои короля.

- Ваше величество, - сказал он, появившись перед ним, - если только

почтительный и преданный слуга в праве жаловаться на своего господина, то

я пришел жаловаться вам на вас же самих. Какое преступление совершил мой

зять? Подумало ли ваше величество о вечном позоре, которым оно покрывает

мой род, и о последствиях ареста, который может отвратить от службы лиц,

занимающих самые высокие государственные посты?

- У меня есть верные сведения, - отвечал король, - что коннетабль

состоит в преступных сношениях с наследником престола, доном Пьетро.

- В преступных сношениях? - прервал его с изумлением Леонтио. - Не

верьте этому, государь; вас обманывают. В роду Сиффреди никогда не было

предателей, и коннетаблю достаточно быть моим зятем, чтоб подобное

подозрение не могло его коснуться. Он ни в чем не повинен; но тайные

замыслы побудили вас арестовать его.

- Раз вы говорите со мною столь откровенно, то и я отвечу вам тем же, -

сказал король. - Вы жалуетесь на арест коннетабля, а не мне ли жаловаться

на ваше бессердечие? Это вы, жестокий Сиффреди, лишили меня покоя и своим

услужливым попечением довели до того, что я завидую судьбе самого жалкого

из смертных. Но не обольщайтесь тем, что я сочувствую вашим намерениям.

Брак с Констанцей напрасно решен...

- Как, государь? - с трепетом прервал его Леонтио, - вы способны не

жениться на принцессе, после того как на глазах у всего народа подали ей

эту надежду?

- Если я обману народные ожидания, то вините в этом себя, - возразил

король. - Зачем поставили вы меня в необходимость обещать то, чего я не

мог исполнить? Кто заставил вас вписать имя Констанцы в акт, который я

предназначал для вашей дочери? Вам были известны мои намерения. К чему

было тиранить сердце Бианки, выдавая ее замуж за нелюбимого человека? И по

какому праву располагаете вы моим сердцем, которое хотите отдать

ненавистной мне принцессе? Разве вы забыли, что она дочь жестокой

Матильды, которая, поправ права крови и человечности, сгубила моего отца в

тяготах жестокой темницы? И чтоб я на ней женился? Нет, Сиффреди, бросьте

навсегда эту надежду; прежде чем зажжется свадебный факел этого ужасного

брака, вы увидите всю Сицилию в пламени и все ее нивы залитыми кровью.

- Не ослышался ли я! - воскликнул Леонтио. - Ах, государь, в какое

будущее заставляете вы меня заглянуть! Какие страшные угрозы! Но я

напрасно тревожусь, - продолжал министр, меняя тон, - вы слишком любите

своих подданных, чтоб уготовить им такую печальную судьбу. Вы не

допустите, чтоб любовь вас поработила, и не омрачите своих добродетелей,

поддавшись слабостям простых смертных. Если я отдал свою дочь коннетаблю,

то только для того, государь, чтоб приобрести для вашего величества

храброго слугу, который своей рукой и армией, находящейся в его

распоряжении, поддержит ваши интересы против принца дона Пьетро. Я

полагал, что, привязав его к своей семье столь прочными узами...

- Увы! - вскричал король, - вот эти-то узы, эти зловещие узы и погубили

меня. Жестокий друг, зачем вы нанесли мне столь чувствительный удар? Разве

я поручал вам охранять мои интересы в ущерб моему сердцу? Почему не

позволили вы мне самому защитить свои права? Или я недостаточно храбр,

чтоб усмирить тех своих подданных, которые вздумали бы мне воспротивиться?

Я сумел бы наказать и коннетабля, если б он ослушался. Конечно, короли не

тираны и счастье подданных - это их первый долг; но должны ли они быть

рабами своего народа? Теряют ли они право, предоставленное природой всем

людям, располагать своими склонностями только оттого, что небо поручило им

управлять людьми... Но если они не могут пользоваться им, как обыкновенные

смертные, то возьмите обратно, Сиффреди, эту верховную власть, которую вы

хотели мне обеспечить в ущерб моему покою.

- Вам известно, государь, - возразил министр, - что согласно воле

покойного короля брак с принцессой является условием наследования

престола.

- А по какому праву сделал он такое распоряжение? - отвечал Энрико. -

Разве король Карло, его брат, которому он наследовал, завещал ему этот

недостойный закон? И как могли вы проявить такую слабость, чтоб одобрить

столь несправедливое условие? Для великого канцлера вы плохо знакомы с

нашими обычаями. Словом, обещание жениться на Констанце было вынужденным.

Я не собираюсь его сдержать, и если дон Пьетро, основываясь на моем

отказе, хочет вступить на престол, не втягивая народы в кровопролитную

бойню, то пусть предоставит шпаге решить, кто из нас более достоин

править.

Леонтио не посмел дольше настаивать и опустившись на колени,

удовольствовался просьбой об освобождении зятя, на что получил согласие.

- Ступайте, - сказал ему король, - возвращайтесь в Бельмонте.

Коннетабль вскоре последует за вами.

Министр вышел и вернулся в замок, уверенный в том, что зять не замедлит

приехать вслед за ним. Но он ошибался. Энрико хотел ночью повидаться с

Бианкой и с этой целью отложил освобождение ее супруга до следующего утра.

Тем временем коннетабля терзали жестокие мысли. Арест открыл ему глаза

на истинную причину его злоключений. Он весь отдался ревности и, отрекшись

от преданности, которой до сих пор славился, стал дышать одной только

местью. Он догадался, что король не замедлит этой ночью навестить Бианку,

и, чтобы застать их вместе, попросил коменданта палермской крепости

выпустить его из заключения, обещав вернуться наутро до рассвета.

Комендант, будучи ему всецело предан, легко согласился на это, зная к тому

же, что Сиффреди выхлопотал коннетаблю освобождение. Он даже приказал дать

ему лошадь для поездки в Бельмонте. Прибыв туда, коннетабль привязал коня

к дереву, вошел в парк через маленькую калитку, от которой у него был

ключ, и благополучно проник в замок, никого не повстречавши. Он пробрался

в покои супруги и спрятался в прихожей за подвернувшейся ему ширмой.

Собираясь наблюдать оттуда за всем, что произойдет, он решил внезапно

появиться в опочивальне Бианки при первом же шуме, который там раздастся.

Он увидал, как Низа, оставив свою госпожу, прошла в боковушку, в которой

опала.

не вернется этой ночью в Бельмонте, хотя отец и сообщил ей об обещании

короля послать ему вдогонку коннетабля. Она не сомневалась, что Энрико

захочет воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтоб поговорить с

ней на свободе. Имея это в виду, она поджидала короля, чтоб упрекнуть его

в поступке, грозившем ей роковыми последствиями. Действительно, спустя

некоторое время после ухода Низы заслонка отодвинулась, и король бросился

к ногам Бианки.

- Сударыня, - воскликнул он, - не осуждайте меня не выслушав. Я,

действительно, приказал арестовать коннетабля: но подумайте о том, что

ведь это был единственный оставшийся мне способ оправдаться перед вами.

Вините же в этой уловке только самое себя. Почему отказались вы сегодня

утрой внять моим словам? Увы, завтра ваш супруг будет на свободе, и я не

смогу уже с вами говорить! Выслушайте же меня в последний раз. Если

разлука с вами делает меня навеки несчастным, то оставьте мне, по крайней

мере, утешение сказать вам, что не в наказание за измену стряслось надо

мной это несчастье. Правда, я подтвердил Констанце свое согласие на брак,

но лишь потому, что не мог поступить иначе при обстоятельствах, созданных

вашим отцом. Необходимо было и в ваших и в моих интересах обмануть

принцессу, дабы обеспечить вам корону и брак с вашим возлюбленным. Я

надеялся этого достигнуть и уже принял меры, чтоб нарушить свое обещание;

но вы расстроили мой замысел и, легкомысленно отдав свою руку другому,

уготовили вечные муки двум сердцам, которых совершенная любовь могла

сделать счастливыми.

Он закончил свою речь со столь явными признаками искреннего отчаяния,

что Бианка была тронута. Она уже больше не сомневалась в его невинности.

Сперва это обрадовало ее, но затем сознание ее несчастья стало еще острее.

- Ах, государь, - сказала она королю, - после того как судьба так

распорядилась нами, вы причиняете мне новую муку, доказав чистоту своих

намерений. О несчастная, что я натворила! Обида увлекла меня: я сочла себя

покинутой и в досаде приняла предложение коннетабля, которое передал мне

отец. Вина за этот грех и за наши несчастья падает на меня. Увы, негодуя

на вашу измену, я, по своей доверчивости, сама разорвала узы, которые

клялась вечно уважать. Отомстите же и вы, государь: возненавидьте

неблагодарную Бианку... забудьте...

- Ах, сударыня, разве я в силах сделать это? - прервал ее Энрико. - Как

вырвать из сердца страсть, которую даже ваша несправедливость не смогла

погасить?

- Тем не менее, государь, вам придется себя пересилить, - сказала со

вздохом дочь Сиффреди.

- А способны ли вы сами на это? - возразил король.

- Не знаю, удастся ли мне, - продолжала она, - но, во всяком случае, я

сделаю все, чтоб этого добиться.

- О жестокая! - воскликнул король, - вы быстро забудете Энрико, раз вы

способны питать такие намерения.

- А как же вы думаете? - сказала Бианка твердым голосом. - Неужели вы

полагаете, что я и дальше позволю вам выказывать мне знаки привязанности!

Нет, государь, оставьте эту надежду. Если я и не рождена для того, чтоб

стать королевой, то во всяком случае, небо создало меня и не такой, чтоб

внимать недозволенной любви. Супруг мой так же, как и вы, государь,

принадлежит к благородному Анжуйскому дому; и если б даже то, чем я ему

обязана, не служило непреодолимой преградой для ваших ухаживаний, то честь

моя все равно бы их не допустила. Умоляю вас удалиться: мы не должны

больше видеться.

- Какая жестокость! - воскликнул король. - Ах, Бианка, возможно ли,

чтоб вы обращались со мной с такою суровостью? Неужели не довольно тех

мук, что я испытываю, видя вас в объятиях коннетабля, и нужно отнять у

меня еще последнее утешение: возможность вас лицезреть?

- Вам лучше удалиться, - отвечала дочь Сиффреди, роняя слезы. -

Тягостно глядеть на предмет, прежде нежно любимый, когда потеряна надежда

им обладать. Прощайте, государь, забудьте меня: вы должны пересилить себя

ради своей чести и моего доброго имени. Я прошу вас об этом также ради

моего спокойствия; хотя сердечные волнения не в силах поколебать моей

добродетели, однако воспоминание о вашей любви заставляет меня выдерживать

лютую борьбу, стоящую мне слишком больших усилий.

Она произнесла эти слова с таким пылким жестом, что нечаянно опрокинула

подсвечник, стоявший на столе позади нее. Свеча при падении потухла.

Бианка подняла ее и, отперев дверь в прихожую, пошла за огнем в боковушку

Низы, которая еще не спала. Затем она возвратилась с зажженной свечой.

Энрико поджидал ее и, как только она появилась, принялся снова

настаивать на том, чтоб она не отвергала его любви. Услыхав голос короля,

коннетабль со шпагой в руке внезапно вошел в комнату, почти одновременно

со своей супругой, и, наступая на Энрико с бешенством, разжигаемым обидой,

крикнул противнику:

- Довольно, тиран! Не думай, что я настолько труслив, чтоб стерпеть

оскорбление, которое ты наносишь моей чести!

- Ах, предатель! - отвечал ему король, приготовившись к защите, - не

воображай, что сможешь безнаказанно выполнить свое намерение!

После этих слов между ними завязался бой, слишком рьяный, чтоб

продолжаться долго. Коннетабль не берег себя: он опасался, как бы Сиффреди

и слуги не прибежали слишком скоро на крики Бианки и не воспротивились его

мести. Ярость помутила его рассудок. Он так неудачно наступал, что сам

наткнулся на шпагу противника, которая вошла ему в тело по рукоять.

Коннетабль упал, и король отступил.

Огорченная печальной участью супруга, Бианка преодолела свою сердечную

неприязнь и опустилась наземь, чтоб оказать ему помощь. Но несчастный муж

был слишком предубежден против нее, чтоб смягчиться от этих доказательств

скорби и сострадания. Даже смерть, приближение коей он чувствовал, не

заглушила его ревности. В свои последние минуты он думал только о счастье

соперника, и эта мысль казалась ему столь ужасной, что, собрав оставшиеся

силы, он поднял шпагу, которую все еще держал в руке, и погрузил ее в

грудь Бианки.

- Умри! - сказал он, пронзая ее, - умри, коварная супруга, раз даже узы

Гименея не помешали тебе нарушить верность, в которой ты поклялась мне

перед алтарем! А ты, Энрико, - продолжал он, - не радуйся своей участи! Ты

не воспользуешься моим несчастьем, и я умираю довольный.

При этих словах он испустил дух, и хотя тень смерти уже прикрыла ему

лицо, однако было в нем нечто гордое и страшное. Лик Бианки являл совсем

другое зрелище. Нанесенная ей рана была смертельна. Бианка упала на тело

умирающего супруга, и кровь невинной жертвы смешалась с кровью убийцы,

который так внезапно выполнил свое бесчеловечное намерение, что король не

успел его остановить.

Увидав падающую Бианку, несчастный Энрико испустил крик и, пораженный

более ее самой ударом, уносившим ее из жизни, принялся оказывать ей такую

же помощь, какую она пыталась перед тем оказать мужу и за которую была так

дурно вознаграждена. Но она произнесла ему умирающим голосом:

- Ваши старания тщетны, государь. Я - жертва неумолимого рока. Да

смирит эта жертва его гнев и обеспечит вам счастливое царствование.

В то время как она договаривала эти слова, в комнату вбежал Леонтио,

привлеченный ее криками, и остановился, как вкопанный, при виде

представившегося ему зрелища. Но Бианка продолжала, не замечая его:

- Прощайте, государь, храните свято память обо мне; Моя любовь и мои

несчастья обязывают вас к этому. Не гневайтесь на моего отца. Пощадите его

жизнь и, снизойдя к его горю, отдайте должное его усердию. Но прежде всего

поведайте ему о моей невинности; об этом я вас особенно прошу. Прощайте,

мой милый Энрико! Я умираю... примите мой последний вздох...

После этих слов ее не стало. Король хранил некоторое время мрачное

молчание. Затем он обратился к смертельно подавленному Сиффреди:

- Взгляните на дело ваших рук, Леонтио; вы видите в этом трагическом

происшествии плод вашего усердия и вашего услужливого попечения о моих

интересах.

Старик был до того потрясен горем, что не ответил ему.

Но стоит ли мне описывать чувства, которые нельзя передать никакими

словами? Достаточно будет сказать, что как только скорбь позволила и тому

и другому выражать свои ощущения, они излили их в самых трогательных

жалобах.

Он не смог решиться на брак с Констанцей. Наследник, дон Пьетро, вступил в

союз с этой принцессой, и оба они приложили все усилия, чтоб осуществить

предсмертные распоряжения Рожера, но принуждены были уступить Энрико,

справившемуся со своими врагами.

Что касается Сиффреди, то, сознавая себя виновником стольких несчастий,

он испытал отвращение к миру, и пребывание на родине сделалось для него

невыносимым. Он покинул Сицилию и, перебравшись в Испанию вместе со второй

дочерью. Порцией, купил этот замок. Здесь он прожил около пятнадцати лет

после смерти Бианки, и еще до его кончины ему выпало счастье найти супруга

для Порции. Она вышла замуж за дона Хероме де Сильва, и я единственный

плод этого брака.

- Вот, - добавила вдова дона Педро де Пинарес, - история моего рода и

точный рассказ о злоключениях, изображенных на этой картине, которую дед

мой, Леонтио, заказал, чтоб сохранить в потомстве память об этом скорбном

происшествии.