Туменбаши Аттила в воинском учебном лагере

41.Туменбаши Аттила в воинском учебном лагере

Второй гуннский хан Аттила заезжал дорогой во все встреченные кочевья кутургуров, сабиров, акациров, кангаров, салгуров и сарагуров. Последнюю ночь он провел в сборном народе аламандаров, состоящем из потомков лесных готов и степных аланов и говорящем на смешанном готско-аланско-гуннском языке; отличительной чертой этих людей была их безудержная храбрость, презрение к большому богатству и отсутствие у них каких-либо общих вождей и правителей. Они сохранили у себя древний германский обычай решать все важные вопросы на общем сходе свободных воинов – фрайеров³⁰⁷, на котором преобладало мнение более старших по возрасту мужчин.

И вот уже последний дунайский приток, бегущий сюда в понтийские равнины с севера, из славянских земель. День клонится к сумеркам. Дежурные рыбаки подают широкие лодки и плоты для переправы на противоположный берег. Конечно, можно было переплыть речку, раздевшись догола, сложив одежду, снаряжение и оружие на конскую спину, а самому держась за хвост лошади, но зачем мокнуть, коли имеются удобные кайяки? Над головами переправляющихся на противоположную сторону гуннов появляются первые ночные птицы – рыбные филины. Они не похожи на других сов своим необычным шумным полетом и способом добывать себе пропитание. Если другие большеглазые ночные хищники предпочитают ловить мышей, полевок и лесных тарбаганов и потому летают бесшумно, чтобы не вспугнуть свою жертву, то филинам-рыбоедам такой беззвучный скрытый полет ни к чему – рыба их все равно не услышит. Вот в воздухе нарастает вибрирующий шум. «Как от треска ручной трещотки румийских стражников!» – думается темнику Аттиле; ему припоминается похожая трескотня, производимая ночными уличными караульными – оберегателями городского покоя. Правда, сами запоздалые и задержавшиеся до глубокой ночи благонравные румийские горожане старались все же держаться подальше от таких надзирателей за порядком, поскольку те сами зачастую могли облегчить содержимое их кошельков за навязчиво оказанную услугу по охранному сопровождению их до домов.

Прямо около широких лодок, не обращая никакого внимания на стоящих в них со спутанными ногами лошадей и вооруженных людей, эти филины с желтыми светящимися глазами бросаются в воду, на мгновение исчезают под ее толщей, выскакивают на поверхность с трепыхающейся в клюве рыбой и медленно, подобно утке, начинают разбег по воде и подъем в воздух. Вибрирующий шум от широко размахиваемых крыльев становится уже немного тише, заглушаясь стекающими с перьев водными каплями. С добычей на груди рыбный филин садится на ближайшее дерево, распускает крылья и сушится. Поедать свой охотничий трофей он будет позже, когда обсохнет, сложит крылья и высвободит одну лапу с когтями. Но может случиться и так, что подлетит прошлогодний наследник и на ходу, пролетая рядом, заберет у обсыхающей птицы добычу. Как и всякий родитель, филин высоко подымет уши, сделает твердый и строгий взгляд, издаст негодующий крик, но все же стерпит такой развязный поступок своего дитя. И снова поднимется в воздух, издавая оперением в полете характерный треск, и полетит к реке. Но на этот раз не на глубокое место, где надо падать в воду сверху, а на перекаты, где можно вонзить свои острые когти в спины лососей.

Уже глубокой ночью в тускло освещенном жировыми подвесными медными лампами кожаном шатыре встретился второй гуннский хан Аттила со старым туменбаши Усуром. Тот был не один. Рядом с ним находился еще один темник гуннского государства, коназ восточных антов и венедов, славянский вой пожилой Радомир. «Нас здесь в этой юрте трое туменбаши, из имеющихся у гуннов пяти военачальников с таким воинским рангом, – подумал с удовольствием сенгир Аттила, – есть еще двое: каган Беледа и утургурский хан Атакам».

После недолгой торжественной трапезы хан восточного крыла сердечно извинился перед обоими старыми воинами и удалился в гостевую юрту почивать. Он чувствовал, что оба высокородных степных полководца имеют желание поведать ему нечто очень важное, но пока сегодня ночью не спешат высказываться.

Начальником учебного тумена левого крыла гуннских войск сразу же после бургундского похода по распоряжению жаувизиря Усура был назначен конунг восточных остготов и аламанов херицога Лаударих. Целый день с раннего утра и до позднего вечера последний показывал свое огромное хозяйство троим туменбаши гуннского государства: второму хану Аттиле, главному военному начальнику гуннов Усуру и коназу Радомиру. В тенистом лесу под высокими дубами были поставлены деревянные куриены, всего около двухсот, каждый из них вместимостью в пять десятков нукеров. Отдельно на отшибе стояли каменные и деревянные анбары для хранения и складирования запасов провианта, фуража, боевого снаряжения воинов и конской экипировки.

В глубине густого леса на огромной лужайке стояли осадно-штурмовые орудия для разрушения и взятия приступом городских стен. Учебный тумен был технического направления. Половина воинов готовилась к боевым действиям в качестве обслуживающей прислуги боевых машин: катапульт, онагр, баллист, скорпионов, таранов, черепах, абордажных башен – и штурмовых лестниц. Другая половина нукеров в учебном лагере специализировалась конному и пешему бою на и за городскими стенами, укреплениями и воротами. Здесь, в этом военном стане, проходили воинское техническое обучение большей частью новобранцы из так называемых обычных родственников, а именно, из союзных племен негуннского происхождения: остготов, аламанов, антов, венедов и аламандаров. В качестве штурмовых конных и пеших бойцов на городских улицах тренировались, однако, юноши из гуннов: сарагуров и салгуров.

Боевыми наставниками в учебном тумене являлись многоопытные готские сотники, числом более двухсот, славящиеся умением четко расшатывать и разрушать каменные и кирпичные укрепления, а также виртуозно биться врукопашную своими страшными короткими копьями-фрамеями с очень широким металлическим остро отточенным лезвием. Такие фрамеи сочетали в себе достоинства дротиков (в необходимых случаях его можно было кидать), копий (они отлично подходили для таранного конного удара) и мечей (ими можно было рубиться как обычным шешке). Среди военно-педагогического состава также наличествовало около пятидесяти умелых сабиров и акациров, которые обучали штурмовых воинов метать стрелы из луков и верховому бою в конном строю на тесных пространствах городских улочек.

Трое высокородных туменбаши также осмотрели обозное кочевье, где списанные со службы старые или же увечные нукеры присматривали за отарами и стадами мелкого и крупного скота, а рабы и рабыни готовили для учебных сотен еду. По степному обычаю всех обучающихся воинов кормили горячей едой сытно два раза в день: пополудни и перед заходом солнца. Рано утром нукеры питались всухомятку: хурутом, жареным пшеном и кружкой холодной воды.

Слышались команды на германском готском языке: хальт (стой), лос (вперед), цурюк (назад), шлаг (бей) или же на гуннском сабирском языке: турк (стой), аста (вперед), арта (назад), ура (бей).

Новобранцы обучались по три месяца. Прибывшие к середине лета выпускались в середине осени. Все обученные сотни сдавали выпускные испытания. Технические нукеры должны были на больших макетах показывать свое умение метать прицельно и быстро каменные глыбы из осадных орудий, разбивать поставленные учебные ворота или же зашвыривать глиняные горшки с кипящей смолой далеко за условные городские стены. Штурмовые же джигиты бились меж собой на деревянных мечах и с затупленными копьями на ограниченном пространстве, имитирующем тесноту городских переулков.

Остготский восточный конунг Лаударих в ранге минбаши, несмотря на свои молодые годы для должности начальника учебного тумена (ему исполнилось недавно двадцать девять лет), оставил у второго гуннского хана Аттилы и обоих пожилых туменбаши, биттогура Усура и анта Радомира, очень хорошее впечатление о себе своим умением эффективно организовать воинскую учебу, создать хорошие условия проживания и питания как самих новобранцев, так и их учителей – боевых наставников. Технические осадные машины содержались в исправности и готовности к боевым действиям, а кони – в достаточном теле и в средней упитанности.

Сенгир-хан Аттила поднял на вечерней торжественной трапезе заздравный тост в честь восточного остготско-аламанского вождя и начальника учебного лагеря херицоги Лаудариха, который был охарактеризован им как рассудительный, толковый и многообещающий военачальник. Германский минбаши, которому были приятны такие похвальные речи второго гуннского хана, в ответном слове, привстав за столом и сверкая своими орлиными темными глазами и откидывая левой рукой с лица длинные свои черные волосы, выразился кратко:

– Мой хан, такие лестные слова из твоих уст очень много значат. Ведь ты сам служил в Руме во вспомогательно– техническом легионе и был даже его командиром. За твое здоровье и за твое долгое нахождение на ханстве и каганстве!

При последнем слове «каганстве» двое знаменитых многоопытных туменбаши, гунн-биттогур Усур и славянин-ант Радомир, переглянулись. Это второй гуннский хан Аттила ясно узрел, хотя перебрасывание взглядами длилось долю мгновения. Но эти молниеносные взгляды были, как мог поклясться сенгир-хан, доброжелательными и ободряющими. Явно почудилось туменбаши Аттиле, что двое многомудрых темников взорами подбадривали друг друга.

После окончания ночного пиршественного застолья жаувизирь Усур взял за локоть хана восточного гуннского крыла и кивком головы предложил проследовать за ним в его походную юрту.

– Элькал-ага, – напомнил второй хан гуннов почетное наименование старого туменбаши, изборожденное морщинами лицо которого в ночной полутьме небольшого войлочного жилища напоминало высеченную из темного камня голову румийской статуи: глаза немного навыкате, отсутствие бровей и как бы застывшая грива волос на шее и плечах, – как же тебе удалось перепрофилировать направление боевой подготовки в этом учебном тумене, коли наш каган Беледа терпеть не может вспомогательно– технические воинские отряды, называя их малайскими, мол, в них должны служить только невольники-кулы? Якобы, настоящие воины восседают на конях, машут мечами и метают стрелы. Изредка могут кидать арканы и добивать по головам убегающих врагов чукмарами.

– Ты прав, мой хан, – согласился с мнением молодого сенгира пожилой жаувизирь, – это стоило мне больших трудов. Но я убедил его лишь после того, как выдвинул условие – более скорого завоевания города, покуда жители не закопали свое золото, монеты и драгоценности в землю. А при помощи технических туменов можно очень быстро ворваться в укрепленные кастеллы и тогда можно захватить больше незапрятанных богатств.

– Да, Элькал-ага, – мрачновато, о чем-то вспоминая, молвил хан восточного крыла гуннов, – мой братец Беледа особой щедростью, насколько мне известно, никогда не отличался.

Сели на кошму втроем. В центре сенгир Аттила, справа от него этельбер Усур-Элькал, слева – коназ Радомир. Оба старых воина еще раз переглянулись, взяли поданные нукерами чаши с кумысом, подождали, пока последние не покинут помещение, и, оставшись втроем, сидели некоторое время молча, прихлебывая пенистый кобылий напиток. Первым заговорил наторелый темник гунн Усур:

– Мой хан, мы с туменбаши Радомиром имеем сказать тебе следующее. Нам уже помногу лет. Мне почти семьдесят. Радомиру лет на десять меньше. Мы не знаем, сколько нам осталось еще жить под этим вечным синим небом. Но наш дальнейший жизненный путь уже предопределен всевышним степным атой Тенгири, или, как его называют по-славянски, отцом Сварогом-Перуном. Мы с Радомиром побратимы, ведь именно наши отцы, этельбер Агап и коназ Некрас, полегли в схватке с проклятыми и вероломными бургундами около тридцати зим тому назад в альпийских горах. Но мы с моим верным другом Радомиром все же счастливые люди, нам удалось утолить вечно глодавшее нашу печень чувство мести. Мы смогли порубить и покромсать лицемерных и подлых германских бургундов и видеть их конунга Гундахара павшим от гуннского меча. Мы верно служили в свое время великому кагану Ульдину, затем его сыну верховному хану Харатону, потом славному воителю и правителю Ругиле. Мы никогда, ни в одном бою, не терпели поражения. Предвидя свой скорый конец, мы воспитали своих сыновей настоящими степными багатурами. Эй, сыны, зайдите пред очи будущего, самого великого воителя и предводителя гуннов Аттилы!

Двое молодых людей вошли в проем двери. Первый был знакомый сенгир-хану крепкий широкоплечий, голубоглазый, с длинными распущенными рыжим волосами и свисающими вниз черными усами воин-гунн Таймас, двадцати семи лет; сын, очень похожий на своего отца, этельбера Усура в молодости. Вторым зашел также широкоплечий, но немного ниже ростом, кареглазый, с темно-каштановыми коротко остриженными волосами и короткими бородкой и усами нукер-ант Светозар, тридцати лет; сын, также похожий на своего отца Радомира. Оба пришедших склонили в полупоклоне головы перед гуннским ханом. Теперь уже заговорил седоватый немолодой славянский туменбаши:

– Мой хан, мы с моим другом Усуром верим в твою звезду удачи, но мы уже старые и потому не сможем быть рядом с тобой в сиянии твоего скорого величия. Но около тебя будут до конца своей жизни наши сыновья. Они смелые, неглупые, грамотные телмечи, умеют воевать, умеют командовать воинами в походе и в бою. Они будут преданы тебе до своей смерти. Если потребуется, они умрут вместо тебя, мой хан. Будь им начальником, старшим братом, агой и абой, отцом, ханом, правителем и властителем. Они клянутся тебе, мой каган Аттила, быть верными до конца.

Оба молодых воина: гунн и славянин – вскричали негромко, ударив правыми кулаками по своему сердцу:

– Мена сенга ант берее, Аттила³⁰⁸!