Хуннагурские аксакалы ищут правосудия

75.Хуннагурские аксакалы ищут правосудия

Скидывает с себя туменбаши Аттила всю одежду и голышом бросается в воду, плавает вдоль берега, ныряет в глубину, выныривает, опрокидывается и лежит в речном медленном потоке на спине, давая уносить себя вниз по течению, куда уже на расстояние в два окрика пастуха ускакал с его подседельным саврасым иноходцем и с его одеждой расторопный нукер из охраны.

После завтрака хан восточного крыла гуннов Аттила приступает к исполнению своих обязанностей. Он выслушивает жалобы. Четыре дня назад прибыл хуннагурский этельбер, минбаши и жасаул тумена Барсих, который в последние годы, по достоверным сведениям, являлся одним из приближенных кагана Беледы в качестве начальника его личной охраны. Тридцатисемилетний тысячник хуннагуров возглавляет группу белобородых стариков своего племени с трясущимися руками и головами. В сопровождении этих старцев воинская сотня для их обережения и всяческого обслуживания: поставить походную юрту, разжечь костер, сварить обед и ужин. Они прибыли с официальной жалобой, ища справедливости у своего соплеменника-хуннагура, хана сабиров и второго гуннского правителя Аттилы. Выяснилось, совсем недавно, не прошло и одной новой луны, утургурский хан туменбаши сенгир Атакам прилюдно на пиршестве-туе, а также на глазах великого кагана Беледы, зарубил собственноручно вероломно сзади хуннагурского молодого удалого этельбера минбаши Ахтайаха.

– Что же вы хотите? – вопросил тогда второй хан гуннского государства, оглядывая семерых хуннагурских старых аксакалов.

– Мы хотим голову убийцы, – отвечали племенные старейшины.

– Но сначала надо посоветоваться с умными толкователями судебного адата и вспомнить, были ли такие случаи и какие тогда принимались решения, – задумчиво молвил гуннский соправитель, – поскольку дело не простое – две головы не равнозначны: одна сенгирская голова из природных царей, а другая этельберская из тарханов. Хорошо, я соберу самых мудрых старых и знатных людей нашего каганата (благо они находятся неподалеку), потолкую с ними, потом призову сюда сенгира Атакама, опрошу вас и его и в вашем же присутствии приму решение.

В тот же час гуннский второй правитель послал вестовых вызвать к нему жаувизиря гуннского государства этельбера Усура, тамгастанабаши всех гуннов славянского тархана-воя Дерябу, главного шамана восточного гуннского крыла сенгира Айбарса и хана утургуров темника сенгира Атакама.

В ночь прибыли трое высокородных старых вельмож степного каганата: семидесятичетырехлетний биттогур туменбаши Усур, шестидесятидевятилетний ант посол Деряба и пятидесятидевятилетний сабир шаман Айбарс. Не нашли только основного виновника преступления – туменбаши Атакама, который, по непроверенным слухам, укрылся где-то, с ведома верховного хана Беледы, в потайном месте в Альпийских горах. Но вместо утургурского сенгир-хана прибыл бек племени минбаши Борула, который присутствовал при смертоубийстве и мог подтвердить или опровергнуть обвинения хуннагурских седобородых старейшин.

В большой гостевой юрте состоялось судебное заседание по решению этой непростой тяжбы. На почетном месте-торе сидел сам второй гуннский правитель Аттила, справа от него располагались по старшинству годов: пепельноволосый главнокомандующий всеми гуннскими войсками этельбер Усур, беловолосый начальник общегуннского таможенно-посольского ведомства вой Деряба и седоватый главный шаман восточного крыла степного государства сенгир-хан Айбарс. По левую руку второго гуннского хана сидели семеро еще не дряхлых, но уже в преклонных летах белоголовых хуннагурских аксакалов, за ними располагались толстый утургурский бек минбаши Борула и остроглазый резкий в движениях жасаул тумена Барсих.

– Говори свою жалобу, – повелел хан Аттила сидящему рядом с ним старику-хуннагуру.

– Мой хан, – начал тот, – мы пришли к тебе искать справедливости и правосудия по следующим причинам. Наш хан западного крыла Беледа сам затеял ссору с убитым этельбером Ахтайахом, желая умыкнуть его молодую жену. Когда же благородный тархан возмутился непристойными домогательствами хана Беледы (докладывающий аксакал, видимо, намерено занижал ранг кагана до хана, желая выказать свое неуважение к нему), то сзади налетел пьяный тархан Атакам и подло поразил беззащитного человека насмерть.

– Бек Борула, соответствуют сказанные слова истине? – вопросил второй хан Аттила.

– Йе бол, мой хан, так дело и было.

– Этельбер Барсих, соответствуют сказанные слова истине?

– Йе бол, мой хан, так оно и происходило.

– Кто еще может свидетельствовать истину?

– Я, мой хан, – сразу отозвались трое хуннагурских старейшин.

– Готовы ли вы все дать присягу на правдивость ваших слов и свидетельств?

– Готовы, мой хан.

– В этом случае после обеда пойдем к реке, где на берегу захоронены наши предки, и дадим там присягу.

Уже второй раз за день подъезжал верхом хан Аттила к Олту, издающему протяжный и глухой рокот. За рекой на противоположном высоком левом берегу шумит темный сосновый бор, над которым кружит стая серых лебедей, приноравливаясь для посадки в речные заводи. На севере вдали виднеются в предвечернем мареве покрытые белыми шапками снегов Карпатские горы. На юге простирается бескрайняя желто-зеленая равнина, упирающаяся где-то там на горизонте в многоводную гуннскую реку Дунай. На высоком холме, не доходя до Олта, там, где покоятся останки биттогурских, сабирских и акацирских предков, вся процессия остановилась в ожидании возвращения ускакавшего вперед к реке второго хана гуннов.

Слова присяги единые для всех гуннских племен. Бек утургуров Борула, этельбер хуннагуров Барсих и трое хуннагурских старых тарханов произносят по-гуннски одно и тоже сложное предложение, прикладывая руку к печени:

– Эгарда утурюк айтасам, Коко Тенгир атсын, бу дайнада иманам буюрмасан, бу дайнада мал басыманан игилиген корманан⁴⁷⁶.

Суд продолжился прямо на месте принесения присяги. Второй гуннский хан уточнил, какого же наказания для виновного и какого же возмещения ущерба для хуннагуров желают старики-аксакалы. Перед ними было три выбора. Первый состоял в том, хотят ли жалобщики получить откупные в виде куна (за смертоубийство благородного этельбера полагалось невиданно тяжелое наказание в форме выплаты двух тысяч баранов, двухсот лошадей и ста верблюдов) или же голову убийцы. Хуннагуры выразили желание получить голову. Второй выбор заключался в том, что голова знатного убийцы могла быть предоставлена двумя способами. Родственники убитого выставляли на смертный поединок с кинжалами своего смелого джигита против убийцы. И если преступник терпел поражение и лишался жизни, то считалось, что правосудие свершилось. Если же вышедший на смертное единоборство родич убитого сам бывал заколот насмерть, то тогда тоже считалось, что так угодно высоким небесам. Племя ответчика могло также вместо головы родовитого убийцы заплатить семью жизнями простых тарханов (не харахунов), которые должны были быть повешенными на деревьях незамедлительно. Хуннагуры выбрали поединок для получения головы преступника. И третий, последний, выбор состоял в том, что для участия в бескомпромиссном поединке на коротких канжарах против убийцы должен был выйти только равный ему по достоинству и сану смелый человек – ээрман, а именно, такой же высокородный отпрыск природных гуннских царей-сенгиров. В этом случае разрешения общегуннского курултая не требовалось. Если же со стороны убитого на поединок выходил неравнозначный по происхождению и знатности, то тогда было необходимо согласие высокого ежегодного гуннского собрания-курултая. Здесь же у хуннагуров был узкий выбор. У них в племени было всего два родовитых сенгира: один общегуннский каган Беледа, другой же второй степной хан Аттила.

Сенгир-хан Аттила подумал про себя, что он с большим удовольствием вышел бы на единоборство с этим негодяем Атакамом, но он был председатель на тяжбе и не имел права принимать чью-либо сторону.

И потому окончательное решение этого судебного разбирательства отложили на рассмотрение курултая на последний месяц осени. Беку утургуров Боруле было наказано обеспечить явку туда своего хана-убийцы.

– В противном случае сам выйдешь на поединок, – добавил строго взирая на утургурского толстяка-минбаши, второй хан гуннского каганата.

Вечером второй степной хан дал торжественный ужин в своей гостевой юрте в честь прибывших хуннагурских старейшин-аксакалов, которые пришли в восторг от высокого почета быть гостями-конаками самого гуннского сенгира-соправителя. Ведь не каждый раз выпадает простым тарханам обедать за богатым дастарханом глубоко почитаемого бакана⁴⁷⁷. Ведь аксуяки⁴⁷⁸ также имеют свою градацию: есть простые тарханы, выше – этельберы и беки, предводители целых родов, и наверху стоит племенной хан. А здесь в гости приглашает не просто хан племени, а сенгир-хан целого государства!

Вечером после убытия конаков-старейшин второй гуннский правитель вопросил оставшихся жаувизиря Усура, тамгастанабаши Дерябу и шамана Айбарса:

– Почему эти уважаемые старцы приехали именно ко мне, преодолев большое расстоянии в двенадцать дней пути? Ведь могли же они обратиться к хану Беледе?

Как и положено у гуннов, отвечал «по-младшинству» шаман-знахарь Айбарс (такая традиция обусловливалась тем, чтобы младшие не поменяли свою первоначальную точку зрения под воздействием убеждения старших):

– Я думаю, потому, что каган Беледа сам замешан в этой грязной истории.

Начальник гуннских таможен вой Деряба промолвил:

– Я полагаю, оттого, что каган Беледа связан дружескими узами с ханом Атакамом.

И последним высказался главный военный начальник жаувизирь Усур:

– Все дело в том, что сенгир Беледа потерял свое лицо перед простым народом и его уже никто не уважает. Ну, посмотрите-ка, ведь и этельбер Барсих сам, своей собственной персоной, прибыл сюда к нам, а кем он является? Он – начальник личной охраны из отборных и проверенных нукеров при особе самого кагана Беледы. Это яркое доказательство того, что верховный хан Беледа очень низко пал в глазах своих подданных. У сенгира Беледы уже полностью нет лица.

И уже покинув гостеприимную юрту второго хана гуннов, туменбаши этельбер Усур добавил, кряхтя взбираясь на своего вороного некастрированного жеребца:

– Мой хан, ты еще получишь другие подтверждения моим словам.

Старый главнокомандующий всеми гуннскими войсками как в воду глядел, словно предсказывал неминуемые события. На следующий день после отъезда хуннагурских стариков новые гости прибыли в ханскую орду на Олте – три десятка воинов-германцев, среди которых сенгир Аттила узрел тридцатилетнего младшего брата-конунга франка Гундебауда. Последний выделялся среди своих крепкогрудых спутников могучим телосложением и длинными до плеч светлыми волосами, был одет в яркие красные одеяния и восседал на большом светло-гнедом коне. Второму гуннскому хану Аттиле было приятно видеть этого смелого воина, отчаянно сражавшегося на его стороне вместе со своими неудержимыми франкскими бойцами несколько лет назад в бургундско-галльском походе гуннов.

Еще не успевший уехать антский вой Деряба, указывая незаметно сенгиру на прибывшего франкского вождя левой рукой, тихо промолвил:

– Он хочет стать ханом франков и приехал просить твоей поддержки. Он уже доказал, что в его лице мы имеем верного и ответственного за свои слова и поступки союзника. И он доказал это на поле боя, пролив свою кровь.