Сенгир-хан Беледа развлекается и буйствует

73.Сенгир-хан Беледа развлекается и буйствует

И в эти утренние светлые мгновения великий каган Беледа давал себе обещание: вот выпью последнюю чашу вина сегодня и на этом прекращаю. Ведь все государственные дела остались нерешенные, сколько вопросов и проблем ожидают своего рассмотрения, а он, беззаботный, занимается распиванием очередной амфоры с вином, турсука с аракой в обществе голых малаек и кулок. Вероятно, все его подданные уже прослышали про такое, в сущности, недостойное поведение своего правителя.

Каган Беледа вздохнул и решительно потребовал oт сопровождающего его в качестве начальника личной охраны хуннагурского минбаши Барсиха первый за сегодня бокал с вином. И сразу исчезли все лесные запахи, мысли с различными сомнениями и стало приятно на душе. «Путь злые духи-албысы уйдут подальше, а со мной останутся лишь добрые духи-арвахи», – подумал верховый хан.

Но заботы возникали ежедневно, хотя сенгир Беледа старался не думать о них вообще, чтобы не портить себе настроение. К примеру, вчера днем хуннагурский знахарь и старший шаман всего западного крыла Мама докладывал ему о прибытии в его островное орду предводителя франков с северного Рейна, конунга-херицоги Меровига и предлагал, чтобы каган принял бы этого германского вождя и удовлетворил бы его просьбу. После второй чаши с хмельным напитком в голове у главного сенгира полегчало и он стал вспоминать, чего же хочет от него этот франкский хан.

Их два брата-херицог. Старший тридцатишестилетний Меровиг; он малорослый, с невыразительным лицом, но ходит в роскошных броских цветов одеждах и в сапогах на высоком каблуке. Он – законный наследник своего благородного отца по праву старшинства. Младшему же брату по имени Гундебауд около тридцати лет. Он – полная противоположность своего старшего брата: высокий, широкоплечий, светловолосый, с мужественным лицом, в общем, красивый. И одевается всегда скромно. И воин он хороший, воевал умело на стороне гуннов в бургундском походе. Вообще-то он воевал на стороне Аттилы. Но этот Гундебауд не имеет никаких прав на престол франкского вождя, он может быть всего лишь младшим ханом. Например, как Аттила у гуннов. Но он не хочет быть вторым ханом, а желает быть первым. Да и к тому же большая часть германского франкского народа поддерживает его.

Вчера шаман Мама также сообщил, что и западные румийцы в лице наместника Галлии Флавия Аэция сочувствуют младшему брату Гундебауду, ведь он, воюя тогда дерзновенно против бургундов, сражался, в первую очередь, за дело Рума, а такое проявление лояльности румийский сенат никогда не забывает. А чего же хочет от гуннов этот старший брат Меровиг?

Верховный хан стал напрягать свою память, пытаясь вспомнить просьбу конунга Меровига, переданную через знахаря-провидца Маму. Отхлебнув добрый глоток крепкого напитка из последующей чаши, наконец-то, он вспомнил: да, конунг Меровиг выражает просьбу такого характера, чтобы великий каган гуннов Беледа направил бы в страну франков на северных берегах Рейна посольство с каким-либо влиятельным гуннским вельможей во главе и чтобы этот посол вручил бы прилюдно старшему брату-конунгу пергаментное послание с предложениями о мире, дружбе и взаимной помощи при угрозе извне и также изнутри. Вчера великий хан не понял сути такого прошения и переспросил у главного знахаря западного крыла Мамы:

– А как это «изнутри»? Что, если у нас будет здесь какая-либо свара (пронеси от таковой, о Тенгири-хан), то франки придут меня защищать, да?

– Нет, конечно, – ответствовал вчера шаман-провидец, – они слишком слабы для этого. А если у них будут между собой распри, то мы в соответствии с договором должны будем выступить на стороне конунга Меровига. А за это он обязуется быть нашим данником и сражаться по первому зову на нашей стороне. И подарки он уже привез очень богатые, сотню отличных вороных коней, меха, янтарь и пять красивых юных беловолосых рабынь тебе в наложницы.

Долго думал о такой просьбе законного франкского вождя Меровига гуннский каган Беледа. Ничего гунны в этом случае не теряют, а напротив, только приобретают надежного союзника. Но кто будет против такого союза? Ну, конечно, во-первых, сам младший брат Гундебауд и возглавляемая им большая часть франкского народа. Во-вторых, западный Рум, за который эта часть народа уже проливала свою кровь на полях сражений. И, в-третьих, его соправитель, второй хан гуннов Аттила, и, разумеется, предводительствуемое последним восточное крыло степного государства. Опять этот негодный Аттила! Куда ни обрати свой взор и свои помыслы, везде возникает этот младший хан гуннов! И почему не удалось покушение на него тогда, перед всеобщим курултаем, на котором они оба были избраны степными правителями: он, сенгир Беледа, первым и главным, а сенгир Аттила – вторым и младшим.

Долгое время, почти одну новую луну, не мог никак решить вопрос о Меровиге великий гуннский каган Беледа, и все это время франкский вождь-проситель ожидал в гостевом ауле в четверти конского перехода от дунайских берегов в сторону захода солнца. Наконец, предводителю германских франков это надоело и он уехал за семь конских переходов в остготский город Виндобону, также поименованному германцами по-новому кратко: Вина. Он сообщил при отъезде шаману хуннагуру Маме, что еще некоторое время будет там дожидаться ответа или приема у великого гуннского кагана и в случае необходимости его можно будет срочно вызвать в орду, ведь все-таки это недалеко, всего два дня пути в один конец. А пока он будет находиться в гостях у остготского конунга и херицоги Валамира.

Пять новых белокожих и пухлозадых рабынь, подаренных франкским предводителем Меровигом, пришлись по душе кагану Беледе и он с величайшим удовольствием присоединил их к своему ночному косяку «кобылиц», чем вызвал тайное неудовольствие последних. Ведь до сих пор их было семь молодых широкобедрых женщин, по вечерам и по ночам ублажающих похоть сенгира – в совершенно голом виде на четвереньках в роли гуртовых «кобылиц», ожидающих покрытия со стороны своего ненасытного «жеребца». Когда же придворный шут карлик Зерко пытался овладевать, разумеется, с разрешения «жеребца» – кагана голозадыми молодками, стоящими на коленях, то последние под грозные пьяные выкрики верховного хана нехотя соглашались, но в решающий момент перед семяизвержением уродца они сбрасывали его с себя, боясь забеременеть. Но когда же случался пик наслаждения у великого сенгира, они всячески пытались подольше после этого удержать его фаллос в себе, надеясь понести в своем чреве ребенка от знатного «жеребца» и полагая, что это впоследствии позволит им перейти из разряда наложниц-малаек, предназначенных для сладострастных забав, в сословие свободных сенгирских младших жен-токалок. Всячески возбуждая сластолюбивую чувствительность хозяина небольшого, в семь голов, «табуна», каждая «кобылица» успевала и умудрялась получать свою порцию мужского «заата»⁴⁷¹. А теперь с появлением пяти новых особей-товарок в «кобыльем» косяке, возникало опасение, что их «жеребец» не сможет за вечер и ночь их всех «дунген»⁴⁷². Все «кобылы» – малайки постоянно желали только одного – понести в чреве от кагана, но, как они этого не жаждали, ничего у них не получалось. Ведь они не знали, что по настоятельной просьбе каганской байбиче Бланки-доттер знающий шаман-знахарь Мама сварил ей некий настой против беременности у женщин и что ежедневно сама старшая ханыша подливала его девять раз по девять капель в очередную амфору с вином или же торсук с аракой.

Но в последнее время каган во хмелю сделался буйным и начинал полосовать камчой своих «кобыл» по их обнаженным задницам, оставляя на упругой и шелковистой коже красные полосы и синяки от крепких и даже жестоких ударов. И, возможно, великий хан стал получать от этого большое наслаждение, коли такие побои бедные женщины, попавшие в немилость, уже испытывали ежедневно. Чем больше выпивал вина или араки каган, тем больше злобы и гнева в нем присутствовало. Если наложницы-«кобылицы» до сих пор все же получали определенное любострастное наслаждение, то с началом их порки нагайкой им уже было не до чувственных утех, лишь бы не содрали камчой кожу со спины или с задницы.

И однажды, не выдержав жестоких ночных побоев со стороны кагана-«жеребца», одна из молодых «кобылиц» бросила ему в сердцах опрометчивую фразу: «Коли не можешь как мужчина, то оставь нас в покое!» И после этого сенгир Беледа озверел и избил всех до одной ползающих на четвереньках женщин тяжелой кожаной плетеной нагайкой. Досталось за кампанию на орехи и карлику-уродцу Зерко и крупнотелой жене последнего, которые пытались было успокоить ярость своего повелителя-«жеребца».

После этого случая великий каган Беледа полностью посвятил себя лишь распиванию крепких белых и красных вин в обществе своего верного наперсника карлика Зерко. Казалось, похотливые чувства навсегда оставили думы сенгира. Но на самом же деле верховный хан постоянно размышлял об этом, но помыслы его были какие-то неприятные. Ему чудилось, что у него маленький фаллос, меньше, чем даже у карлика Зерко. Ему казалось, что у него пропало чувственное возбуждение и его мужское достоинство никогда уже не примет «боевого положения». Он также полагал, что семяизвержение у него наступает очень рано и женщина не успевает даже почувствовать твердость его плоти. Или, напротив, у него возникало подозрение, что он вообще уже лишился способности к семяизвержению и к получению высшего блаженства от обладания хатункой.

Однажды, напившись допьяна, в сопровождении утургурского сенгира Атакама и утургурского бека Борулы великий каган поехал по приглашению хуннагурских старейшин на праздник «обрезания пут» у маленького сынка одного из племенных этельберов, имени которого верховный хан уже не помнил. Завидев молодую красавицу-жену этого знатного тархана, главный сенгир-хан пришел в сильнейшее возбуждение, ему показалось, что ширина и толщина бедер миловидной молодки превосходит все мыслимые ожидания. И он отдал под большим хмелем распоряжение-буюрук забрать и отвезти эту симпатичную женщину к нему в островное орду. Но тут возмутился молодой горячий муж крупнозадой тарханки и схватился за шешке, но метким ударом справа и сзади хан утургуров Атакам снес ему голову, с глухим треском упавшую около костра, из отрубленной шеи оседающего туловища византийским фонтаном била ярко-красная кровь. И это произошло при большом стечении хуннагурского народа. Далее уже в памяти великого кагана был провал и он уже о дальнейшем ничего не помнил.

Очнулся он на другой день в своей островной юрте, около него сидел знахарь-шаман Мама, который прикладывал к его голове холодную мокрую тряпку. На немой вопрос кагана, а что с ним случилось, провидец-знахарь отвечал сухо и с явным неодобрением деяний главного гуннского сенгира:

– Тебя спасло лишь то, что ты – избранный курултаем великий каган. Иначе бы тебя хуннагуры вчера растерзали. А твоя рана на голове, так это ты упал с носилок-доржена. Мы везли тебя обратно сюда между двух лошадей, как тяжелораненого в бою, на сооруженной походной лежанке-доржене. Теперь племя хуннагуров будет относиться к тебе если не враждебно, то неодобрительно. А ведь это твое и мое родное племя. Они требуют учинить суд над сенгиром Атакамом, повинного в смерти их этельбера.