Год 444 71.Встреча гуннов и румийцев в Сиские466

Год 444

71.Встреча гуннов и румийцев в Сиские⁴⁶⁶

Воинская колонна в пять сотен человек растянулась на длинное расстояние по западнорумийской Виа Арвелии, это гуннско-сабирская полутысяча во главе с ханом восточного крыла степного государства Аттилой поспешает на запад.

Еще прошлой осенью в орду второго гуннского хана на реке Олте стали приходить сведения, что два больших и сильных германских племени маркоманов и лангобардов⁴⁶⁷ со своими женами, детьми и домочадцами, скотом и пожитками на своих высоких повозках: открытых фурах и крытых ваггонах – спокойно прошли откуда-то с севера через западную окраину паннонийской пушты, вдоль восточных альпийских склонов, и устремились в западном междуречье Савы и Дравы. Потом пришли слухи, что эти воинственные германцы вступили в конфликт с законными хозяевами нахально занятых ими земель, с галлороманами и латинами. Восточная же часть данного междуречья была местами заселена верными гуннскими союзниками – славянскими антами и хорватами, которые находились под покровительством западного гуннского крыла и лично самого великого кагана Беледы. Стала также поступать информация, что пришлые германцы начали теснить и изгонять прочь гуннских союзников – славян. Но верховный хан Беледа, просмотревший проход по своим паннонийским владениям двух многочисленных германских народов, никак не реагировал на такую обиду, наносимую самолюбию и гордости гуннов и их друзей.

Сенгир Аттила надвинул свой теплый лисий малахай на лоб, защищаясь от сильного ветра, дующего со стороны далеких Восточных Альп, и отвлекся от своих мыслей – его взору бросились внизу у воды огромные рога погибших туров и зубров, завитые наподобие раковин улиток. Издали в послеполуденном синем холодном воздухе заклиненные меж камней эти большие рога казались прозрачными. По всей вероятности, роговица внутри была уже с течением долгого времени выедена прибрежными червями и остались только тонкие роговые чехлы с широкими, как у германской боевой трубы, раструбами.

В середине осени второй хан гуннов направил помощника тамгастанабаши грамотного каринжи Эскама, сына купеческого старшины галла Вариния Пизона, в Галлию в город Лугдун в качестве посланника к претору и патрицию Флавию Аэцию для выяснения обстановки на восточных окраинах Западной румийской империи, а именно, для уточнения вопроса, как быть с этими дерзкими маркоманами и наглыми лангобардами. В середине зимы посланник Эскам вернулся назад в орду на Олт и привез от друга и приятеля Флавия Аэция письменное предложение встретиться в среднем течении Савы в западнорумийском провинциальном городке Сиские; галльский претор-наместник давал обещание специально подъехать сюда к 1 февралю 444 года по христианскому летоисчислению. Также в своем пергаментном послании блестящий румийский патриций просил хана Аттилу захватить с собой и своего старшего сына Эллака, крестным отцом которого он, якобы, являлся. Крестный отец румийский аристократ Флавий Аэций желал поприветствовать своего гуннского крестника тайчи Эллака.

В своей душе сенгир Аттила надеялся на благоприятный исход переговоров с главнокомандующим над всеми северными румийскими легионами магистром милиции Аэцием. Для гуннов сейчас было бы как никогда приемлемо нижеследующее соглашение: степные тумены изгоняют бесцеремонных маркоманов и лангобардов, а западнорумийский сенат расплачивается за это с гуннами как за оказанную военную службу.

Огромное расстояние от своей ставки на реке Олте и до города Сиския, равное приблизительно тридцати пяти-тридцати шести конским переходам, полутысяча гуннов хана Аттилы преодолела за двенадцать дней; степняки проходили ежедневно с раннего утра и до глубокой ночи по три конских перегона; каждый воин имел с собой, кроме подседельной, еще по две лошади: подменную и вьючную.

Гуннский хан Аттила поворачивается в седле налево к идущему рядом мелкой рысью каринжи Эскаму. Взор сенгира строг, это значит, он обдумывает какую-то мысль, крючковатый его нос покрылся снежным налетом, над свисающими длинными усами клубится пар, идущий изо рта. Своим острым взглядом хан уставился на своего посланника:

– А ты сына Аэция юного Карпилия видел?

– Нет, мой хан, не видел, говорили, он находился в то время в легионах в Испании по заданию своего отца.

– Постой, постой, когда Флавий был мои легионным командиром, а в то время мне было девятнадцать-двадцать лет, этот Карпилий уже родился. Тогда все центурионы поздравляли легата Аэция с рождением первенца. А сейчас уже пошла моя сорок вторая зима, значит, сыну Аэция не менее двадцати лет. А тебе Эскам сейчас сколько лет?

– Мой хан, мне уже пошла тридцать первая зима.

– Я все забываю тебя спросить, каринжи Эскам, а как здоровье нашего уважаемого аги Вариния Пизона, твоего отца? Он него уже давно нет никаких вестей.

– Мой хан, мой благословенный отец сейчас пребывает вместе с моей матерью в городе Тане, он занят там перестройкой нашего старого дома, который мы было оставили без внимания, и там потому прохудились керамические трубы отопления и свинцовые трубы для подачи питьевой воды из акведука. После его ремонта мой дорогой отец желает переселиться туда полностью и посвятить себя написанию мемуаров о прожитой жизни.

– А кто же будет тогда управлять его громадным хозяйством: постоялыми дворами, караван-сараями и гостиницами – на всем протяжении торговой трассы от города Виндобоны на Дунае и до города Сарайчи на Дайике, уж не тебе ли он хочет передать свое немалое чорба⁴⁶⁸. Если это так, то в этом случае я, хан гуннов, против. Ты нужен мне как помощник тамгастанабаши, ведь наш уважаемый ага Деряба уже стар и просится на покой. А глубокоуважаемый ага Вариний Пизон пусть лучше поручит ваше семейное предприятие кому-либо другому из твоих братьев.

К вечеру двенадцатого дня пути конная полутысяча гуннов-сабиров во главе со своим ханом Аттилой подходила к заснеженным воротам крупного западнорумийского кастелла Сиския, насчитывающего около 100 000 жителей. Их уже ждали. Едва завидев издали семихвостый бунчук с прикрепленным у верхней части древка, прямо под конскими хвостами, небольшим желтым флажком – знаком сабирской полутысячи, расторопные городские стражники опустили подъемный мост и широко распахнули обитые железом тяжелые дубовые двустворчатые ворота.

Основательно продрогшие степные всадники были размещены в постоялом дворе сразу после въезда в город справа, рассчитанном, однако, всего лишь на пятьдесят гостей, в каждую комнату на обоих этажах поселили по пятнадцать-двадцать гуннов, которые были привычны спать на полу в тесноте, укрывшись каждый своим тулупом-архалыком. Запасных и грузовых их лошадей немногословные хозяева-румийцы увели в конюшни квартирующего в городе верхоконного легиона. Во дворе гостиницы и рядом на улице остались лишь подседельные гуннские кони на случай тревоги, им навесили на морды торбы, засыпав туда наполовину овса и зерна.

Молодой и разбитной темноволосый румийский легат доложил гуннскому царственному гостю, что многоуважаемый галльский претор Флавий Аэций ожидает достопочтенного хана с сыном и других сановных людей из степи в помещениях городских термов.

Обычно западные румийцы, как это было известно бывшему командиру румийского легиона гунну Аттиле, самых своих почитаемых и дорогих гостей приглашали в термы, где в боковых комнатах отдыха заказывали богатый стол. В перерывах между застольем можно было сходить окунуться в горячий и холодный бассейны и принять массаж от крепкорукой и широкозадой обнаженной румийки.

В большой высокой и роскошной, отделанной нумидийским белым, черным и розовым мрамором приемной зале термов гуннских гостей ожидали в накинутых на голое тело голубых банных тогах трое хозяев. В середине стоял широкоплечий голубоглазый сорокашестилетний наместник и правитель Галлии Флавий Аэций, радостно раскинувший руки при виде своего старинного гуннского друга. С правой стороны от всесильного румийского магистра милиции находился также старый знакомый, чернявый и широкогрудый заместитель претора квестор Галлии и начальник всех галльских пехотных легионов, родовитый плебей тридцатидевятилетний Литорий. И слева от главнокомандующего всеми северными (в том числе и галльскими) румийскими войсками Аэция стоял его сын, выше среднего роста, черноволосый и темноглазый, как и большинство румийцев-латинян, мускулистый двадцатидвухлетний центурион Карпилий. И квестор Литорий, и центурион Карпилий также имели на обнаженных телах короткие голубые банные туники.

Хана Аттилу сопровождали также двое спутников: его семнадцатилетний сын онбаши Эллак и молодой каринжи телмеч-посланник Эскам. После радостных взаимных приветствий хозяева и гости прошли в небольшой тепидарий, где последние скинули с себя верхние одежды.

На этот вечер претор патриций Аэций занял всю баню целиком. Никто, кроме них шестерых, не имел права в это время даже пройти в термы, усиленно охраняемые преторианскими гвардейцами. Из обслуживающего персонала гостей привечали с десяток совершенно голых молодых женщин, если не считать одеждой небольшой треугольный передничек, прикрывающий самое интимное место. Приказания этим красивым белотелым и крутобедрым молодкам: блондинкам, брюнеткам и шатенкам – отдавал женоподобный молодой евнух с мягкими белесыми телесами и немалой задницей, не уступающей по массе и величине таковой самой ширококостной прислужницы.

Гостям выдали такие же голубые простыни, из которых они соорудили себе банные тоги, закинув один конец через правое плечо, и провели в жаркий кальдарий, где в бетонном полу были вмонтированы обширные круглые металлические ванны, в которых горячая вода испускала к потолку густой пар. Подождав и попривыкнув к обжигающему жару, гости и хозяева залезли в три такие ванны, по два человека в одну. После горячего кальдария все шестеро прошли в парную – судаторий. Там предыдущие ощущения жара в кальдарии показались гуннам детской забавой – чилдиреном; там уже было настоящее пекло. Оттуда все перешли в большой фригидарий, где имелось два бассейна с теплой и прохладной водой, и уже затем довольные и немного обессиленные хозяева-румийцы и гости-гунны очутились в умеренно нагретом санарии, где был поставлен квадратный цельный мраморный стол. К нему были придвинуты шесть горизонтальных лож, стороной подъема почти примыкающих к его поверхности. Эти светлые покои были отделаны желтым фригийским мрамором, и через стекло в крыше такая прекрасная отделка поливалась мягким сизоватым светом, в изобилии освещающим мраморный трапезный стол и рассеивающимся далее вдоль каменных лож, покрытых толстыми подогретыми простынями.

Юный и пока еще по подростковому нескладный, но крепкокостный тайчи Эллак дивился всему, что он видел впервые за свою короткую жизнь: и великолепной роскоши внутренней настенной облицовки; и теплой, горячей, жаркой и прохладной воде в различных помещениях термов; и, самое главное, вольным обычаям румийцев, которых обслуживали совершенно бессовестные голые девки. Юный гуннский десятник поспешил вслед за своим отцом занять горизонтальное место животом вниз на лежанке слева от него, чтобы окружающие не заметили возбужденности его мужского достоинства.

Изумление тайчи Эллака все еще сохранялось в течение всего долгого ужина. Хозяин претор Аэций и его гость хан Аттила говорили поочередно заздравные слова, подымали стеклянные бокалы с вином и закусывали сырами всевозможных сортов, ломтями красных арбузов и желтых дынь. Все было для него в диковинку: различные дары моря (устрицы, морские ежи, морские желуди, моллюски); салаты из щавеля, репы, редьки, капусты, гороха и чечевицы; жаркое из цесарок, павлинов и лебедей; целиком приготовленные поросята, внутри которых оказались совершенно свежие фрукты: яблоки, груши, сливы, вишни и черешни. «Это зимой-то!» – невольно пришло на ум юному гуннскому онбаши.

Наименования белых, желтых, розовых, красных и бордовых вин, которые громко называл претор Флавий Аэций, уже ничего не говорили ошеломленному гуннскому тайчи – он просто еще не знал таких местностей в Западном Руме: фалернское, массикское, цекубское, капуанское, суррентинское, исконно кампанское, галльское кампанское, лигурийское и другие. «Живут же люди, – продолжал восхищаться увиденным онбаши Эллак, – а у нас бань нет, ведь нельзя же считать чан с нагретой для помывки водой в хозяйственной юрте термами. И такие привлекательные служанки, почти без одежды, не прислуживают у нас, не положено по адату». Гуннский тайчи немного повернулся на бок, упершаяся в каменную поверхность ложи твердая мужская плоть причиняла ему боль. Он сильно возбудился от созерцания проходящих рядом с подносами, тарелками и чашами, наполненными различной лакомой едой, голых женщин с округлыми, белыми и упругими задами и торчащими вперед обнаженными грудями с розовыми, красными и коричневыми сосками. «А ведь мой отец много лет прожил аманатом в Руме, значит, он все это давным-давно видел», – мелькнуло в сознании юного тайчи.