Аръергард. Ру
жүктеу/скачать 1.21 Mb.
|
|
сь новые руководители министерских переводчиков. Официально старшим стал Толя Зенцев, но не совсем официально ему помогал рулить Гена Клюкин. Он начинал работать с Черемныхом. Кому-то пришла в голову крайне дебильная мысль сделать в МО бюро переводов, куда собрать всех переводчиков, которые раньше работали со своими советниками, и распределять их между советниками по мере надобности. Теперь переводчик только приехав в МО, узнавал с кем из советников он будет работать. Мои первые советники к этому времени уже покинули Афганистан после завершения своих контрактов и меня не кому было прикрыть. Если раньше я специализировался на артиллерии, неплохо выучил и сам предмет и словарный запас, привык к манере работы своих советников и афганцев, то теперь мне приходилось метаться из одного места в другое, переводить то незнакомые узкоспециализированные тексты по финансам, то пытаться разобраться в топографии. Такой подход не только осложнял нам работу, а среди нас было очень много стажёров и одногодичников, но так же ничуть не способствовал улучшению взаимопонимания между афганцами и нашими советниками. Зачастую один переводчик сидел без дела, а другой мучился с переводом его бывшему советнику. Я к тому времени уже неплохо освоился с языком и даже иногда умудрялся что-то подсказывать старшим, когда они делали письменные переводы у нас в бюро переводов. Гена Клюкин превосходно знал дари и сам себя считал почти непререкаемым авторитетом среди всех переводчиков нашего контракта. Однажды, я на свою беду, решил подсказать одному такому старшему товарищу простое для меня слово “ориетирование”. Оказалось и Гена хотел показать свои знания, да я вот только опередил его. Этого хватило, чтобы он возненавидел “этого зелёного юнца”. Не долго промучавшись с этим нововведением, я собрался в отпуск. К этому времени я уже успел прикупить свои музыкальные HI-FI компоненты и теперь мне предстояло везти их на родину. Но когда я посчитал сколько мне надо будет доплатить за перегруз , я пригорюнился. Помог мой земляк полковник Омельченко из оперативной группы. Улетал я на нашем военно-транспортном АН-22, на котором везли в Рязань гроб погибшего полковника . Вот так, в самолёте моя груда коробок с импортными названиями на боку соседствовала с деревянным ящиком с гробом погибшего советника . Больше ничего не было. Гроб сопровождал ещё один советник и эта картина напомнила мне одно правило : “Кому война, а кому мать родна”. Мы долетели до Ташкента, там переночевали в военном училище, чем вызвали неподдельный интерес у курсантов, которым дали кучу невиданной для них жвачки в обмен на несколько бутылок водки. Следующим местом приземления была Рязань, где оставили гроб и сопровождающего. Потом произошла какая-то заминка. Оказывается, лётчики по -началу не поняли, что вся эта груда вещей - моя, а не погибшего полковника, собственно, ради доставки тела которого этот рейс и был организован. С ухмылкой на лице командир проследовал в кабину и мы продолжили полёт до Москвы. Приземлялись мы в уже знакомом мне Чкаловском. Лётчики спросили меня, хочу ли я проходить таможню. Я оправдал их ожидания и наш самолёт зарулил на самую дальнюю площадку. Все вышли и лётчики направились в сторону поодаль стоящего Пазика, который судя по всему, должен был увезти их с аэродрома. В этот момент я понял, что меня здесь никто не ждёт, а без помощи я не смогу даже вынести свои коробки из самолёта. Всё с той же ухмылкой на лице командир организовал погрузку моего шмотья в Пазик, который довёз меня до лётной столовой. Вывезти меня за ворота части помог уже сам командир на своей машине. Какое счастье, что у него оказалась “ волга” пикап. На выезде постовой спросил у меня только мой паспорт. Так я оказался в Москве, хотя по всем документам я был в Афганистане, так как пограничную зону я не пересекал. И когда я летел назад в Кабул, пограничники в “Шереметьево” очень долго трясли меня и никак не могли поверить моим объяснениям. Такие вот были времена. В Союзе я понял, что о реальных событиях в Афганистане страна даже не подозревает. А из газет и редких телерепортажей лилась банальная ложь о том, что русские солдаты сажают в Кабуле деревья. После отпуска я не узнал Кабул. Наши оказали неизгладимое влияние на весь ход жизни в Кабуле. Афгана никого не стесняясь, глушила водку в шашлычных, наши войсковые офицеры никого не стесняясь, как сутенёры привозили афганцам в лавки наших подвыпивших медсестёр, а те их трахали за вшивые дублёнки. Наши обжились в Кабуле по полной программе. Им, наконец, стали выплачивать денежное пособие в чеках ВПТ, но раза в три меньше, чем в аппарате советников. Это сразу предопределило ненависть войсковых к советникам. Армейцы регулярно патрулировали город и с радостью арестовывали всех гражданских или военных без документов и привозили их в комендатуру. Нам в посольстве, когда забирали загранпаспорт, взамен ничего не давали. В ночное время после окончания комендантского часа, если мы возвращались с какой-нибудь попойки, нам проще было повстречать афганский патруль. С ними всегда можно было договориться, афганцы уважали тех, кто хорошо говорит на их языке. А вот с нашими было сложнее. После отпуска поначалу мне казалось , что в министерстве ничего не изменилось. Но я сильно ошибался. Мне рассказали, что обжившись, Черемных стал грозой переводчиков. Всех непонравившихся он ссылал в провинции на исправление. Сия участь коснулась и нескольких советников и теперь все, кто мог, старались всеми силами свалить из министерства. Я же ходил по министерству как ни в чём не бывало. Встречаясь с Черемныхом, я почтительно здоровался и не замечал перемен в отношении ко мне. Пошёл второй год нашего пребывания в Афганистане, многие мои однокурсники перевелись из провинции в Кабул, а те кто ещё не успел этого сделать, регулярно приезжали в Кабул за зарплатой и проводили здесь по неделе другой. Частенько мы группой сваливали в выходной в Шахре-нау, пили пиво у индусов, болтались по парку, слушали музыку в Акае или Сони. Однажды в Кабуле гостил ныне покойный Вадик Кириков. Мы с ним успели сблизится за последние его приезды в Кабул, его интересовал джаз и мы подолгу просиживали в музыкальных центрах, где я успел познакомиться с местными хозяевами. В один из таких приездов я чувствовал себя не ахти и решил не идти на работу, всё равно я не знал с кем буду работать. Врач дал мне освобождение и я со спокойным чувством поехал с Вадиком пить пиво и слушать музыку в Акай. На мою беду, а может быть, и на счастье, кто сейчас это скажет, в Акай во время обеденного перерыва заехали каким-то образом Гена Клюкин и Толя Зенцев, а тут я с пивом, типа как больной и лечусь. Мы мило побеседовали, но чувство вины у меня засело в голове. Прошло какое-то время и я реально простыл. Доктор дал мне освобождение и я с температурой лежал дома. Через день мне предстояло дежурить в министерстве, но я через ребят передал Зенцеву, что болею и не смогу заступить на дежурство. Каково же было моё удивление, когда на следующий день мне передали, что Черемных вызывает меня к себе. Переводчик, который мне это передал, сказал что это как то связано с моим отсутствием на дежурстве. Я был в полном недоумении, но знакомые постарались за ночь поставить меня на ноги : я выпил стакан горячего сладкого чая на четверть смешанный с водкой. Утром я ехал на автобусе в министерство и никого не видел из нашего переводческого руководства, а когда поднялся на этаж к дежурному сразу направился в кабинет к Черемныху. Дежурный сказал, что у него никого нет и я зашёл. На мой доклад: ”Товарищ генерал, лейтенант Бояринов по Вашему приказанию прибыл!”. Он с недоумением посмотрев на меня, сказал , что он меня не вызывал. Я вышел из кабинета генерала и сразу наткнулся на Зенцева. Мне с некоторым недоумением было заявлено, что идти надо было не к Черемныху, а по инстанции - к Зенцеву. Из объяснений с Толей я уяснил, что оказывается, по утверждению Клюкина, я ,празднуя свой день рождения, нажрался до такой степени, что с кем -то подрался и по этой причине пропустил своё дежурство. Мне показалось, что Толя сам не верил в эту фигню, ведь он легко мог проверить когда у меня день рождения, просто ему надо было меня наказать за предыдущий обман. А Черемныху всё это наплёл уже Клюкин, чтобы избавиться от меня . Черемных меня не вызывал, он вызывал того негодяя переводчика, который, по словам Клюкина, пьёт вместо дежурства. Когда он понял, что я и есть тот самый негодяй, моя участь была предрешена. Мне передали, чтобы я ехал к старшему референту и сообщил ему, что меня надо по указанию Черемныха отправить в полк. Как я понял, это было не самое страшное наказание. Был случай, когда переводчика Горелова сослали в Гярдез только за то, что он во время дежурства не успел правильно отрегулировать кондиционер Черемныху и генерал застал того в своём кабинете, когда Горелов , сидя в генеральском кресле, пытался по- лучше отрегулировать потоки и скорость работы кондиционера. А тут мне дали возможность самому приехать к референту и доложить ему решение Черемныха. Мне было как-то не по себе только до того момента, пока я не поймал машину до микрорайона. А сев в неё, я понял, что многие только мечтают уйти из министерства, а у меня это так быстро получилось. Зная Ивана Крамарева, как нормального начальника, и пути подхода к нему, я сначала купил бутылку коньяка в нашем магазине, потом обменял её в дукане на водку и пошёл в обеденный перерыв к нему домой, а не на работу. Я не ошибся в выборе средств и методов разрешения своего вопроса. Иван только спросил у меня :”А он сказал в какой полк”?. Я говорю, что нет. К тому моменту я знал , что освободилось одно халявное место в инжинерно -сапёрном полку. Весь смак состоял в том, что в полку работали всего два советника: командира и зампотеха полка. У них был свой газик. Как все нормальные люди, не считая министерских, они работали шесть неполных дней в неделю. А в свой законный выходной в пятницу выезжали в город за покупками. Каждый день они выезжали на работу, как и все коллективы советников, в восемь утра. Но ехать до полка было почти полтора часа. Приехав в полк, мы сразу встречались с командиром и обсуждали повседневные вопросы . В 12 часов неукоснительно подавался обед. После обеда совершался поход в полковой сад, где домой собирались фрукты : груши, яблоки, виноград. Часов до 15 неторопливо решались остальные задачи, после чего мы собирались в обратный путь. Собственно самой большой проблемой в работе в полку была именно дорога до Санькута, где располагался полк. На нас, при необходимости, могли легко устроить засаду. Подходящих мест для этого было предостаточно. Всю неделю, что я успел проработать в полку, я наслаждался жизнью и благодарил судьбу за такой поворот в моей жизни. Но слишком рано я начал радоваться. Конечно, Клюкин узнал, в какой полк я попал и , что я от этого только выиграл. И именно он , а не Черемных, решил доканать меня. Я не знал, что в это время Иван Крамарев уехал в отпуск. А оставшееся вместо него на хозяйстве какое-то лицо кавказской национальности, поддавшись на уговоры Клюкина, решило отправить меня туда, где я, по его мнению, уж точно не должен был испытывать удовольствия. Уже почти все переводчики, вошедшие вместе с войсками, перешли в группу ВС и только двое: Родин и “Чифтон”, продолжали работать с десантниками. Серёга Родин работал с генералом Рябченко, легендарным командиром 103 дивизии. Он уехал в отпуск и вместо него дали такого же одногодичника как и я, но только сразу после выпуска. Конечно, как он мог сразу заменить Родина. И вот, в первую пятницу, после выезда в город, когда я уже собирался готовить себе знатный обед из вырезки, да под чешское пиво, к нам в квартиру заявляется это лицо вместе с бравым десантником и отдаёт мне приказ временно поработать в штабе дивизии, пока не вернётся из отпуска Родин. Сказать, что я сразу притух, значит ничего не сказать. Получалось, что я вылетал из группы советников и не известно насколько. Я лишался тёплой постели в благоустроенном доме со свободным выходом в город. Вместо этого меня ждала койка в палатке на аэродроме, откуда просто так не уедешь, не уйдёшь. Но делать было нечего. Володя Лаптейкин решил меня подбодрить и сказал типа:” Не ссы! Там тебе хоть орден дадут”. На скорую руку я доел свою вырезку, допил пиво, собрал свои монатки и мы поехали в дивизию. Там меня представили начальнику штаба . Внешне я его явно не удовлетворил. Серёга Родин был высоко роста, на нём ладно сидела офицерская форма. Переводчик Юра, на помощь которому меня собственно и бросили, был щупленький среднего роста паренёк. Всем чем я от него отличался внешне, так это - мой рост: я был ещё ниже его. При этом был один нюанс: офицеру, который забирал меня, видимо, сказали, что я лейтенант, но вот документов то никаких у меня не было. Сразу встал вопрос, а ставить ли меня на довольствие и, если да, то по каким документам. Но в первый день никаких решений принято не было. А вечером офицеры штабной палатки, куда меня определили на ночлег, устроили мне встречу. И вот тут то я пожалел, что не взял с собой никаких денег. По сути это был мой первый неформальный приём в офицерский коллектив. Я не знал, что такие вещи отмечаются выставлением новеньким большого количества алкоголя и он, тем самым, как бы вливается в коллектив. Видя, что я не ухом, не рылом в этом вопросе, начальник дивизии по физподготовке капитан Слава Гробовский нашёл где-то бутылку водки, привёл меня в соседнюю палатку и представил офицерам. Как меня только не подкалывали. Ну никто, просто никто не верил, что я лейтенант, хоть убей. Это не столько затрудняло общение с офицерами, сколько с рядовыми солдатами. В той палатке, куда меня поселили, жили офицеры штаба: старлей - командир комендантской роты, нач.физ, его младший брат лейтенант - (тот, кто приезжал меня забирать)нач. по топографии Паша Гробовский, прапорщик - зав. командирской кухней, Юра - переводчик. В первые несколько дней я даже не был представлен командиру дивизии. Я занимался своим бытом, слушал рассказы офицеров о своём бытие на афганской земле. Несколько раз я пытался потренироваться с разведротой, которую каждое утро Слава Гробовский гонял по несколько километров к горам и обратно. Но я на их фоне выглядел как пионер, пришедший позаниматься к культуристам. Не знаю кому из нас было больше неловко от этого сопоставления мне или им, но довольно быстро я нашёл себе гораздо приятнее занятие. Я спелся с командирским поваром, он подкармливал меня и рассказывал всевозможные байки про местные достопримечательности. На первом месте стоял нач.фин полка, который просрал каким-то образом первую получку всего полка. А первая получка выдавалась чуть ли не за полгода, так как всё это время наши отцы командиры не могли определиться со стратегией пребывания наших войск в Афганистане. Нач.фина выслали в Союз, иначе бы он своими ногами наверное пошёл бы домой, до такой степени все сослуживцы не могли простить ему его подлянки. Лихо отметили десантники и два половых праздника “за мальчиков и девочек!” Два прапорщика из штаба нажрались до такого состояния, что начали играть в прятки с выстрелами : один кричит в темноте в ангаре “ау”, второй стреляет на звук. Это они что-то там по трезвяне не поделили : то ли бабу , то ли бабки, а по пьяне решили прояснить ситуацию таким вот романтичным способом. Прапорщик любил своего командира и готовил для него отменные блюда. В первое время я даже забыл, что нахожусь в палаточном городке в дивизии. Где-то через неделю я понадобился командиру и меня представили генерал-майору Рябченко. Он был не намного выше меня, но значительно шире и плотнее. И началась моя работа, но только не с пленными афганцами, а с вполне добропорядочными представителями элиты афганского общества, которые приглашали командира на всевозможные званые обеды и ужины. Целую неделю или больше я не вылезал с приёмов и настолько освоился, что даже стал не отказывать себе в употреблении хорошего алкоголя за столом, чем немало озадачил командирского порученца, которому при таком раскладе приходилось оставаться без выпивки. Так как водитель и ещё один человек по приказу командира никогда не должны были пить. Только при выезде за черту города командир брал себе дополнительную охрану из двух братьев Гробовских, обвешанных всевозможным оружием. Слава был президентом кара-те в Витебске, а Паша чемпионом Ленинграда по кара-те. Эти двоих для Рябченко вполне хватало, что бы чувствовать себя вполне спокойно. Наконец вернулся из отпуска Сергей Родин. Я понимал, что в моей жизни должны произойти очередные перемены. Но когда мне объявили, а сначала мне это сказал сам Родин, что надо ехать поменять Сашу “Чифтона” в отдельном десантно-штурмовом батальоне, а то он там уж очень долго сидит и его папа ( начальник ОМУ ГШ надо сказать) сильно за него беспокоится, я просто офигел. Такого поворота событий я не ожидал, то есть меня засылали в самую что ни на и есть “жопу”. Но чувство гордости и собственного достоинства не позволили мне ехать в микрорайон к лицу “кавказской национальности” и выяснять по какому праву меня засылают работать в войска, если я приехал работать по контракту в ГВС, а это -“ две большие разницы.” Чтобы собрать вещи я попросил машину съездить в микрорайон. Мне дали “УРАЛ” с водителем, но без путевого листа. На въезде в микрорайон нас тормознул комендантский патруль и так, как у нас не было соответствующих документов, отвезли в комендатуру. На моё счастье там был Кадыров. Он меня освободил и мы поехали ко мне на квартиру. В знак благодарности я разрешил Кадырову пользоваться в моё отсутствие своей комнатой, а он предложил разыграть свой магнитофон : кто первым едет в Союз, тот и заберёт его себе. В штабе дивизии я попросил выдать мне хоть какие-то документы, чтобы меня не арестовали в пути. Но дать они мне ничего не могли, ведь я в принципе не должен был находиться в войсковой части. Я там находился просто по личной прихоти одного офицера, а по такому случаю документы не выдают ни в одной части. На утро я сел с прапорщиком, который вёз какие-то вещи в этот батальон, в самолёт до Герата. Там я встретил Сашу “Чифтона”, он пожелал мне удачи, но радости на его лице я не увидел. Мы пересели с прапорщиком в вертолёт и нас подкинули до расположения штаба батальона. Мой видок поразил тамошних офицеров: на мне были джинсы, кроссовки и зелёная рубашка от афганской военной формы. С самого первого знакомства, как я и предполагал, мне никто не верил, что я офицер. Ко мне относились просто как к переводчику непонятного статуса. Штаб батальона размещался в песках на холме, роты были разбросаны по округе. Батальон действовал самостоятельно, но находился в оперативном подчинении мотострелковой дивизии в Шинданде. Мне трудно сейчас объяснить целесообразность такого положения, но тогда для меня самое главное заключалось в том, что у меня был всего один командир - уже седой капитан Фроландин ( это при том, что по штату командир батальона - подполковник). Я не могу сказать, что мой приезд вызвал какую-то радость. Они сожалели, что от них уехал Саша, которого они хорошо знали и успели полюбить, ведь он с ними был почти 7 месяцев с момента вхождения батальона в Афганистан. Сразу же по прилёту меня повезли на охоту на дроф. Мне выдали персональный автомат АК-45, он был намного легче того, что мне выдавали афганцы калибра 7.62. Мы сели на БМД и БТРД ( как раз те машины, что мы видели 27 декабря перед нашим домом) и поехали в поле. До этого я ни разу не видел дроф, а объяснение, что это - полевая курица, мне помогало мало. Пока капитан - начальник связи батальона, не подстрелил первую дрофу , я даже не знал куда целиться. К тому же мы носились на БТРД по степи, а сидеть сверху на броне я ещё толком не научился . Ребята же стреляли из автомата как со снайперской винтовки. Я понял, что на этом стрельбище я буду “белой вороной”. Настреляв дроф на обед, мы развернулись и помчались домой. Сидя наверху на переднем люке , мне показалось, что я вот- вот должен свалиться вниз под гусеницы. Но пронесло и через несколько минут я вполне освоился и даже умудрился пальнуть по взлетевшему бог знает откуда гусю или утке и, к огромной радости сидящих на броне, промахнуться. После обеда произошло и моё первое знакомство с моим новым домом - сложенные сиденья БТРД : слева я, справа - начальник штаба батальона. Кухня и столовая в отдельно стоящей палатке, туалет - в стороне за бугром. Водные процедуры - в любом близлежащем арыке. Это было ещё романтичнее, чем в штабе дивизии. Но тогда я, конечно, не мог себе представить, что в этом батальоне я проведу самое интересное и ценное для меня время в командировке. По вечерам нач. штаба рассказывал как они входили в Кабул. Старшие офицеры батальона приехали в Кабул заранее и осматривали город. Нач.штаба с частью батальона брали министерство финансов, кто-то штурмовал тюрьму, другие здание МО и премьер-минстерства. Бои были суровыми. На утро осмотрелись и нашли в здании минфина несколько огромных мешков с деньгами. Тогда никто не знал свою дальнейшую судьбу в Афганистане. Деньги передали новым владельцам здания. Теперь, спустя 8 месяцев, получая жалкую зарплату в чеках ВПТ, он с сожалением вспоминал о тех мешках. В штабе батальона были так же: начальник связи, кэгэбэшник, доктор, зампотех, сапёр. Был ещё и замполит, как полагается, но его командир от греха по дальше , наверное, отослал в одну из рот. На фоне этих боевых офицеров, а батальон до этого побывал почти во всех серьёзных операциях дивизии, я , конечно, смотрелся просто пацаном со знанием языка аборигенов. Видя мою военную профнепригодность, начштаба занялся моим обучением. Меня научили стрелять из “мухи”, пытались научить водить БМД( без особого, впрочем, успеха), научили работать со штатной радиостанцией. Постепенно я стал приобретать контуры бойца, прошедшего школу молодого десантника. Первое время никаких особых событий в батальоне не происходило. Из рот шли донесения, что в их зоне ответственности - всё нормально. Периодически на доклад приезжали командиры рот и я с ними знакомился. Больше всего мы сдружились с одним командиром роты - Алексеем, все его звали “ЛЁЛЁК”. Доктор и сапёр постоянно ездили за водой и находили всевозможные неразорвавшиеся мины -сюрпризы . За несколько дней до моего появления в батальоне побывал сапёр - специалист по таким сюрпризам. Он научил нашего сапёра этим всевозможным хитростям. И тот на радостях наделал их порядком и разбросал по округе. Заминировал всё, что попадалось под руку : ящики из под боеприпас, фляги из под воды и другую воинскую ерунду. А теперь, проезжая за водой и встречая на своём пути какие-то ящики, он не был уверен: заминированы они или нет. Хоть по ночам постоянно что-то где-то взрывалось , но кто знал, что это было. Один раз к нам в штаб пришли местные старейшины. А меня ещё в Кабуле, на заре моего профессионального становления, афганцы предупреждали , что в провинции Герат очень сильный диалект и своеобразное произношение. Так вот, пришли эти старейшины и мямлят что-то, а я, к своему удивлению, ничего понять не могу. И только когда я попросил их говорить по-кабульски, мал-мала стал понимать их просьбы. Оказывается, несколько дней назад один старик на ишаке поехал в другой кишлак и пропал, прошло время и назад вернулся один ишак. Вот они и интересовались не видели ли мы того старика, даже фото принесли завёрнутое в целофан. Но к нам никто не приходил, да и из рот никаких донесений не было. Наверное, пошёл старик отлить по-маленькому да подорвался на мине, а ишак вернулся домой один. Что мы могли им сказать? Ох сколько трагедий и горя пришло в афганские семьи за годы этой войны. Но тогда я относился в смерти афганских крестьян , как к чему-то, что происходит в кино , а не в реальной жизни. А наши офицеры и солдаты, потеряв в боях своих товарищей и друзей, просто мстили афганцам за их смерть. Мстили иногда очень даже изощрённо. В батальоне мне рассказали несколько примечательных случаев. Иногда для пыток захваченных афганцев применяли такой изуверский метод: привязав пленника к дереву, обматывали его шнуром с минными взрывателями в последовательном соединении: рука, нога, рука, нога, голова. Предупреждали, что, если не будет отвечать на вопросы, то по очереди будут взрывом отрывать части тела. Редкие пленники сохраняли только тело. С транспортом в Афганистане всегда была проблема, а с вводом войск, эта проблема только усугубилась. На многих постах на дорогах за проезд с простых афганцев брали дань. Очень часто афганцы пытались решить свои транспортные проблемы с помощью наших вертолётчиков. Конечно, такие рейсы были категорически запрещены. Но за деньги этот вопрос , в принципе, решить можно было. Так вот, одна команда выбирала по внешнему виду только богатых пассажиров с деньгами. Вертолёт поднимался в воздух, на высоте под дулом пистолета отбиралась вся наличность, а пассажиров просто сбрасывали вниз. Учёт таких лиц и рейсов, конечно же, не вёлся. Один везунчик умудрился остаться в живых. Был большой скандал. Экипаж судили. А надо отметить, что военная прокуратура появилась в Афганистане, так же как и финансовая служба, далеко не одновременно с вводом войск. Некоторые командиры просто забавлялись: на небольшой утёс выводились обречённые, внизу удобно располагались командиры , по их приказу солдат пинал узника вниз, а снизу стреляли “влёт”. Таких случаев было немного, но авторитета и уважения они среди местного населения никак не добавляли. А никто к этому в то время особо и не стремился. Сами духи, ведь, зверствовали ещё по - хлеще. Наши генералы, прошедшие ВОВ, действовали порой , как будто они защищали свою родину. Был такой генерал-лейтенант Меремский который приказывал нашим солдатам брать высоту любой ценой. Естественно , этой ценой были жизни наших простых солдат, вот только отдавали они их не за свою Родину, а за долг - интернациональный, как его окрестили потом. В штабе батальона был трофейный “уазик”. Его взяли за несколько дней до моего появления, когда догоняли духов в пустыне. Он уже почти уходил, когда сработали наши вертолётчики “нурсами”. Из-за этого “уазик” был нашпигован осколками и мог ехать только задним ходом. В свободное время мы устраивали маленькие соревнования : кто дальше в гору заедет на этом монстре. Однажды, к нам в расположение забрёл мужичок с ишаком и мальчиком. На вопрос куда это он едет, он начал что-то невнятное бормотать, но когда я его попросил говорить повнятнее и он понял, что я переводчик, его лицо как то сразу осунулось и это заметили наши солдаты. Его раздели до пояса и стали смотреть нет ли у него отметин от автомата или ружья. На его беду на правом плече был синяк. Я ещё ничего не понимал в тот момент. Командир стал серьёзен, попросил мальчика с ишаком ехать дальше, а мужичка показать, где здесь можно нарвать арбузов. Мальчик с ишаком поехал в одну сторону, а мы двинулись на бахчу. Начштаба сказал мне, что он дух и его сейчас расстреляют. Я понял это как руководство к действию и, когда мы отъехали от мальчика далеко, а мужичок всё это время шёл впереди пешком, как бы показывая дорогу, командир сказал что-то типа “огонь”. Я к тому времени уже снял автомат с предохранителя, солдаты выстрелили первыми, я среагировал почти одновременно. Мы подошли к телу. Он как шёл, так и упал лицом вниз. К своему удивлению я ничего не увидел у него на спине, но когда бойцы перевернули труп, из него вывернулись кости и вывалились внутренности. Таков был АК-45. Я никак особенно не переживал этот момент в ТО время. Мужичок был духом, ведь на плече у него осталась отметина от оружия, убил его я или не я, сказать было невозможно. Да и отцы командиры не стали как-то выделять этот случай. Скоро пришёл приказ к передислокации и совсем другие заботы повисли на моих плечах. Я впервые лично получил боевой приказ. Во всяком случае, я так его расценивал. Батальон должен был совместно с подразделениями наших мотострелков из Герата чистить один район. Раньше мы стояли “ на блоке”, теперь нам надо было самим заходить в селения. А так как подразумевалось, что наши части там только оказывают гуманитарную помощь и сами не воюют, то для видимости надо было взять афганских товарищей и ,только под их “прикрытием”, можно было действовать. Я должен был выехать вместе с зам .ком . сапёрного взвода на аэродром Герата, где и взять это “прикрытие”. Мне сказали, что это должна быть рота 17 пд из Герата. Штаб батальона должен был уходить в другой район, где и должна была проходить операция. Начали собираться , но всё имущество никак не умещалось на имеющейся технике, так как трофейный “уазик” образовался вне плана. Но его никто не собирался оставлять просто так. Пришлось оставить несколько прохудившихся мешков с тротилом. А чтобы они, естественно, не достались духам, их загрузили в старенький тоже трофейный , но не на ходу, “газон” и подорвали всё это хозяйство. Не знаю для кого как, но для меня зрелище было потрясающим. После взрыва от машины не осталось ни кусочка. После этого я выехал на двух БТРД в сторону аэродрома Герата. Приехали мы на аэродром под вечер, видно было уже плохо. Стояло довольно много палаток, в которых сидели афганцы и ждали своих прикреплённых “ шоурави”. В каждой палатке афганцы знали к какому подразделению шоурави они приданы, но я никак не мог разобрать по какому принципу они распределены в эти палатки . Я твёрдо понимал, что без афганцев я возвращаться не могу, иначе меня поднимут на смех и что-то может сорваться с операцией. В конце концов, когда почти всех афганцев уже разобрали и мои надежды найти эту несчастную роту таяли на глазах, один афганец спросил как меня зовут. “Секандар” -, ответил я . Это прозвучало для него как пароль . Оказывается, этим нескольким работникам Царандоя сказали, что их должен будет забрать человек по имени Секандар. Я был спасён и не беда, что это была не рота, главное, я вёз афганцев. Когда мы пришли к двум нашим БТРД, выяснилось, что бойцы времени даром не теряли и выменяли свои высокие десантные ботинки, которые высоко ценились не только у афганы, на несколько бутылок водки. В качестве закуски фигурировала маленькая баночка паштета. Пили трое: командир, я и тот боец, кто провернул эту операцию. Душа и тело после нескольких больших глотков водки пели. Бошка стала соображать только в одном направлении : только бы доехать. По пути, не особо стесняясь афгану, мы обстреляли из АГС-17 “Пламя” тот кишлак, откуда по нам стреляли, когда мы ехали на аэродром. После этого я уже не сомневался в успехе порученного дела. Батальон мы нашли только под утро. Как потом выяснилось, афганская рота, вместо того чтобы ждать нас на аэродроме, почему - то сама пошла нас искать, но ,естественно, им по рации никто о смене места от нас не звонил. Я с радостью доложил командиру, что хоть роты на месте и не оказалось, я “надыбал” каких-то царандоевцев, которые согласились со мной пойти, услышав моё имя. Не знаю чему командир был больше рад: тому, что я привёз афганцев или что, мы сами вернулись до начала операции. С устатку и, совсем не спав, у меня разыгрался дикий аппетит. Я слопал большую банку армейской тушёнки и тут же услышал приказ :”По машинам!” Я загрузился внутрь нашего БТРД и решил немного полежать, пока мы доедем до кишлака . То ли мы приехали слишком быстро, то ли я умудрился расслабиться и заснуть почти мгновенно, команду к прочёсыванию я слышал уже как бы в полудрёме. Это был мой первый боевой выезд и я никак не мог его проспать. Я поднялся, выполз на броню, спустился, дошёл до первого дувала и не смог через него перелезть. Силы покинули меня, сон овладел моим телом. Где-то внутри меня голос кричал: “Надо идти! Ты должен показать себя бойцом!” Но тело проявляло полное безразличие. Где-то в подсознании я даже прикидывал, что меня сейчас могут зарезать. Наверное, со стороны вид умаявшегося бойца, который дошёл в атаке только до первого дувала и его сморило, мог рассмешить, но вряд ли возмутить. К сожалению, все БТРД после спешивания отъехали в другую точку и это редкостное зрелище не кому было наблюдать. Я спал и ,вдруг, сквозь сон услышал до боли знакомые крики: “Переводяга! Где ты, // твою мать?” Очень небольшими частями сознание стало возвращаться в мою голову. Я сколько было сил попытался дать о себе знать. Не знаю, что именно у меня получилось ,но через какое-то время меня , как мешок с говном , погрузили на чьё-то плечо и потащили. Очнулся я в центре кишлака, где уже после прочёсывания собрали всех подозрительных мужиков. Сначала меня приставили в теньке к стеночке и что-то попросили. По видимому, мне надо было переводить, но сил у меня на это ещё явно не хватало. Я мог только фокусировать взгляд перед собой. Тогда меня взяли за ноги и опрокинули головой вниз в холодный колодец со священной водой. Не знаю протестовали ли против этого афганцы, но после того, как и это действие не принесло должного результата, ко мне подошёл один старичок из местных и просто выжал мне на лицо сок зелёного граната. Я не знаю в чём тут дело, но я очухался практически моментально. Меня перенесли в тенёк под дерево и процесс общения пошёл. Я думаю, что сполна отблагодарил местных афганцев за их усилия по моему воскрешению: не помню, чтобы мы взяли с собой в центр кого-либо после моих допросов. Довольный окончанием допросов, я не рассчитывал , что сейчас начнут “пытать” меня. К моему большому разочарованию, когда меня нашли у стеночки, при мне не было автомата. Особист Слава меня просто задолбал обещаниями всевозможных гадостей в жизни , если я не найду автомат. Всё это третирование длилось, наверное, целый день. Я пыжился вспомнить, где в последний раз видел свой автомат. Но каждое воспоминание навевало на меня уныние. Наконец, доктор сжалился надо мной и сказал, что я его оставил там, где ел тушёнку, и он находится у Славы. Теперь я понял почему меня донимал Слава, а не командир. Но и со Славой мне пришлось поприпираться, пока он не отдал мне автомат. Вот только после этого я рухнул на свою “кровать” и заснул мертвецким сном. Рот закрыл и должность сдал. После этой операции прочёсывания кишлаков участились, но теперь афганцы участвовали более организованно. Нам даже стали давать афганского наводчика. Перед прочёсыванием мы летали с ним на вертолёте над афганским кишлаком и он показывал в каких домах живут люди, связанные с духами. Уже тогда мне показалось, что афганцы научились с помощью нас решать свои клановые проблемы. К счастью, прочёсывания проходили без особого сопротивления. Во всяком случае стрельба если и была, то только по курам. Но напряжение не покидало ни на секунду. Мы понимали, что духи просто успели уйти из кишлака, так как, в основном, мы сталкивались со стариками , женщинами, да детьми. Про мужчин они говорили, что те ушли в город за товаром. Иногда нам приходилось делать очень интересные находки. Осматривая дом богатого афганца, я попытался заглянуть в один сарай, но дверцы, открывающиеся внутрь, были закрыты на навесной замок. Сквозь щель было видно , что в сарае стоит какая-то машина. Спрашиваем у хозяина, что там стоит, он отвечает, что это - вещи брата, но что точно - он не знает, а брата - нет, он уехал в город. Снимаем замок, но дверцы внутрь открыть не можем, они упираются в машину. Выясняется, что легковую машину просто обнесли глиняной стеной с четырёх сторон, поставили крышу и дверь внутрь. Пришлось потрудиться нашему сапёру: он устроил взрыв направленного действия, стена вывалилась наружу и мы вытащили старую “тойоту”. Мы её ,конечно, реквизировали, но завести не смогли, были неразрешимые проблемы с аккумулятором. Какое-то время мы таскали её на тросе за нашим БТРД, но потом оставили только заднее сиденье, которое водрузили на крышу нашего БТРД как диван, а сам корпус расстреляли из “мухи”. Потом так и ездили на этом “диване”: сидели на спинке , опирались на сиденье - посередине командир, а по бокам - нач.штаба и я. От “большого ума” я даже умудрился нацепить на себя кепочку, купленную в отпуске в Таллине. Она была красного цвета и посвящалась таллинской регате в рамках Московской олимпиады. Но командир не долго терпел мой детский выпендрёж и мне пришлось с ней расстаться. Однажды в степи мы вышли на круглую крепость. Ни входов , ни выходов у неё не было. Мы попытались стрелять по ней из пушки БМД, но это было похоже на укус комара. Выставили на ночь охрану, но никаких передвижений вокруг не заметили. Так мы и покинули это сооружение, не зная, что с ним делать, а команды сверху на этот счёт не поступало. В ходе этих операций в батальон из отпуска вернулся зам. командира по строевой. Это был бравый майор, старше командира по возрасту, и перехаживающий свой срок просто за свою строптивость . Из-за моей забывчивости с ним и сапёром у меня произошёл забавный случай. В одном из кишлаков нам попался дом богатого афганца, который очень дружелюбно к нам отнёсся : угостил чаем и спросил что нам ещё надо. Командир спросил есть ли у него водка. Я по своей “кабульской” привычке перевёл это слово как часто делают в Кабуле - “ киш-миш”, хотя основное значение этого слова - изюм. Нас попросили заехать вечером, мол, к этому времени всё будет готово. После прочёсывания кишлака, мы стояли лагерем невдалеке. Вечером командир послал зам.ком. по строевой, сапёра и меня за этим подарком. Мы сели на трофейный мотоцикл “Урал”: за рулём - майор, я - посередине, а сапёр - сзади. Приехали мы уже в темноте и, оказалось , что здесь - не Кабул, и меня поняли правильно : нам вытащили мешок изюма. Я был готов сгореть со стыда, никакие мои объяснения про диалекты не могли успокоить офицеров. Ехали мы назад вроде бы той же дорогой, но умудрились наехать на несколько маленьких канавок и , сделав несколько кувырков в воздухе шмякнулись на землю. В то время я ничего не понял, что с нами произошло. Просто на мне лежал и стонал грузный майор. На нём лежал мотоцикл, рукоятка газа ударила ему по лицу. Я не мог пошевелиться потому, что рукоятка газа, ударив майора, проскочила под ремнём моего автомата, который теперь лежал подо мной. Сапёр стонал где-то впереди, он сильно ударился копчиком и тоже не мог встать. Как то изловчившись, я умудрился выбраться из под майора. Быстро сообразив, что сами мы не доберёмся до нашего лагеря, мы решили, что я побегу вперёд за помощью, а они будут нас ждать. В полной темноте за несколько минут я добежал до палатки командира. Увидев одного меня, он сразу понял, что что-то произошло. Я на ухо рассказал ему о случившемся. Он приказал никому об этом не говорить ни слова. Он взял несколько проверенных офицеров и мы поехали к месту аварии. К счастью, я правильно сориентировался в темноте и мы быстро выехали навстречу бредущим и стонущим офицерам. При этом они тащили за собой ещё и мотоцикл. Мы договорились, что об этом инцинденте все будут помалкивать, чтобы командиру не влепили выговор, а то ведь недруги могли донести. На утро мы в узкой компании подтрунивали друг на другом: надо мной, что я осёл в переводе, но везунчик при падении; над майором, что он разозлился на меня так, что сам напоролся на мотоциклетную рукоятку; а над сапёром, что он дальше всех летает. Водку же мы , по обыкновению, выменяли у вертолётчиков. Вскоре после этого случая поступил приказ возвращаться на базу. База находилась на аэродроме в Шинданде в районе расположения мотострелковой дивизии. По возращению в палаточный городок сразу организовали баню. Это был маленький праздник, а то за два месяца я мылся под душем в лучшем случае пару раз. После бани командир собрал всех ротных и штабных офицеров, были подведены итоги. Я на этом мероприятии не присутствовал и маялся около доморощенного бассейна. Бойцы возвели стеночки высотой под метр и сделали ступеньки. Не бог весть что, но всё равно - удовольствие. После совещания у командира все офицеры резко свалили в местный госпиталь к своим боевым подругам. Меня было хотел взять с собой доктор, но его трофейный мотоцикл как назло не заводился. А тут ещё и командир сказал, что бы я никуда не пропадал. Зачем я ему был нужен история умалчивает, но пока все оттягивались, я был не при деле. На утро всех разбудил бешенный вопль. Оказалось, Лелёк с большого бодуна решил понырять в бассейне. Я не знаю как у него получалось нырять в этом бассейне, когда там была вода, но вот как он туда падал вниз головой, когда там не было воды, я видел своими глазами. Только при мне он туда нырнул пару раз, пытаясь поплавать, но никак не мог понять почему это у него не получается. Да, после этих нырков у него оказалась разбита голова, но я не понимаю, как она вообще у него не отвалилась. Ведь его собственный рост - почти 2 метра, да стена бассейна - под метр. Из всех лекарств от головной боли, ему потребовались только мои солнцезащитные очки. Он давно к ним приглядывался и в этой ситуации я не мог ему отказать. В течении этого дня командир уладил свои вопросы с начальством и стал собираться в отпуск. Я выпросил у него разрешение на поездку вместе с ним в Кабул и отпуск на неделю. На его проводы пришло немало людей из дивизии и эскадрильи наших самолётов, базирующихся на аэродроме. Я на это мероприятие зван не был. Конечно, мне было обидно, но я мог злиться только на самого себя. На следующий день, когда мы ждали на аэродроме самолёт на Кабул, вдруг неожиданно загорелся самолётный заправщик. Он стоял в нескольких десятках метров от нас. Мы опешили на мгновение, но солдат - водитель не растерялся и отогнал машину подальше в сторону от самолётов и складов, куда уже рванула пожарка. Там её и потушили. Потом командир самолёта не хотел меня брать на борт потому, что у меня не было документов. Благо командир эскадрильи, который провожал Фроландина, поручился за меня. По прилёту в Кабул у меня не было желания идти с Фроландиным в полк. Я там никого не знал .Быстро попрощавшись и пожелав удачи, я уехал с одним из советников в микрорайон. Больше Фроландина в тот год я не видел. Встретились мы с ним абсолютно случайно в 1985 г в Москве в 10-ке. Он оформлялся советником куда-то в Африку, а я в очередной раз - в Кабул. Мы искренне были рады встрече. Он пожелал мне беречь себя и не делать таких безрассудных поступков как тот раз. В Кабуле всю неделю не жалея денег я пил пиво, по которому неимоверно соскучился. Кадыров по случаю моего возвращения устроил небольшое застолье. Я понял, что эта комната уже скорее принадлежит ему, чем мне. На носу у него был день рождения, но в этот день я уже обещал зам.командира по строевой вернуться в Шинданд. Был вариант пойти к Крамареву и рассказать ему о всех своих перипетиях судьбы. Но жаловаться не хотелось, да и почему-то тянуло меня в батальон. Даже несмотря на то, что я там так до конца и не стал своим, мне там было лучше, чем в сытом Кабуле. Потом, когда я слышал о случаях, что офицеры возвращались из Союза в Афган по второму разу на войну, я не удивлялся этому. Отношения между людьми на войне совсем другие, чем в обычной гражданской жизни. И есть немало людей, которым такие отношения ближе и, побыв на войне раз, они не хотят от неё уходить. Ну вот ,что тянуло меня из благоустроенной квартиры, где хоть два раза в неделю, но всё же давали горячую воду и можно было понежиться в ванне? Тянуло туда, где спать приходилось по большей части в БТРД или палатке. Где все удобства были на улице или в канаве. Где шансов расстаться с жизнью было намного больше. Главная причина, наверное, была в том, что я просто не хотел возвращаться , к тем отношениям, которые царили между людьми в министерстве. В Кабуле на транспортный самолёт до Шинданда меня сажал Кадыров. В штаб дивизии я не заходил. Просто я не был уверен, что не произойдёт ещё какая-нибудь лажа. В Шинданд я успел вовремя. На следующий день батальон , при поддержке инжинерно - сапёрной роты, уходил на границу с Ираном в район озера Намаксар. За старшего остался зам.командира по строевой. Мои отношения с ним были по- проще. Наверное, сказывалось время проведённое вместе. В батальон я привёз ящик чешского пива, его хватило не всем, но кому досталось были мне очень благодарны. Достать пиво в Шинданде , да и во всём Афганистане, было гораздо труднее и дороже, чем водку. Я был рад, что успел до выхода батальона и не подвёл майора. Шли мы в район, где до нас не было ни одного русского. И хотя майор летал с нач.штаба на вертолётную разведку маршрута, внизу дорога оказалась намного сложнее, чем казалось с воздуха. К тому же, карта не совсем совпадала с местностью. Мы должны были выйти к озеру , но нам постоянно мешал мираж. По пути мы нашли джип укрытый ветками. На сей раз решили не тащить его с собой, а просто передали координаты вертолётчикам. Наконец, мы вышли к воде. Перед нами стояло несколько хижин из тростника. Я пошёл вперёд к людям у передней хижины и в это время услышал женские крики и плеск воды. Зрелище, которое я увидел, напомнило мне передачи “Клуба кинопутешественников” : толпа женщин с детьми на руках бежала через тростник на островок посередине озера. Я настолько остолбенел, что совсем не заметил, как из - за хижины выбежала огромная собака и прямиком направилась в мою сторону. Окрик хозяина остановил собаку, а меня вывел из оцепенения. Мы начали разговаривать со старичком, который вышел вперёд. Из его рассказа я понял, что они впервые видят иноземцев, да ещё на “железных конях”, вот женщины и испугались. Выяснилось, что мы ещё в Афганистане, а они живут рыбным промыслом, да едят арбузы. Хлеба они почти не видят. Мы им дали сухари из нашего сухпайка . В знак благодарности они преподнесли нам несколько маленьких арбузиков. Потом старик показал нам огромную статую будды, высеченную в уступе горы на берегу озера. Вблизи, стоя на берегу, полностью разглядеть эту фигуру было неудобно. Уже потом, разбив лагерь, мы отплывали на лодке сапёров и любовались этим буддой издалека. Мы пообещали местным жителям, что не будем мешать их обычной жизни, и объяснили, что наша основная задача не пропускать караваны с оружием из Ирана. Затем мы нашли удобное место для штаба батальона, расположили роты и приданные подразделения и начали обустраиваться. На сей раз наш быт стал более благоустроенным : все офицеры штаба батальона спали в большой палатке. По обыкновению, замполит был отослан в одну из рот. Зато к нам добавился инжинерный подполковник, который командовал приданной ротой. Почему приданной ротой стал командовать подполковник я не знаю, но у всех нас с ним сложились очень душевные отношения. В первый же день мы увидели на озере большую стаю диких уток. Они абсолютно нас не боялись. Мы не смогли сдержаться и открыли по ним плотный огонь из автоматов, а они даже не думали улетать. Отстрелявшись, мы сели на надувную лодку и поплыли к месту “побоища”. Каково же было наше удивление и разочарование, когда вместо ожидаемых утиных тушек мы нашли только море крови, уйму пуха и только одну две утки, которые были подстрелены в шею и головы. И тут до нас дошло, что стрелять по уткам из АК-45 с пулей со смещённой центровкой - абсолютный идиотизм. Пуля просто разносила утку в пух и прах. Короче, уточки достались сапёрам, которые стреляли из снайперских винтовок. Пробовали их , конечно же, все офицеры штаба, но вот сказать , что хоть кому-то из нас удалось их распробовать, я не могу. После неудачи с утками мы освоили довольно удачную рыбалку - охоту на местных карасей. На БТРД мы ездили по мелководью и стреляли по рыбёшкам. Попадать в них было не нужно, так как пуля просто глушила рыбу. Сзади шёл боец и собирал наш улов-убой. После этого мы освоили ловлю рыбки размером по -больше. На сапёрной лодке мы отплывали к центру озера и с помощью пластитовых шашек глушили рыбку. Таким образом, мы не только улучшили рацион питания наших солдат, но и обрели источник получения достаточно ходового товара, который успешно обменивался у вертолётчиков на водку. Из рот особых донесений о происшествиях не приходило. Район казался довольно - таки спокойным. Правда, пару раз Лелёк докладывал об убитых душманах, которые пытались пробраться вглубь афганской территории на лодках. Но когда мы смотрели по карте координаты происшествия, то не находили там никакой речки. Потом Лелёк вынужден был признать, что ночью кто-то подрывался на выставленных минах, а он от скуки придумал хоть какое-то событие. Но самое большое событие произошло у нас в штабе однажды ночью. Вечером мы прекрасно поужинали убитым днём с вертолёта каким-то скакуном типа сайгака. По обыкновению мы ужинали в отдельной палатке, которая стояла сразу за нашей большой спальной палаткой. Мы ещё не успели встать из за стола, как со стороны озера подул ураганный ветер. Он нас застал явно врасплох. Только мы выбежали из столовой палатки, как ветер снёс и её и нашу спальную палатку. Зам. комбата в ужасе ринулся под полы нашей палатки, так как там в предбаннике на столе была разложена секретная карта нашего расположения в районе . Она была всего лишь прикреплена кнопками к столу. Ветер унялся достаточно быстро. Так же быстро мы выяснили, что карту сдуло в прямом смысле. Только незначительные куски краёв карты остались около кнопок на столе. Ко всему прочему, упавшим шестом от палатки очень больно заехало по яйцам больному начальнику связи. Незадолго до этого его скосила “желтуха” и он всё время лежал на кровати в спальной палатке. Зрелище напоминало сцену из какого-то комедийного фильма: в центре валялась снесённая большая палатка , под ней на карачках ползали во главе с майором несколько офицеров в поиске остатков карты, в углу валялась опрокинутая кровать с воющим от боли начальником связи, по периметру на горках стояли несколько БТРД с включенными фарами и пытались осветить это зрелище, а вокруг - кромешная тьма. Достаточно быстро прийдя в себя, зам.комбата отдал приказ абсолютно всем, не занятым на постах, вооружиться “огнём” и искать остатки карты. С высоты, наверное, это напоминало громадный муравейник с огоньками, совершающими броуновское движение. К дикому разочарованию мы нашли от силы четверть карты, да и то , в основном, её части по краям, а главную центральную часть куда-то унесло. Майор пригорюнился и, скорее всего, прикидывал в какую жопу его зашлют после этого облома. Уже расцвело, все чувствовали надвигающуюся беду, как вдруг раздался истошный вопль и к нашей палатке подбежал боец. Одной рукой он поддерживал свои приспущенные штаны, а в другой держал какой-то большой кусок скомканной бумаги. Когда он её развернул, у нас у всех отлегло. Оказывается, боец пошёл в туалет по - большому. Выбрал место, сходил, оглянулся в поисках бумаги подтереться, нашёл, решил порвать помельче, да вовремя проснулся. Это и был самый большой кусок карты. Командир был спасён. Правда, начальнику связи это не облегчило страдания, на следующий день его забрали вертолётчики в госпиталь в Шинданд. Не много прошло времени с тех пор как и моя моча тоже стлала напоминать свежезаваренный чай, а это означало только одно - я заболел желтухой. “Док” хоть и смотрел на меня с сожалением, но это была лишь констатация факта. На следующий день вертолётчики забрали меня в Шинданд. Переночевал я в палаточном лагере батальона. У меня не было документов , но моя болезненная внешность, скорее всего, убедила командира борта и через пару часов я был уже в Кабуле. Несмотря на хреновое состояние, в конце рабочего дня я появился у нашего врача по ГВС. Явно тёмно коричневый цвет моей мочи убил все мои надежды. Меня послали в наш военный госпиталь, где мои анализы на следующий день только подтвердились. У меня настал период отчаяния. С одной стороны - тяжёлая болезнь желтуха, а с другой - раздумья: что будет со мной , если я буду в дали от курса. Эта муть доставала меня несколько часов, пока в палате не появился Иван Бронский. Он был на курс младше меня . Но его безудержная жизнерадостность сразу же взбодрила меня. Несмотря на то, что первые же два укола в вену афганские медсёстры мне промазали, и вся глюкоза пошла мне мимо вен , а я стал больше походить на орангутанга со своими руками, Ванины простые оранжировки на пугачёвскую “Улетай туча” повергали меня в неистощимый восторг. Эта мелодия была лейтмотивом всего нашего пребывания в “инфекции”. Я забрал с собой в госпиталь магнитофон , который мы поделили до отъезда с Кадыровым. Он клёво приподнимал нам настроение. Афганские медсёстры живо интересовались игральными порнокартами в нашем туалете. Мы пребывали в простом жизнерадостном благодушие, когда не знаешь, что болезнь будет делать с тобой дальше. Всему этому я был благодарен Ивану. Наступал мой 20-ый день рожденья. Наше предельно диетическое меню не давало нам повода расчитывать на какие то разносолы. Но зелёненькие огурчики и сервелат я всё- таки решил себе позволить. Некоторые советники, кто лежал с нами в “инфекции” расценили наше пиршество, как злостное нарушение режима. Но стучать было некому и это ,судя по всему, злило их ещё больше. А мы вспоминали разные приколы из нашей переводческой жизни. На нашем курсе был такой Саша Лебедев. Он больше всех боялся подхватить какую-нибудь инфекцию и скурпулёзно выполнял все предписания врача, а иногда даже перевыполнял их. Однажды мы застали его дома , когда он поштучно чистил зубной щёткой, только что вымытую клубнику. Ясное дело, что первым заболел дезинтерией именно Саша Лебедев. Ваня рассказал, что слышал, как в наших частях больные желтухой продавали свою мочу за бабки(чеки) всем желающим. Я сначала даже не врубился : кому и зачем? Каково же было моё удивление, когда я понял что это делалось для того, чтобы сознательно и добровольно, да к тому же за свои деньги, получить возможность заболеть желтухой с тем , чтобы уехать в Союз. Я вспомнил как в феврале 80-го во время первого вооружённого восстания в афганских частях по поводу пребывания наших войск в Афганистане, всех советников МО вызвали в Дарламан. Пару - тройку дней мы безвылазно торчали в министерстве. Откуда -то привезли болгарские консервы и стали их раздавать представителям отделов. Выходя от дежурного с кучей консервов, я столкнулся в дверях с каким-то интиллигентным военным в советнической форме из дорого материала. Шедшие за ним два небольших бугая , похоже, готовы были меня с этими консервами смести в сторону, пока они не рухнули на этого советника. Но я успел удержать падающие консервы рукой и всё обошлось. Позже мне объяснили, что я мог обрушить консервы на маршала Ахромеева. Интересно, что же могло быть со мной после этого случая ? В Уставе наказания за такие нарушения не предусмотрены. Мне вспомнилась история с Вадиком Кириковым, которого кто-то из наших высоких военных начальников озадачил поисками чистокровной афганской борзой. И он ,бедняга, не смотря на непрекращающиеся боевые действия в Ургуне, носился в поисках этой собаки. А афганские командиры, “страдали” в это время от невозможности полноценного общения с нашими советниками. Ко всеобщей радости псину таки нашли. Через какое-то время Кадыров узнал, что я забрал магнитофон в госпиталь, а мог забрать и совсем в Союз, и срочно примчался проведать меня. У него нашлось много объяснений, что ему сейчас позарез нужен магнитофон, но он его конечно же отдаст мне, если я первым буду уезжать. Это был последний раз, когда я видел Кадырова. Через месяц меня и Ваню отправили в Союз долечиваться. Лечение состояло в соблюдении строгой диеты. Через месяц я сдал в Майкопе в госпитале анализы, которые удовлетворили медиков. Повторные анализы в Москве удовлетворили медиков московских и я, к своей радости, вернулся в Кабул. Учитывая мою поражённую печень, Иван Крамарев оставил меня в Кабуле. Мне предстояло трудиться в военном училище. К тому моменту там собрались “зубры” переводческого дела. Чего стоил только старший переводчик “Харби пухантуна” - Вадим Ключников. Его перу принадлежит песенка про ВИИЯ : “ А стажёры из ВИЯ - не боятся НИЧЕГО, и столовая ВИИЯ - не пропала для них зря, она к худшему всегда их готовила.” Там же работал сосланный за “неугодство” Пётр Гончаров, у которого, по моему сами афганцы учились своему родному языку. Были ребята, которые олицетворяли для меня всех старших товарищей: Саша Редько, Гоша Навасардов, - век живи, век учись. Почти все наши однокурсники к тому времени уже перевелись в Кабул и моя комнатёнка, естественно, была занята. На мою удачу, мне выпало поселиться вместе с моими однокурсниками : Вадиком Кириковым, с которым у меня к тому времени сложились самые близкие отношения( мы жили вдвоём в одной большой комнате), Осей Курамшиным, с которым мы год прожили на одногодичных курсах в вияковском “Хилтоне” в одной комнате, и Лёшей Коробовым - румяным неунывающим морячком. . жүктеу/скачать 1.21 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|