Шаршун Сергей Иванович, 4.8.1888—24.ХI.1975

Этот парижский живописец, график, поэт и прозаик, модернист, авангардист, дадаист, «орнаментальный кубист» и абстракционист родился в купеческой семье в степях Самарской губернии — в Бугуруслане. Учился он в Коммерческом училище в Симбирске и одновременно занимался живописью, потом уехал в Москву, где работал в мастерской Юона, познакомился с Гончаровой, Ларионовым, Крученых и другими авангардистами. В 1912 году, спасаясь от военной службы, добрался он в Париж, где и прожил с небольшими перерывами без малого 60 лет. В Париже он снова учился (у Марии Васильевой и у кубистов в «Ла Палетт»), дружил с французскими художниками-кубистами, выставлялся вместе с ними в Салоне Независимых. Жил он и в Барселоне, где познакомился с дадаистами и под влиянием испано-мавританского искусства стал, как он сам себя называл, «орнаментальным художником». Круг его русских художественных знакомств расширился в Берлине в 20-е годы. Но в бедные 30-е годы он занимался преимущественно литературой, печатался вместе с молодыми в «Числах», посещал русские литературные объединения, писал и издавал по кусочкам свою странную (по мнению многих, гениальную) эпопею «Герой интереснее романа». В 50-е годы Шаршун создает множество живописных полотен под влиянием двух стихий — воды и музыки. Он иллюстрирует свои и чужие произведения, сам издает (тиражом в 60, 100 или 200 экземпляров) свои уникальные книжки. Еще он издает какие-то четырехстраничные листовки под названием «Клапан № 3», «Клапан № 13», «Свечечка № 1» и т. п., где предает гласности свои странные мысли: «Куда ни повернешься, наталкиваешься на самого себя» или «Я примитивный человек, наделенный сложным характером». Живет Шершун просто и бедно, ест сырые овощи, деньги, когда появляются, раздает. Его литературные произведения высоко ценят многие уважаемые критики (особенно они хвалят образ его Долголикова, «внука российского Дон-Кихота — Обломова»), но понимают его при этом весьма не многие. Он пишет также критические статьи и филологические исследования, увлекается антропософией, творит без устали на протяжении больше полувека. После его ретроспективной выставки живописи в Париже в 1971 году к 83-летнему художнику приходит мировая слава. 85 лет от роду он совершает, наконец, далекое путешествие — на Галапагосские острова. А еще через год умирает, завещав похоронить себя на Сент-Женевьев-де-Буа. Парижская посмертная выставка 1976 года подтвердила его успех и новую, мировую, известность, но уже и в кругах парижской богемы 1910—1970 годов XX века этого странного и милого человека знали все. В порядке редкого исключения никто в этих кругах не отзывался о нем плохо. В его многочисленных произведениях можно и сегодня различить его особенный голос, похожий на голос его героя Долголикова — «мягкий, анархический, бодлеровский, не имеющий ничего общего с сутолокой жизни, безвозвратно погибший, близкий к гениальности, к безумию, братский, беззастенчивый голос».

Окончив в юности Пажеский корпус, Павел Николаевич Шатилов был выпущен хорунжим в лейб-гвардии казачий Его Величества полк. Участвовал в русско-японской войне, был ранен, награжден несколькими орденами, в 1915 году уже получил чин полковника, в 1916-м командовал Черноморским казачьим полком, позднее был генерал-майором в Кавказской армии, а с 1918 года — начальником 1-й конной дивизии Добровольческой армии (в конном корпусе генерала Врангеля). В чине генерал-лейтенанта, в который его произвел генерал Деникин, П. Н. Шатилов был в 1920 году помощником Главнокомандующего, а затем начальником штаба Русской армии генерала Врангеля, на каковом посту его сменил в 1922 году генерал Е. К. Миллер. За успешную эвакуацию из Крыма генерал Шатилов был произведен в генералы от кавалерии.

В Париже генерал Шатилов стал в 1924 году начальником первого отдела Российского Общевоинского Союза, во главе которого в 1930 году (после похищения генерала Кутепова) оказался все тот же Е. К. Миллер. Против него генерал Шатилов и повел непримиримую борьбу, ибо благоразумный генерал Миллер, видя бесполезность (да и вредность) террористических авантюр РОВС (направляемых и манипулируемых советскими агентами), выступал против этой трагически-бессмысленной деятельности (даже в случае «успеха» удавалось взорвать десяток ни в чем не повинных мирных советских граждан, да и то не без помощи ГПУ). Храбрый боевой генерал Шатилов не смог удержаться от братоубийственной розни и интриг против Миллера внутри РОВС и в рамках так называемой «Внутренней линии» РОВС, где он выступал в союзе с советским агентом генералом-корниловцем Скоблиным (тайно предававшим Шатилова и ГПУ, и гестапо, и самому Миллеру). Иные из мемуаристов считают, что в борьбе против Миллера вся «Внутренняя линия», руководимая Шатиловым, опиралась на помощь ГПУ. Слишком узкими были в эмиграции поле деятельности и возможности продолжения карьеры для не старого еще, активного патриота-служаки Шатилова, сделавшего в России за десяток лет (после выпуска из Николаевской академии Генштаба в 1908 году) столь блистательную карьеру. (В аналитическом обзоре, подготовленном в мае 1921 года русской военно-морской разведкой в Лондоне, приводятся свидетельства того, что отважный генерал был не чужд карьеризма и не всегда разборчив в средствах на своем пути — см.: «Исход». Изд-во «Гео», 1998. Т. 2 С. 49). После похищения генерала Миллера ГПУ и Скоблиным генерал Шатилов отошел от активной деятельности. На процессе жены Скоблина певицы Н. Плевицкой (агент ГПУ «Фермерша») генерал Шатилов заявил, что он никогда не доверял ни Скоблину, ни его жене. В 1938 году генерал Шатилов с трудом избежал высылки из Франции за свои «пронемецкие настроения».

Шаховской Дмитрий Николаевич, 13.10.1871—2.01.1930

Князь Дмитрий Николаевич Шаховской был сыном тайного советника, сенатора князя Николая Ивановича Шаховского (1823—1890) и княгини Натальи Алексеевны Шаховской (урожденной Трубецкой), а также внуком генерала, члена Государственного совета князя Ивана Леонтьевича Шаховского (1777—1878) и княгини Софьи Алексеевны Шаховской (урожденной Мусиной-Пушкиной). Его сын, доктор права Михаил Шаховской, умер в 1995  году, а внук, профессор русской литературы Дмитрий Шаховской, до недавнего времени преподавад в Ренне. Большой знаток генеалогии князь Дмитрий Михайлович Шаховской ободрял нас в работе над этой книгой.

Брат Дмитрия Николаевича Шаховского Алексей Николаевич был действительный статский советник и предводитель дворянства в Веневе. Сын Алексея Николаевича (и племянник Дмитрия Николаевича) Дмитрий Алексеевич Шаховской со скамьи Александровского лицея ушел в Белую армию, в эмиграции, по окончании университета в Лувене (Бельгия) постригся в монахи под именем Иоанна (Бунин признавался, что герой «Митиной любви» был ему навеян фигурой юного Дмитрия), а позднее стал архиепископом Сан-Францисским. В юности он издавал русский журнал («Благонамеренный»), переписывался с Цветаевой, Буниным и другими поэтами, сам всю жизнь писал стихи, публикуя их под псевдонимом Странник, ибо «странничество приличествует человеку»...
Проходит все снова и снова,

В мире негде остановиться.

Над дорогой, где вьются птицы,

Ничего еще не готово.

В 20-е годы княгиня Нина Шервашидзе открыла на рю Вашингтон (в правобережном Париже) собственный дом моды. Вдвоем с помощницей княгиня шила там платья на заказ. Заказчицами были, как правило, богатые американки. Это был, кстати, не единственный «грузинский» или «кавказский» дом моды в тогдашнем Париже. В 1924 году возник там же, на правом берегу, дом моды «Имеди», открытый графиней А. И. Воронцовой-Дашковой (урожденной княжной Чавчавадзе). «Кавказская» мода была частью тогдашней повальной «русской» моды: пестрые восточные расцветки тканей, креп «Тифлис», меховая отделка, накидки, шапки и, конечно, танцы джигитов в модных ресторанах, казаки в черкесках, кинжалы, экзотика, горские князья, манекенщицы-княгини, успех «Кавказского погребка» («Каво коказьен»)...

В пору немецкой оккупации русские рестораны Парижа выжили, как, впрочем, выжили и другие увеселительные заведения надежного тылового города отдыхающих воинов вермахта — Парижа. Пришлось, впрочем, бежать, спасая свою жизнь, некоторым артистам и хозяевам (вроде Доминика, настоящее имя которого было Лев Аронсон, или опасных для фашизма цыган), но сразу после войны русские рестораны и кабаре стали (в отличие от русских газет, журналов, университетов, благотворительных учреждений, ушедших навсегда в небытие) снова набирать силу, хотя, конечно, никогда уже больше не достигли расцвета «безумных 20-х годов». В 1949 году в старинном охотничьем домике ХVIII века на рю де ла Тур вернувшийся из США Нагорнов открыл новый ресторан, который он назвал именем родной сестры Шахерезады — «Динарзаде». Сестрин непоколебленный успех должен был принести удачу и юной Динарзаде, однако бульшие надежды, чем на неувядающую прелесть восточной ресторанной экзотики, предприимчивый Нагорнов возлагал на гений бывшего метрдотеля «Шахерезады» Леонида Шестакова, которого ему удалось привлечь к сотрудничеству. Ресторан был оборудован в стиле «а ля Рыжиков» — там были сад, как в московской «Стрельне», «восточная» стенопись Ригаля и, конечно, хорошие иностранные музыканты: сюда перешел из «Казановы» оркестр Поля Тоскано, здесь пела Мери Мид... Леонид Шестаков был большой мастер своего дела, да упокоит Господь его душу.

В начале 30-х годов Нина Шаталова еще была знаменитой красавицей-танцовщицей в «Фоли-Бержер».

Барон Маврикий Фабианович (Морис) был сенатором и гофмейстером Высочайшего двора. На нашей фотографии он предстает в гофмейстерском мундире рядом с другим гофмейстером, князем Григорием Николаевичем Трубецким.

Татьяна Сергеевна, жена знаменитого генерала Андрея Григорьевича Шкуро, умерла в Париже совсем молодой, когда трагический XX век дошел лишь до конца первой трети. В годы Второй мировой войны генерал Шкуро принимал участие в формировании казачьих частей для борьбы с большевиками. В мае 1945 года он был взят в плен англичанами и выдан советскому командованию английскими оккупационными войсками, проявлявшими по части «выдач» особую старательность. А. Г. Шкуро был осужден военной коллегией и казнен в Москве 16 января 1947 года.

Генерал-лейтенант А. Г. Шкуро был выпускником 3-го Московского кадетского корпуса и Николаевского кавалерийского училища, в 1915 году сформировал Кубанский конный отряд для действий в немецком тылу. К концу Первой мировой войны он был уже в чине полковника. В 1918 году А. Шкуро сформировал на Кубани партизанскую дивизию, которая влилась в Добровольческую армию. К 1920 году А. Шкуро был уже генерал-лейтенантом и командовал Кубанской армией, но позднее он был уволен генералом Врангелем и уехал в эмиграцию. В Париже работал наездником в цирке. Александр Вертинский рассказывает, что встретил генерала Шкуро на киносъемках в Ницце: «Однажды в Ницце ко мне подошел во время работы невысокого роста человек, одетый в турецкий костюм и чалму (снималась картина «1001 ночь»).

— Узнаете меня? — спросил он.

Если бы даже это был мой родной брат, то, конечно, в таком наряде и гриме я бы все равно его не узнал.

— Нет, простите.

— Я Шкуро. Генерал Шкуро. Помните?

...Какая даль! Какое прошлое! Я вспомнил, как «гуляла» его конница в «золотом степу».

Много крови зря пролил этот маленький человек...

...Свисток режиссера прервал наш разговор... Он быстро шел к своей лошади, на ходу застегивая кушак. Всадники строились в ряды...»

Можно поверить, что партизанская конница Шкуро была и впрямь и разнузданной и жестокой (как и «красные партизаны» Махно, как «красные конники» Муравьева или Щорса). Не только какой-нибудь полковник Мезерницкий, но и генерал Слащов, и генерал Краснов называли этих партизан «разбойниками» и «грабителями». Оружие, вседозволенность, безнаказанность, затяжная война, сила, запах крови — чего от них ждать?

В 1961 году в Буэнос-Айресе вышли воспоминания генерал-лейтенанта А. Г. Шкуро «Записки белого партизана».

Иван Сергеевич Шмелев был талантливый писатель трагической судьбы, которому большевистский «красный террор» нанес страшный удар: его сын — офицер был расстрелян в Крыму...

Родился Иван Шмелев в самом сердце купеческой Москвы, в Кадашевской слободе, в Зарядье, в патриархальной православной семье подрядчика. После окончания юридического факультета Московского университета Шмелев женится, совершает свадебное путешествие в Валаамский монастырь, печатает свой первый рассказ, а вскоре и первую книгу. Потом он служит чиновником во Владимире, много ездит по деревням, путешествует по России. Ближе к сорока годам он начинает все больше печататься, входит в круг писателей, близких к «Знанию», а 39 лет от роду печатает свою знаменитую повесть «Человек из ресторана», принесшую ему славу. В 1918 году Шмелев переселяется с семьей в Крым. В 1920 году его сын был арестован в госпитале в Феодосии и расстрелян вместе с множеством других офицеров, уже сложивших оружие и признавших власть большевиков. Безутешные родители уезжают в Берлин, потом в Париж, живут у Бунина в Грасе. В июне 1923 года Вера Николаевна Бунина пишет в своем дневнике о Шмелевых: «Ольга Александровна удивительно хорошая женщина... И зачем у них такое rope! Как они все трое любили друг друга, какие у них были нежные отношения... На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что они не настояли, чтобы он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками».

В Грасе Шмелев дописывает свою повесть о событиях в Крыму — «Солнце мертвых», которую многие называли самой страшной русской книгой. Книга эта вышла в иностранных переводах, и ее силу смогли оценить и Киплинг, и Т. Манн, и Гауптман...

Шмелев продолжает писать, много печатается, но со временем его православие и приверженность старым традициям начинают раздражать и левоватого Адамовича, и других либералов.

В конце 20-х и начале 30-х годов Шмелев создает «Лето Господне» и «Богомолье». В 1936-м он переживает новое горе — смерть Ольги Александровны...

В годы оккупации Шмелев напечатал в пронемецком «Париж­ском вестнике» несколько очерков о старой России и приветствовал освобождение Крыма от большевиков, за что многие (из тех, кто потом позволял себе печататься в просоветских и гепеушных изданиях) обвиняли его в коллаборационизме.

Последние годы жизни Шмелев писал свою тетралогию «Пути небесные», которую он посвятил жене. Первый том был закончен в 1936 году, второй — в 1947-м. В июне 1950 года Иван Шмелев приехал в городок Бюси-ан-От, в маленький православный монастырь на краю Бургундии (это здесь Борис Зайцев переводил в войну поэму Данте). Шмелев собирался писать здесь третью часть своего романа, действие которой должно было разворачиваться в Оптиной пустыни. Однако и жизнь и труды его подошли к концу, а сердце его не выдержало всех горестей. В день приезда в Бюси он умер...

Когда я бываю в обители Покрова в Бюси-ан-От, что в полутораста километрах от Парижа, но совсем неподалеку от моего деревенского дома, за лесом, то с неизменностью вспоминаю и Бориса Зайцева, и Ивана Шмелева...

Шмеман Николай Эдуардович, член Государственного Совета, сенатор, действительный тайный советник, 24.11.1850—14.01.1928

Шмеман Дмитрий Николаевич, лейб-гвардии Семеновского полка капитан, 1893—1958

Внуку Николая Эдуардовича и сыну Дмитрия Николаевича Шмемана, симпатичному, моложавому, стройному пенсионеру Андрею Дмитриевичу Шмеману, не довелось ни служить в лейб-гвардии, ни заседать в сенате (он родился в 1921 году в эмиграции). Но встретившись с ним на бульваре Экзельманс в здании церкви, я обнаружил, что время у него расписано по минутам. Он возглавляет Союз русских кадетов, печется о Кадетском музее (тут же на Экзельманс), работает в Епархиальном совете. Наиболее известным человеком в эмигрантской семье Шмеманов был, впрочем, не сам Андрей Дмитриевич, а его брат, архимандрит Александр Шмеман, который умер в 1983 году в Нью-Йорке. Окончив Богословский институт в Париже, он преподавал в нем историю Церкви, был рукоположен в священники в 1946 году, а с 1951 года преподавал в Свято-Владимирском институте в США, в котором он с 1962 года был деканом. Он был активным деятелем РСХД и автором нескольких богословских трудов.

В 30-е годы минувшего века молодой младоросс Макс Штенгер был одним из секретарей Верховного совета монархическо-национал-большевистской партии Казем-Бека. Сорок лет спустя, брошенная Казем-Беком его младоросская жена Светлана переслала через Штенгера брошенное вождем при бегстве из Америки имущество, чтобы не столкнуться при его вручении на Лазурном берегу с молодой московской супругой Вождя-многоженца.

Милая женщина Елена Николаевна Штром работала машинисткой в милюковской газете «Последние новости», и вся пишущая братия непременно упоминала ее позднее в своих мемуарах. После войны Елена Николаевна стучала на машинке в просоветских «Русских новостях» Ступницкого, но и тут никто не упрекнул ее в коллаборационизме: машинистка — человек маленький, работу найти трудно, а жить-то надо...

Граф Иван Павлович Шувалов был литератор, женат был на Марине Петровне Шуваловой (урожденной княжне Мещерской), в эмиграцию уехал совсем молодым, а умер в Париже 77 лет от роду. Его отец граф Павел Петрович Шувалов был генерал-майор, московский полицмейстер и умер рано, зато матушка Ивана Шувалова — Александра Илларионовна (урожденная Воронцова-Дашкова, в свете была известна как Сандра) пережила мужа на 54 года и вела большую работу в эмиграции, возглавляя русский Красный Крест. Дед графа Ивана Павловича был варшавским генерал-губернатором, а женат он был на княжне Ольге Белосельской-Белозерской.

Графиня Елизавета Владимировна Шувалова (в свете ее звали Бетси) была родом из семьи Барятинских. Этот старинный княжеский род идет по прямой линии от Рюрика (через князей Чернигов­ских и, в частности, через убитого в 1246 году в Орде и позднее канонизированного Православной Церковью князя Михаила). Брат Елизаветы Владимировны Александр был женат на дочери княгини Юрьевской (Е. М. Долгорукой) от императора Александра II, а сестра была замужем за С. И. Мальцевым, наследником знаменитых заводов в Гусь-Хрустальном. О. Борис Старк, состоявший в дальнем родстве с Мальцевыми, сообщает, что они «трагически погибли в первые послереволюционные годы» (надо понимать, были зверски убиты, что не лишает рассказчика оптимизма, ибо «преданная гувернантка вывезла двух детей Мальцевых — Марильку и Сережу — за границу, и в Париже мы с ними встречались и вместе выезжали на балы»).

83-летняя графиня Е. В. Шувалова состояла в родстве со всем светом, так что в день ее погребения в кафедральном соборе на рю Дарю было представлено, по словам отпевавшего графиню о. Старка, «воистину изысканное общество», «блистательные осколки “былого величия Российской Империи”». (Как осторожный репатриант о. Борис последние слова заключает в кавычки, хотя нигде не забывает напомнить о своей собственной принадлежности к большому свету.)

За молодого графа Шувалова вышла замуж одна из младших дочерей Ф. И. Шаляпина — Дарья Федоровна. В 70-е годы живший в Ярославле репатриант о. Борис Старк затеял кампанию по переносу останков Ф. И. Шаляпина в страну окончательно победившего социализма. О. Борис повел дело через таинственное общество «Родина» («заинтересовал одного из руководителей»). Общество было согласно с патриотическим начинанием о. Бориса, согласны были ЦК КПСС и Министерство культуры. Да и «в нашей советской прессе появился ряд статей», пишет о. Борис. Так что, надо понимать, даже пресса была согласна с ЦК. Не согласна была лишь младшая дочь Ф. И. Шаляпина Дарья Федоровна Шаляпина-Шувалова. Она сказала, что, раз советское правительство так любит Федора Ивановича, пусть оно возместит хоть часть ущерба, которое оно нанесло Шаляпину конфискацией его недвижимого имущества в России. Хотя «наш советский человек» о. Борис счел это простенькое требование дочери ограбленного артиста «просто неприличным условием», Дарья Федоровна Шувалова оставалась несогласной. Думаю, что не согласен был бы с почином о. Старка и сам Шаляпин. Сын Ф. И. Шаляпина рассказывал мне в Риме в 1979 году, что его отец навестил Горького на его окончательном возвратном пути в Россию где-то на полпути, в немецкой гостинице. Шаляпин так громко бранил старого друга, и оба они так скандалили, что на крик прибежал хозяин гостиницы... Кто был прав (Шаляпин или Горький) и кто больше любил родину (обнищавшая русская аристократия или богатое общество «Родина», решать Вам самим...

В Гренобле и в заводских поселках Рив и Риу-Перу под Греноблем были в 20-е годы созданы русские приходы. «Высокие горы давят... — описывал горную долину митрополит Евлогий. — Место дикое, жуткое. Дымно, мрачно, скучно...» Митрополит назначил священником в Гренобль о. Георгия Шумкина и, посетив его, оставил горестное описание поездки: «О. Г. Шумкин раньше много работал в «Христианском Движении», и я надеялся, что он может объединить под своим руководством молодежь... Но это не удалось.

О. Шумкин, хороший, прекрасной души священник, прихода не поднял. Ему не хватает необходимой для этого активности. Его «матушка», заведовавшая прежде девичьей дружиной при «Христианском Движении», в противоположность мужу очень активна и бойка... некоторые чрезмерно строгие прихожанки находят, что ее внешний вид противен благочестию.

...Живут Шумкины бедно. Нашли подспорье в куроводстве. Матушка развела 200 кур. С ними у нее возни много, приходится вставать рано утром. У о. Георгия я ночевал. Комната нетопленная. Печей нет. Стал он переносную печурку раздувать — ничего у него не выходит: дым в комнату валит, смешиваясь с запахом пригорелого жира, которым пропитана вся квартира...»

Зато от заводского поселка Риу-Перу у высокопреосвященнейшего владыки всегда было доброе впечатление, хотя чего, казалось бы, ждать: «Захолустье. Ощущение заброшенности среди гор, разобщенности с миром, точно все об этой горсточке русских людей забыли. Труд тяжелый. От гудка до гудка — однообразный, восьмичасовой рабочий день. Денные-ночные смены... И так из месяца в месяц, из года в год... — беспросветно. Бесконечные серые будни. Вне работы — вино, дрязги, сплетни, трогательные убогие развлечения, жалкие «романы»... И все же беспомощность как-то препобеждается, каким-то образом русские люди, несмотря на дрязги, держатся вместе... Приезд архиерея в эту глушь — необычайное событие, торжество, к которому готовятся задолго... Содержания своего обращения к ним почерпаю из обстановки. Говорю, что думаю о их труде, о буднях их жизни: где надо искать поддержки, утешения: говорю о России, об ожидании лучшего будущего... (О терпении говорю тоже, но вскользь: неловко как-то этим людям много говорить о терпении...) ...Собеседники наперебой рассказывают о своем житье-бытье. Трудную жизнь несут эти люди. Семейным легче, а холостым, одиноким нелегко. Вся беда в том, что, живя в Риу-Перу, основать свою семью не всегда и удается: нет невест. «Дайте нам невест!..» — вздыхают одинокие труженики».