Бархударов Л. С. Б 24 Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории перевода). М., «Междунар отношения»

Смысловая эквивалентность текстов на ИЯ и на ПЯ и в этом случае 
устанавливается не на уровне отдельных слов или даже предложений, а на уровне всего 
текста в целом. (См. также гл. 4.) 
Итак, семантические расхождения между языками не могут служить 
непреодолимым препятствием для перевода н силу того обстоятельства, что перевод 
имеет дело не с языками как абстрактными системами, а с конкретными речевыми 
произведениями (текстами), в пределах которых осуществляется сложное переплетение и 
взаимодействие качественно разнородных языковых средств, являющихся выразителями 
значений — слов, грамматических форм, синтаксических и «супрасегментных» средств и 
пр., в своей совокупности передающих ту или иную семантическую информацию. Та 
семантическая эквивалентность текстов подлинника и перевода, которую мы считаем 
необходимым условием осуществления процесса перевода, существует не между 
отдельными элементами этих текстов, а между текстами в целом, причем внутри данного 
текста не только допустимы, но часто и просто неизбежны многочисленные 
перегруппировки, перестановки и перераспределения отдельных смысловых элементов 
(«переводческие трансформации»). При переводе, стало быть, неукоснительным правилом 
является принцип подчинения элементов целому, низших единиц высшим, в чем мы в 
дальнейшем будем иметь возможность неоднократно убедиться. 
4) Сказанное отнюдь не значит, что в процессе перевода всегда осуществляется 
абсолютно полная («стопроцентная») передача всех значений, выраженных в тексте 
подлинника. Мы уже говорили, что при переводе семантические потери неизбежны, и что 
речь может идти только о максимально возможной полноте передачи значений, 
выражаемых текстом подлинника. Сомнения в возможности сохранения при переводе 
значений, выражаемых в тексте на ИЯ, обоснованы постольку, поскольку речь идет об 
абсолютном тождестве выражаемых значений. Поскольку, однако, мы предъявляем 
требование не абсолютной, а максимально возможной полноты передачи значений при 
переводе с соблюдением того, что мы называем «порядком очередности передачи 
значений», постольку эти сомнения отпадают. 
17 
§ 5. Собственно говоря, на этом рассмотрение вопроса о возможности передачи 
значений, выражаемых в тексте на ИЯ при его переводе на ПЯ, можно было бы закончить. 
Однако для окончательного уяснения этой проблемы («проблемы переводимости") нужно 
развеять еще одно сомнение касательно возможности полной и адекватной передачи 
значений, выражаемых на одном языке, средствами другого языка. Источником этого 
сомнения является взгляд — а правильнее сказать, предрассудок, согласно которому 
существуют языки «развитые», «цивилизованные» и языки «неразвитые», «первобытные», 
«отсталые». С этой точки зрения, до сих пор бытующей в обывательских кругах
1
, те 
аргументы, которые только что были приведены в пользу переводимости, имеют силу 
лишь по отношению к «развитым» языкам, но не относятся к языкам «первобытным» или 
«неразвитым», поскольку эти последние, в силу своей «примитивности», неспособны 
выражать все те значения, которые могут быть выражены при помощи «развитых» 
«цивилизованных» языков. 
Нужно со всей решительностью заявить, что указанная точка зрения во всех 
отношениях абсолютно несостоятельна. Ее политическая несостоятельность очевидна в 
свете марксистско-ленинского учения о равноправии языков: «Тот не марксист», — писал 
В. И. Ленин, — «тот даже не демократ, кто не признает и не отстаивает равноправия 
наций и языков».
2
Но эта точка зрения несостоятельна также и в чисто лингвистическом отношении. 
Ознакомившись с многочисленными «экзотическими» языками туземцев Африки, 
Австралии, Северной и Южной Америки, языковеды пришли к выводу, что все они 
характеризуются достаточно «развитым» грамматическим строем и богатым словарным 

составом. Ни в одном из известных ныне языков как живых, так и мертвых, не удалось 
обнаружить каких-либо черт, которые можно было бы с той или иной долей 
убедительности считать показателями «примитивности» или «неразвитости». 
В самом деле: задумаемся на минуту — в чем может проявляться разница между 
«развитыми» и «неразвитыми» 
1
Прежде это заблуждение разделялось многими языковедамн; в настоящее время, однако, 
подавляющее большинство лингвистов отвергает эту точку зрения и лишь немногие выступают в ее защиту. 
(см., напр., Р. А. Будагов. О предмете языкознания. «Известия АН СССР», Серия литературы и языка, т. 
XXXI, вып. 5, 1972) 
2
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 24, с. 125. 
18 
языками? 
Специфику 
любого 
языка 
определяет, 
во-первых, 
его звуковой 
(фонологический) строй, во-вторых, грамматическая система и, в-третьих, словарный 
состав. Что касается звукового строя, то вряд ли кому придет в голову утверждать, что 
существует разница между «первобытным» и «цивилизованным» звуковым строем. 
Безусловно, во многих «экзотических» языках существуют непривычные для нас звуки 
(например, так называемые «щелкающие» или «всасывающие» звуки в готтентотском и 
бушменском языках), но нет никаких оснований полагать, что эти звуки по своему 
характеру 
являются 
в 
каком-либо 
отношении 
«примитивными» 
или 
«нецивилизованными». Стало быть, речь может идти только о грамматике и словаре. Но и 
при анализе этих аспектов структуры языка сторонников деления языков на 
«примитивные» и «развитые» ожидает разочарование. Многие языки, действительно, 
имеют своеобразный, специфичный грамматический строй, не укладывающийся в 
привычные для нас схемы латинской, русской или английской грамматики. Но разве это 
может служить основанием считать их грамматический строй «примитивным»? 
Из того, что во многих «экзотических» языках отсутствуют такие грамматические 
категории как, скажем, время или число, отнюдь не вытекает, что мышлению народов, 
говорящих на этих языках, несвойственны сами понятия времени или числа. Анализ строя 
этих языков показывает, что все они могут выразить и действительно выражают любые 
понятия, в том числе и самые абстрактные, такие как время действия, количество 
предметов и пр., однако эти понятия выражаются в этих языках не грамматическим, а 
лексическим способом. Усматривать в этом какую-то «примитивность» данных языков 
было бы крайне наивно. Я з ы к и л ю б о г о г р а м м а т и ч е с к о г о с т р о я в
с о с т о я н и и в ы р а з и т ь л ю б у ю м ы с л ь и л ю б о е п о н я т и е — таков 
непреложный факт, который пока что никому не удалось опровергнуть. 
Любопытно, что в тех случаях, когда в «экзотических» языках отсутствует та или 
иная грамматическая категория, сторонники теории «примитивных» и «развитых» языков 
усматривают «диффузность», «нерасчлененность» первобытного мышления; когда же, 
наоборот, в них обнаруживается та или иная категория, несвойственная знакомым нам 
(европейским, по преимуществу) языкам, то говорят о недостаточной «абстрактности» 
примитивного мышления, его «неспособности» отвлечься от выражения тех или иных 
19 
конкретных значений и отношений. Иными словами, одно и то же явление в «своих» 
языках рассматривается как показатель их развитости («абстрактность» — это хорошо; 
«расчлененность» — тоже хорошо), а в «первобытных» - как свидетельство их 
неразвитости («нерасчлененность» - это плохо; «чрезмерная конкретность» — тоже 
плохо). Разумеется, все это не имеет ничего общего с подлинно научной аргументацией, 
если мы заранее убеждены, что наш собственный язык совершеннее всех прочих. 
То же самое обнаруживается и при анализе словарного состава так называемых 
«экзотических» языков. Словарный состав (лексикон) языка, как известно, наиболее 
непосредственным и прямым образом запечатлевает и фиксирует данные человеческого 
опыта, то есть ту реальную действительность, которая отражается в сознании коллектива, 
говорящего изданном языке. Безусловно, в языках пародов, находящихся на низших 

ступенях общественного и культурного развития, отсутствуют или крайне бедно 
представлены такие разряды лексики как научная, техническая, политическая 
терминология, обозначения абстрактно-философских понятий и им подобные — по той 
очевидной причине, что соответствующие предметы и понятия вообще отсутствуют в 
практическом опыте людей, относящихся к данным языковым коллективам. Но можно ли 
считать это обстоятельство показателем «примитивности», «первобытности» этих языков? 
Разумеется, нет, ибо в принципе все эти языки в состоянии описывать и обозначать любые 
предметы, понятия и ситуации, с которыми приходится или придется в будущем 
сталкиваться людям — носителям этих языков. Как только человеческому коллективу, 
говорящему на том или ином «примитивном» языке, становятся известны те или иные 
предметы, технические устройства, политические институты, научные понятия и пр., в их 
языке немедленно появляются соответствующие способы обозначения этих предметов и 
понятий, то есть соответствующие слова и выражения. Напомним в этой связи то, что уже 
было сказано выше (в §§ 2, 4 этой главы): любой человеческий язык устроен таким 
образом, что при его помощи можно описывать не только уже известные, но и 
совершенно новые, прежде никогда не встречавшиеся предметы, понятия и ситуации; 
иными словами, лексикон языка — это о т к р ы т а я система, способная к непрерывному 
пополнению и обогащению. Это относится к любым языкам, а не только к так 
называемым «развитым» или «цивилизованным». 
20 
С другой стороны, не следует забывать и того, что такие разряды лексики как 
научная, техническая, абстрактно-философская терминология отсутствуют в активном и 
даже в пассивном словаре у очень многих людей, говорящих на так называемых 
«развитых» языках. То же самое относится и к разным периодам истории одного и того же 
языка. Не только в языках дикарей Новой Гвинеи или Центральной Африки, но и в 
русском языке времен Пушкина отсутствуют такие слова как телефон, радио, телевизор, 

жүктеу/скачать 1.3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: