12
Никакого выражения ясности и покоя у меня не было, когда я вернулась домой после лечения. Я должна была бороться ежедневно и ежечасно, чтобы добиться устойчивости. Мы все должны это делать. И это можно сделать.
Очень трудно человеку, зависимому от химических веществ, поверить, что существует жизнь без них. Любой из тех, кто пытался бросить пить или принимать наркотики хоть один день или даже несколько часов и в результате бился в ознобе с искаженным лицом или страдал от чувства надвигающегося судного часа, конечно, думает, что ни за что не сможет этого сделать.
Вы можете это сделать. Но вам будет легче, если вы будете при этом не одни.
Катерина Анна Портер в эссе, которое она написала еще в 1951 году, говорит о роскоши общения «между мужчиной и женщиной, которые являются нежными любовниками, верными друзьями и хорошими родителями. Они принадлежат друг другу и своим детям, а их дети принадлежат им. Их связывают кровные узы и могут связывать до самого конца».
Пышно написанная, но в сущности простая вещь. Принадлежать кому-то — это необходимость для большинства из нас, обыкновенных людей. И при выздоровлении вы снова начинаете принадлежать кому-то, вы вырываетесь из изоляции, в которой жили со своим зельем и для него, и соединяетесь со всем миром.
Но вы должны понимать, что принадлежать кому-то не означает находиться в его собственности. Вот мои дети.
Они свободны. Теперь я не пытаюсь контролировать своих детей. У них своя жизнь, и, чем они занимаются, это их дело. Я пытаюсь не вмешиваться до тех пор, пока меня не просят. Я их вырастила и отпустила. И чем больше вы дадите им свободы, тем больше вы любите их просто за то, что они есть, и тем больше они любят вас за то, что вы просто есть.
Джек Форд: Меня никогда особенно не тянуло домой. И я считал, что это мой собственный недостаток, это зависит от меня. Но совершенно очевидно, что теперь мне очень приятно быть дома. Я чувствую себя ближе к матери. Кроме того, я думаю, что ее выздоровление послужило для всех нас большим уроком, что ничего нет в жизни безнадежного, надо только поворачиваться смело лицом к любым неприятностям, которые случаются в жизни. Мамино несчастье было в сто раз хуже для нее самой, чем для семьи. Но сейчас она стала совершенно другим человеком. Она смотрит вперед, пытаясь при этом жить каждым днем, и какие бы неприятности ни возникали, они не повергают ее в уныние. Вы знаете, как некоторые люди только и считают свою жизнь от одной неприятности до другой, вместо того чтобы рассматривать ее от одной радости до другой? По-моему, в этом главная перемена, которая произошла в маме. Я думаю, она и я, мы оба сверхчувствительны. Мы можем казаться очень радостными и откровенными, но у нас есть стремление скрывать многое в себе. Это мучительно, и, мне кажется, маме удалось освободиться от него. Иногда я надеюсь, что и мне удастся повторить ее успех.
Майк Форд: Я потрясен тем, как изменилась мама. В период алкоголизма она была очень замкнута, чрезвычайно чувствительна к тому, что вы говорите, что вы делаете или не делаете. Для нее все было сосредоточено на собственном благополучии. Ее, по существу, не интересовали нужды других людей. Теперь все изменилось. И что особенно примечательно, теперь у меня есть человек, который пишет письма, звонит, интересуется, как идут у нас дела. Она очень внимательна, очень тревожится, все ли в порядке у нас в жизни. Гейл и я говорили как-то об этом, и у нас такое впечатление, что она совершенно другой человек. Такое ощущение, как будто только теперь я узнаю свою мать. Я думаю, это настоящее чудо, что ее жизнь так изменилась. Недавно она приезжала в Уэйк-Форест университет, где я работаю, чтобы прочитать лекцию по случаю актового дня по программе ученого совета. Она проделала очень большую подготовительную работу, чтобы сказать нечто такое, что было бы от сердца и в то же время вызвало интерес университетского коллектива. Собралось огромное число людей, больше двух тысяч,— студенты, преподаватели, люди со стороны.
Интересно, что в аудитории были сотни женщин, которые смотрели на маму в поисках надежды и мужества. Я знаю это, потому что получил тогда массу записок, а затем было много писем и телефонных звонков. Многие из этих женщин прошли лечение по поводу рака или алкоголизма, и они пришли послушать ее. А я сидел в первом ряду и, когда она начала говорить, испытал такое эмоциональное потрясение, которого я не переживал со времени ее принудительного обследования.
Я смотрел на женщину, которая была моей матерью, и думал про себя: восемь — десять лет тому назад она ни за что не могла бы сделать то, что она делает сейчас.
А то, что она делала, было сугубо личным выражением ощущения исцеления, которое постепенно вовлекает тело, мозг и душу. Она считала, что ей помогал Бог. Она рассказывала о своем паломничестве, о своей борьбе, о том, как опустилась совсем на дно и встретилась лицом к лицу со смертью и как милостью Божьей вырвалась к свету. И это не только медицинское или физическое превращение в связи с тем, что она не принимает алкоголь и наркотики и чувствует себя лучше, а это духовное и эмоциональное перерождение. Она снова способна любить себя, способна любить свою семью, способна духовно переживать любовь Бога и быть полезной себе и ему.
Это был такой мощный призыв. Мне это представлялось совершенным циклом излечения. Она, бывшая больная, говорила теперь здесь слова огромной надежды и мужества многим другим людям, которые стремились выздороветь изо всех сил.
Стив Форд: Я не могу представить себе нашу семью, если бы мы этого не сделали. Было бы ужасно, если бы нам пришлось вернуться к прошлому, зная, как все замечательно теперь. Не может быть семьи, если один человек потерян. Все равно как нельзя провести игру, если не хватает игрока. Не получится. Наверное, все же мы могли бы так и остаться в неведении всю оставшуюся жизнь, но что-то заставило нас захотеть изменений, а потом уже мамина сила воли вытащила нас из омута.
Она никогда не была плохим человеком. Она всегда хотела быть хорошей матерью, но, я думаю, бывали периоды, когда выпивка заслоняла все. Иногда она была не способна действовать как мыслящее существо, и мы, дети, пользовались этим, чтобы избежать наказания за свои мелкие шалости.
Кто-то спросил меня, виню ли я каким-то образом своего отца. Нет, не виню. Когда он встретил маму, он был типичным американским парнем, футболистом с юридическим образованием, выпускником привилегированного университета, моряком, статным, красивым, проходящим в Конгресс. Полный порядок! Кому бы не хотелось выйти за него замуж? Об этом можно было только мечтать. Но папа один из тех парней, главная черта которых ответственность. Каждый ощутил на себе это его качество, на него можно полностью положиться. Он никогда, начав дело, не бросает его и считает, что все другие люди должны поступать так же.
После женитьбы папа предполагал быть на государственной службе, и, я думаю, он ожидал, что мама будет поднимать и вести семью и все будет прекрасно на многие долгие годы.
Но когда папа стал лидером Палаты представителей, а у мамы начали развиваться неприятности с выпивкой и лекарствами, дело осложнилось. Папа не оглядывался назад. Он упорно шел вперед. Ему надо было работать, и он был уверен, что и она делает свое дело как полагается.
У папы было ограниченное видение, он двигался в своем направлении, а мама оказалась вне поля его зрения, не потому, что он не любил ее, а потому, что он не понимал ее.
Он был не из той команды, которая подбирает людей, отставших на марше. Он упорно шел вперед, она спотыкалась, и самое удивительное, что в конце концов он вернулся и спас ее. Он довольно медленно продвигался в своем перевоспитании, прежде чем обнаружил суть проблемы. Мама очень многое сделала сама, но если бы папа не развернулся, не пошел назад и не спас ее... Каждый принял посильное участие в этом деле, но для меня это — восхитительная история любви моих родителей. Не только мои дети любили меня больше после моего выздоровления — мой муж и я никогда еще не были так близки друг другу. Парадоксально то, что именно теперь мы часто бывали в разлуке. Ему всегда приходилось много ездить. Теперь мы оба часто ездили. На 37-й годовщине нашей свадьбы мы завтракали вместе первый раз за неделю, и я сказала: «Ну, может быть, это и хорошо, что у нас все время смена декораций. По крайней мере, в такой обстановке у нас нет времени для смены действующих лиц».
Джерри гораздо деятельнее многих более молодых людей. Он может поиграть в гольф, затем вернуться домой, пообедать, слетать в Нью-Йорк, произнести там речь, поприсутствовать на банкете, вернуться самолетом назад и полететь в Техас в точно назначенное время следующим утром, чтобы принять участие в заседании правления (когда мы поженились, он никогда не считал, что сон имеет какое-то значение, полагая, что 5 часов сна — это просто глупая потеря времени). Иногда я говорю ему: «Я не могу угнаться за тобой, дорогой. Ты должен сменить меня на новую модель». А он отвечает: «Я не хочу новой модели, я счастлив с тобой». Я не знаю, если вам перевалило за шестьдесят восемь, можно ли считать вас за двух по тридцать четыре? Это было бы неплохо.
Мы стали теперь больше уважать друг друга. Я не возражаю против его командировок, потому что он с пониманием относится к моим, и когда мы дома, оба готовы вытянуть ноги и ни один не тянет другого пойти куда-нибудь потанцевать. Иногда расписания поездок играют с нами шутки. Однажды мы оба были в Колумбусе, штат Огайо, в один и тот же день, но жили в разных отелях, потому что были от разных ведомств. Нужно было звонить по телефону, чтобы сказать, как мы скучаем друг без друга. Он всегда звонил мне каждый день, с самого первого момента нашей встречи. Он очень внимательный человек. Но по мере прогрессирования моего выздоровления он тоже прогрессировал. Я уже писала, что в первые дни нашего знакомства он никогда не говорил, что любит меня. Он был слишком законником, таким запрограммированным и способным. Я должна была понять своим сердцем, как он любит, потому что слов не было. Он был амбициозен, напорист, хотел добиться успеха для своей семьи. Я все еще раздумываю иногда, считает ли он, что добился успеха,— он не был никогда сладкоречивым. Теперь я поражаюсь, как он научился выражать свои чувства. Звонит мне с края света:
«Спал шесть часов. Чувствую себя прекрасно. Собираюсь на заседание правления и еще хочу сказать тебе, что я тебя люблю и скучаю».
Джерри Форд: Не только семья любит Бетти. Она гораздо популярнее меня. Многие люди считают, что она могла быть избрана президентом США в 1976 году.
Я часто признаю это после того, как кто-нибудь на банкете поднимается и начинает приветствовать меня цветистыми фразами. Я отвечаю: «Глубоко благодарен за ваши великодушные слова. Мне нужна моральная поддержка. Особенно нужна после церемонии представления меня магистром, проведенной в Южной Калифорнии две недели тому назад. Но прежде чем я расскажу, как он представлял меня, позвольте мне сделать маленький экскурс в прошлое».
Потом я рассказываю о шумных приветствиях Бетти публикой, о нашем втором сыне — Джеке — комментаторе телевидения и подающем надежды политическом деятеле в районе Сан-Диего, о нашем третьем сыне — Стиве — звезде оперы «Юность и неугомонность». В этот момент обычно какая-нибудь молоденькая девушка из аудитории начинает хихикать. Потом я говорю: «Ну, после этого экскурса позвольте мне продолжить рассказ, как этот человек представлял меня. Он поднялся и сказал: «С большим удовольствием я представляю вам мужа Бетти Форд, отца Джека Форда и папу Стива Форда». Так что сегодня я от всего сердца благодарю вас за моральную поддержку».
Если говорить серьезно, Бетти всегда была талантлива. Но открытие Центра всколыхнуло ее особенные способности, которые были скрыты. Она не только достала большую часть денег — она ведущий председатель правления директоров. Я дразню ее за это. Говорю ей, что ревную, потому что она проводит там так много времени, что я чувствую себя заброшенным.
Но нужно понять, что Центр, от самой идеи его создания до успешного функционирования, постоянно дает ей огромное удовлетворение. Особенно когда она видит, как люди приходят совершенно разбитые, а через несколько недель покидают Центр полностью обновленными, здоровыми, энергичными, с вновь открытым будущим.
Бетти очень изменилась. Теперь когда она обращается к аудитории, она уверена, что ее личная судьба интересна людям. Она стала более четко и убедительно говорить. Она всегда хорошо говорила, но теперь, если она рассказывала о своем выздоровлении или о проблеме алкоголизма, она становилась профессиональным оратором и под большим впечатлением оставался каждый, включая меня.
Она чрезвычайно разумный партнер в повседневной жизни. Когда я говорю: «Мы должны сделать то-то или то-то», она обязательно хочет знать почему, задает уйму вопросов. И это более равноправные отношения, чем обычно бывают в семье.
Как-то меня спросили, не устаю ли я от разговоров Бетти об алкоголизме. Я ответил: нет, нисколько. Я думаю, это полезно для людей и полезно для нее.
У нее огромная аудитория в стране. Еду ли я в Теннесси или в Таллагас, ко мне подходят женщины и говорят: «Я бы, конечно, хотела видеть здесь Бетти. Где она?» И я должен называть им Соленое озеро или Мидленд, Техас или что-то еще, где она бывает.
По мере ее выздоровления я сам становился здоровее. Через год совершенно перестал употреблять алкоголь. Понял, что, в сущности, это никогда не доставляло мне удовольствия. Это просто вредная социальная привычка.
Для меня бросить пить было относительно легко. Я не хотел пить один, стремился немного сбросить вес, не особенно-то любил вино и понимал, как это благотворно для нее. Мне было бы гораздо тяжелее бросить курить трубку.
Трубка не беда. Действительная его слабость — сладкое. Когда он пытался сбросить вес, он говорил: «Я откажусь от мартини скорее, чем от мороженого». Это вам не разговоры алкоголика! Мы никогда не отказывались держать в доме вино, как это делают некоторые люди. Но мы отказались держать в доме различные лекарства, потому что любое лекарство, влияющее на настроение, или наркотик были для меня более соблазнительными, чем алкоголь. Если у меня сильно болела шея, спина или суставы, я бы не подумала пойти и выпить. Но лекарства так успокаивали. Я знала, они могли принести облегчение, а также чувство эйфории, ощущение, что ничего плохого не случится и что даже если сгорит дом, все равно все будет о'кей, потому что кто-то как-то все уладит.
Я знаю, что боли тоже могут быть чисто эмоциональными, а лекарство есть лекарство, алкоголь так же может влиять на настроение, как и транквилизатор, но я больше боялась препаратов, боялась, что начну принимать их и втянусь. (После того как я была трезвенницей три года, Джой Круз сказал: «Ну, Бетти, может быть, я возвращу вам таблетки, которые мы изъяли из вашей аптечки, и дам вам взглянуть на них». А я ответила: «Хорошо, только подождите еще недолго, потому что их было так много и мне нужно пойти на рынок и нанять телегу у лавочника, чтобы вывезти их».)
Вспоминаю, когда мы начали эту книгу, моя дочь Сьюзен сказала: «Вы могли сделать целую главу о выздоровлении семьи». И я призадумалась над этим. Вы причиняете боль своей семье, когда вы больны, а когда выздоравливаете, с вами выздоравливает и семья. Если повезет, их раны исчезнут вместе с вашими. Но не всегда это происходит вместе. Сьюзен, сделавшая так много, чтобы помочь мне, не была вполне довольна матерью, которая появилась после лечения.
Сьюзен Форд: Я сразу увидела, как она изменилась, но сначала мне это нисколько не понравилось. Я не могла это вынести. По каждому поводу она была начеку, по каждому поводу: «Куда ты собираешься? С кем? Когда ты вернешься?» А мне нравилось, что в прошлом она не обращала на это внимания, так зачем же сейчас так вмешивается?
Это все равно что наблюдать, как распускается роза. Красиво, конечно, но утомительно. У меня было ощущение, что после того, как все сделано, она снова собирается властвовать. Теперь все прекрасно. Мы можем быть честными друг с другом и не причинять друг другу боли. Я могу говорить ей вещи, которые никогда не могла бы сказать раньше, и они не раздражают ее, она их понимает. Ей интересно мое мнение и мнение всех членов семьи. Она обратилась к нам, к детям, когда впервые заговорили о присвоении ее имени Центру. Она спросила: «Вы хотите, чтобы Центр был назван моим именем?» Мы ответили, что здесь нет проблемы. «Но после моей смерти я хочу, чтобы один из вас всегда участвовал в правлении. А ваши дети будут ведь расти с бабушкой, чьим именем названа больница для алкоголиков. Это не волнует вас? Потому что, если вам это неприятно, я не дам согласия». Мы долго обсуждали этот вопрос.
Я обратилась к семье, прежде чем дать согласие появиться во всех этих телевизионных шоу, когда открывался Центр. Сказала: «Я не собираюсь ничего этого делать, если вы этого не хотите, потому что я никого не хочу смущать». Дети ответили, что они гордятся моей работой. «Мы видим тебя теперь здоровой, и если это поможет другим людям и ты хочешь это сделать, ты, конечно, можешь это делать».
Оглядываясь теперь назад, я не думаю, что у моего мужа или у мальчиков было такое же чувство злости, как у Сьюзен. Это она спасла меня, но именно она больше всех чувствовала обиду и унижение из-за моей болезни. Всегда. Начиная с того времени, когда она была маленькой и не знала, что же со мной происходит, почему я так эмоционально взрываюсь и выхожу из равновесия. Она тогда не понимала, что я алкоголик, она думала, что я сумасшедшая, и не хотела иметь психически ненормальную мать.
После замужества они с Чаком жили в Хантингтон-Бич и поселились всего в двух кварталах от Пэт Бенедикт. Пэт оказала большую помощь Сьюзен в связи с моими проблемами.
Мэри Белл однажды рассказала мне, что она ходила на собрание группы поддержки для семей алкоголиков. «Я могла им только сказать, что они чертовски глупы. Они мирятся с пойлом своих алкоголиков-мужей, а я бы никогда не смирилась с этим. Все равно, сказала она, вы не можете долго ловчить, постепенно ваши дети узнают, что вы потворствуете этому. И другие люди тоже, конечно, узнают правду, но ваши дети вынуждены жить в таких условиях, в то время как другие люди могут просто уйти».
Да, я ловчила со своей семьей, но я не знала другого пути — я не хотела что-то предпринимать. Я спекулировала на их любви и симпатии, пытаясь избежать каких-либо действий. А потом, думаю, Сьюзен уже была сыта по горло всем этим. Семья алкоголика должна рано или поздно пресытиться.
Потребовалось время, чтобы я смогла понять, как я использовала свою семью. Я рассуждала, что ведь никто, кроме меня, не подвергся ни алкоголизму, ни наркомании, я никому не повредила. В те первые дни выздоровления я знала, что собрания с другими выздоравливающими алкоголиками очень важны. Я заставляла себя посещать их и постепенно начала кое-что слышать и кое-что понимать. И все же когда я слушала людей, говорящих о причиненной ими боли, об их злобе, упрямстве, вине, я смущалась, потому что я не могла разделить эти чувства в полной мере. Я не знала этих ощущений, у меня их не было слишком долгое время.
С тех пор как я стала активно заниматься организацией лечения алкоголизма, я узнала, что даже на маленьких детей — шести-, семи-, восьмилетнего возраста — влияет алкоголизм их родителей. Они стыдятся и чувствуют себя виноватыми, удивляются: что же они сделали такого плохого, если их родители пьют? В этом много страдания. Когда мы берем ребенка на лечение вместе с отцом или матерью, мы помогаем ему понять, что это их болезнь, а не вина.
«Анонимные алкоголики» говорят детям, что надо постепенно учиться игнорировать родителя-алкоголика и жить своей собственной жизнью. Это суровый урок. Урок для всех, не только для детей. Мы знали людей — очень приличную пару, посещающую церковь, но жена страдала запоями. Когда у них было приглашение на важный прием, он звонил одной из ее подруг и говорил: «Я хочу зайти за Розой в пять часов. Мы приглашены на прием и ужин. Не можешь ли ты побыть с ней до тех пор?» Подруга проводила с ней целый день, и все были уверены, что Роза не напьется и все будет в порядке для вечернего приема. А если Роза оставалась дома одна и, опьянев, валялась на полу, ее муж тоже знал, что делать в таких случаях. Он, бывало, придет, увидит, перешагнет через нее, посмотрит последние известия, встанет и уйдет куда-нибудь пообедать, а потом вернется домой. К этому времени, возможно, она немножко придет в себя и переберется в постель. Вы не можете отвечать за беспорядочность, которую вносит алкоголик в вашу жизнь.
Когда я вернулась домой из госпиталя в Лонг-Бич, вся моя семья — может быть, кроме Сьюзен,— была в восторге, потому что в их представлении все снова было в порядке. Все они сами побывали в Лонг-Бич на отдельных этапах лечения, но не на специальной семейной программе. В Лонг-Бич жены, мужья, дети алкоголиков бывали, как правило, на терапии вместе со своими родственниками, но не в отдельных группах.
В Центре Бетти Форд члены семьи рассматриваются как пациенты. Вам не дадут сидеть кружком и скулить, как у себя дома, какое это позорное дело жить с таким человеком столько лет. У нас вы должны говорить о себе, о том, что вы чувствуете, и иногда оказывается, что, может быть, вы сами-то не совсем приятная личность. Алкоголизм — заболевание семейное. Мы говорим это нашим стационарным больным, и мы говорим это их родителям, их детям и их супругам. Мы бы говорили это и их дядям и тетям. Для каждого очень важно знать, до какой степени болезнь поражает всех вокруг.
В течение четырех — шести недель, когда больной находится на лечении в Центре, мы просим членов семьи тоже провести там пять дней. Иногда они отказываются. Один из них сказал консультанту: «Почему я должен поступать на лечение? У меня же нет вредных привычек».
Они правы. У членов семьи другие проблемы. Их проблема в том, что они приспосабливаются. Они не общаются друг с другом или с больными, им так удобнее. И не понимают, что они тоже больны. Приспособленчество — это болезнь. Это привычка приспособиться к алкоголику. И обычно каждый в семье вынужден быть приспособленцем, чтобы тщательно прикрыться, быть чистеньким. Ваш двадцатичетырехлетний сын арестован? Вы быстро заплатите штраф. Ваш муж напился? Вы просто не пойдете на званый обед.
Это заболевание, это семейный алкоголизм. Это все равно как если бы ваши руки были связаны. Вы не знаете, что делать, и боитесь делать что-нибудь, надеетесь, что, если ничего не будете делать, может быть, все как-то образуется само собой.
«Алкоголизм это все равно что слон в комнате, а мы при этом делаем вид, что не замечаем» — так описал один из консультантов приспособленчество членов семьи к алкоголику.
Почему мы делаем вид, что не замечаем? Потому что это легко. Мы способные ученики. Знаем, что если говорим прямо в лицо алкоголику о его болезни, получаем яростный отпор, и сразу становится очевидным — любые попытки напрасны.
Приспособленцы — сообщники вредных привычек. Как же еще можно назвать человека, который живет с химически зависимыми людьми и только смотрит со стороны на болезнь, понимая, что эти люди не виноваты в ней, не контролируют ее и не могут ее лечить?
Мы говорим людям, которые поступают для семейного лечения, что они должны эмоционально освободиться. Но это может быть очень трудно, потому что человек, который любит и заботится о больном, тоже в своем роде болен. В течение пяти дней терапии не предполагается, что члены семьи пройдут такую же серьезную программу, как и стационарные больные, но они должны научиться держать ситуацию в руках. И именно на этом их просят сконцентрировать свое внимание, это их программа. Им даже не разрешают проводить время со стационарными больными. Они могут поприветствовать друг друга на территории, их приглашают на некоторые лекции, они смотрят те же фильмы, но им предлагается отдельно разрабатывать программу их обновленной жизни.
Для алкоголика первый шаг заключается в признании того, что он сам бессилен перед алкоголем и другими веществами, влияющими на настроение, а его жизнь становится неуправляемой. Для членов семьи первый шаг состоит в том, чтобы понять и принять ощущение бессилия перед вредными привычками и человеком с вредными привычками.
В семейной программе Центра члена семьи заставляют осознать необходимость заботы об алкоголике; способы, которые он должен использовать, чтобы влиять на человека с химическими пристрастиями оскорблением, внушением, молчанием, предъявлением вины, наряду с прикрытием и приспособлением.
Некоторые приспособленцы — мелодраматичные болваны, и, когда алкоголик начинает выздоравливать, возбуждающие сцены исчезают из их жизни. Они жалеют об этом. Есть люди, которые не хотят, чтобы больной поправился.
Многие женщины, разведясь с алкоголиком, возвращаются на круги своя и снова выходят замуж за другого алкоголика. Им нравятся люди, которые, как они думают, нуждаются в их помощи.
А потом появляются дети, и они вовлекаются тоже. Они стесняются и не хотят приводить своих друзей домой после школы. Им стыдно, потому что мама только что отняла у папы бутылки, выругала его и тут же звонит на его работу и объясняет, что он не может прийти, потому что у него грипп, простуда или болят зубы.
Дети видят все эти перипетии любви и ненависти и тоже вступают в действие. Дети алкоголиков играют много ролей. Довольно часто первенец является героем. Он хороший студент, пытается все прикрыть и уладить. Следующая роль — роль козла отпущения, его плохое поведение привлекает внимание (он из тех, кто кончает в полицейском участке, ведет себя вызывающе, из школы его выгоняют, склонен к наркотикам и попыткам самоубийства). Затем бывают добрые гении, которые имеют тенденцию к повышенной активности, квазишуткам, пытаются вытащить семью из неприятностей (и скрывают свои собственные ощущения). И есть потерянные дети, которые просто прячутся у себя в комнате.
Все эти роли взяты из жизни, и все эти дети постоянно озабочены мыслями об алкоголике. Алкоголик управляет всеми, хватает каждого за грудки, испытывая его терпение, выводит семью из равновесия, заставляет всех вертеться вокруг себя, хвастает без конца, пытаясь компенсировать нанесенные разрушения.
Доктор Перш всегда чувствовал, нужно ли брать всю семью на лечение. Даже если больному не нужна помощь, это может дать что-то хорошее. Когда вы учите семью отвлекаться и не позволять алкоголику подавлять всех, вы при этом приносите благо и алкоголику. Потому что раз он уже больше не является центром всеобщего внимания, он говорит: «Ха! Что же это такое?» Он не может теперь хватать каждого за грудки.
Семейная программа во многих отношениях похожа на стационарную. Члены семьи пытаются в группах найти идентичные личности и научиться наилучшим образом жить рядом с алкоголиком.
Для того чтобы дать вам представление об изменении ощущений, которые происходят по мере работы над семейной программой, позвольте мне предложить гипотетическую группу, скомпонованную из больных, которых я узнала в течение своего восьмилетнего воздержания от алкоголя.
Первый больной: женщина, которая все еще не может забыть аварию, в которую она попала семь лет тому назад, и злится на мужа, потому что тогда, пьяный, он не сопровождал ее в больницу.
Второй больной: женщина, чей сын-наркоман обвиняет ее в том, что отец бросил семью.
Третий больной: молодой рок-музыкант, его отец находится у нас на стационарном лечении, но он понимает, что и у него есть проблема с наркотиками. «В конце концов, я не могу обвинять своих предков,— говорит он,— это мой крест, и я сам свалял дурака, и никто больше».
Четвертый больной: пожилой джентльмен, он в ужасе от некоторых выражений, которые слышит в своей группе. Он пришел из-за сына — его сын наркоман — постепенно привязался к его товарищам-больным, но «туземный» язык молодежи все же шокирует его. Одна девушка как-то поднялась и сказала: «Ну, я думаю, это важно — называть вещи своими именами». Пожилой джентльмен только покачал головой. «В этой группе,— сказал он,— они не назовут лопату лопатой, они скажут: х...вый совок». При этом он густо покраснел.
Вот в таких отягощенных группах возникают внутренние связи, которые мы наблюдаем и у стационарных больных. Совершенно непостижимо: ведь эти люди не находятся вместе двадцать четыре часа в день.
В Центре Бетти Форд семейная программа так или иначе рассчитана на рабочее время — от девяти до пяти часов. Занятия начинаются после завтрака и заканчиваются перед обедом. Программа очень интенсивная — фильмы, лекции, групповая терапия, а если вы хотите вернуться после ужина, то можете участвовать в собраниях и заседаниях «Анонимных алкоголиков». Местные жители приходят из дома, а большинство иногородних останавливаются в близлежащем мотеле, который предоставляет автобус туда и обратно.
Большая часть процесса обучения членов семьи так же, как и стационарных больных, проходит во время перерывов на отдых. Люди собираются в холле, где предлагаются безалкогольные напитки, кофе, фрукты и пирожные. Толстяки едят сдобное, а худые курят, и все рассказывают друг другу о себе, обнаруживая при этом, как много общего в их историях.
Главное, чему учат семью консультанты, это любить алкоголика, но не его поступки. Недавно очень неохотно на семейное лечение поступила одна женщина. Шесть месяцев назад получил лечение ее муж, но, несмотря на его трезвость в настоящее время, она находилась в озлобленном состоянии. «Он не был, понимаете ли, нежным человеком, когда пил,— говорит она,— и, когда мы бывали вместе, от него вечно пахло алкоголем. Я просто сходила с ума. Мой муж никогда не понимал меня: «Что тебе еще надо? Почему бы тебе не купить себе меховое пальто?» Я вашей программы не понимаю. Все у нас так и продолжалось бы, пока я не сказала своему мужу: с меня хватит. После этого он прошел курс лечения».
Ей объяснили, что когда она это сказала, она перестала приспосабливаться, и это поразило ее. Она никогда не слышала этого слова. В то время, когда муж был на лечении, она отказалась от семейной программы. «Я мирилась с его пьянством все эти годы,— говорила она.— Зачем я должна идти и обнаруживать, что это моя вина или что-нибудь в этом роде?»
Но когда она вернулась домой после курса программы, то очень изменилась: «Я узнала, что мне не нужно быть главной, я узнала, что была не одна».
Иногда накапливается очень много горечи или происходит потеря интереса, и, например, из шести членов семьи только один хочет участвовать в лечении и помогать. У нас лечился летчик, у которого почти не было поддержки, его жена развелась с ним, но его маленький сын пришел на программу. Ему было только шесть или восемь лет, и помню его рисунки аэропланов всех типов, потому что самолеты так много значили в жизни его отца.
В семьях достаточно мрачного юмора. Отец и мать, сын которых находился в Центре в северном холле, говорили: «На Рождество мы подарили ему сертификат в Центр Бетти Форд».
Людей, которые вообще никогда не откровенничали ни с кем, вдруг прорывало во время сеансов семейной терапии, и они изливали накопленную за многие годы боль. «Я ненавижу своего мужа, он пьяница, он не дает мне денег, он говорит, что я неряха, что моя одежда в беспорядке, что я посмешище. Я ужасно зла на мою дочь, потому что она примкнула к религиозной секте и теперь моим любимым внучатам не разрешают праздновать Рождество Христово».
В период семейного лечения люди перестают лишь обсуждать, заумствовать, а начинают чувствовать. Они начинают понимать, что если алкоголик разбивает машину, то нельзя сказать, что это не его вина, а дело в дереве, которое стояло посреди дороги.
Люди, прощающие алкоголиков, лгут сами себе постоянно. Один из наших консультантов придумал такой пример: «Мой дядя — алкоголик. У него была татуировка, и он служил на флоте, поэтому каждый, кто является алкоголиком, должен иметь татуировку и служить на флоте. Моя тетя не была алкоголичкой, потому что у нее не было татуировки и она не служила на флоте. Она умерла в сорок два года от алкогольного цирроза печени, но...»
Большинство членов семьи, которые поступают к нам, полагают, что они здесь для поддержки алкоголиков, мы же подчеркиваем, что они здесь для самих себя.
Другой консультант, который работал очень эффективно с детьми, говорит, что первый вопрос, который задают дети, о том, как они могут заставить родителей не принимать наркотики. Они очень стыдятся, что оставляют родителя-алкоголика. «Я не мог видеть его таким, поэтому уходил. Я говорил, что у меня свидание, даже если это свидание было с моей собакой»,— сказал в группе один мальчик и разрыдался, потому что его папа умер и было уже поздно что-то исправить.
Благословенны те семьи, которые помогают вовремя исправить положение.
Я помню, как Майк и Гейл во время моего принудительного обследования говорили, что они хотят, чтобы бабушка их детей была здорова. У меня тогда не было внуков, теперь у меня их пять. У Сьюзен и Чака две девочки, у Майка и Гейл — три. Я приехала на Восток на крестины Ганны Гейл в феврале 1986 года, и мы с Джерри провели пару дней с Майком, Гейл, Сарой, Ребеккой и новым младенцем. И мне пришлось укладывать в постель шестилетнюю Сару. Ее приучили засыпать с песенкой и молитвой, поэтому, когда я спела ей «Христос любит меня», она спросила: «А где молитва?»— «Хорошо,— ответила я.— Обычно я читаю молитву Господу. Позволь мне научить тебя этой молитве». Когда я дошла до «прости нам наши прегрешения», она спросила: «Бабушка, что такое прегрешения?» Пауза. Десять минут я пыталась придумать, как объяснить шестилетнему существу, что такое прегрешения. «Это когда ты поступаешь нечестно по отношению к своим друзьям или одноклассникам и оскорбляешь их чувства,— сказала я.— Потому что тогда ты оскорбляешь чувства Бога».
Через три недели я говорила с Майком по телефону и услышала, что Сара что-то кричит в комнате. Он сказал, что она требует: «Скажи бабуле, что я записала всю информацию о прегрешениях на магнитофон». Сара не собирается оскорблять чувства Бога. Хорошо, если ей удастся избежать этого.
Мне доставляет наслаждение и роль бабушки детей Сьюзен. Я была в Вирджинии в феврале 1986 года, как раз после того, как родилась Хита — второй ребенок Вэнсов. Чак был в командировке. А какая разразилась буря! Она перешла в метель, и мы оказались в снежных заносах. Я не могла выехать домой, где у меня планировались выступления, потому что Вашингтонский аэропорт был закрыт.
Это было замечательное время. Мы приносили дрова, чтобы поддерживать огонь, и было так холодно, что мы с Сьюзен спали вместе. Нас было три поколения — мать, дочь, внучки — в одном доме. Я сделала фотографии трехлетней Тины, лежащей на полу и рисующей цветными мелками. Она ходила со мной в супермаркет, и я готовила еду. Делала мясной рулет, тушила и жарила цыплят. Я снова была матерью, заботящейся о своем ребенке, ребенке, который так мужественно позаботился обо мне. И был этот удивительный новорожденный. Сьюзен и я были счастливы, разделяя любовь и уважение друг к другу. Я думала, мы осознали тогда цикл жизни.
Здоровье семьи, так называет это Сьюзен, может иметь цепную реакцию. Доброжелательность распространяется от одного к другому. И вам не требуется проходить семейную программу в Центре Бетти Форд. Есть много путей к здоровью, иногда решения одного человека быть снова здоровым достаточно, чтобы помочь многим людям вокруг. Майк и Гейл получили первоклассный пример такой ситуации, когда они посетили Центр в марте 1985 года.
Майк Форд: Гейл и я поехали на Запад на конференцию и провели ночь со своими, а потом утром в субботу мама взяла нас в Центр Бетти Форд. Мы не были на открытии Центра — это как раз совпало со временем, когда мы не могли приехать, поэтому мы только впервые увидели Центр. Прошли по этим замечательным отделениям, видели палаты, встречались с персоналом и некоторыми больными, потом вышли и готовы уже были сесть в машину, когда двое детей вылетели прямо к Центру на своих десятискоростных велосипедах. Оказалось, что они из Сан-Диего, у них весенние каникулы и они проехали весь свой путь с рюкзаками за спиной. Одетые в спортивные брюки до колен, они выглядели сильно загорелыми и обветренными после длительного путешествия. Все это походило на паломничество. Они приехали туда, где вылечился их отец, теперь они хотели увидеть это место и испытать его воздействие на себе.
Это были брат и сестра, их отец — бывший алкоголик, и, по правде, сестра тоже была алкоголичкой, и у них дома постоянно происходили ужасные сцены. Они не ожидали увидеть маму и направились прямо к ней, представились и высказали ей свою глубокую благодарность.
«Нам просто необходимо сказать вам, как много вы и это место значат для нашей семьи»,— сказал мальчик, а девочка прервала его: «Мы прошли через ад, мой отец поступил сюда с последней надеждой, он лечился восемь недель, и теперь он не пьет уже год. Он вернулся домой и помог мне вступить в группу «Анонимных алкоголиков». Теперь в нашей семье так много покоя и здоровья, и мы приехали, чтобы сказать, как мы вам благодарны и как мы вас любим».
Гейл и я стояли позади, наблюдая и слушая в изумлении, а дети плакали. Я задыхался от волнения. Мама не знала, что сказать. Мне эта сцена позволила понять чувства множества людей, которые подвергаются влиянию Центра и маминого опыта. Для меня это был волнующий и поучительный момент.
Ты, роза, смертельно больна, Невидимый червь приполз к тебе ночью, Нашел твое дивное ложе, И темная, тайная страсть Разрушила счастье твое.
Вильям Блейк
Достарыңызбен бөлісу: |