Бетти: счастливое пробуждение\

Пэт Бенедикт была у нас в тот уикенд. Она приехала не только отпраздновать мой день рождения, но и годовщину моей трезвости. Когда Никки позвонила, я спросила: «По­чему бы тебе не поговорить с Пэт?» Никки сопротивля­лась: «Я не могу беспокоить ее, она ведь приехала дня на два отдохнуть».

Я встречалась с Леонардом до этого только один раз. 'Это было, когда я ухаживала за Бетти. Мы со Стивом бы­ли на прогулке, когда встретили его, и Стив заметил: «Я думаю, мистер Файестоун выпил». А я сказала: «Стив, он не просто выпил, он пьян». Мы с Леонардом смеемся теперь над этим эпизодом.

В те дни вокруг алкоголизма существовала завеса большой секретности. Моя секретарша сказала сыну: «Я очень осторожна, никто не, узнает, где находится твой папа». А Брукс ответил: «Я думаю, что папе это безразлично, потому что нет ничего постыдного в том, чтобы пытаться разрешить свои проблемы. Стыдно не делать этого». Это было очень правильно, но не думаю, что тогда это произвело на меня впечатление. Мне было стыдно, и я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что я посту­паю на лечение.

После того как я возвратился от Меннингеров, я про­вел девять лет без выпивки, а потом решил, что взял себя под контроль и у меня развилась устойчивость к алкоголю. Я начал с небольшого количества шерри, потом мартини. Через восемь-девять месяцев все началось снова. Затем однажды ночью — бум! Я пришел в полное истощение, в котором находился пару лет.

Главное — и я пытаюсь сделать на этом акцент, когда читаю лекции в Центре Бетти Форд,— это то, что алкого­лик никогда не излечивается. Для алкоголика нет никакой возможности создать устойчивость, которая поз­волила бы ему пить. Я научен этому своим горьким опытом.

Леонард рассказывал на своих лекциях о водителе шестнадцатиколесного грузовика, который должен был пройти собеседование, чтобы ему возвратили водительские права.

«— Вы спускаетесь под сильным уклоном на грузови­ке. Что бы вы сделали?

— Я бы ехал прямо вперед,— отвечает шофер.

— Ваша машина нагружена динамитом,— говорит экзаменатор.— Что бы вы сделали?

— Ехал бы прямо вперед,— отвечает шофер.

— Вы почти у железнодорожного переезда, вы едете под уклон и видите, как товарный поезд медленно пересе­кает путь внизу. Что бы вы сделали?

— Я бы резко затормозил.

— А у вас отказали тормоза. Что тогда?

— Я бы разбудил Амбруаза, который спит в кабине рядом со мной.

— Зачем бы вы разбудили Амбруаза?

— Ну,— сказал шофер,— Амбруаз — деревенский па­рень и никогда еще не видел такого крушения, какое мы устроим».

Как раз такое крушение обрушилось на Леонарда в ап­реле 1979 года, всего через год после того, как я потерпела свою катастрофу. Он был очень дорог Джерри и мне, но начинать действовать должны были Никки и вся семья, а Никки бездействовала. Никки Файестоун: Тогда я не понимала, что означает принудительное обследование. Бетти говорила мне, но опыт другого человека непонятен. Все же она заставила меня обратиться к Пэт. Пэт спросила: «Могу я осмотреть мистера Файестоуна?» Я ответила: «Конечно, только он в ужасном состоянии».

Мы пересекли газон к нашему дому и вошли в комнату для гостей. Сюда же я вывела Леонарда, и вино поставила тут же. Бесполезно прятать его от алкоголика, он все рав­но найдет. А я не хотела, чтобы в поисках его он расхажи­вал по дому, да еще свалился бы в бассейн.

Пэт поговорила с ним. Она сказала мне, когда вышла: «Вы должны что-то предпринять. Положение очень серьез­ное. Я не знаю, какое у него артериальное давление, у меня нет с собой аппарата, но даю гарантию, очень вы­сокое».

Через Джоя Круза мы вызвали доктора, который при­шел немедленно, но Леонард сразу же его выгнал. Он сказал, что его хороший друг Пэт Бенедикт — ко­торую он, кстати, только что встретил — позаботится о нем.

Пэт Бенедикт: Когда Никки подошла ко мне, чтобы поговорить, я почему-то запомнила, что на ней были белые брюки, голубая рубашка и белая шляпа. Она очень нервни­чала. Я сказала: «Я буду рада поговорить с ним, но и толь­ко». Она спросила: «Что вы имеете в виду?» Я ответила: «Мой разговор с ним не будет иметь значения, если требу­ется принудительное обследование». Мы прошли к дому, она ввела меня и спросила Леонарда: «Ты помнишь Пэт?»— «О, мой старый друг Пэт». Черт возьми, если он вообще помнил о моем существовании. Появился доктор и сказал, что у Леонарда высокое давление и мы поместим его в Центр Эйзенхауэра. «О нет!— сказал Леонард,— мой старый друг Пэт позаботится обо мне». А я подумала: Бог мой, опять поехали туда же!..

Я осталась с Леонардом в комнате для гостей. Вечером пошла на именинный ужин к Бетти, а когда вернулась, Ник­ки была во дворике. Я спросила: «Как мистер Файесто­ун?» Она ответила: «Он спит».—«Нет,— сказала я,— он не спит, посмотрите, он там возле холодильника ищет выпивку». Никки даже не услышала, как он прокрался. Никки наняла ночную сиделку, но Леонард отказался от нее. «Пэт будет заботиться обо мне»,— сказал он.

Наконец я позвонила сыну Леонарда — Бруксу — и дала ему номер телефона доктора Перша. Я сказала: «Позвони ему, поговори с ним и прими решение. Я чув­ствую, что твоему отцу нужна помощь, но я хочу, чтобы мы все были заодно».

Брукс приехал — его отец не знал, что он здесь,— и на следующий день мы провели неожиданное принудительное обследование.

Пэт Бенедикт: На следующий день я одела Леонарда и сидела на диване, растирая ему ноги, когда вошли Прези­дент Форд, Бетти, Никки, Брукс и Джой Перш. Леонард посмотрел на них, потом на меня, потом опять на них и на меня и сказал: «Кажется, я понимаю, что проис­ходит».

Леонард Файестоун: Когда они все вошли, я лежал на кушетке, и Пэт массировала мне ноги. Мне это было очень приятно, я думал, что она делает это, чтобы доставить мне удовольствие. Она-то делала это, чтобы удержать меня на диване и чтобы я не пошел за выпивкой и был здесь, когда начнется принудительное обследование.

В старые времена считали, что тебе надо оказаться в сточной канаве, прежде чем тебе помогут. Ну, в духовном смысле я и был в сточной канаве. Хотя буквально я там никогда не был. У меня было слишком много денег и слишком много друзей, и они могли позаботиться обо мне и найти докторов и больницы. Но духовная сточная канава не лучше, и, когда ваши друзья и члены семьи говорят вам об этом, вы должны понять и спросить: «Что я должен сделать?»

Принудительное обследование жестоко, потому что оно безжалостно, но оно радостно. Никто не кричит друг на друга, но вы не уступаете, вы наносите удары до тех пор, пока алкоголик не сдастся.

Каждый алкоголик считает, что он или она единствен­ный в своем роде. Это самая поразительная концепция. Моя подруга рассказывала, что она думала, будто только она одна на всей Парк-авеню алкоголичка. Она так стыди­лась этого, что обычно прятала свои бутылки в спальне, а потом сама тайно выносила их вниз в мусорные баки — не хотела, чтобы кто-то видел их у нее в квартире. Теперь для людей сделаны замечательные программы, чтобы рабо­тать по ним; придуманы места, куда они могут пойти лечиться. Вы знаете, что и другие люди имеют те же проблемы.

Пэт Бенедикт: Когда Леонард заявил, что он готов пой­ти к «Анонимным алкоголикам», Бетти сказала: «Нет, нет, нет, Леонард, вы должны поступить на лечение».

Президент и Бетти были великолепны. Можно было по­думать, что они делают это каждый день. Президент Форд сказал: «Леонард, вы мой лучший друг, и я не собираюсь оставлять вас лежать здесь и умирать».

Сын Леонарда Брукс тоже красиво сработал.

Доктор Перш: Леонарду совсем не нравилось все это дело, внезапно свалившееся на него. И очевидно, его при­водило в замешательство присутствие Президента и мис­сис Форд. Леонард удивлялся, как это все произошло, уди­вился и когда увидел меня: «Кто этот парень?» После того как договорились, что он поедет на лечение, я сказал: «Вы только что сделали правильный выбор». А он ответил: «Ви­дите ли, по правде, вы мне не нравитесь, вы действуете, как будто есть только один выход». Я сказал: «Нет, нет, не один, но только лучший».

Доктор Перш говорит, что принудительное обследова­ние Леонарда было довольно быстрым, потому что все при­сутствующие оказались очень опытными. Я действовала очень хорошо, и Леонард с Никки сели в машину и поехали в реабилитационный центр, который куриро­вал доктор Перш (к этому времени он уволился из флота).

В Лонг-Бич даже в тайниках моего мозга не было мыс­ли о том, что я по возвращении домой начну создавать ле­чебный центр. Точно так же, как, будучи молодой девуш­кой, собираясь идти в гости, я не думала стать алкого­личкой. В тот первый год моей трезвости я как раз хотела полностью отключиться от этих проблем. Но постоянно шли письма: «Мне нужна помощь», «Пожалуйста, помогите», «Как вам это удалось?», «Скажите мне, как вы это сдела­ли».

Я не была готова заниматься этим. Но потом случилась беда с Леонардом, последовало его принудительное обсле­дование, и я вдруг смогла оказать помощь другому челове­ку, который был нашим другом и добрым соседом.

И это подтолкнуло меня. Леонард выздоравливал так же, как и я, и вместе мы начали пытаться помогать дру­гим.

Благодарение Богу, с тех пор как я бросил пить, я чувствую себя значительно лучше, и делаю свою работу лучше, и трачу меньше денег, и меньше теряю времени в праздных компаниях.

В следующие три года Леонард и я определенно тратили меньше времени в праздных компаниях и тратили меньше денег,— наоборот, мы собирали деньги для того, чтобы ос­новать центр реабилитации алкоголиков и наркоманов. Друзья видели нас входящими с протянутой рукой и тяже­ло вздыхали.

Позвольте мне сказать здесь немножко больше о Лео­нарде. Попросту он великий человек. Уйдя из большого промышленного бизнеса, он занялся общественным серви­сом. Служил нашим послом в Бельгии. Теперь он работает не только для Центра Бетти Форд, но и для других реаби­литационных учреждений в Калифорнийской пустыне — Тарнова (то место, куда Джой Круз возил Сьюзен делать снимки), это реабилитационный центр для детей, а также Лост-Хэдса, госпиталя, где могут лечиться люди с ограни­ченными средствами.

Единственное, что может на какое-то время отвлечь Леонарда от работы,— это игра в гольф. Его можно оха­рактеризовать как человека быстрых действий, и при этом он всегда выходит победителем, чистосердечен, непретен­циозен, весел, а самое главное, его любят.

Я вспоминаю апрель 1978 года и тот обед, на который я не хотела идти к Файестоунам и на котором настоял Перш. Как раз перед моей госпитализацией. Леонард ска­зал тогда Никки, что он хочет купить мне цветы: «Я хочу, чтобы у нее на ленточке на запястье была орхидея».— «Женщины не носят теперь ленточек на запястье»,— отве­тила ему Никки. Но Леонард был непреклонен: «Меня не волнует, носят они или не носят, я хочу, чтобы у нее было так».

Год спустя мы отправили его на лечение, и, когда он вернулся, что-то изменилось в нем. Изменение было столь очевидным для его друзей, что Уолтер Анненберг (он яв­ляется доверенным профессором Медицинского центра Эйзенхауэра) подверг его дотошному допросу. Казалось, у Леонарда появился внутренний покой, и Уолтер хотел по­нять, откуда это взялось, что Леонард для этого сделал: «Чем они тебя лечили? Что ты там выяснил?»

Леонард, который никогда не был высокопарным, даже говоря про важные вещи, сказал: «Я выяснил, что у меня аллергия к алкоголю. Вы можете считать, что у меня нару­шен антиалкогольный фильтр. Я привык постоянно пить, но мне нельзя больше пить. И я научился отказываться. И научился нуждаться в любви, понимании и помощи кон­сультанта и Высшей Силы».

После этой перемены Леонард позвонил мне как-то в большом возбуждении. Уолтер предполагал, что мы с Лео­нардом подумаем вместе и придем к нему с планом созда­ния центра лечения от алкоголизма в госпитале Эйзенхау­эра.

Ну, я уже как-то пыталась помочь Джою Крузу начать строительство лечебного центра в округе. Однажды мы по­шли смотреть старое ранчо, которое, как он думал, можно приспособить. Ранчо для гостей «Белое солнце» в Кан-три-Клаб было местом, куда приезжали на медовый месяц, и так продолжалось уже много лет.

Джой верил, что постепенно его можно оборудовать так же, как Газелден. Он также пытался убедить комитет директоров Медицинского центра Эйзенхауэра, что они должны открыть реабилитационное отделение. Но большо­го успеха не достиг. У Джоя создалось впечатление, что комитет не готов к такому решению. Но я знаю, мое вы­здоровление, выздоровление Леонарда и свидетельство профессора Уолтера Анненберга о благоговейности Леонарда все изменили.

В это время председатель комитета Джон Синн предло­жил президиуму: «Давайте возьмем да посмотрим, есть ли в этой идее Бетти и Леонарда что-то хорошее и ло­гичное».

Они взяли и посмотрели. И поддержали наше мнение, что в Качелла-Вэллей пьяниц больше, чем где-либо. Тре­бовалось больше центров для лечения алкоголизма. А был только один, несмотря на то что статистика показывала — многие автомобильные катастрофы в регионе связаны с алкоголем и наркотиками.

Стало обычным, что алкоголиков помещали на четыре-пять дней для лечения в отделениях скорой помощи, а затем отпускали. Алкоголик, оставленный на произвол судьбы, будет трезвым, может быть, тридцать дней, а за­тем снова начнет пить. Это была вращающаяся дверь. Иногда .они не могли даже получить направление в госпи­таль, хотя жаловались на боли в животе или в груди, на какие-то болезни, которые можно было лечить только в больнице.

Долорес Хоуп: Я была рада, что это дело, кажется, на­ходит хозяина и кто-то собирается что-то предпринять в этом отношении. У нас в Центре Эйзенхауэра постоянно возникали проблемы с госпитализацией алкоголиков: по условиям договора с отделениями скорой помощи мы, в сущности, не должны были брать этих больных. Нас все время критиковала «Медикар» и другие страховые органи­зации за то, что мы предоставляем койки алкоголикам. Бетти, дай ей Бог здоровья, убеждала комитет, что алкого­лизм — это болезнь и его нужно лечить так же, как мы ле­чим любые другие заболевания. И не обязательно в боль­ницах скорой помощи.

Ну, а мы — Джон Синн, Леонард и я — стали выяс­нять, сможем ли достать для центра деньги, и вначале на­шими самыми крупными спонсорами были Фонд Маккэл-люм и сам Леонард. Каждый дал по полмиллиона долла­ров. И я тоже добилась определенного успеха, хотя и дру­гого рода. Уолтер Пробсит, член комитета Центра Эйзен­хауэра, доставил нашу группу на самолете в Лас-Вегас на открытие гастролей Сэмми Дэвиса. Был большой обед, игры, потом представление, и все пили вино, веселились, и, как бы случайно, кто-то спросил: «Вы не предполагаете внести какую-нибудь сумму в проект Бетти?» И все начали вносить, а к концу вечера мы собрали четверть миллиона долларов.

Многие из этой публики являлись членами комитета Эйзенхауэра, и это меня очень вдохновляло, потому что я почувствовала, что мы действительно получаем их благо­словение.

Мы решили, что любой, кто даст полмиллиона долла­ров, получит право увековечить свое имя на камнях здаиия, и обнаружили, что у нас есть друзья, которые и не хо­тят этого,— они просто выписывали чеки, ничего не требуя взамен.

Мы с Леонардом получили урок от президента испол­нительного комитета большой нефтяной компании. Когда мы пришли к нему за деньгами, он спросил: «Сколько вы хотите?»—«Пятьдесят тысяч долларов»,— ответили мы. Мы прилетели на частном самолете, возвращаясь с уикенда с гольфом в Августе (Джорджия), и были гостями пре­зидента исполнительного комитета, поэтому чувствовали себя немножко неудобно, прося дотацию у хозяина, пусть и на хорошее дело. Он усмехнулся нашей неумелости. «Никогда не просите столько, сколько хотите,— сказал он.— Просите вдвое больше, тогда вы можете получить что надо». Он дал нам сто тысяч долларов.

Мы разъезжали. Поехали в Газелден, один из самых старых и хорошо известных центров реабилитации в стра­не, и взяли с собой бухгалтера, чтобы он посмотрел, как там ведутся счета. Так как Джой, Леонард и я побывали в различных лечебных центрах, мы перенимали опыт каждо­го. Мы приглашали специалистов, чтобы форсировать на­шу работу. Эд Джонсон — строитель и разработчик — по­ехал с нами, и у меня не хватает слов благодарности за его помощь.

Мы рассчитали, что можем достичь высокого качества лечения за плату, составляющую одну треть от той, кото­рую берут в госпиталях скорой помощи. Но никаких уза­коненных ставок за больничное место предполагаемого на­ми типа в Калифорнии не было. Мы должны были угово­рить власть штата издать специальный законопроект и вы­нести его на рассмотрение в законодательный орган. К счастью, у меня был друг с хорошими связями.

Законопроект прошел через тридцать дней, но это было только начало. Затем комитет должен был подготовить устав. В течение года мы бесконечно мотались в Сакрамен­то и обратно, постоянно встречались с другими людьми, которые уже имели лечебные центры, с государственными служащими, с медиками штата. Большая дискуссия вспыхнула вокруг того, нужны ли круглосуточные дежур­ства сестер. Мы сказали, что не хотим этого.

Леонард и Бетти работали месяц за месяцем с членами комитета, обсуждая все детали устава, решая, должно ли нужное слово использоваться с предлогами «к», «для», «ес­ли» или «но».

Когда они закончили устав и собрали обслуживающий персонал,— этим занимался Джой Круз,— вдруг все завершилось. Чудо! Конечно, они получали очень большую поддержку, и все равно это было чудо.

Мы должны были в течение года проходить испыта­тельный срок, потому что у нас был экспериментальный проект. Если этот проект не оправдает себя, если мы не сделаем то, что обещали, если не докажем, на что способ­ны,— нам не дадут разрешение на работу Центра. Через год мы получили разрешение и нас аккредитовали. Мы по­лностью отработали характер лечения и тип больничного места, которые власти штата, а также страховые компании нашли целесообразными.

Временами, когда мы продирались сквозь те бесконеч­ные заседания в Сакраменто, я испытывала особую благо­дарность к Джону Синну, который был нашим якорем спа­сения. Президент больничного объединения, он прекрасно ориентировался в лабиринтах государственной бюрократи­ческой и больничной администрации. Все больницы орга­низуются в соответствии с утвержденными правилами. Имеются правила относительно того, как выбрасывать му­сор, имеются правила, как раздавать лекарства. Леонарда все это ужасно раздражало. Он хотел побыстрее все за­кончить. «Мы уже это обсудили,— говорил он,— мы знаем, что можем обеспечить качественное лечение в нетрадици­онной обстановке за низкую плату. Что еще нужно?!» Это был вопль человека, который много лет успешно занимал­ся большим бизнесом и вдруг уперся головой в бюрократи­ческую стену. Но мы ее пробили.

Где-то в середине пути создания нашего Центра Лео­нард, Джой Круз и Джон Синн спросили меня, могут ли они назвать новое лечебное учреждение Центром Бетти Форд. Я ответила, что это для меня большая честь, но не думаю, что решение правильное. «Что вы пытаетесь сде­лать,— сказала я,— загнать меня в угол? Чтобы я никогда не имела больше возможности снова выпить?» Они убеди­ли меня, что это оказало бы благоприятное воздействие на дело, хотя и шло определенно против моей воли. Более то­го, они сделали меня президентом комитета.

Я люблю эту работу, она к тому же дает мне возмож­ность поважничать перед мужем. Я говорю: «Милый, ты только бывший президент, а я действующий».

Та трезвенность, через которую я прошла, пока строил­ся Центр, была изнурительной. Я была выздоравливающим алкоголиком, который хотел бы иметь свой голос в каждом решаемом вопросе, быть в каждой бочке затыч­кой. Дух безупречности и совершенства снова овладел мной.

Если мы с Леонардом не оказывались в разъездах, за­зывая пожертвователей, я путешествовала с Джерри. Мы объехали весь мир — Париж, Токио, полдюжины других мест. Были в Гранд-Рапидс на открытии музея Джеральда Р. Форда. Ездили в Детройт на съезд партии республикан­цев для выборов кандидата в Президенты в 1980 году.

В Детройте я произнесла много молитв, особенно «Боже, это в твоих руках...». Потому что все выглядело так, что кандидатуру Джерри могли обсуждать вместе с Рейганом. У меня не было желания возвращаться в Бе­лый дом, и я любила Калифорнийскую пустыню, но знала, что не стану давить на мужа. Думала о потере Центра Бетти Форд, о нашей только что начатой работе, о близ­кой мне группе поддержки. И все это я брошу. Абсолют­но все. И упорно повторяла: «Это твоя воля, Господи, не моя»— в близкой надежде, что Он может счесть для себя удобным направить свою волю в нужном мне на­правлении.

В июне 1980 года, после того как я сделал заявление для прессы, что не буду выдвигаться на выборы кандидата от партии, Президент Рейган позвонил мне и сказал, что хотел бы приехать поговорить со мной, и мы встретились в моем офисе. Он сказал, что надеется, что я буду в одном избирательном списке вместе с ним. Я ответил, что не хо­чу быть Вице-Президентом. «Я могу сделать гораздо боль­ше для вас во время выборной кампании,— сказал я,— и я это сделаю».

Думал, дело улажено. Потом мы с Бетти прилетели в Детройт, и на следующий день Президент Рейган снова сказал, что он хотел бы меня видеть. И когда он при­шел — это как раз был день моего рождения,— он принес в подарок «трубку мира». Он снова сказал, что они хотят, чтобы я был в списке. Я ответил, что, учитывая его про­сьбу, готов обсудить это. Мы выбрали четырех человек — Генри Киссинджера, Салана Гринспэна, Боба Бэррэта и Джека Мэрша — все они были в Белом доме при моем президентстве,— для того чтобы они встретились с четырь­мя представителями из окружения Рейгана и попытались представить в письменной форме, какие у меня были бы обязанности на посту Вице-Президента.

Приблизительно через тридцать шесть часов стало оче­видно, что это невозможно, и я сказал Президенту Рейгану: «Думаю, нам не стоит пытаться это делать».

Выздоровление Бетти никогда не обсуждалось при этом, но, если бы я стал Президентом или Вице-Президен­том и это как-то повредило бы ее выздоровлению, я никог­да не простил бы себе. И хотя это не обсуждалось откры­то, подсознательно это был один из аргументов отказа.

Я не знала, как благодарить судьбу за то, что все так произошло. Я успокоилась. Моя новая жизнь здорового человека была замечательной, и я была рада покончить с политикой. Достаточно я съела цыплят табака и достаточ­но высидела на различных собраниях, чтобы заслужить прощение Президента. Когда-то, еще в Белом доме, я бро­сила дерзкую реплику, что первая леди должна получать зарплату, потому что она все время на работе. Уверена и сейчас, что была права.

Когда ваш муж на службе, вы являетесь как бы его продолжением. Вы не должны открыто выражать свои чувства, а я никогда не держала рот закрытым, если у меня было определенное мнение. В Белом доме я обнималась с членами общества «Одинаковые права для дефективных» и рассказала, как обследовалась у психиатра. Многие мои публичные выступления могли бы повредить менее сильно­му человеку, чем Джерри.

Даже в Детройте я должна была все еще соблюдать осторожность. Я приехала в Мичиган, зная, что там пред­полагается марш в защиту прав женщин. Взяла с собой белое платье, потому что участники просили надеть белое, и хотела быть среди них. Не могу вам даже сказать, сколь­ко республиканцев отговаривали меня от этого. Они гово­рили, что, если я буду там маршировать, это нехорошо от­разится на партии. Я ужасно злилась. Республиканцы пер­вые поддержали в свое время движение в защиту прав женщин, а теперь они выбрасывали этот пункт программы из своей платформы. Наконец сам Джерри попросил меня не ходить. «Как одолжение»,— добавил он. Он не сказал мне — не смей, потому что, если кто-то говорит мне, что я не могу чего-то делать, я всегда должна доказать, что мо­гу. Хотя и стараюсь исправить в себе эту черту по мере развития моей трезвости.

Итак, я не участвовала в марше. Я стояла в отеле у ок­на нашего номер--люкс и наблюдала парад как покорная жена и обманутая в надеждах феминистка в одном и том же дрожащем теле.

На другой день из этого окна я увидела нечто порази­тельное.

Когда мы там жили, поднялся дикий ураган, и нам по­звонили снизу из холла, чтобы мы закрыли жалюзи на случай, если стекла разобьются, и находились ближе к противоположной от окна стене. Я прилепилась к внутрен­ней стене, огляделась в поисках миссис Форд и увидела, что она стояла прямо перед окном.

Да, я фаталистка. А ураган был удивительный, удиви­тельный каприз природы. Хотелось смотреть и наблюдать, до чего же все это дойдет. Я бы ни за что на свете не про­пустила такого зрелища.

Энн Кален: Она фаталистка. В 1980 году происходили не только десятки деловых собраний относительно Центра, по это был пик ораторской деятельности миссис Форд. Мы летели в самолете — это был маленький реактивный само­лет,— следуя из Вестчестера во Флориду, и попали в еще один ужасный ураган. Президент был с нами, он летел на переговоры в Бока-Рэтон, а миссис Форд собиралась вы­ступать с речью в Форт-Лаудердейле в Обществе эманси­пации женщин. Молнии сверкали со всех сторон, нельзя было уклониться ни вправо, ни влево, бутерброды летали по кабине. В какой-то момент стрела молнии прошла прямо через самолет. Но Президент и миссис Форд спо­койно сидели, рука в руке, и она ему сказала: «Ну, доро­гой, может быть, это и есть именно то». А я сказала: «За­мечательно, но разве вам обязательно брать меня туда с собой?»

Это проходит через ваш мозг: интересно, это, видимо, последний мой полет. Однажды, когда я была молодая, как Энн, и это было более серьезно, потому что дома оста­вались четверо малышей, мы летели из Эспена в слепом снежном урагане. Для нас это было исключением, мы обычно не летали вместе. Мы мчались прямо на горы, и даже консольные части крыльев самолета не были вид­ны. Ощущение было как в балете. Никто не говорил ни слова, мы все только наблюдали за высотометром и молились Богу, чтобы самолет перелетел через эти горы.

У человека в эти моменты должно быть чувство юмора. Тут может наступить конец чьей-то жизни, и ничего не по­делаешь. Тут нельзя сказать: «Остановись, я еще не го­тов!»

Случаются страшные вещи. Я стояла на своей кухне, когда позвонил мой муж и сказал, что убит Президент Кеннеди. Мы были в Токио, когда получили известие, что стреляли в Президента Рейгана. Когда Джерри был Пре­зидентом, два фанатика пытались убить его. Каддафи пу­гал, что у него есть террористы прямо здесь, в Соеди­ненных Штатах. Но я никогда не тратила время на пе­реживания относительно возможных несчастий. Ведь и мяч для гольфа может пролететь над крышей и ударить меня по голове, когда я срезаю розы. Я верю, что, когда настанет черед, вы отправитесь в землю обетованную. Бу­дем надеяться. Очень мы веселились — Файестоуны и Форды — мы хорошо проводили время. И когда еще выпивали, и когда стали трезвенниками.

В Париже я купила свой первый и единственный костюм от Шанель. В Джакарте кормила великолепных тропических птиц и только недавно поняла, что запуска­ла свою руку в кучу белых жирных личинок.

Люди вокруг нас пили, но это не волновало ни Леонар­да, ни меня. За время лечения мы поняли многое, в том числе и то, что это наше право выбора — пить или не пить. Хотя иногда, к нашему удивлению, кто-нибудь выби­рал за нас. Я помню, как однажды на званом обеде в ресторане — мы были гостями, как и Файестоуны, — пос­ле рыбного блюда был подан лед. Как только я зачерпнула пару полных ложек льда, поняла, что это шампанское, чистое шампанское, замороженное, а потом его, видимо, перепутали и подали вместо обычного льда.

Я сидела с поднятой ложкой, думая, что это пора­зительно, и смотрела через стол на Леонарда — он тоже сидел с поднятой ложкой. Это был ранний пери­од его трезвости, только первый год. Наши глаза встре­тились, мы улыбнулись, сказали «м-да» и опустили ложки.

Для выздоравливающего человека очень опасен этот первый кусок, глоток, глыба любого алкоголя.

Полное воздержание — единственная гарантия трез­вости. Ведь для некоторых людей достаточно и одной рюмки. Они приходят в себя только через неделю или две после полного запоя и никогда больше не возвращаются в группы поддержки.

Если даже вы «эпизодический» алкоголик, эта первая выпивка также опасна. Вы начинаете рассуждать: «Ну, я же не свалился и не позеленел, может, все только думают, что я слабый, может быть, для меня выпивка совсем и не страшна». Если, по счастью, вы не запьете с первого раза, то на следующей неделе вы говорите себе: «Если этот бокал вина на прошлой неделе не повредил мне, то, думаю, могу выпить еще один». А если и второй пройдет, то будет уже слишком поздно — вы на пути к беде.

Потому и говорится, что нет десятой рюмки, или две­надцатой, или сотой. Есть первая, от которой необходимо отказаться. Эта первая выпивка все переворачивает и на­чинает подсекать правду. Поэтому алкоголики не могут пить вообще нисколько, если только хотят остаться здо­ровыми. 18 сентября 1981 года, немногим более чем за год до основания Центра Бетти Форд, мы открыли музей Дже­ральда Р. Форда. Только человек, столь любимый многими, мог собрать подобную массу народа в Гранд-Рапидс. При­ехали Рейганы, и Буши, и Президент Франции, министр иностранных дел Японии, премьер-министр Канады, Пре­зидент Мексики, и леди Берд Джонсон, и Тэдди Кеннеди, и Тип О'Нэйл, и Боб Доул, и Маргарет Трумэн.

Боб Хоуп организовал специальную телевизионную пе­редачу из Гранд-Рапидс. Я была его партнершей в корот­ком танцевальном выступлении. В представлении участ­вовала и марширующая колонна Мичиганского универси­тета. Были банкеты ночью, парады днем, было много всего праздничного и живописного.

Я стояла на плывущем помосте, погода была холодная, толпа такая огромная, что потребовалось участие полиции для контроля, что совершенно необычно для Гранд-Ра­пидс. По правде говоря, я со своими агентами оказалась стиснута в середине сборища, в то время как мне пола­галось быть в музее с мужем, чтобы приветствовать Рей­ганов. Но мы не могли пробиться. C'est la guerre².

Установили связь для центрального телевидения на два дня, а агентов службы госбезопасности набралось в отель столько со всеми этими главами государств, что невозможно было ни подняться, ни спуститься на лифте.

Музей оказался совершенно блестящим. На берегу ре­ки, в центре огромного ухоженного парка. Среди экспона­тов — памятные вещи, документы из Государственного департамента. Я же перерыла много старых сундуков, разыскивая детские ботиночки Джерри и его детскую одежду. Его мать сохранила его форму бойскаута, мор­скую форму, и это одни из самых милых вещей в музее. Это не памятник величия, а памятник обыкновенному че­ловеку. Это музей в городе, где Джерри вырос, в городе, который знал его школьником, футболистом, сыном людей среднего класса, ставшим Президентом США. Музей как бы говорит — этот путь может пройти каждый.

Одна из самых красивых вещей в музее — полное вос­произведение в натуральную величину Овального кабинета в Белом доме. Он сделан абсолютно со всеми деталями — с орнаментальной лепкой в виде листьев вокруг дверей, с занавесками, обстановкой. Мебель представлена такой, какой она была, когда Джерри был Президентом. Часы, книги, семейные фотографии — все на тех же местах.

Люди приходят туда и внезапно замолкают. Это не­объяснимо. Так же было в настоящем Овальном ка­бинете.

В 1980, 1981 и 1982 годах я много путешествовала. Некоторые поездки совершались для удовольствия, неко­торые по необходимости, большинство — с целью добыва­ния денег для Центра Бетти Форд. Всегда главным было создание Центра. Я хотела участвовать во всем. Помо­гала выбирать стулья, ковры, картины на стены, покрыва­ла для кроватей. И помогала набирать персонал.

Когда Бетти говорила со мной, мы обсуждали мое от­ношение к лечению, но особенно к программе «Аноним­ных алкоголиков» и к идеалам программы Центра Бетти Форд. Мне стало ясно, что она хочет убедиться, удастся ли мне, не алкоголику, осуществить такую программу.

Она задавала и другие вопросы. Что для вас в жизни является важным? Каковы ваши интересы?

Через месяц мне позвонили и предложили работу в Центре.

У меня уже был опыт работы в этой области. Я за­нимался этим с 1972 года, десять лет, с тех пор, как по­лучил степень магистра психологии. Некоторое время я трудился в государственной больнице в Иллинойсе, и од­но из отделений, в котором я работал, было для лечения алкоголиков. Затем я провел пару семестров в отделении психических больных. Контраст был потрясающим. В ал­когольном можно было наблюдать определенный поло­жительный результат. Мы видели, как выздоравливают мужчины и женщины. Меня это очень вдохновляло, но в то время специалисты с академической степенью не за­нимались алкоголизмом. Один из моих профессоров ска­зал: «Джон, у вас такое блестящее будущее, не тратьте свою жизнь на свору пьяниц». До сегодняшнего дня это привычная точка зрения. Один доктор недавно посетил Центр Бетти Форд и расска­зал нам, что в его городе 90 процентов мест для алкого­ликов и наркоманов — в психиатрических больницах. Там, где они должны быть, по мнению руководства. И это в 1986-м!

Конечно, большую часть времени такие больные на­ходятся там не добровольно, но дело в том, что это един­ственное место в городе, где лечат алкоголизм. Все это показывает, как много нам еще надо делать в этом направ­лении.

Другие посетители Центра Бетти Форд страшно удив­ляются, что он располагается открыто, больные могут сво­бодно приходить туда и гулять по территории Центра.

Это относится не только к не городским жителям, у ко­торых еще дикие, если можно так сказать, представле­ния об алкоголиках. Наши рабочие кухни спрашивали, со­бираемся ли мы давать больным ножи и вилки, а когда мы готовились к открытию, нас буквально атаковали вопроса­ми жители города: собирается ли Медицинский центр Эй­зенхауэра усилить охрану на своей территории? Не опас­но ли иметь так много стеклянных окон в здании? Во­обще-то они просто могли спросить: «Видели ли вы фильм «Полет над гнездом кукушки»?» Потому что это и было их представление об алкоголиках как о сумасшедших, ко­торых надо держать взаперти.

Когда я был приглашен в Газелден для разработки больничной программы, меня привезли в Миннесотский госпиталь и поместили туда как больного на пять недель. Мне было сказано: «Хотя у вас и нет зависимости, но по­смотрите, как изучение программы «Анонимных алкоголи­ков» повлияет на вашу жизнь». И именно тогда впервые я начал работать над программой для себя, приняв поло­жение, что не я контролирую течение своей жизни, а Бог.

Это было очень хорошим уроком.

В Центре Бетти Форд мы тоже проводили весь персо­нал через лечебную программу, чтобы они прочувствова­ли на себе, что должны понять больные.

7 сентября 1982 года мы собрали персонал из 24 чело­век и начали для них курс интенсивной тренировки. Из Газелдена прислали Двух человек для помощи, и Бетти в первый день встречала каждого лично. Она была одета в защитный шлем, потому что строительство зданий еще заканчивалось. С каждым она здоровалась за руку и да­вала понять, каким значительным он был в ее глазах.

Мы назначили церемонию открытия Центра на 3 ок­тября и на следующее утро открыли прием. За несколько дней мы провели то, что можно назвать учебными манев­рами — наверное, это подходящее выражение. Группа персонала из Центра Эйзенхауэра (сестры, кухонные ра­ботники, бухгалтеры) плюс некоторые из наших алкого­ликов (добровольцы из «АА», Леонард и я) пришли для апробации Центра. Мы играли роль больных, а персонал практиковался на нас.
Я увидел цветы, которые начали расти среди камней...

Джон Мейсфилд