Библиотека «клуба фантастов крыма» серия основана в 2004 году

В результате человеческое сообщество Лакины претерпело важнейшую в его эволюции перемену. Можно сказать, что оно перешло на сверхуровень общения, главнейшим признаком которого является открытость.

Следствием явилась, прежде всего, новая логика мышления. Единое сознание стерло границу между отдельным «я» и коллективным «мы». В результате стала невозможна ложь, насилие, борьба за существование между отдельными индивидуумами. Исчезли зависть, разобщенность, страх одиночества. Каждый, оставаясь личностью, стал равен всем другим.

Исчез вопрос собственности. Были упразднены государства, правительства и их силовые аппараты. Стали невозможны войны. Потеряло свою остроту противостояние добра и зла. Таким образом, цивилизация Лакины смогла подняться на новый интеллектуальный уровень. Приоритет духовного над материальным стал очевиден. Потерял свое значение научно-технический прогресс. Человек на Лакине стал частью естественной природы, перешагнув порог непонимания окружающего мира.

Процесс духовного объединения людей на Лакине является частью процесса общей интеграции всего живого на данной планете. В настоящее время этот процесс не завершен. Последствия полного объединения пока неизвестны».

Танчо мысленно поставил точку на своем последнем донесении, которое никто никогда не прочтет. И мысленно подписался: «Только наблюдатель». Для соплеменников Танчо аборигены Лакины так и останутся примитивными созданиями, не придумавшими даже каменных топоров.

«А ведь и правда, каменных топоров у них нет. И последний атомный реактор они, возможно, остановили примерно в то время, когда наш пращур натачивал первое кремниевое лезвие. Нехорошо!», – подытожил Танчо.

Прямо-таки скверно. Правду он до сих пор не сказал даже Зокти. Во-первых, потому что сэйджи нравилось, что Зоэ относится к ним с добродушной улыбкой взрослого. А во-вторых, Танчо просто не знал, как говорить Зокти о мировой интеграции, коллективном разуме и третьей сигнальной системе.

Поэтому они с Зоэ просто молча сидели на большом камне. А перед ними, точно фосфоресцирующее море, разливался большой праздник сэйджи. На этот камень они забирались вот уже два вечера подряд. Пропустить такое зрелище было бы кощунством. Сэйджи начинали праздновать с утра, но дня им не хватало: в горах темнеет быстро. Внутренний свет сэйджи, обычно едва заметный при ярком солнце, становился ощутимее, теплел – и долина, лежавшая на ладони горы, расцветала невиданными соцветиями живого пламени.

Завороженная кружением огней, душа Танчо порой задремывала – и тогда ему чудилось, будто он видит волшебный праздник Солнца, которому боги-бабочки научили навахо в незапамятные времена.

На большом празднике встречались сэйджи всех цветов, они пришли (и продолжали приходить) с трёх сторон света. Дагвы – люди восточного ветра, светившиеся теплым золотым огнем, – были гораздо ниже ростом, чем стигвы – южане, обладавшие нежным зеленым свечением. Лингвы, уроженцы запада, больше всего походили на живое пламя, и было трудно поверить, что они так же, как остальные сэйджи, близкими узами связаны с водой.

На севере сэйджи не жили – это была вотчина утилити.

Широко открытыми глазами Танчо глядел, как вспыхивают и тускнеют, сливаются и вновь расходятся лепестки желто-красно-зеленого света, пульсируют, будто на одном дыхании, под неслышную музыку. Он думал о том, что приборы всех станций слежения, выведенных на орбиту Лакины воюющими армиями, в эту минуту фиксируют эту необычную световую пульсацию. Из космоса она выглядит, наверное, как миллиарды огоньков, опоясывающих планету. Восемьдесят пять процентов поверхности Лакины оставалось «терра инкогнита» – неизвестной землей. Исследованные пятнадцать изучались лишь в узком ключе полезности для захватчиков. Поэтому никто из них не знал, что в этот самый час просыпается сердце Лакины.

С каким воодушевлением Ярок рассказывал Танчо о предстоящем празднике!

«Ты увидишь, какие они – светлые сэйджи, истинные сэйджи».

«Чем же они лучше вас?»

«Они – как вода певучих ручьев, сбегающих с гор. Для них земля по-прежнему прекрасна, и счастье живет с ними. Мы, Печальные дагвы, не отдали им ни капли своих слез. Их глаза чисты. Они не знают зла».

И вот Танчо заглянул в их глаза. Глаза людей, никогда не видевших зла. Но так же не ведавших, что есть добро. Какие они были, светлые сэйджи? Точно такими, как мечтали философы из Хуайнани: спокойно бездумны, спокойно беззаботны. Душа их была прозрачна, подобно зеркалу воды. Да, поистине светлые сэйджи походили на ручьи, которые текли сквозь их жилища…

Они достигли всего, к чему стремится человек. Они живут на земле, которую любят и которая отвечает им любовью. Они свободны. Они делают то, что хотят, – и хотят делать то, что нужно окружающему их миру. Они следуют за миром, и мир следует за ними.

Они создали вселенную, где все живет в едином ритме – в ритме спокойствия и радости.

Они знают свое предназначение. Знают, в чем смысл их жизни, зачем они пришли на этот свет – и эта цель прекрасна. Они знают, что делают добро и несут радость, и все вокруг любит их, так же как они любят все, что их окружает.

Они могут считать себя центром Вселенной, а могут – никем, средоточием жизни и простым цветком. Им чуждо желание достигнуть власти, потому что они всесильны, оставаясь ничем. Они знают все, потому что они – часть Великого разума. Но это знание не лежит на них тяжким бременем – оно служит им для осознания своих действий, направленных на то, чтобы поддерживать равновесие во вселенной. Они – во всем, и все – в них. Зачем им желать большего? Они чувствуют себя нужными и любимыми – и они счастливы. Что может быть лучше?

* * *

Зоэ рядом с ним вздохнул и поерзал, стараясь отыскать на камне местечко помягче. Танец многоцветных огней завораживал и его – пока земля хранила тепло ушедшего солнца, и у сэйджи хватало сил танцевать.

– Утилити старшие, – ответил Танчо, думая о своем.

– Да нет, у самих сэйджи. А то я с ними со всеми как с малышней – еще обижу кого-нибудь.

– Они не обидятся. Они все дети.

«Именно поэтому они так беззащитны», – продолжил он про себя. И подумал, что Цола бы добавил: «Но ясность ребенка – это и есть высшая ступень мудрости».

– Чего-то я не пойму, как это – все дети?

Танчо поглядел на друга с надеждой и вглубь себя – с сомнением. «Я смогу объяснить. Зоэ поймет», – решился он, наконец.

– Ты знаешь, что теллурийцы достаточно разобщены. Каждый из нас – как маленький замкнутый мир. Внутри каждого из нас однажды зарождается новая жизнь. Новый маленький мир, непохожий даже на тот, который его породил. Так?

– Да, – согласился Зокти.

– А теперь, пожалуйста, представь себе все наоборот. Не разобщенных людей, каждый из которых – отдельный мир, а целый мир – живущий, как один человек, общей болью, общими желаниями. В нем одновременно, раз в несколько столетий, зарождается новая жизнь – в тот момент, когда старая устает жить и сгорает, как сотни вспышек… И порождают эти вспышки единый порыв ветра, несущий семена новой жизни. Мир этот, состоящий из миллиардов новых существ, рождается разом. Он медленно развивается, набирает силу, познает себя и Вселенную. Ты меня слушаешь, друг мой?

– Они что, и думают все одинаково? – спросил Зоэ ошеломленно.

– Скорее, они способны думать все вместе. Вот как сейчас. Но я тебе честно скажу: как это – я и сам не понимаю.

Тяжелая, как приклад, рука Зокти опустилась ему на плечо. Танчо ощутил, как прогибаются кости, и с трудом удержался, чтобы не охнуть. Так, в обнимку, они почувствовали себя не столь одинокими – двое пришельцев, сидевших на камне посреди моря звезд.

Где-то совсем рядом – возможно, в том месте, где сейчас так самозабвенно пела цикада, сходились короткие дороги сэйджи. Их селения всегда располагались близ таких «перекрестков». Здесь сэйджи дышалось особенно легко, здесь они особенно ясно чувствовали свое единение и свою силу. Танчо пытался представить: встречаясь и расходясь, короткие дороги сэйджи оплетают землю, подобно магической паутине, которую, как говорят дакота, плетет сам творец жизни – паук Сусистинако. В перекрестьях этой паутины концентрируется Жизненная сила и, лучась, растекается повсюду, равно наполняя деревья и скалы, ручьи и сердца людей – являя загадочное единство всего сущего.

Танчо спрашивал – и Ярок добросовестно пытался ему объяснить: чтобы ступить на короткую дорогу сэйджи, нужно сначала войти во всеобщее сознание. И тогда можно услышать шум моря, бьющего в берег другого материка или ощутить на лице капли дождя, падающего на другом конце света.

«Для сердца нет расстояний, – объяснял Ярок. – Сердце одно – сердце Лакины. В нас течет общая кровь».

Танчо согласно кивал, продолжая эту мысль давно известными словами: «…Одна душа, одна голова и один язык, ибо народы мира имеют общий разум».

Танчо помнил, конечно же, эти ясные, как солнечный свет, слова Гимна Мира. С тех пор, как Деганавида запел его впервые, Гимн Мира звучит для всех людей, и каждый рассвет повторяет этот Гимн многократно…

Но приходит Ночь Печали, и тьма окутывает сердца.

Ярок глядел на Танчо, и глаза сэйджи говорили: «Не бойся ночи. Не бойся!»

Ярок взял его руки, приложил к своей груди – и на ладонях Танчо остался свет, золотистый свет дагвы. Ярок соединил пальцы, показывая, как надо делать. Танчо повторил его жест – и свет на ладонях слился в невесомый шар… который исчез в его груди. Танчо ощутил тепло, которое мгновенно разлилось по всему телу. И только тогда услышал, как Ярок повторяет беззвучно: «Заставлю я солнце воссиять над тобою», – одно из Утешений Деганавиды.

– Ты совсем спишь, – заметил Зокти.

Танчо прижал руку к груди. Тепло, подаренное ему Яроком, продолжало жить в нем.

– Что, опять болит? – поморщился Зоэ.

– Нет. Мне хорошо, – тихо ответил Танчо.

Над ними восходила одна из двух лун Лакины – несказанно прекрасный Чальчиуитль, цвета драгоценного зеленого нефрита, воспетый в бесчисленных элегиях утилити. Становилось все темнее – тем ярче сияли огни на земле. Светились ветви и палая листва. Подняв лист, Танчо рассмотрел кружевную паутину тончайших светящихся линий. Яркое созвездие у подножия камня оказалось выводком маленьких грибов. Повсюду горели зеленые и голубые россыпи огоньков. Казалось, они с Зоэ летят над огнями огромного города, лежащего далеко внизу…

Во тьме кружились светляки, посылая свое мерцающее признание в любви всем, кто мог расшифровать их сигналы. Этим крошечным существам сэйджи обычно «сдавали вахту». Едва загорались светлячки, можно было с уверенностью сказать, что сэйджи отправились спать. Танчо вздохнул и стал сползать с высокого камня. Зокти оказался внизу раньше него. «Что я, сам не спущусь?» – буркнул про себя Танчо.

Чтобы доказать, насколько хорошо он уже может самостоятельно передвигаться, он решил пробежаться кружным путем, мимо родника. Хвастать ему было еще, конечно же, рановато: он выдохся на полдороги, хотя и обогнал Зокти, которого никто не учил носиться бегом по ночному лесу.

В лесу шаг Танчо, помимо его воли, становился мягким и вкрадчивым. Однажды это сыграло с ним неприятную шутку. Он едва не наступил на длинную змею, мирно дремавшую в палой листве. Спасаясь, она влетела в заросли кустов, как стрела, сорвавшаяся со взведенного арбалета, заставив Танчо подскочить. После этого он еще дня два подпрыгивал, когда под ногами шевелились прикрытые старой листвой палка или камень, и недоверчиво присматривался к каждой куче сушняка.

– Давай я буду идти впереди, – говорил Зоэ. – Я-то так топаю, что любая змея за сто шагов услышит и уползет.

Забравшись в маленький грот, где с невидимых стен, шурша, сбегала вода, собираясь в круглое озерцо у входа, Танчо шлепнулся животом на влажную землю. В черной воде озерца, казавшегося бездонным, сияли звезды. Танчо, не удержавшись, сунул руку в воду – и сразу коснулся шершавого дна: там было по локоть. Подождав, пока перестало бухать в висках, он напился чистой, сладостной воды.

«Они пьют воду из своих родников», – вспомнил он слова Ярока, который объяснял ему, почему так прекрасны светлые сэйджи.

Со страшным шумом пробирался наверх Зокти, точно целый взвод тяжело вооруженной пехоты. Дотопав до грота, Зоэ молча опустился на колени и стал умываться, отфыркиваясь. Потом лег на живот рядом с Танчо и начал пить.

Мечник беззвучно рассмеялся. Он раз десять учил Зокти, что надо делать наоборот: сначала пить, а уж потом мутить воду, умываясь. Но Зоэ так и не научился правильно вести себя у родника – и поступал так, будто это был водопровод. Волшебный голос тахомы – певучего ручья – вызывал у Зокти беспокойство. Он не любил звука текущей воды. Течет – значит, где-то прорвало трубу или кран и надо идти чинить. Понятие вечно льющейся воды не вмещалось в сознание Зокти. Точно так же, как сэйджи не могли вникнуть в иллюзорную конечность созданной пришельцами Вселенной, где не было места лесам и горам. Где вода, как и люди, несвободна.

Зоэ хлебал воду, смешно причмокивая губами, и все никак не мог напиться. Весь день сэйджи наперебой угощали его медом, доставляя двойное удовольствие: во-первых, Зоэ очень любил сладкое, а во-вторых, ему нравились восхищенные глаза сэйджи, которые приходили толпой поглядеть на человека, способного слопать столько меда – и при этом остаться трезвым.

На самих сэйджи мед действовал безотказно. Танчо впервые услышал, как смеется Тати – по-настоящему, без горечи. В целой медовой реке, лившейся во время Большого Праздника, не ощущалось горького привкуса, хотя сортов меда у сэйджи было не меньше, чем у гуаяков, прозванных «медовыми людьми». И Танчо впервые за много лет ощущал спокойствие. Может ли таиться надежда в самой красоте земли? Танчо знал, что может – как знал это Вэша Куоннезин, привратник Волшебного Леса.

Каменная гряда, где сейчас лежали они – пришельцы иного мира, – прижимаясь к влажной груди земли, и пили воду, в которой качались звезды, – эта скалистая гряда звалась Сияющие горы. Отсюда начиналась страна светлых сэйджи. «Страна, где никогда ничего не случается, где вечная тишина отмечается делением в тысячу лет, движением колоссального маятника Времени».

«У щита моего тишина гор», – сказал Будда.

– Мы тут заснем, – зевнул Зокти.

– Ну и ладно. Мне тут нравится. А ты к стигвам в гости собрался? Они же опять танцевать потащат. Такие радушные хозяева тебя без внимания не бросят.

Стигвы, которые принимали их в своем доме, были из древа Раули.

– Нет уж, – вздохнул Зоэ. – Я к ним в дом не полезу, хоть дерись. Это же не дом, а…

– А что?

Танчо невидимо улыбался в темноте. Дом сэйджи мог довести до истерики человека, привыкшего к традиционным архитектурным стилям. Окон в таком доме было много, но все – на разных уровнях. Этажей – тоже несколько, но лестниц не было вовсе. Как Раули перебираются с этажа на этаж, Зокти наотрез отказался выяснять.

– Мы с тобой вдвоем весим больше, чем весь здешний выводок. А их тут обитает человек двадцать, если только я не обсчитался – уж больно шустро бегают. Мало того, что мы себе шеи свернем, если полезем на эту верхотуру, но мы же еще и завалим весь этот муравейник и целое семейство без крова оставим. Они-то, небось, считают, что у них самый красивый дом на свете.

– Конечно! Раули очень любят свой дом. Ведь он вырос вместе с ними и путешествовал вместе с ними по лесу, куда бы они ни пожелали перебраться.

Зокти для верности пропустил последние слова мимо ушей, приняв их за очередную шутку. С тех пор, как они присоединились к большому празднику сэйджи, Танчо пребывал в веселом настроении, и это тревожило Зокти, потому что раньше он не видел его таким.

* * *

– Открытая душа подобна пробившемуся на поверхность земли роднику, – сказал отец в тот раз. – Истинный человек станет любоваться ее красотой и сохранит в памяти радость от встречи с нею. Но люди низкие поспешат замутить родник, поскольку в его чистом зеркале явственней видна их собственная нечистота. Храни свою душу, чтобы грязь ее не коснулась.

Танчо воспринял этот совет и следовал ему во враждебном окружении. Его сердце, словно Пэй Минь, танцующий с двумя мечами, было готово отразить любой удар. Таким его встретил Зоэ – кулаки Танчо были вечно содраны в кровь о чьи-нибудь не вовремя оскаленные зубы. Теперь он впервые в жизни позволил себе роскошь быть самим собой, и его душа расправляла затекшие крылья. Сам Зоэ остался прежним – таким же, как был. Не зря Цола первым поклонился ему при встрече. Однако это не нарушило их дружеских отношений. Зокти – верный и постоянный, как камень; Танчо – переменчивый и непредсказуемый, как вода... Вместе они дополняли друг друга, подобно воде и камню в вечно живом мире, составляя гармонию стихий.
* * *

В нескольких шагах от грота рос громадный бук. Его крона закрывала небо. Между двумя широкими корнями блистали огоньки, будто кто-то оставил здесь россыпь драгоценностей. Пошарив рукой, Танчо убедился, что это – большая куча листвы. Они растянулись на этой удобнейшей постели.

– Все же надо поближе познакомиться хоть с одним домом сэйджи, – закапываясь в листья, рассуждал Танчо. – Хоть ты и смеешься, а у такого дома есть свои преимущества. К примеру, его не нужно строить. Он растет сам.

– Спи, не болтай ерунды, – буркнул Зокти.

– …И потом, дом сэйджи всегда теплый… потому что он живой…

Голос Танчо перешел в неясное бормотание, в котором Зоэ разобрал одно загадочное слово «энтойкия», за которым последовало откровенное посапывание.

Он обычно засыпал быстро, даже когда кругом стоял грохот, шум и крики – ему стоило закрыть глаза и, расслабляясь, медленно повторять про себя:

«Тихий дождь околдовал долину…»

Это была давно испытанная формула сна. Танчо представлялся дождливый день, луг рядом с домом на Журавлином холме. Бесчисленные травы стояли там в тяжелом драгоценном уборе из дождевых капель, словно в хрустальном сне, и бирюзовая стрекоза, не в силах расправить мокрые крылья, спала на длинном стебле. Ленты белого тумана медленно устремлялись вверх – так дышали горы, их теплое сонное дыхание окутывало деревья на вершинах. Танчо засыпал, и тень Журавлиного холма осеняла его.

Ночью он проснулся от резкого запаха и увидел, что вокруг них суетится целое семейство скунсов. А чуть подальше в ярком лунном свете виднелась большая рыжая рысь, которая внимательно рассматривала теллурийцев, оказавшихся в Великом Лесу. Скунсы не обращали никакого внимания на этого страшного хищника. Когда кто-либо из малышей слишком близко подходил к ней, рысь вздергивала губу с неописуемым презрением.

Великий Лес еще присматривался к ним и не спешил показывать всех своих детей, хотя в сумерках они слышали гомон их голосов, а днем то и дело находили разнообразнейшие следы их присутствия.

Танчо с увлечением читал следы, которых было в лесу великое множество. Нередко эти следы сливались в настоящие дороги, протоптанные за многие годы сотнями копыт и лап. Можно было ходить тропинками оленей, но они были слишком узкими, и часто пролегали по крутым склонам, где на двух ногах было трудно устоять. Дороги медведей также не слишком подходили им – они представляли собой цепочку рытвин и ухабов. Кроме того, не очень-то хотелось повстречаться лицом к лицу с теми, кто проложил такие дороги. Самыми удобными для людей были тропы диких кабанов, вот только они нередко ныряли в густые заросли, где приходилось пробираться в три погибели. Так что по Великому лесу они чаще всего ходили дорогами ручьев – по узким каменистым ложбинкам, которыми вода после обильных дождей пробиралась к реке, прокладывая себе путь сквозь чащу дремучих трав.

На дорогах ручьев Танчо также встречал множество следов. Он был счастлив вспомнить ту прекрасную пору, когда самым ответственным его занятием было разбирать в окрестностях Журавлиного холма цепочки следов маленьких и больших четвероногих братьев. Пока ещё существовали родовые замки мечников, в окрестных лесах и горах спокойно жили дети леса – древние хозяева Теллури. Но с тех пор, как кончилось детство, Танчо учили совсем другие учителя охотиться на единственного зверя, и этим зверем был всегда человек.
Глава VI

КРЫЛО ПЛАМЕНИ
Тихий ночной дождь не потревожил их сна. Ветви деревьев сплетались в Великом Лесу так густо, что ни одна капля не просочилась сквозь его полог. Не каждому дано понять красоту дождя. Лесной дождь – благодатное время для роста души и зеленых трав.

Перед рассветом сверкающее покрывало птичьих голосов окутало Лес. В предчувствии солнца каждая из птиц пела свой гимн. Эти гимны звучали каждый по-своему – нежно и торжественно, печально и задорно, а смысл у них был единый: «Я есть, я живу, я люблю».

* * *

«Новый Свет приветствовал моряков еще в открытом океане – на добрую сотню лье благоухали цветущие леса, где насчитывалось четырнадцать пород сладко пахнущих деревьев. «Запах был настолько силен, словно мы находились посреди чудесного сада, полного всевозможных душистых цветов. И теперь мы были убеждены, что берег уже недалек». А до берега оставались еще сутки пути… Или корабль посреди океана вдруг вплывал в цветущий луг – вся поверхность воды оказывалась усыпана яркими цветами: «Как мы полагаем, их принесло сюда отливом с низменных лугов».

Новая земля поражала – здесь все казалось им огромным – горы, деревья, стаи птиц и животных. Мимо стада бизонов, например, можно было скакать целый день на лошади, но так и не увидеть его конца. Один путешественник уверял, что однажды в его поле зрения оказались не менее трехсот тысяч бизонов. Другой за день встретил в устье реки пятьдесят медведей. Под тяжестью странствующих голубей ломались ветви деревьев. По озерам было опасно плавать: трехметровые стерляди могли впрыгнуть в челн. Случалось, что лодка переворачивалась, наскочив на огромную спящую рыбину. Даже устрицы были длинною в фут, и чтобы их съесть, приходилось делать несколько укусов!

Деревья были так велики, что в дупло секвойи всадник свободно въезжал с конем. А из исполинских полых внутри стволов платанов фермеры делали свиные хлева…»

* * *

Танчо раскрыл глаза, и лес заполнил их. Бессмертные предки! Что это был за лес! Лес изначальный. Лес, в котором не может быть грусти. Деревья здесь были по-настоящему большие. Каждое из них могло породить предание. Хотелось преклонить колена. Каждое дерево стояло, как храм.

И Танчо поверил – сразу и радостно, – что в глубине этого леса растет Древо Света, великое Древо наречий ирокезов, и та древняя сосна, с растрескавшейся красной корой, сквозь полый ствол которой кайова однажды вышли в подлунный мир. Если углубиться в этот лес, то можно увидеть Йаш-че – зеленое Дерево изобилия киче, в котором живет бог дождя. А в самом центре этого изначального леса, у тихого озера, склоняет свои ветви вечно живая ива осейджей, под которой отдыхали первые люди рода Тсичу, спустившись с небес. Эхака Сапа, оплакивавший смерть лишенного сердцевины священного дерева дакота, войдя в этот лес, увидел бы свое Древо цветущим – и пел бы, радуясь, что вещий сон его юности сбылся.

– Ты молишься, что ли? – послышался хриплый со сна голос Зоэ.

– Нет, я благодарю за то, что мне дано пройти Тропой Красоты.

– Кого благодаришь?

– Великую Тайну.

Зокти вылез из вороха листьев, как медведь из берлоги, и встряхнулся.

– Уф! – Он потянул носом, вдыхая утренний воздух леса. – Хорошо!

* * *

Когда взбираешься высоко в горы и смотришь через долину на другие горы – видишь, что они вздымаются, как бушприты кораблей, под которыми волнуется и кипит, дышит и живет Великий Лес. Кажется, что горы, как корабли, летят по зеленым волнам навстречу солнцу. Ощущение простора, безбрежности наполняет сердце покоем и возвышает душу…

При виде горной долины у Танчо всегда светлело на душе. Может, это было связано с домом на Журавлином холме. В раннем детстве в его душу навсегда впитались радость и блеск утреннего солнца и отражение его лучей на бесчисленных зеленых листьях.

* * *

Нооастлан – земля тысячи озер, осененная крыльями цапель. Ее покинули астеки, пустившись в свое далекое странствие, и вечно тосковали об этой земле, изображая ее знаком сломанного дерева…

Но порой Танчо казалось, что Лакина больше похожа на другую таинственную землю астеков – Омейокан, где из витков раковины прорастает былое завтра, которое обрекло Несауалькойотля переживать и оплакивать свою грядущую гибель, но позволило Сэттлу провозгласить: «Смерти нет – есть только смена миров».

Здесь, на Лакине, как в Омейокане, мысль управляла материей и всеми стихиями, причем безо всякого труда и насилия – так легко, как вода прокладывает себе дорогу в скалах. Для этого требовалось лишь время, а оно здесь обладало свойством растягиваться, было густым и вязким, как янтарная смола или мед лесных пчел – и люди здесь умели его смаковать медленно, словно мед на языке.

Танчо теперь с улыбкой вспоминал свои старания объяснить обитателям Лакины, зачем нужно прокладывать автотрассы, строить машины, добывать энергоресурсы, изобретать вещи, которых нет в природе. Сэйджи были убеждены, что правильнее изменять себя, а не окружающий мир, совершенствовать свой дух и свое тело, а не отвоевывать удобства для себя ценою уничтожения мира.

«Но совершенствовать себя труднее и дольше, поэтому мы пошли тем путем, который легче», – оправдывался Танчо.

И тут же искрой в его сознании вспыхивала ответная мысль сэйджи:

«Длинный путь все же короче прямой дороги, ведущей в пропасть».

* * *

Пока взор Солнца блуждал где-то по вершинам гор, Танчо совсем было решился лезть наверх, но в этот миг светило, прекрасное в своей вечной доброте, снизошло к ним. На траве между деревьями возник золотой диск – будто цветок лотоса, поднявшийся из глубины вод. Танчо вознес хвалу Солнцу и уселся посредине солнечного круга.

Пока дух Танчо напитывался эфирной пищей, Зоэ все явственнее ощущал потребность вкусить чего-нибудь сугубо материального. Он отправился на поиски съестного, однако мысли его все время вертелись вокруг того, что угнетало Зоэ последние дни.

«Стыдно, что мы ничего не можем сделать для сэйджи, – думал он на ходу. – Они забавные. И смерти не боятся. Это хорошо. Только стыдно перед ними. Я их с десяток могу на плечи посадить и пронести через весь лес. А толку? Если мы сейчас их поубивать не дадим, так они все равно умрут, когда лес вырубят. Разве что купить часть земли, забором огородить и стрелять в каждого, кто сунется? Нет, сэйджи за забором жить не станут. Им нужна эта… Как ее? Свободная вода! И воздух. И чтобы птицы пели… А этого не будет».

Хмурясь и вздыхая от своих безрадостных мыслей, Зоэ брел вверх по ручью. Но невозможно было долго оставаться грустным, дыша воздухом Великого Леса. Это был веселый воздух. Надежда, в которой отказал себе Зокти, светила сквозь листья – вечная, как солнце, и столь же чистая. Наслаждением было дышать этим воздухом. И Зоэ дышал, все убыстряя шаг, хотя сам не замечал этого. Подумав, он снял рубаху, чтобы дышать было удобнее. Все равно никого не было в Великом Лесу, кто бы оскорбился при виде шрамов Зоэ, и некому было посмеяться, подсматривая, как он шагает вразвалку, помахивая зажатой в кулаке рубахой, а вместе с пыхтеньем с губ его слетает то ли песенка, то ли неуклюжие стишата, что-то вроде:

«Когда придет весна

И расцветут цветы…»

Цветы оборачивались и глядели ему вслед, неслышно переговариваясь. В Сияющих горах никто не наступал им на лица, и здешние цветы были еще любопытнее птиц. И желтая птица пела над ним весело и пряно. И красная птица пела резко и горячо. И синяя птица пела задумчиво и долго…
* * *

Зокти поначалу не попадалось ничего существенного, кроме длинных и изогнутых, как сабли, темно-красных стручков. Падая с высоких деревьев, они лежали грудами, будто здесь разоружили неведомую лесную рать. «Сабли» были сладкие и хрустящие, но абсолютно не питательные.

Хрупая подобранной «саблей», Зоэ добрался до истоков ручья. Здесь, во влажной тишине, среди огромных камней, под которыми проблескивала новорожденная вода, он, наконец, увидел хвост лианы, опушенный фиолетово-розовыми цветами.

– Ага! Арсенал! – воскликнул Зокти, воодушевляясь, и полез наверх. Цветущая плеть привела его на иссушенную солнцем и ветрами плоскую вершину горы. Тут меж перистых листьев, стелившихся по земле, лежали и дозревали плоды. Больше всего они напоминали новенькие, хорошо смазанные авиационные бомбы, за что Зоэ присвоил этому растению названье «арсенал». Чисто внешним сходство не заканчивалось: перезрев и раскалившись на солнце, эти плоды имели обыкновение взрываться, разбрызгивая семена на все четыре стороны. Зрелая мякоть отличалась изысканным вкусом, но полакомиться ею рискнул бы только опытный минер.

Довольно хмыкнув, Зокти принялся за дело. Тонкость состояла в том, чтобы не нарваться на перезрелую «бомбу» и не выбрать еще зеленую. Отобрав полдюжины плодов размером с хорошую дыню, Зокти отделил их от плодоножек с такой осторожностью, с какой выворачивают запал, по одной перенес на открытую площадку, поближе одна к другой. Потом залег за камень и швырнул в них палку. Треск лопающихся «бомб» вспугнул целую стаю птиц, с шумом рванувшихся в небо. С десяток заостренных семян просвистело над головой Зоэ, и в мире вновь воцарились покой и тишина.

– Мне, чур, дополнительная порция, – заорал Танчо, выдираясь из кустов. – Я решил, что ты на землян напоролся и они тебя обстреляли.

– Ну да, – затаенно вздохнул Зоэ. – Откуда бы им взяться?

Настроение у него улучшилось, так как он заметил, что Танчо успел повернуть оправу камня в боевую позицию – значит, еще не потерял форму.

На пресловутой конференции уже было ясно, что перемирие, заключённое двумя расами ради совместной борьбы с утилити, будет кратковременным и война возобновится, как только обе стороны уверятся в иллюзии победы над жителями Лакины. Двое друзей, сейчас отдыхающие от битв в Великом Лесу (или же, наоборот, готовящиеся к будущим битвам?), пока не знали, что происходит на захваченных землях. В эту войну им ещё предстояло включиться – конечно же, на третьей стороне.

То, что осталось от «арсенала», вовсе не походило на боезапас: влажно поблескивая обнажившейся мякотью, плоды распластались на земле, как огромные морские звезды, закинутые на вершину горы невиданной бурей.

– Налетай! – радушно пригласил Зоэ.

За едой, как всегда, пришли воспоминания. Зокти думал о Цоле, который никогда не прощался, а потому исчез, как в воду канул – ни слуху, ни духу, а следом за ним пропал и Ярок. Один Ворон Тати иногда приходил к ним вечерами, но Зоэ не решался задать ему вопрос о том, где его брат.

– Тася, ты Ярку не видал?

Танчо отрицательно мотнул головой, с хряском раскалывая «звезду» пополам.

– Тати я видел вчера, – задумчиво обгладывая корку, продолжал Зоэ. – Только он, похоже, меня не узнал. Все танцевать тащил. Это меня-то, а?

– Загуляли наши сэйджи, – согласился Танчо. – Слишком много меда, вот что. Придется тебе, друг мой, подналечь: вот доешь все их запасы – и пойдем воевать со спокойной душой.

– Не могу понять тех, у кого рука поднимается на сэйджи. Это все равно, что детей убивать. Неужто ничего нельзя сделать? Есть ведь, наверное, какие-то законы…

– Законы есть, Зоэ. Но даже если бы удалось доказать, что сэйджи – люди, и запретить охоту на них, это бы не помогло. Когда вырубят Лес, все сэйджи умрут сами. Это старая тактика, и она не раз применялась против тех, кто связан добром с землей.

– Мне страшно.

– Что? – переспросил Танчо, повернувшись к другу. Услышать «мне страшно» от носителя блока А-Зет…

– А ты разве не боишься? Не боишься смотреть им в глаза – Цоле, Яроку и всей этой босоногой братии, которая сейчас отплясывает, вместо того, чтобы реветь в три ручья?

– Ты разве хочешь, чтобы они ревели?

– Нет. Я сам зареветь хочу, – буркнул Зоэ сердито.

– Вот только этого – не надо! – взмолился Танчо.

Не донеся до рта ломоть, Зоэ смотрел, как он искрится на изломе сахарным соком.

– А правда, что земляне едят трупы? – спросил он ни с того, ни с сего.

– Не все, – выдавил Танчо, вгрызаясь до ушей в огромный кусок.

– Надо же, еще трупами перебирают, – возмутился Зокти.

Танчо прыснул, едва не подавившись, смахнул выступившие слезы и сказал, стараясь быть серьезным:

– В том смысле, что не все земляне трупы едят. Они вообще эврифаги.

– Точно!

– Это не ругательство. Это значит – они всеядные.

– Нам говорили, если они выиграют войну, то сожрут нас.

– И не только нас, – согласился Танчо. – Они все съедят здесь, на Лакине. А если что-нибудь не доедят, так теллурийцы им помогут. Мы ведь тоже пожрать не дураки.

Танчо облизнулся, перевел дух и взглянул на небо, которое здесь, на вершине, было таким ясным и всеобъемлющим.

Все было в небе – облака, похожие на горы, и горы, похожие на облака. Даже каменные уступы скал, казалось, двигались и менялись, следуя за бегущими тенями облаков.

– Я плохой человек, я знаю. Но я никогда не убивал своих. За всю жизнь я не убил ни одного теллурийца, – сказал Зокти у него за спиной.

Танчо повернул голову и посмотрел на друга, щурясь от света.

– Слушай, Зоэ, если ты еще будешь говорить, какой ты плохой человек, я тебе хорошенько по башке заеду. И вообще, зря с тобой Цола возился – ты все равно не понял ничего из принципов утилити.

– Да помню я сказочки Цолы. Принципы! В жизни принципы – одно, а драка – это совсем другое, – буркнул Зокти.

– Я и сам так думал, – кивнул Танчо, с быстротой кота выкапывая неглубокую ямку и заталкивая туда корки, оставшиеся от обеда. – Думал так, пока не подрался с Тати.

– Да ну? Ты с Татькой дрался? Серьезно?

– Еще как серьезно. За принципы. – Танчо потоптался, сравнивая свой тайник с землей.

– Вот тут-то он тебя и научил уму-разуму, – усмехнулся Зоэ.

– Именно так и было!

– И он доказал тебе, что можно победить одной жалостью, как говорит Цола?

– Не одной. Еще состраданием и любовью.

– Ну, поехали… – вздохнул Зокти. – Как дети, честное слово! Слушай, может, ты правда шарахнешь мне пару раз по башке, и меня того… тоже осенит, как мы будем воевать, если у нас нет ничего, одни голые… пятки? – вовремя заменил он слово.

– Ишь ты, шарахнуть по башке, – всерьез задумался Танчо. – Будь я таким опытным мастером, как Тати, то рискнул бы. Но так как до Ворона Тати мне далеко…

– Да уж! – иронически вставил Зоэ, живо припомнивший Тати таким, каким видел его в последний раз.

– ...То придется уж как-нибудь словами тебе объяснять. Пошли! – Танчо вскочил и отряхнулся.

– Эх, жаль, что Цолы нет! – вздохнул Зокти, с кряхтеньем поднимаясь на ноги. – Он бы сейчас сел, задумался, потом развел беседу часика на два. А я бы как раз вздремнул после еды.

Но его друг уже нырнул в заросли – только ветки зашуршали, как от вихря, и оттуда донеслось:

– Я расскажу тебе о Белой Дороге!

– О чём? – спросил Зокти. – Погоди, мы же «спасибо» этому месту не сказали!

Тут он понял, что разговаривает сам с собой. Вздохнув, Зокти покачал головой, по привычке внимательно осмотрел оставляемое место и убедился, что Танчо все убрал. Осталось только поблагодарить за приют, как их научили сэйджи.

Зоэ не умел говорить так красиво и торжественно, как Танчо, поэтому он просто произнёс:

– Спасибо этому месту: обогрело, накормило…

Подобные слова они говорили обязательно, покидая место ночевки или большого привала, где перекусывали. Поэтому им открывались самые удобные места, где они спали, как в колыбели из мягких листьев и трав, всегда вовремя находилась вода, и ветер не холодил, а только отдувал комаров, и звери сторожили их сон. А скваттеры, оставлявшие в Великом Лесу на каждой стоянке безобразную свалку мусора – слепок своей души – не могли отыскать ровного местечка, всюду для них были корни и камни, вода словно пряталась, а по ночам они дрожали от холода, вслушиваясь в непонятные пугающие звуки…

Произнеся слова благодарности, Зоэ, подумав, добавил:

– Пусть подольше до тебя скваттеры не доберутся!

И с чувством выполненного долга двинулся вслед за Танчо.

– Несет тебя! – бормотал он, сползая по склону согласно инструкции о передвижениях по лавиноопасным участкам. – Что я тебе, курсант-первогодок? Я свои марш-броски отбегал…

Зокти принадлежал к генерации воинов, которые привыкли, что их доставляют к месту сражения в креслах и по воздуху.

Запыхавшись, он остановился и глянул вниз. Танчо прыгал с камня на камень, взмахивая руками, будто собирался взлететь.

– А ночью опять задыхаться будешь, – определил Зоэ.

Набрав побольше воздуха, он рявкнул:

– Танчо!! – вложив в этот вопль всю гамму своих чувств.

Скала у него за спиной охнула и отозвалась тонко, как струна. К удивлению Зоэ, Танчо затормозил и, подавшись вбок, устроился ждать в тени одинокого камня, который удерживался на крутизне, в то время как другие медленно, год за годом, сползали – и неспешная каменная река двигалась, огибая его.

– Отдышись, – тихо сказал он, когда друг поравнялся с ним.

И пока Зоэ старательно выполнял приказ, стал рассказывать:

– Ты думаешь, Зоэ, что сэйджи возьмут в руки что-нибудь потяжелее и пойдут на приступ ближайшего форта скваттеров? Этого не будет. Дорога сэйджи не пересекается со злом.

Есть два пути жизни. Противостоять миру, каждый день выходя с ним на бой – это один путь. Слиться с миром, став его частью – это другой путь. Это – Белая Дорога.

Когда скваттеры не увидели на Лакине следов битвы человека с окружающим миром, они сделали вывод, что сэйджи и утилити бессильны. Но это не так. Ты знаешь, в чем сущность великого воина? Великий воин выигрывает битву, не начав ее.

И Зоэ окончательно понял, что грядущая война будет совершенно другой, чем все битвы, в которых ему довелось участвовать.

– Белая Дорога – это как раз то самое: победить, не начав битвы. Избавиться от врагов, не убивая их.

– Ну да? – недоверчиво усмехнулся Зоэ.

– Победить без драки можно по-разному, – с невозмутимой серьезностью продолжал Танчо. – Можно превзойти врага состраданием и жалостью. Например, показать ему, что в нем самом есть добро и красота. И внушить, что ему не к лицу совершать неблаговидные поступки. Бывали случаи, когда этот способ срабатывал. Я назову тебе имя человека, который осилил врага таким образом. Этого человека зовут Деганавида. Конечно же, для этого нужна огромная духовная сила. Деганавида, который путешествовал в каменной лодке, направляя ее без весел, обладал достаточной мощью, чтобы изменять направление человеческого сердца. Он мог сказать врагам: «Вы братья», – и те обнимали друг друга. Он мог пробудить во зле изначальное добро, так как добро первично, а зло всегда нарастает над ним. Белая Дорога существует, и ты знаешь людей, которые идут этим путем.

– Это Цола?

– Да, утилити идут Белой Дорогой. Но для того, чтобы изменить что-либо – будь то человеческое сердце или направление ветра – требуется время. Для добра всегда требуется больше времени, чем для зла. Чтобы вырастить, нужны годы, чтобы убить – мгновения…

Вот в чем наша главная беда. Уничтожить легче, чем преобразить. Изменить – значит почти то же, что и создать заново. На то, чтобы уничтожить врага, требуется куда меньше времени, чем на то, чтобы он стал другим человеком… тем более твоим другом. Время – вот что противостоит нам. Есть ли что сильнее времени?

– Память, – неожиданно быстро ответил Зокти.

Танчо замер от изумления, но в тот же миг понял, о чем Зоэ говорит.

– Нет, друг мой, – сказал он, переведя дух. – Как и боль, память смертна. Как все, что порождено человеком. Смерть и время всегда стоят на стороне зла. Даже для таких опытных воинов, как утилити, время – страшный противник. Единственное, чем мы можем действительно помочь – это оттянуть время. Стать на его пути и задержать скваттеров, дав утилити и сэйджи возможность действовать.

– Слушай... – Зоэ поскреб в голове. – А этот… который в каменной лодке…

– Деганавида?

– Как ты это выговариваешь?

– Зови его Лесным Странником – он не обидится, – усмехнулся Танчо.

– А ты его хорошо знаешь? Может, он с нами пойдет – ты не спрашивал?

– Спрашивал.

– Ну, и как он?

– Сказал: «Дарэ, моя белая ветвь всегда в твоих руках».

– Что значит «Дарэ»?

– Дарэ – так меня зовут на языке Деганавиды. Это значит Журавль.

– А что за белая ветвь?

– Ветвь белой сосны – знак мира и согласия. Деганавида будет с нами. Все наши светлые вожди будут с нами – и Сияющий Дракон, и Айонвата, и Обера, и Лаутаро, и братья Катари, и владыки-воины Кан Эк…

* * *

Танчо с трепетом произносил их имена – их зовущие имена, которые звучат вечно, пока во Вселенной поет хотя бы одна флейта.

– Да! Зло не так всеобъемлюще, как ему бы хотелось… и как оно внушает людям. Наши мертвые нас не оставят в беде.

Последние слова он произнес как заклинание. Танчо не был Вестником и не имел никаких прав рассказывать о Белой Дороге кому бы то ни было. Что теперь думает Зоэ? Танчо не решился узнать это и, чтобы не поддаться соблазну заглянуть ему в душу, отвернулся и стал сосредоточенно разглядывать камень, рядом с которым они сидели.

* * *

– Очень красиво, – сказал, наконец, Зокти. – Мы будем тянуть время, как ты говоришь. Это верно – что мы еще можем? Только если земляне направят против нас бронетехнику… Ты хоть раз видел вблизи танк?

– А что?

– Да то, что с танком не поговоришь о дружбе и любви. Танк – он любую дорогу с грязью перемешает, Белая она или в цветах, как вот здесь…

– Я не сомневаюсь, что так и будет. При Вундед-Ни нас взяли в кольцо танками. Теперь они сделают то же самое. Игвам, – губы Танчо презрительно выгнулись, когда он выговаривал ненавистное имя, – игвам нет нужды придумывать что-то еще, раз есть танки.

* * *

Кому довелось испытать, как сталь врастает в живое тело? Танчо внутренне содрогнулся, вспоминая эту боль и страшную тяжесть. Насколько же неподъёмна эта роль машины для убийства, особенно для того, чьи глаза увидели мир мечты, мир чистоты… Роль разящей стали, роль её жреца и жертвы... Светлый сон, что привиделся ему – сон, будто бы он может сделать выбор и уйти вслед за звездой Кан-Эк… Выбрать смерть и чистоту… выбрать воду и синий цвет… Кто нашептал ему, будто он вправе поменять свои цвета?!

Ах, это сосны на восточном склоне Хрустальных гор – когда он выпил воду из родника… И светлая тишина наполнила его душу. Жизнь казалась тогда далека… Она и вправду была далека от него – вот поэтому он и смог увидеть этот сон, украв его у кого-то другого. Ведь этот сон не мог принадлежать ему. Его цвета – черный, красный, белый. Красный – цвет боевого духа, белый – символ чистоты помыслов, черный – цвет скорби об умерших…

Что есть еще у него? Танчо взглянул вокруг себя, будто просыпаясь. Есть Меч, который спрятан глубоко и надежно, как его душа. И еще – тэсэн, боевой веер, который можно носить открыто – поскольку никому невдомек, что это оружие.

Но сможет ли он, как воин рода Тайра, взмахом своего веера удержать заходящее солнце? Солнце Лакины – смертельно раненное солнце, что падает подстреленной птицей, заливая кровью облака…