264
быток!» И как рано наступает у нас тот возраст, когда русский революционер начинает относить многие свои требования на счет «избытка сил» и «кипения крови». Якубовичу было не более 24-х лет, когда он уже ставил «минимальность» своих требований в зависимость от своего более «зрелого» возраста. Это было бы поразительно, если бы не было совершенно естественно.
Наши революционеры предпочитают верить в свои требования, а не основывать их на научной критике существующих общественных отношений. Но это обстоятельство нисколько не мешает нашим общественным отношениям, всему ходу нашей общественной жизни, критиковать наши революционные программы. Как только начинаются попытки осуществить основанную на вере программу, тотчас же обнаруживается ее несоответствие с общественными отношениями. Поэтому ни одна программа не может продержаться у нас более 4—6 лет. Неудивительно также, что и двадцатичетырехлетние юноши оказываются достаточно пожившими для того, чтобы «улыбаться» по поводу программы, в разумность которой они «верили» два-три года тому назад.
Как только жизнь раскритикует одну из наших программ, мы немедленно начинаем «верить» в новую. Изменились требования жизни — изменилась и наша программа, говорим и пишем мы в таких случаях, чтобы оправдать свое непостоянство. Но в действительности требования жизни остались неизменными, изменилось только наше понимание этих требований, обнаружились такие стороны общественных отношений, существова-ния которых мы даже и не предвидели, хотя обязаны были твердо знать о нем в качестве политических деятелей.
Как же поправить дело? А очень просто: нужно, чтобы наши программы были продуктом критики, а не веры. »Во всем, что касается революции мне не 60, а дважды 30 лет», — воскликнул как-то старик Либкнехт в одной из своих речей. Относительно Бебеля, Гэда или Поля Лафарга также нет оснований думать, что возраст заставит их отбросить хоть некоторые из их «требований». Весь секрет здесь в том, что они учились социализму в очень хорошей школе — именно у Карла Маркса.
Человек, прошедший эту школу, становится революционером по логике, а не только по чувству. У него нет веры, но зато есть уверенность в неизбежном и неотвратимом осуществлении требований рабочего класса. А так как логика его с годами зреет, а не испаряется, если он только остается мыслящим человеком, то и уверенность эта с годами становится все более и более прочною. Если бы даже такой человек, по той или другой причине, отказался от своего дела, если бы он возненавидел
265
«го и перешел на сторону реакции, то и тогда не мог бы он отделаться от уверенности в неизбежном осуществлении всех требований научного социализма. Эта уверенность яви-лась бы мстительницей за его измену. Попробуйте, разуверьтесь («разочаруйтесь») в движении земли. Если бы в числе судей Галилея был человек, понявший новую астрономическую теорию, то хотя сама роль его показывала бы, что он из-за личных выгод считает нужным поддерживать старые взгляды, но, несмотря на это, в глубине души, он должен был бы сказать себе словами осужденного: «а все-таки она движется!»
Хорошая эта школа, господа, — школа научного социализма, и давно уже нам следовало бы в ней поучиться. С самого начала издания «Библиотеки Современного Социализма» в 1883 году группа «Освобождение Труда» не переставала обращать внимание наших революционеров на эту сторону дела.
Нам могут, пожалуй, привести в пример Г. А. Лопатина и сказать, что вот, мол, был же человек, который основательно прошел школу научного социализма и все-таки нашел возможным пристать к «партии Народной Воли», ясно, стало быть, что программа этой партии не противоречила коренным убеждениям его. На это мы ответим, что Г. А. Лопатин мог пристать к «партии Народной Воли» по тем или другим политическим соображениям, не разделяя даже большей части положений ее программы. Ему могло казаться, что «другого исхода нет», как говорит г. Лавров, описывая его тогдашний взгляд на положение дел в России (Процесс 21-го. Биографическая Заметка о Г. А. Лопатине, стр. XXXIII). Но это не значит еще, что многие части программы не заставляли его «улыбаться», как улыбался Якубович. К тому же надо заметить, что и самое убеждение Г. А. Лопатина в том, что «другого исхода нет» и что ему нужно пристать к «партии Народной Воли», было совершенно ошибочно. Его бесспорно огромные силы принесли бы гораздо больше пользы делу русского социализма, если бы он, не пытаясь возвратить невозвратное и оживить умирающее, энергично взялся за создание новой партии в России.
Впрочем, мы уже сказали, что все подобного рода споры совсем неуместны в настоящее время. Факт издания «кружком народовольцев» сочинений по научному социализму показывает, до какой степени в среду приверженцев «Народной Воли» стало проникать сознание необходимости найти новое обоснование для их революционных «требований». «Вестник Народной Воли» не занимался пропагандой идей Маркса. Напротив, хотя один из его редакторов, именно П. Л. Лавров, и не упускал
266
случая сказать несколько комплиментов «великому учителю», но это не мешало названному органу делать время от времени лихие кавалерийские наезды на ту или другую область научного социализма. Нужно ли говорить, что в статьях другого редактора этого органа, г. Тихомирова, не было даже и самомалейшей дозы марксизма? Теперь дело изменилось. Теперь мы сказали бы, что оно пошло совсем хорошо, сказали бы... но нас смущает предисловие г. Лаврова к изданной «кружком народовольцев» статье Маркса.
Предисловие это состоит из двух частей. В первой, значительно большей, уважаемый автор выясняет читателям исторический характер и значение немецкой идеалистической философии. Во второй он переходит к тем общественным задачам, решение которых лежит теперь на обязанности русских социалистов. Относительно первой части мы можем сказать только одно: г. Лавров хорошо сделал, что написал ее, она многое поясняет в самой статье Маркса. Если и нельзя безусловно согласиться с тем, что г. Лавров говорит в ней, то во всяком случае ее содержание не вызывает никаких недоразумений. Не то во второй части. Ее содержание темно и «чревато» недоразумениями. Автор пишет, например, что «России приходится добыть не только политические, гражданские права... она должна «перескочить» и через те политические формы, которые приобретены другими нациями в иллюзионном предположении, что в этих политических формах — все спасение». Вносными знаками, отмечающими слово перескочить, г. Лавров показывает, что он заимствовал это олово из статьи Маркса, к которой относится самое предисловие. Но это обстоятельство не помешает нам попросить у него некоторых разъяснений. О каких политических формах говорит г. Лавров? Он говорит о «парламентаризме в том виде, в каком мы его видим в современном государстве», а в этом виде парламентаризм является «формою классового (хотя и не сословного) господства», «одним из проявлений капиталистического порядка» и «источником опасных болезней общества». Итак, «чтобы стать на уровень современных общественных задач», освобожденной России придется «перескочить» через «классовый парламентаризм». Прекрасно, но дело в том, что «классовый парламентаризм» (мимоходом сказать, другого мы не знаем) есть не только «проявление капиталистического порядка», он есть существенное проявление этого порядка. Нельзя «перескочить» через первый, не перескочивши через второй. Так, по-видимому, понимает это дело и сам г. Лавров. «Социалисты в России, как и всюду, уверены, что лишь организация городских и сельских рабочих, в руки которых должны перейти орудия труда, может быть подкладкою строя, находящегося на уровне этих за-
267
дач» (т. е. современных общественных задач), — говорит он на странице 21—22 своего предисловия. Отсюда следуют два вывода.
1. «Освобожденная Россия» будет «на уровне современных общественных задач», когда орудия труда перейдут в руки городских и сельских рабочих, т. е. когда «современных общественных задач», уже не будет, так как сама социальная жизнь будет представлять собою их уже осуществленное решение.
2. «Освобожденная Россия» должна «перескочить» в тот фазис общественного развития, в котором орудия труда будут принадлежать организованным рабочим.
Правда, «есть не мало развитых умов в России, которые не идут так далеко, но тем не менее не закрывают глаз перед болезненными явлениями европейского классового парламентаризма и, зная очень хорошо, что императорское самодержавие есть, во всяком случае, позорная и бессмысленная политическая форма, ищут при этом политических форм, устраняющих и только что указанные болезненные явления, не доходя до социалистических решений».
Ко так как сам г. Лавров не принадлежит к числу этих людей, та сделанные нами выводы остаются в полной силе.
Вот эти-то выводы и повергают нас в смущение. Мы все не можем выяснить себе, как понимает г. Лавров предстоящие России «перескакивания». Иногда мы рассуждаем таким образом: «перескочить» должна «освобожденная» Россия, а современная Россия должна «освободиться». Когда ей удастся сделать это, она пойдет дальше и начнет борьбу против «классового парламентаризма», т. е. начнет «перескакивать». Если г. Лавров так понимает этот вопрос, то, он, конечно, совершенно прав; но тогда зачем говорить о перескакиваниях? Ведь и помимо перескакиваний нельзя придумать другого пути для общественного развития России.
Но иногда нам кажется, что по мнению г. Лаврова именно современная, еще не «освобожденная» Россия «должна перескочить» в такие формы общественных отношений, при которых орудия труда перейдут «в руки рабочих». И если верно это последнее предположение, то мы. поставим г. Лаврову на вид следующие соображения.
Благие пожелания по отношению к своей родине или к рабочему классу вещь очень хорошая сама по себе, и если бы дело шло об одних только пожеланиях и советах, то мы и сами не прочь были бы посоветовать нашему отечеству «перескочить» как можно дальше. Но все такого рода советы и пожелания должны быть сопоставлены с практиче-
268
скою деятельностью русских революционеров, а не высказываться ins Blaue hinein, как говорят немцы. Здесь-то, в виду практической революционной деятельности, и следует помнить, какую массу вреда принесла русским социалистам их слабость к перескакиваниям. Известно, что достоинство революционных «программ» обыкновенно измерялось у нас тем, насколько они оставляли свободы для перескакиваний... Люди, которые напоминали русским социалистам пословицу: «тогда скажешь «гоп!», когда перескочишь», считались отсталыми, а указываемые ими пути — слишком длинными. И хотя жизнь безжалостно критиковала всякий данный, внесенный в программу, способ перескакивания, а вследствие этого всякая данная программа отцветала, не успевши расцвесть, но это служило лишь поводом к соображениям о том, как бы нам половчее «перескочить» к новой программе. Само собою понятно, что все эти фантастические перескакивания не только не приносили пользы делу, но сильно вредили ему. Чтобы «перескочить», нам нужно было быть налегке, и мы выбросили, как негодный балласт, целый ряд самых важных положений социализма. В результате было то, что социалистический характер наших программ был по меньшей мере сомнителен. Мы были приверженцами того частью крестьянского, частью мелкобуржуазного социализма, который даже в случае своего торжества (в действительности немыслимого, благодаря утопическому характеру этого социализма) ни в каком случае не привел бы нас туда, куда мы так усердно скакали в своем воображении. Толки относительно перескакивания через капитализм ведутся у нас уже давно, но к чему привели эти толки? Чтобы облегчить свой скачок, мы отбросили в сторону даже пропагандистскую и агитационную деятельность среди рабочего класса. Но нетрудно понять, что только эта деятельность могла бы дать нам силы для сколько-нибудь целесообразной борьбы с капитализмом. Незрелость же рабочего класса может быть выгодна только для наших эксплуататоров и не облегчит нам никаких перескакиваний. Вот почему мы боимся, что цитированные нами места из предисловия г. Лаврова могут подать повод к новым политическим и экономическим утопиям, а между тем нам пора уже отделаться от всяких «иллюзионных предположений».
«Перескочить» через «классовый парламентаризм» нам невозможно. Но смешно и сожалеть об этом. Наш современный абсолютизм является источником таких «опасных болезней общества», что в сравнении с ним «классовый парламентаризм» будет огромным шагом вперед в общественном развитии. Социалистам нужно позаботиться только о том, чтобы рабочий класс, который один только и может нанести смертельный удар абсолютизму, добился той доли политической свободы, ка-
269
кую дает рабочим «классовый парламентаризм» в самых передовых странах Запада. Эта свобода необходима им для борьбы с буржуазным обществом и с неизбежным в таком обществе парламентаризмом.
Что касается перевода статьи Маркса, то он во многих местах прихрамывает. Будем надеяться, что перевод сочинения Каутского окажется точнее и изящнее. Но вообще брошюры изданы довольно опрятно, и мы, во всяком случае, должны поблагодарить за них издателей.
«СВОБОДА», политический орган русской интеллигенции. Женева, 1888 г., №№ 1—7.
«САМОУПРАВЛЕНИЕ», орган социалистов-революционеров, № 1, декабрь 1887, № 2, май 1888 г.
С удовольствием отмечаем появление у нас двух новых противоправительственных органов. При нашей бедности в этом отношении, это большая, давно уже небывалая роскошь. От души желаем успеха и «Свободе» и «Самоуправлению».
Сочувствие не мешает нам, однако, видеть промахи и ошибки названных органов. А так как литературное лицемерие всегда казалось нам величайшим преступлением против достоинства печатного слова, то мы выскажемся без всяких обиняков и околичностей.
Начнем со «Свободы». Она называет себя «политическим органом русской интеллигенции», и сама понимая, по-видимому, странность такого названия, в первой же статье первого номера спешит выяснить, что именно понимает она под словом «русская интеллигенция». По ее мнению, «русская интеллигенция, как общественный класс, не принадлежит к числу древних политических формаций». Но интеллигенция нигде и никогда не составляла общественного класса, это противоречит самому понятию о таком классе. Интеллигенция могла бы, в крайнем случае, составлять лишь касту, в качестве ученого сословия. Одна ошибка логически ведет за собой другие. Развивая свою мысль, редакция «Свободы» переходит от одного паралогизма к другому. «До тех пор, пока для нее (т. е. для интеллигенции) не открылась арена практической деятельности, — говорит редакция, — она и не могла существовать в политическом смысле». Но речь идет не о «существовании в политическом смысле», а о существовании в качестве «общественного класса». Это не одно и то же: немецкие национал-либералы и французские поссибилисты существуют в политическом смысле. Значит ли это, что в Германии есть национал-либеральный, а во Франции — поссибилистский класс? «Только так называемые реформы прошлого царствования, — продолжает редакция, — осуществившиеся при ее столь же деятельном, сколько и плодотворном участии, послужили тем связующим началом,
270
тем, так сказать, социальным цементом, который слил в одну компактную массу разрозненные до тех пор интеллигентные силы русского народа и образовал из них особый общественный класс» (курсив здесь принадлежит редакции). Разве слиться в «одну компактную массу» значит образовать из себя особый общественный класс? В современной общественной науке понятие о классе имеет известные, в высшей степени важные экономические признаки. Свойственны ли подобные же признаки понятию о «компактной массе»? И в какую такую «компактную массу» слились силы нашей интеллигенции, благодаря реформам Александра II? Подобной заслуги этим реформам до сих пор никто не приписывал. Наши охранители будут сильно пристыжены, услыхав, что они проглядели такую вредную сторону ненавистных им реформ. Оказывается, что слона-то они и не заметили. Если бы жив был М. Н. Катков, то он за такую оплошность, наверное, покарал бы себя так же беспощадно, как покарал себя Эдип за свои невольные преступления.
И к чему все это? Наша так называемая интеллигенция и без того уже слишком склонна считать себя «самостоятельной общественной силой», которой нужно только придумать хорошенькую программку или, — как выражается «Свобода», — «комплекс принципов», чтобы переделать по-своему все общественные отношения. Но именно потому наша «интеллигенция» и не приобрела до сих пор всего возможного для нее влияния на общественную жизнь. Пора уже перестать играть словами. То, что в известных кругах называется у нас интеллигенцией, составляет лишь небольшой общественный слой (слой неслужащих образованных «разночинцев»), который не может иметь самостоятельного созидающего исторического значения. В виду особенностей его положения, этому слою всего естественнее было бы примкнуть к рабочему классу (это класс в настоящем смысле слова), в среде которого нашего образованного разночинца ожидает в высшей степени плодотворная роль. Но этого, разумеется, не будет до тех пор, пока в «комплекс принципов» наших образованных разночинцев будет входить убеждение в том, что они составляют «особый класс», хотя и «не принадлежащий к числу древних политических формаций».
Если бы редакция «Свободы» обратила внимание на эту сторону дела, то и политические задачи русской «интеллигенции» представились бы ей в другом свете. По мнению этой редакции, «царский абсолютизм — вот враг наш». Это, конечно, справедливо, но это, во-первых, не ново, а, во-вторых, этого недостаточно. Спрашивается, как, какими силами будем мы вести борьбу против абсолютизма? Убеждение в том, что наша интеллигенция составляет особый общественный класс, ме-
271
шает «Свободе» видеть, что без поддержки рабочего класса борьба против абсолютизма немыслима. «Свобода» просто как бы забывает о том, что у русского рабочего класса (так же, как у рабочего класса других стран) есть свои самостоятельные политические и экономические интересы. По мнению г. С. Княжнина (см. статью «Итоги Прошлого» в № 5) «теперь всем стало ясно, что жизнь русского народа обусловливается всецело борьбой на жизнь и смерть только двух элементов, друг друга исключающих», т. е. борьбой интеллигенции с абсолютизмом. Это совсем не «ясно». И то обстоятельство, что это «ясно» «Свободе», составляет главный недостаток ее программы.
Замечательнее всего то, что перепечатанное у нас из № 6 — 7 «Свободы» (см. отд. Русская жизнь) интересное «Письмо из Москвы» очень убедительно показывает, что современная жизнь русского народа обусловливается не только борьбою интеллигенции с абсолютизмом. В борьбе московских рабочих с фабрикантами абсолютизм, в лице полицейских чиновников, принимает, конечно, очень деятельное, хотя и косвенное участие. Но госпожа «интеллигенция» участвует в этой борьбе очень слабо. Она является на сцену лишь в лице доктора, собиравшего сведения о голодном тифе среди рабочих. Нам думается, что почему бы названной госпоже «интеллигенции» не последовать примеру абсолютизма и не вмешаться в борьбу рабочих с предпринимателями поэнергичнее. От этого, право же, целиком зависит успех ее собственной борьбы за политическую свободу. Каждый факт, подобный сообщенному в «Письме из Москвы», каждое событие, указывающее на энергичное вмешательство правительства в борьбу рабочих с предпринимателями и на безучастное отношение к этой борьбе радикальной русской дамы, «интеллигенции», напоминает нам слова Лассаля, которые этой высокоуважаемой даме очень не мешало бы принять к сведению и руководству. «Слуги реакции не краснобаи, — говорил немецкий агитатор, — но дай бог, чтобы у прогресса было побольше таких слуг»...
Второстепенные недостатки и промахи «Свободы»... их не мало, но о них когда-нибудь в другой раз. Перейдем теперь к «Самоуправлению». Оно называет себя «органом социалистов-революционеров». Издатели его говорят, что «по основным своим убеждениям» они «социалисты-федералисты». Но в чем заключается федералистический социализм — этого «Самоуправление» не выясняет. А это следовало бы сделать, потому что многие из его читателей могут придти в недоумение по этому поводу. Они могут спросить себя, придерживаются ли федералистического социализма рабочие партии Запада? А если нет, то кто же придерживается его, кроме издателей «Самоуправления»? Правда,
272
Прудон утверждал когда-то, что всякий, «кто говорит социализм, говорит федерализм, или не говорит ничего». Но ведь прудонизм это уже überwundener Standpunkt, как выражаются немцы. Да и в свое-то время Прудон не сказал в пользу федерализма больше того, что говорил Монтескье в своей книге, как по вопросу о собственности он не сказал больше того, что было сказано Бриссо в его «Recherches». К тому же, ведь, Прудон вовсе не смотрел на задачи социализма так, как смотрят издатели «Самоуправления». Они высказывают, например, ту мысль, что в области экономической задачи социализма сводятся к «обобществлению орудий производства и к организации последнего на общественно-правовом начале, в противоположность началу частноправовому, на котором покоится жизнь (вероятно, производство?) большинства (а не всех?) современных культурных стран». Прудон первый объявил бы такую задачу неразрешимою и несогласною с принципами федерализма. Как соглашают ее с ними издатели «Самоуправления»?
Вероятно, в силу особенности федералистического социализма издатели «Самоуправления» полагают, что в политической области задали социализма «сводятся к увеличению политического значения трудящихся классов, к экспроприации политической власти из рук привилегированного меньшинства в руки всего народа». Нам, непосвященным в тонкости федералистического социализма, всегда казалось, что социализм во всех «областях» должен стремиться не к «увеличению значения трудящихся классов», а к полному уничтожению классов. Что же касается экспроприации политической власти из рук в руки и т. п., то мы всегда думали, что пока есть «привилегированное меньшин-ство», то политические задачи социализма «сводятся» к захвату власти рабочим классом, к диктатуре пролетариата. Может быть, это происходило потому, что мы не понимаем федералистического социализма.
«Рассматривая внешние условия, в которые поставлена наша культурная деятельность в России» и отыскивая «ведущие к свободе пути», издатели «Самоуправления» находят, что «путь народной революции» «едва ли пригоден». Точно так же «мы не думаем, чтобы своевременно и экономично было затрачивать силы на дворцовую или городскую революцию: такой способ действия, не говоря уже об его трудности, может привести к нежелательному результату: мы не хотим менять одну деспотию на другую». Тэ-эк-с, значит сделать городскую революцию (и что это за городская революция?) трудно, а в результате она ведет к деспотии, и потому, естественно, что издатели «Самоуправления» не хотят затрачивать на нее своих сил. Но раз устранены из
273
их программы всевозможные виды революций, то что же революционного в этой программе? Почему «Самоуправление» называет себя органом «социалистов-революционе-ров»? спрашивает удивленно читатель. Вероятно вот почему. Издатели названного органа «усиленно рекомендуют» «путь легальной агитации в печати, в земствах и т. д., организацию легальных общественных протестов и легального давления на правительство». А так как легальные общественные протесты в своде законов Российской Империи не предусмотрены и правительство наверное будет считать их нелегальными, при чем со своей стороны начнет оказывать «легальное» и нелегальное «давление» на господ протестантов, то один путь легальной агитации «едва ли приведет к значительному успеху. Поэтому, в число путей борьбы с абсолютизмом мы считаем нужным включить и путь, избранный уже людьми 1-го марта». Вот вам и революционный способ действия! Это, конечно, несколько неожиданно, но зато энергично, а главное, «мы убеждены, что если не отдельный террористический факт, то ряд таких фактов, при некоторой общественной поддержке, заставит монархизм, держащийся только разрозненностью общества и традицией рабства, положить оружие».
Достарыңызбен бөлісу: |