Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова г. В. Плеханов
жүктеу/скачать 1.67 Mb.
|
|
294 хоть нашего «патриархального» самодержца Александра III. Где его сторонники? Где люди, его защищающие? Их много в полицейских участках, много среди армейских бурбонов, много между тупым реакционным дворянством, много между жадными биржевиками и предпринимателями, много, быть может, даже в неразвитой народной массе; но много ли их в среде образованной и честной? Много ли талантов в реакционном лагере нашей литературы? Во время коронации вышло и деятельно распространялось в Москве поэтическое произведение, если не ошибаемся, некоего г. Белокопытина. Произведение это начинается следующими прекрасными словами: Господи, помоги мне издать сочинение, Дабы к святому дню коронования Осуществить общее народное стремление И истребить социалистов до основания. Далее следует целая филиппика против социалистов, из которой мы запомнили такое место: Ах, вы варвары, злодеи, социалисты, Вы могли быть педагоги и юристы, Но вы все бунтуете таким родом, Кайтесь, мошенники, перед народом! В середине своего произведения автор неожиданно переходит к самому себе и сообщает, что «переносит горя не мало», так как слишком плохо учился в кадетском корпусе. Это последнее признание было, впрочем, совершенно излишне, так как стихи достаточно свидетельствовали об успехах верноподданного поэта в науках. Но это все равно, главное в том, что г. Белокопытин, конечно, являлся единственным безусловным сторонником самодержавия из всех русских поэтов, другие, может быть, и не прочь были воспеть царя при случае, но у каждого из них, наверное, находились свои оговорки, навеянные влиянием лукавого Запада и мешавшие им одобрять все дурачества абсолютизма. Г. Белокопытин был чужд всяких западных влияний, он был истинным и беспримерным певцом Александра III, его Державиным. «Русский дворянин» является теперь истинным теоретиком современного царизма. Он выдвинул на защиту «патриархальной монархии» подлинную философию мракобесия. Философ стоит поэта, а оба они, вместе взятые, вполне достойны своего «обожаемого» монарха. * * *
ДЖОРДЖ КЕНАН О РОССИИ. — Сибирь и Ссылка. Переведено с английского. Издание парижского социально-революционного фонда Париж, 1890 г. Г. Кенан беспощадно разоблачил некоторую долю гнусностей русского правительства перед читающей публикой образованного мира. Этим он оказал величайшую услугу революционерам и этого было бы уже достаточно, чтобы статьи благородного американца показались нам превосходными, но это не единственное достоинство их. Всякий образованный читатель, к какой бы партии он ни принадлежал, должен будет признать, что статьи эти написаны рукой человека, одаренного недюжинным литературным талантом. Правдивость их говорит сама за себя. В виду этого, очень хорошо поступили лица, решившиеся издать статьи г. Кенана в русском переводе. Теперь появилась пока только часть статей г. Кенана. Парижский литературный фонд обещает продолжать свое издание. Он готовит к печати второй выпуск статей американского писателя, куда войдет все, написанное им до сих пор о России. Желаем полного успеха этому полезному предприятию. Библиографические заметки из „Социал-Демократа". Книга третья. Женева, декабрь 1890.
Книга г. Доверина-Чернова представляет собою сборник статей, печатавшихся в «Nouvelle Revue». В этих статьях, которых счетом девять, он задался целью ознакомить французов с «русским национальным духом в царствование Александра III». Особенности этого духа состоят в следующем: «Всем русским, к какому бы классу они ни принадлежали, свойственно одно общее чувство, — уверяет наш автор, — представляемое тремя символами (sic!): Бог, Царь и Отечество». Первые два «символа» — Бог и Царь — стоят выше всяких споров (или, как выражается он, представляют собою совершенные символы, sont des symboles parfaits), по отношению к ним нет никаких разногласий в русском народе. По поводу третьего символа, отечества (вероятно, вследствие его несовершенства) — ведутся споры даже между «превосходными патриотами», горячо преданными самодержавию и православию. Споры эти, по словам г. Доверина-Чернова, касаются главным образом вопросов внешней политики. Одни, «официальная партия», как называет их г. Доверии, «открыто склоняются к союзу с Германией»; другие, «национальная партия», тяготеют к Франции, полагая, что самые насущные интересы нашего несовершенного символа подсказывают нам союз именно с этой последней страною. Сторонники Германии сами являются по большей части или русскими немцами, или немецкими выходцами, насквозь пропитанными духом той страны, в которой покоятся кости их предков. Поэтому и во внутренней политике они не могут быть хорошими проводниками «русского национального духа». Иное дело — «национальная партия». Она состоит из истинно русских людей и сумела бы доставить полное торжество русскому духу, если бы была призвана к власти. Но до этого, по-видимому, еще далеко. В настоящее время «борцы великой русской идеи» не 297 только далеки от власти, но и находятся даже в большом подозрении относительно их благонамеренности. Из книги г. Доверина-Чернова мы узнаем, что в «официальном мире» они считаются «тайными революционерами». Это, разумеется, не мало печалит нашего автора, да, признаемся, мы и сами готовы пожалеть несчастных «борцов». Мы сами желаем им всякого успеха. «Для новых идей нужны новые люди», — говорит г. Доверии. И это совершенно справедливо. Принятая правительством политика «русского духа» требует истинно русских людей. За неимением таких людей она по необходимости окажется двойственной и непоследовательной. А это очень нежелательно, потому что полезно было бы показать современным нашим обывателям русский дух во всей его цельности и во всем его величии. Знакомство с ним много способствовало бы их политическому развитию. Не смейтесь, читатель. Русский дух, это нечто весьма замечательное. В нем ничего нет общего с духом европейских народов, и наоборот, в нем много общего с духом народов азиатских, что, впрочем, совершенно понятно, так как «мы, русские, — азиаты» (nous autres, Russes, nous sommes des Asiatiques, стр. 282). Народы Запада «похожи на более или менее драгоценные слитки, которые, будучи положены в один котел, кончили тем, что под действием революционного огня сплавились в один слиток». Русская же нация, не поддающаяся действию революционного огня, «все более и более стремится утвердить свою особенную индивидуальность». Это-то обстоятельство и восхищает национальную партию, отличительным свойством которой является, по словам нашего автора, «горячая вера в идею партикуляризма» (Avantpropos, стр. IV). К сожалению, соседство с Западом весьма вредно отразилось на истории русского духа. Образованные люди России глубоко прониклись западноевропейскими идеями. Эти идеи лежат в основе всего нашего среднего и высшего образования. В статье «L'Enseignement universitaire en Russie» г. Доверин-Чернов приводит поразительные примеры искажения наших родных понятий профессорами-западниками. Он указывает между прочим на киевского профессора Кистяковского, который в своем «Учебнике уголовного права» высказывает ту мысль, что источником преступлений служит или наследственное предрасположение, или болезненное возбуждение, или, наконец, невежество. Наш автор думает, что подобные учения совершенно несогласимы с русским духом. Смысл этих учений сводится к отрицанию «свободной воли», «философского я» и т. п., — словом, таких вещей, без которых русскому духу обойтись никак невозможно. Мы и в этом случае вполне согласны с г. Довериным. В самом деле, если воля несвободна, 298
то с какой же стати наказывать людей за преступные деяния? Тогда «преступнику нужны не судьи, а врачи» (стр. 249). А с русской точки зрения такая мысль является самым вредным лжеучением. Впрочем, не с одной только русской точки зрения. Читатель помнит, вероятно, печальное событие в жизни Вольфа, которому отец «великого» Фридриха приказал, под страхом смертной казни, немедленно покинуть Пруссию, когда услыхал от своих приближенных, что дерзкий философ отрицает свободу воли. Если воля несвободна, то, следовательно, нельзя наказывать солдат за побеги и вообще поддерживать военную дисциплину, — умозаключил прусский Soldatenkönig. Этот факт показывает, что и западные люди рассуждают или, по крайней мере, рассуждали иногда вполне основательно. И тем стыднее будет для нас, если мы, азиаты, уступим в такого рода основательности европейским варварам. Кроме того, г. Доверин-Чернов справедливо негодует на профессора Кистяковского за то, что тот видит существенное различие между уголовными преступлениями, с одной стороны, и политическими — с другой. По учению зловредного профессора выходит, что политические преступники руководствуются в своих деяниях лишь более или менее дурно понятой идеей общественного блага, а часто политическими преступниками оказываются люди, которые просто стремились преждевременно осуществить то, что впоследствии одобряется всеми. Извольте поддерживать порядок в такой стране, где каждый студент юридического факультета должен усваивать либеральный взгляд на политические преступления, если не желает «срезаться» на экзамене. Уже отсюда видно, Как многое у нас несовершенно. Но это еще не все. Благодаря вредному влиянию Запада, сам царизм «претерпел существенное изменение» и «сделался в некотором роде европейским». По народным понятиям царь является «видимым представителем на земле всемогущества и всеведения Божьего», а «по официальным определениям», он не более, как «военный начальник армии и бюрократ, глава гражданских учреждений» (ст. Un apôtre de l'idée russe, стр. 16). Это очень грустно, так грустно, что некоторые «борцы великой русской идеи» бродят мысленно по свету, стараясь найти своему оскорбленному сердцу такой уголок, где русский дух был бы вполне застрахован от западной заразы. Такой уголок и найден ими, как бы вы думали где? Бьемся об заклад, что не угадаете! В А-а-африке! Вы думаете, конечно, что мы шутим, но вы ошибаетесь. По словам г. Доверина-Чернова, некоторые поклонники известного искателя при- 299
ключений Ашинова смотрели на своего героя, как на великого человека, стремившегося «подарить своему отечеству обширную территорию, на почве которой национальные славянские тенденции могли бы развернуться, не боясь противодействия иностранных идей» (Ibid., стр. 20). Это очень смелая мысль, но ведь все гениальные мысли смелы. И нельзя не признать, что русский дух очень хорошо почувствовал бы себя в среде чернокожего населения Африки. Во-первых, это население, как неправославное, мы могли бы обратить в рабство без малейшего зазрения совести, а во-вторых, в учебных заведениях, основанных на африканской почве, можно было бы уже совершенно обходить западно-европейские теории, заимствуя уголовное и гражданское право у ашантиев или у дагомейцев. Жаль, что не удалось предприятие Ашинова! Как знать, быть может, в случае его удачи наша «национальная партия» во всем своем составе выселилась бы в Африку, а впоследствии, пожалуй, переманила бы к себе и самого царя со святейшим синодом. Вот бы хорошо зажили мы тогда в «несовершенном символе», т. е. в нашем старом русском отечестве! Правда, нас брала бы иногда тоска по людям национальной партии, которая, выселяясь из России, наверное захватила бы с собой даже г. Тихомирова. Но для нашего утешения и развлечения у нас остался бы доблестный князь Мещерский. Его не взяла бы с собой национальная партия, потому что он не только не принадлежит к ней, но даже обвиняет ее в неблагонамеренности. Надо заметить, однако, что сам г. Доверин-Чернов не высказывается определенно по вопросу о переселении русского духа в Африку. Он, кажется, предпочитает укреплять его дома. И вообще его симпатии тяготеют больше всего к Византии. Он уверяет французов, что «духовное происхождение русского народа коренится в византийстве», т. е. в отвлеченной идее религии, проповедующей презрение к плоти и ее умерщвление, отказ от наслаждений в земной жизни и, наконец, торжество души не на земле, но в жизни будущей. «С тех самых пор, как пробуждается его ум и вплоть до самой смерти, русский крестьянин следует мысленно за прекрасным, светлым видением, которое чарует его детство и которого он надеется достичь, наконец, после долгой жизни, проведенной в борьбе с неблагодарной, непобедимой природой. Именно чувство бессилия, испытываемое им в этой борьбе, развивает в нем крайнее презрение к материи и преувеличенное сознание своего философского я, которое его утешает и возвышает»... («L'enseignement universitaire en Russie», стр. 246). Русский человек, в особенности великоросс, стоически переносит житейские невзгоды, твердо веруя, что будущая жизнь сторицею вознаградит его за них. А так как 300 эта вера поддерживается в нем именно православием, то пристрастие национальной партии к этому вероисповеданию становится совершенно понятным. Православие — очень удобная религия, как будто нарочно придуманная для русского народа, которому суждено было так много вынести от своих опекунов и властителей. Оно, конечно, можно было бы сказать, что католичество тоже всегда проповедовало умерщвление плоти и пренебрежение к мирским делам, и что в этом отношении нет разницы между западным и восточным христианством. Но нашего автора не собьешь такими возражениями. Католичество все же религия Запада, а Запад отличается духом беспокойного анализа и вредного индивидуализма. Эта двойная язва заразила и католичество. Иное дело Восток. Жители Востока не имеют склонности к «сухим и бесплодным формулам анализа, этого эфемерного и лживого орудия человеческого ума». Они безусловно (sans reserve) подчиняются «великому и возвышенному синтезу, предмет которого — природа, а цель — Бог» (стр. 214). Вследствие этой склонности к синтезу, у восточных народов нет беспокойной и надоедливой суетливости людей Запада. Даже турки, эти басурмане и злейшие враги христианства, отличаются весьма похвальною солидностью мыслей и поступков. «Бак аллум!» (Посмотрим!) — флегматически отвечают они тем западным дипломатам, которые начинают приставать к ним с реформами (стр. 215). Если таковы турки, то каковы же восточные христиане! Они, в своем величавом синтетическом спокойствии, должны быть прирожденными «охранителями». Ясно, стало быть, что только у них могла сохраниться христианская религия во всей своей чистоте и непорочности. Мы не привели и десятой доли тех диковин, которые содержатся в книге г. Доверина-Чернова. Но для нас достаточно и приведенного, тем более, что читатель, наверное, недоумевает, спрашивая себя, зачем понадобилось нам излагать все избитые, истасканные теории, представляющие собою самый низкопробный сорт славянофильства. В свое оправдание мы заметим, что не все старо в книге нашего автора. Есть в ней и новые идеи. Вот, например, беспощадно обирая и искажая славянофилов, г. Доверин-Чернов вовсе не разделяет славянофильского учения о необходимости объединения славян под сенью крыл русского орла, как выражался когда-то И. С. Аксаков. «Русская идея не имеет ничего общего с панславизмом, — заявляет г. Доверии. — Это вполне национальная идея, цель которой вполне ясна, реальна и определенна. Россия для русских — вот ее символ... Горячие пожелания национальной партии сводятся к историческим судьбам России, к разработке ее огромных богатств, к развитию ее промышленности и техники. Очень воз- 301
можно, что, когда Россия дойдет до апогея своей блестящей карьеры, около нее объединятся рассеянные группы великой славянской семьи; но истинно русское чувство ровно ничего не сделает для того, чтобы ускорить переход этой возможности в действительность» («L'Idée russe et le panslavisme», стр. 144). Из этого не следует, однако, чтобы «истинно русское чувство» не одобряло завоевательной политики. По мнению г. Доверина, национальная партия должна всеми силами стремиться к «расширению русской гегемонии на Балтийском море и к обладанию ключом Черного моря, т. е. Константинополем» («Avantpropos», стр. V). Наш автор прекрасно знает, что этих целей не достигнешь мирным путем. Потому-то он и стоит за союз с Францией против Германии, в которой видит главное препятствие к осуществлению русских национальных задач. Но указывая эти задачи, он не считает нужным приправлять их каким-нибудь чувствительным соусом. Возьмем Константинополь, потому что он нам нужен; расширим нашу гегемонию на Балтийском море, потому что нам нужно и выгодно расширить ее, — вот все, что говорит г. Доверии в защиту своих завоевательных планов. Та самая политика, на которую славянофилы смотрели сквозь сантиментальные очки всеславянского освобождения, представляется г. Доверину простым делом экономического и политического расчета. Это очень характерно для времени, переживаемого теперь Россией, времени совершенно беспощадного по отношению к политическим иллюзиям всякого рода и вида. Просим заметить, что г. Доверии требует завоевания Константинополя не по одним только политическим, но также — и даже более всего — по экономическим соображениям. Этот город нужен нам потому, что он служит незаменимым складочным местом для торговли с передней Азией. Заботливое отношение к интересам «отечественной» промышленности составляет второе существенное отличие взглядов г. Доверина-Чернова от воззрения славянофилов сороковых годов. Те ограничивались обыкновенно рассуждениями о русском духе; г. Доверин дополняет свои рассуждения об этом отвлеченном предмете блестящими планами о приобретении новых обширных рынков для православных и неправославных фабрикантов и заводчиков. И как далеко заходит в этих планах почтенный представитель современного русского духа! Он уже провидит своим умственным оком то счастливое время, когда Россия отобьет у Англии азиатские рынки и сделается главным путем для торговли между Востоком и Западом. И это время не так далеко от нас, как может показаться с первого взгляда. «В тот день, когда Россия доведет до сердца Китая строящуюся ныне железную до- 302 рогу, погибнут богатые мореходные и перевозочные компании, суда которых бороздят теперь восточные моря... Англия потеряет свой морской скипетр» (стр. 209). Мы не знаем, насколько заботливость г. Доверина о торгово-промышленном развитии России соответствует тому презрению к плоти, которое характеризует, по его же собственным словам, истинно русского человека. Но если бы кому-нибудь вздумалось уличить его в противоречии, то мы советуем ему привести в свою защиту следующий, как нам кажется, совершенно неотразимый довод обогащаться и служить золотому тельцу будет лишь незначительная горсть предпринимателей; большинство же народа, работая у нее по найму, в качестве производителей, будет иметь полную возможность предаваться умерщвлению своей плоти, довольствуясь низкой платой и удлиняя свой рабочий день до крайней степени. Надо надеяться, что, при своем глубоком презрении к материи, русский работник не увлечется лжеучениями западного социализма и, как истинный «азиат», на все воззвания демагогов будет отвечать флегматическим «Бак аллум!». Таким образом Россия обеспечит себе материальное господство на иностранных рынках, а своим трудолюбивым и склонным к «синтезу» работникам — душевное спасение за гробом. Итак, мы видим, что не все старо в «русском духе» нашего времени. Правда, он во многих отношениях похож на «дух» эпохи Незабвенного. Так же, как и дух этой последней эпохи, современный нам русский дух выражается в знаменитой формуле: самодержавие, православие, народность. Но в эту старую формулу он вносит в значительной степени новое содержание. Вопреки своей реакционной природе, он стремится к промышленному прогрессу, к приобретению новых рынков для русских фабричных изделий. Такова уж судьба русских реакционеров: самою силою вещей они вынуждаются работать на пользу того буржуазного порядка, который в дальнейшем своем развитии лишит всякой реальной опоры самодержавие и православие, придав русской народности совершенно новый характер. Реакционеры стремятся превратить Россию в совершенно азиатскую страну, но на деле они сами невольно способствуют ее европеизации. И хотя, поступая так, они роют свою собственную могилу, — им невозможно поступать иначе. Они не могут не подчиняться железным законам экономической необходимости. Содействуя экономическому развитию России, они на некоторое время возбуждают сочувствие к себе той части населения, которой выгодно это развитие. Если наша торгово-промыш-ленная буржуазия до сих пор еще не стала в оппозиционное отношение к правительству, то причина этого явления кроется именно в его заботливом 303
отношении к ее нуждам. Между тем, как наши либералы предаются отвлеченным рассуждениям о преимуществах «правового порядка» (вернее было бы сказать — предавались, так как теперь наши либералы, превратившись в консерваторов, уже не дерзают распространяться о правовом государстве), царизм привлекает к себе буржуазию всем направлением своей экономической политики. Конечно, не будучи у власти, наши либералы (читай консерваторы) не могли бы, если бы даже M захотели, подкупить буржуазию какими бы то ни было материальными подачками. Но не в подачках и дело. Самодержавие, одной рукой поддерживающее и охраняющее интересы нашей промышленности, другой рукой и в то же самое время не перестает вредить ее интересам. Русский капитализм уже дошел до той стадии развития, на которой столкновения его с нашей современной политической системой по необходимости будут становиться все более и более серьезными. Опираясь на это обстоятельство, наша оппозиционная печать, — если бы только у нас была печать, достойная этого названия, — могла бы теперь же начать це-лый поход против самодержавия. Ни в какие цензурные сети нельзя уловить газетных сообщений о реальных нуждах промышленности, о неумелом отношении к этим нуждам нашей бюрократии, об ее неспособности знать их так хорошо, как знает их само население, и т. д. и т. д. Такими сообщениями можно было бы в полном смысле слова наводнить оппозиционные газеты, а они в огромной степени способствовали бы политическому развитию русских «обывателей», возбуждая в них недовольство существующим порядком. Ставши на эту реальную почву, критикуя полицейское государство с точки зрения тех самых экономических нужд, которые оно старается удовлетворить, наша оппозиция впервые стала бы серьезной общественной силой. До тех же пор, пока она будет довольствоваться тем абстрактным либерализмом, который никак не умеет поставить свою программу в связь с важнейшими экономическими интересами страны (по крайней мере в такую связь, которая была бы очевидной не только для теоретиков, но и для людей практического дела), она по-прежнему не увидит в своих рядах никого, кроме «интеллигенции». И по-прежнему реакционеры будут цинично смеяться над ее полнейшим бессилием. * *
* «LE PEUPLE RUSSE ET SON GOUVERNEMENT» par A. Herzen, professeur de physiologie а l'académie de Lausanne. Paris. Librairie de la «Revue socialiste», 1890. Г. А. Герцен много писал на разных языках по своему специальному предмету — фи-зиологии. Но по вопросам русской общественной 304 жизни он, насколько мы знаем, не высказывался до весны прошлого года, когда он выступил в Лозанне и в Женеве с публичными чтениями на французском языке о России. Лекции его были напечатаны в парижской «Revue Socialiste», a затем вышли отдельной брошюрой под выписанным выше заглавием. Конечно, нашим читателям будет интересно ознакомиться с этим сочинением сына Александра Ивановича Герцена. Брошюра А. А. Герцена начинается замечанием о том, что Европа находится теперь накануне чрезвычайно важного движения, «почин которого принадлежит Швейцарии, этому маленькому оазису здравого смысла и доброго сердца». Говоря это, автор имеет в виду известную попытку Швейцарии созвать международную конференцию для обсуждения задач и пределов фабричного законодательства (впоследствии конференция эта имела место в Берлине). Лозаннский профессор полагает, что в виду такого положения дел на Западе каждый, для кого не безразличны судьбы России, должен был бы, по мере своих сил, постараться вызвать в этой стране «великодушный порыв, подобный тому, который двадцать восемь лет тому назад привел к освобождению крепостных крестьян». Положим, в России нет такого многочисленного рабочего класса, как на Западе, но зато русские рабочие «гораздо более несчастны». Следует описание бедственного положения русских рабочих. Они принуждены довольствоваться самой ничтожной платой, пища их до крайности плоха, жилища нездоровы; за больными нет никакого ухода; заводы и фабрики не удовлетворяют самым элементарным требованиям гигиены; вследствие отсутствия гласности и политической свободы, рабочие не имеют никаких законных средств для защиты своих интересов, и хотя в последнее время правительство приняло некоторые меры для защиты этих интересов, но нашему фабричному законодательству, по всей вероятности, суждено остаться мертвой буквой: при слабых средствах надзора за фабриками, правительство не имеет физической возможности настоять на исполнении изданных им законов. А часто оно и само не хочет исполнять их, часто оно само преследует рабочих за то, что те требуют от предпринимателей исполнения правительственных распоряжений. «Правительство, заставляющее народ подчиняться вредному для него нарушению законов, — неправда ли, это превосходит всякую меру?» — восклицает в справедливом негодовании г. А. Герцен. Действия русского правительства издавна превосходят всякую меру, и г. профессор хорошо сделал, разоблачив перед французской читающей публикой хоть некоторую часть гнусностей царизма. То, что говорится в брошюре о положении русских рабочих, не ново для русских читателей, но почти совершенно неизвестно ино- жүктеу/скачать 1.67 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|