Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова г. В. Плеханов

23

«интеллигентным» вожакам принадлежало главное влияние в Союзе. Такие работники, как Вейтлинг или Иозеф Молль, не уступали в «интел­лигентности» никакому доктору или студенту.

В теоретическом отношении тогдашний немецкий коммунизм не отличался большою основательностью. Вильгельм Вейтлинг был главным теоретиком движения этого периода. Хотя в его учении есть, по замечанию Энгельса, много гениальных частностей, но, в общем, оно все-таки чуждо всякого серьезного научного обоснования. Достаточно сказать, что он старался поставить свое учение в связь с первобытным христианством. «Религия должна быть разрушена, — восклицает он, — так говорили Вольтер и другие. Но Ламенне и ранее его Карльштадт, Томас Мюнцер и другие показали, что все демократические идеи вытекают из христианства. Поэтому религия не должна быть разрушена, но ею нуж­но воспользоваться для освобождения человечества. Христианство есть

*) Пользуясь свободой ассоциаций в Англии и отчасти в Швейцарии, немецкие коммунисты заводили рабочие общества самообразования, певче­ские, гимнастические и т. д., в которых они вербовали членов для своей тайной организации. К числу таких обществ принадлежал и Лондонский Рабочий Союз Самообразования (существующий до сих пор).

**) Фр. Энгельс в предисловии к «Enthüllungen», стр. 6.

24

религия свободы, Христос есть пророк свободы и любви» и т. д. *). Самый способ изложения носит у него какой-то мистический характер. Так, другое сочинение его начинается выпиской из евангелия: «И когда уви­дел Христос народ, то опечалился и сказал ученикам своим: жатвы много, а делателей мало; итак, молите господина жатвы, чтобы вы­слал делателей на жатву свою». «Жатва — это созревающее для совершен­ства человечество, и общность имуществ на земле есть его плод, — по­ясняет далее сам Вейтлинг. — Заповедь любви приглашает вас к жатве, а жатва — к наслаждению. Если вы хотите жать и наслаждаться, то испол­няете этим заповедь любви» **).

*) Das Evangelium der armen Sünder, стр. 13 — 14 Нью-Йоркского изда­ния 1854.

**) Die Menschheit wie sie ist und sein sollte, стр. 7 Нью-Йоркского изда­ния 1854.

***) «Десять крестьян образуют «Zug» и выбирают «Zugführer'a»; десять Zugführer'oв выбирают Acker-mann'a; сто Ackermann'ов выбирают Landwirtschaftsrat'a, а он выбирает...» и т. д. Так описывает Вейтлинг организацию земледелия в коммунистическом обществе. Die Menschheit, S. 32.

****) Ibid., стр. 30.

25

граммы он искал не в историческом развитии общества, а в шаблон­ном заговоре с целью «захвата власти».

Наконец, в сороковых годах возник в Германии новый вид ком­мунизма, учение которого основывалось частью на «любви», а частью на очень отвлеченных и очень неудачных философских соображениях. Этот новый «философский» или «истинный» коммунизм окончательно разрывал с действительностью и утрачивал всякое серьезное, револю­ционное значение. Образованные противники коммунизма, вроде Ар­нольда Руге, без труда торжествовали над этим неуклюжим детищем немецкой «интеллигенции» ***).

Но в сороковых же годах, рядом с наивным коммунизмом заго­ворщиков и туманным коммунизмом немецких литераторов, появилось учение, которое поставило, наконец, социализм на твердую научную почву. Вот что рассказывает об его происхождении один из его основа­телей, Ф. Энгельс: «Живя в Манчестере, я на опыте увидел, что эко­номиче-ские отношения, — которым историческая наука до сих пор со­всем отказывала во всяком значении или отводила самую ничтожную роль, — что эти отношения, по крайней мере в современном обществе, представляют собою главную историческую силу. Я убедился, что они лежат в основании современного классового антагонизма; что в тех

*) См. стр. 4 и 7 вышеназванного предисловия.

**) В интересах справедливости заметим, что и противники коммуни­стов не стояли на более твердой почве. Если одни, вслед за Бабефом, дока­зывали, что равенство есть закон природы, а коммунизм необходимое след­ствие равенства, то радикальные демократы, как, напр., К. Гейнцен, с та­ким же жаром утверждали, что каждый человек от природы «имеет право на частную собственность».

***) См., напр., направленную против М. Гесса статью Руге «Der deutsche Kommunismus» в сборнике «Opposition» К. Heinzen'a, Mannheim 1846.

26

странах, где, как в Англии, развитие крупной промышленности довело этот антагонизм до большой степени развития, он, в свою очередь, обусловливает образование политических партий, их борьбу, а вместе с тем и всю политическую историю. Маркс не только пришел к тем же взглядам, но уже в «Deutsch-französischen Jahrbüchern» (1844 г.) он расширил их в том смысле, что вообще не государство обусловливает собою гражданское общество, а, наоборот, гражданское общество — го­сударство, и что, следовательно, объяснения политических отношений и их истории нужно искать в экономическом строе и его развитии. Когда я посетил Маркса летом 1844 г. в Париже, между нами устано­вилось полнейшее согласие по всем теоретическим вопросам и с этих пор начинается наша общая работа. Когда весною 1845 г. мы снова встретились в Брюсселе, Маркс в главных чертах уже выработал из вышеприведенных положений свою материалистическую философию истории, и мы взялись за частную разработку нашего нового миро­созерцания в самых различных направлениях. Но это открытие, сде­лавшее переворот в исторической науке, принадлежащее, главным обра­зом, Марксу, и в котором я могу при-писать себе лишь небольшую долю участия, — имело непосредственную важность для оценки тогдашнего рабочего движения. Немецкий и французский коммунизм, равно как и английский чартизм, не казались теперь случайными явлениями. Эти движения представлялись теперь движением угнетенного класса совре­менного общества, пролетариата, более или менее развитой формой его исторически-необходимой борьбы против господствующего класса — буржуазии. Этот новый вид классовой борьбы, сравнительно с борьбой предшествовавших периодов, имеет одну особенность: современный угнетенный класс, пролетариат, не может добиться своего освобожде­ния, не освобождая одновременно всего общества от разделения на классы, а, следовательно, и от классовой борьбы. Коммунизм также по­лучил совершенно новый характер. Его задача заключалась теперь не в фантастическом построении возможно более совершенного обще­ственного идеала, а в изучении природы, условий и вытекающих из них общих целей предпринятой пролетариатом борьбы» *).

*) Engels, ibid., S.S. 7 — 8.

27

случайности составленного этими лицами заговора. Коммунистическая революция являлась делом не тайного общества, а целого класса, осво­бождение которого зависело уже не от ловкости заговорщиков, а от неизбежного и неотвратимого хода развития экономических отноше­ний. Поэтому коммунисты переставали быть заговорщиками и стано­вились организаторами и руководителями пролетариата. В тех стра­нах, где буржуазия уже добилась полного господства, ближайшею целью борьбы являлось свержение этого господства и завоевание про­летариатом политической власти. Там же, где, как в Германии, бур­жуазия только готовилась еще стать господствующим классом, комму­нисты должны были идти рядом с нею, «поскольку она являлась рево­люционной в борьбе своей против абсолютной монархии, феодальной поземельной собственности и мелкого ме-щанства».

Нужно ли говорить, что это учение далеко не сразу было по­нято и оценено по достоинству тогдашними коммунистами? Различие взглядов было слишком велико; оно касалось не только практических задач и приемов действий, но также самых коренных основ всего миро­созерцания. Маркс и Энгельс мало смущались, однако, этим обстоя­тельством. Они знали, что будущее принадлежит их учению, и деятельно занимались его пропагандой. Личные беседы, переписка, собрания, лито­графированные циркуляры, мелкие журнальные статьи, брошюры и книги знакомили немецких коммунистов с общими основаниями учения и с отдельными его частностями. А так как старая, заговорщицкая «программа» была уже порядком дискредитирована, то новой теории предстоял, можно сказать, неожиданно скорый успех. Весною 1847 года

*) См. наш перевод «Манифеста Коммунистической партии», Женева 1882, главу IV, стр. 39 — 40.

28

лица, стоявшие во главе «Союза Справедливых», убедили Маркса и Эн­гельса вступить в организацию, чтобы перестроить ее на новых на­чалах. План этот и был приведен в исполнение на двух конгрессах, со­стоявшихся летом и осенью того же года. На втором конгрессе присут­ствовал Маркс «и в длинных дебатах — конгресс продолжался десять дней — отстаивал новую теорию. Наконец, все разногласия и сомнения были устранены, новое учение единогласно принято», и его основателям поручено было написать знаменитый впоследствии «Манифест Коммуни­стической партии». «Место старого девиза Союза: «все люди братья» за­нял новый боевой клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», — вы­ражавший международный характер борьбы. Семнадцать лет спустя этот новый клич обошел весь мир с Международным Товариществом Рабо­чих, и ныне пролетариат всех стран пишет его на своем знамени» *).

*) Engels, ibid., S. 11.

**) Это то самое общество, о роли которого во время контрреволюции мы говорили в предыдущей главе. Нужно, впрочем, заметить, что Борн все-таки не сумел придать его стремлением вполне определенного характера в политическом и экономическом отношениях. В них часто и сильно сказы­вался дух мелкой буржуазии. Потому-то мы и сказали, что это рабочее общество было далеко не самым революционным из существовавших тогда в Германии.

29

Победа реакции снова заставила коммунистов искать убежища за границей и заводить там тайные общества для пропаганды на родине. Но теперь-то и оказалось, что новая точка зрения не была твердо усвоена даже многими из тех, которые признавали «Коммунистический Мани­фест» программой своей партии. Значительная часть членов заново орга­низованного «Союза Коммунистов» стала обнаруживать стремление выступить на старый путь заговоров и вспышек. «Между тем как мы говорим рабочим: вы должны пережить еще 5—10—20 лет гражданской войны и народных движений, и притом не только для того, чтобы изме­нить существующие отношения, но также и для того, чтобы перевос­питать самих себя, стать способными к господству, — сказал Маркс на заседании Лондонского Центрального Кружка Союза, 15-го сентября 1850 года, — меньшинство (сторонники немедленного захвата власти) го­ворит наоборот: мы должны теперь же добиться господства, или нам не остается ничего делать». При таком существенном разногласии со­вместная работа была невозможна. «Союз» распался на две фракции, которые, при тогдашних обстоятельствах, скоро должны были совсем сойти со сцены. Но дальнейшая судьба этих фракций была неодинакова: одну (фракцию заговорщиков) ждал «вечный покой», другую — блестя­щее возрождение в шестидесятых годах, когда во всех цивилизованных странах опять началось рабочее движение *).

30

Мы видим теперь, что у Лассаля были очень деятельные и очень разумные предшественники. Занесенное ими в умы рабочих «сознание враждебной противоположности интересов буржуазии и пролетариата» продолжало жить, несмотря на все строгости реакции и на всю софи­стику либеральной буржуазии. Когда Шульце-Делич был в апогее своей славы, в рабочей среде «с различных сторон высказывались, как мы знаем, очень серьезные сомнения» в том, что предлагаемые им товари­щества «могут помочь ничего не имеющей рабочей массе». А когда Лас­саль издал свою брошюру «Об особенной связи современного истори­ческого периода с идеей рабочего сословия», лейпцигские работники встретили ее с «величайшим сочувствием» и по их же настоянию написан был «Гласный ответ», после которого отступление было уже невоз­можно. Пропаганда коммунистов значительно облегчила дело Лассаля в практическом отношении.

Положения эти давали толковому социалистическому агитатору шестидесятых годов, в его борьбе с буржуазными противниками, такой удобный операционный базис, что, опираясь на него, он мог заранее считать себя непобедимым. Но, конечно, от размеров его собственных сил и дарований зависели число и важность тех поражений, которые он сам мог нанести неприятелю.

Посмотрим же, какими силами обладал наш агитатор.

III.

Глубокомыслие этого «красного» республиканца (Гейнцен требовал национализации земли и других «социальных реформ») пробуждает в нас приятное воспоминание. Оно напоминает возражения некоторых из наших революционных стародумов против программы русских социал-демократов.

31

отличался блестящими способностями, но родители непременно желали, чтобы единственный сын их посвятил себя торговой деятельности. На шестнадцатом году его отдали в лейпцигскую коммерческую школу. Директор школы скоро убедился, однако, что из Фердинанда «никогда не выйдет дельного торговца». И действительно, его неудержимо влекло на другую, более широкую и более блестящую дорогу. Его горячая, богато одаренная натура не могла удовлетвориться прозой торговой конторы. Он с жадностью читал немецких классиков, увлекался Гейне и сам мечтал сделаться поэтом. Между тем обязательные занятия шли плохо, с учителями происходили частые столкновения, и, наконец, Лас­саль твердо решился оставить школу. Родителям пришлось уступить, и таким образом будущий агитатор снова вернулся в Бреславль, чтобы подготовиться к вступительному университетскому экзамену.

«В духовной организации Лассаля были черты, — говорит Брандес, — благодаря которым его сильно должна была привлекать гегелевская фи­лософия, безусловно господствовавшая во время его первой молодости, именно: его собственные диалектические способности и его стремление овладеть ключей, посредством которого он мог бы открыть себе путь к знанию и пониманию, составляющим силу. Что Лассаль особенно за­интересовался Гераклитом — это происходило, с одной стороны, от страстного желания взяться за решение такой трудной задачи, которая испугала бы всякого другого... *), а с другой стороны восторженный по­клонник Гегеля должен был испытывать особенное удовольствие в из­ложении философа, который, казалось ему, был предшественником его учителя» **). Кроме того, нужно заметить еще следующее, упущенное

*) Гераклит еще в древности имел репутацию очень трудного писателя, отсюда его название — Темный.

**) Georg Brandes, Ferdinand Lassall, S.S. 31—35.

32

Брандесом из виду, но очень важное обстоятельство. Горячий и та­лантливый студент, зачитывавшийся произведениями Гейне, очевидно, был проникнут теми революционными стремлениями, которые, как мы видели в предыдущих главах, охватывали учащуюся молодежь тогдаш­ней Германии. Но этот студент имел слишком глубокую натуру для того, чтобы довольствоваться простым, голым отрицанием; он должен был искать в науке и в философии теоретического оправдания для своих революционных стремлений. Это оправдание давала философия Гегеля, переработанная и дополненная его учениками. Вот почему Лас­саль сделался рьяным гегельянцем, подобно почти всем замечательным революционерам Германии (да и не одной Германии) сороковых годов.

Окончив университетский курс, Лассаль отправился в Париж, где продолжал работать над философией Гераклита Темного. Там же он познакомился, между прочим, с Гейне, этим Аристофаном XIX века, как справедливо называет его Брандес. Новейший Аристофан далеко не был, как известно, таким консерватором, как автор «Облаков». Он не­только не осмеял молодого революционера в каком-либо сатирическом произведении, но всегда отзывался о нем с величайшим восторгом и удивлением. «Я ни в ком еще не встречал такого соединения страсти и ясности рассудка, — писал он самому Лассалю. — Вы имеете полное право дерзать, между тем как другие лишь узурпируют это божественное право, эту небесную привилегию. В сравнении с Вами я оказываюсь лишь скромной мухой».

Тот же Гейне в письме к Фарнгагену фон Энзе дает следующую замечательную характеристику Лассаля: