Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 2.08 Mb.
|
|
34 Когда, где и кто из «ортодоксальных марксистов» утверждал, что эволюция человеческого общества протекает в почти фатальной форме? Никто, нигде и никогда! Первая легенда придумана противниками марксизма, его «критиками». А г. Лабриола относит эту легенду именно на счет «ортодоксальных марксистов». Он говорит: «В такой концепции марксизм походил бы на одно из тех многочисленных идеалистических учений, которые во что бы то ни стало старались дать нам конкретную формулу общественной эволюции. Этого рода родство между марксизмом и идеалистическими системами до того ясно проглядывает в умах наиболее ортодоксальных марксистов, что даже Плеханов находит возможным восхищаться Сэн-Симоном лишь потому, что, по мнению последнего, из прошлого, точно исследованного, можно сделать заключение о будущем. Сэн-Симон совершенный идеалист; Гегель же, являющийся наиболее типичным представителем идеализма, создал целый ряд схематических прообразов, долженствовавших точно обрисовать сущность вечного исторического процесса в искусстве, религии, праве» (та же стр.). Самое простое чувство приличия должно было бы помешать Лабриоле говорить о Гегеле, об учении которого он не имеет ни самомалейшего понятия. Я уже сказал, что идеализм Гегеля был в своем объяснении истории гораздо более «наукообразен», — как выражаются у нас теперь,— нежели тот поверхностный идеализм, на точку зрения которого наш автор перешел в статье «Синдикализм и реформизм в Италии» и который в своем анализе причин общественного развития не идет дальше человеческой воли, человеческого сознания. Больше распространяться здесь об этом я не нахожу нужным. Что же касается «совершенного идеалиста» Сэн-Симона и «даже Плеханова», то с ними случилось следующее «невероятное происшествие». Посылая свой упрек «даже Плеханову», Ар. Лабриола цитирует мою брошюру «Анархизм и социализм». Там у меня сказано: «Пример Сэн-Симона,— этого гениального человека с энциклопедическими познаниями,— может быть, лучше всяких других примеров показывает, насколько эта точка зрения (т. е. идеалистическая точка зрения «природы человека») была ограниченна и недостаточна, и в какой безнадежно запутанный лабиринт она заводила всех тех, кто ею пользовался. Сэн-Симон говорил нам с самым глубоким убеждением: «Будущее составляется из последних членов ряда, первые члены которого образуют прошлое. Если хорошо изучить первые члены ряда, то легко определить следующие члены; следовательно, из точных наблю- 35
Дальше я показываю, что общественные взгляды Сэн-Симона были насквозь пропитаны идеализмом. Арт. Лабриола читает мою брошюру, запоминает место, относящееся к Сэн-Симону, надувается и кричит своим искусственным басом: «Вот до чего дошли ортодоксальные марксисты! Даже Плеханов не знает, что Сэн-Симон совершенный идеалист!» И это его восклицание раздается так неожиданно, и само по себе оно так невероятно, что сначала я был поставлен им в тупик: я не мог понять, «откуда мне сие». Только потом я сообразил, что ларчик открывается довольно просто: на этой странице своей книги Ар. Лабриола пришел к убеждению,— такому же скороспешному, как и многое множество других его убеждений,— что сущность идеализма состоит в признании причинной связи предыдущих фазисов общественного развития с последующими. А так как я в этом-то признании и вижу теоретическую заслугу Сэн-Симона, то «выдающийся теоретик синдикализма» счел нужным строжайше прикрикнуть на меня в целях скорейшего разрушения «первой легенды». Если моя догадка верна, то окрик перестает быть загадочным. Но в таком случае трудно даже и представить себе, каких чудес способен наговорить человек, смело отрицающий ту, теперь уже, казалось бы, общепризнанную истину, что настоящее рождено прошлым и, в свою очередь, беременно будущим. Как бы там, однако, ни было, факт тот, что здесь Ар. Лабриола имеет, по крайней мере, заслугу оригинальности (не напрасно, значит, признал за ним эту заслугу г. Луначарский!). У него выходит, что мы, марксисты, считающие себя «ортодоксальными» и гордящиеся своей «ортодоксальностью», на самом деле вовсе не «ортодоксальны», ибо заражены идеализмом. Это ново. В таком грехе нас не обвинял пока еще никто из наших «критиков». Однако оригинальность Лабриолы есть оригинальность совершенно особого рода. Читатель помнит, что в статье «Реформизм и синдикализм в Италии» наш автор с удоволь- 1  ) См. стр 9—10 русск. перевода (H. H—ина) моей брошюры [Сочин., т. IV].
36 сгвием приветствует неоспоримый, по его мнению, факт возрастающего влияния идеализма на социалистическое учение. Теперь он сердится на нас за наш мнимый идеализм. Оригинальность его есть оригинальность самой редкой непоследовательности. И хотя он обвиняет нас в том, в чем еще никто и никогда не обвинял, но понял нас он не лучше, нежели, например, критиковавшие нас некогда русские субъективисты: Кареев, Михайловский, Кривенко и др. Те ведь тоже были твердо убеждены в том что, по нашему мнению, «эволюция человеческого общества протекает в механически-автоматической, почти фатальной форме и всегда в математически определенном направлении». «Les beaux esprits se rencontrent», даже тогда, когда направляются, по-видимому, в совершенно различные стороны. А вторая легенда! Когда, где и кто из нас, «ортодоксальных марксистов», утверждал, что так как мир развивается сам собою, то бесполезно всякое сознательное вмешательство людей в процесс его развития? Этого никогда и нигде не говорил ни один из нас. Это говорили за нас, искажая наши мысли, наши «критики», противники материалистического понимания истории. С какой же стати вздумалось Ар. Лабриоле возвести на нас эту «небылицу в лицах»? Опять приходится недоумевать, опять приходится строить более или менее вероятные догадки. Наиболее вероятною кажется мне следующая. Когда Ар. Лабриола писал интересующие нас здесь строки, он, — с быстротою молнии перелетающий от одного понимания истории к другому,— держался того взгляда, высказанного им в статье «Синдикализм и реформизм в Италии», что человеческая воля представляет собою самую глубокую причину общественного движения. Ну, а человеку, держащемуся такого взгляда, «ортодоксальный марксизм», в самом деле, должен казаться фаталистическим учением. И опять «les beaux esprits se rencontrent», хотя и направляются, по-видимому, в совершенно различные стороны опять г. Ар. Лабриола делает «ортодоксальному марксизму» тот самый упрек, с которым обращались к нему наши субъективные социологи. Показав, как плох «ортодоксальный марксизм» в том виде, какой он имеет в настоящее время, наш автор старается показать, каким должен быть марксизм при правильном понимании идей Маркса. Само собою разумеется, что правильному пониманию Маркса мы должны учиться у г. Ар. Лабриолы. Что ж, давайте учиться. Он басит: «История, это — постоянный прогресс, непосредственной пружиной которого являются воля и чувства людей. Это так, главным образом, потому, что условия социальной среды представляют собою 37 инертную материю, силу, ограничивающую индивидуальные и коллективные стремления к переменам» (стр. 19). Кто же сомневается в том, что непосредственной пружиной исторического процесса являются воля и чувства людей? Никто. Энгельс писал в своей брошюре «Людвиг Фейербах»: «Все что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит чрез его голову, воздействуя на его волю. Точно так же и все потребности гражданского общества,— независимо от того, какой класс господствует в данное время,— необходимо должны пройти через волю государства, чтобы добиться законодательного признания. Это формальная сторона дела, которая сама собою разумеется» (стр. 44—45). Для общественной науки весь вопрос был только в том, приводится ли непосредственная пружина,— воля и чувства людей,— в движение сама собой, или же эта непосредственная пружина должна быть опосредствована какой-нибудь другой причиной. В названной брошюре Энгельс формулирует этот вопрос так: «Но, спрашивается, каково же содержание формальной воли, — все равно отдельного лица или целого государства,— откуда оно берется и почему воля направляется именно в ту, а не в другую сторону?» (та же стр.). Маркс и «ортодоксальные марксисты» говорят, что ответа на этот вопрос надо искать в общественной экономике, развитие которой, в свою очередь, обусловливается в последней инстанции развитием производительных сил. Ар. Лабриола... а он, по своему обыкновению, беспомощно барахтается в неразрешимых для него трудностях. «Условия социальной среды представляют собою инертную материю». Очень хорошо! Но скажите, читатель, что такое есть окружающая нас с вами социальная среда? Это, очевидно, есть окружающее нас человеческое общество. Общество состоит из людей. Чувства и воля людей являются непосредственной пружиной исторического процесса. Каким же образом социальная среда может представлять собою инертную материю? И каким образом «поэтому»,— т. е. потому, что социальная среда представляет собою инертную материю,— чувства и воля людей являются непосредственной пружиной истории? Тайна сия велика есть... Или, может быть, я неправильно понял нашего единственного правильного истолкователя Маркса? Может быть, моя ошибка заключается в том, что я говорил о социальной среде там, где у него идет речь, соб- 38 ственно, об «условиях социальной среды?» Допускаю, что это так, и спешу поправить эту предполагаемую ошибку. Что же такое «условия» социальной среды? Историки-идеалисты, — вроде Ип. Тэна, — ответили бы вам, что условия социальной среды, это — психологические свойства людей, из которых состоит данная среда, т. е. данное общество. Ар. Лабриолу понять трудно: он и сам себя не понимает. Но предположим, что на этот раз он согласен с историками-идеалистами: ведь он еще так недавно приветствовал возрождение идеализма в общественной науке. Тогда что же у нас выйдет? У нас выйдет, что «инертную материю» представляют собою психологические свойства людей, из которых состоит социальная среда. Это опять — «не кругло». Поэтому обратимся к материалистическому пониманию... мыслей «выдающегося теоретика синдикализма». Исторический материализм говорит, что под условиями социальной среды нужно понимать прежде всего те взаимные отношения, в которые люди становятся между собою в общественном процессе производства и что этими отношениями определяются, в конце концов, воля и чувства людей, являющиеся непосредственной, т. е. ближайшей причиной общественного развития. Что же выйдет, если принять материалистическое понимание... Ар. Лабриолы? Выйдет, что «выдающийся теоретик» опять говорит пустяки. И теперь уже пустяки в квадрате, если не в кубе. Во-первых, те взаимные отношения, в которые люди становятся между собою в общественном процессе производства, ни в каком случае не могут быть названы «инертной материей, ограничивающей индивидуальные и коллективные стремления к переменам». Правда, этими отношениями определяются границы исторического действия, возможного для людей в данное время. Но, с другой стороны, теми же отношениями люди и побуждаются к историческому действию. Какая же это «инертная материя»? Во-вторых, назвать «материей» взаимные отношения людей в том или в другом процессе мог бы только тот, кто сам не знал бы, о чем он говорит. Ведь есть же предел и для терминологической распущенности! В-третьих, если, согласно самоновейшему взгляду, возвещенному нам Ар. Лабриолой в статье о реформизме и синдикализме в Италии, переход капиталистической собственности в общественную вовсе не может быть делом экономической необходимости, а совершится под влия- 39 нием неопосредствованной экономикой воли людей 1), то ведь это значит что взаимные отношения людей в обществе «инертны» или «неинертны» ровно настолько, насколько «инертны» и «неинертны» люди, становящиеся в эти взаимные отношения согласно решениям своей неопосредствованной воли. Какая же это «инертная материя»? Loin de là! В-четвертых, принятие материалистического объяснения г. Ар. Лабриолы,— т. е. в данном случае термина: условия социальной среды,— равносильно полному отказу от Ар. Лабриолы и решительному переходу на точку зрения того «ортодоксального марксизма», за радикальный пересмотр которого взялся тот же несравненный г. Ар. Лабриола. В-пятых... но довольно! Мы видим, что учиться у «выдающегося теоретика синдикализма» нам пока еще нечему. Посмотрим, что найдем мы у него в другом месте. А в другом месте мы у него находим, разумеется, нечто совсем другое. Мы узнаем, что «история является продуктом обусловленной 2) воли людей, их сознательных, ограниченных реальной действительностью усилий, страстей и стремлений,— людей, созданных соответственно особенностям окружающей социальной и физической среды» (стр. 18). Опять социальная среда! Но прежде эта среда со своими условиями была «инертной материей», а теперь она является в качестве фактора, обусловливающего собою волю общественного человека. Это — «две большие разницы». Но если Ар. Лабриола тут говорит правду; если непосредственная пружина исторического движения,— воля людей,— сама оказывается обусловленной, т. е. опосредствованной, то мы опять и столь же решительно возвращаемся к «ортодоксальному марксизму... «как он был до пересмотра его Ар. Лабриолой, и мы почтительно замечаем нашему «теоретику», что если воля обусловливается социальной средой, то сделанное им в статье о синдикализме и реформизме в Италии противопоставление идеалистического социализма материалистическому, воли людей — экономической необходимости должно быть признано самой очевидной и самой жалкой нелепостью. В 1) Если бы Ар. Лабриола признавал в этой статье, что воля людей должна быть опосредствована кономикой, то лишалось бы всякого смысла сделанное им противопоставление старого, материалистического, социализма новому, идеалистическому. 2) Курсив мой. 40
VII В статье «Реформизм и синдикализм в Италии» г. Ар. Лабриола сидел на идеалистическом стуле; в книге «Реформизм и синдикализм» он пытается сесть на материалистический стул Карла Маркса и даже объявляет себя единственно верным истолкователем Марксова учения. Но, чтобы правильно истолковать чье-нибудь учение, надо прежде понять его. А этого-то и не дано г. Ар. Лабриоле: он совсем не понимает Маркса. Он говорит: «Одной из наиболее затруднительных теоретических сторон исторического материализма является именно комбинация между индивидуальным и коллективным волевыми усилиями, с одной стороны, и имманентными законами определенной социальной системы — с другой» (стр. 145). Трудность, о которой говорит здесь г. Ар. Лабриола, действительно, существовала некогда для социальной и исторической литературы. Но с нею справилась уже немецкая идеалистическая философия первой половины XIX века. Воспользовавшись теоретическим наследством германской философии, исторический материализм не мог видеть никакого затруднения в уже решенной задаче. Предполагая ее решение известным 1), его теоретики в самом деле мало останавливались на ней. Но именно этим они и ввели в смущение людей, мало знакомых с историей немецкой философской мысли. Г. Ар. Лабриола, знающий о великих германских идеалистах только то, что они были идеалистами,— очень немного! — с настойчивостью, достойной лучшей участи, ломится в открытую дверь, при чем поминутно спотыкается о порог и теряет равновесие. Он спрашивает себя, имеем ли мы право допустить, что имманентные законы данной общественной системы могли бы быть нарушены или видоизменены людьми по заранее составленному ими себе плану. И вот как он отвечает себе на это. 1  ) Обо всем этом см. в моей книге: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». [Сочинения, т. VII].
41 «В известных случаях, конечно, да. Когда система вступила в критический период, т. е., когда она породила класс, который по своим специфическим условиям существования более или менее заинтересован в преобразовании существующей общественной структуры, интеллектуальный мир этого класса в некоторой степени действует в качестве двигателя эволюции. План, воля и стремления людей предъявляют свои требования; наконец, индивидуум может придать решающее направление общественной эволюции. Когда одна определенная система близка к разложению, а другая начинает зарождаться, человеческая воля приобретает такую мощь над судьбой общества, которая при нормальных течениях обстоятельств ей отнюдь не свойственна». История делается людьми, воля и сознание которых обусловливается общественными отношениями. Если это так,— а это, хотя и в весьма неясной форме, признает, хотя только по временам, сам г. Ар. Лабриола,— если это так, то не может быть никакого противоречия между сознанием (и волею) людей и законами развития общественных отношений: сознание и воля направляются в ту сторону, куда их толкает объективный ход развития общественных отношений. Это очень простая истина; но этой простой истины не понимают люди, плохо одаренные от природы или ослепленные теми или другими догматическими предрассудками. К числу людей, не понимающих этой простой истины, принадлежит и наш автор. Он даже не подозревает, что те «планы», которые люди себе «чертят», сами являются в последнем счете плодом действия «имманентных законов» общественного развития. Поэтому для него остается непостижимым, каким образом планомерная деятельность людей может оказывать обратное влияние на закономерное развитие общества. Для него очень характерно то, что, по его мнению, планомерная деятельность людей проявляется лишь, как нарушение или видоизменение ими законов «определенной социальной системы». Но основной закон развития всякой данной социальной системы состоит в том, что она сама из себя порождает свое отрицание или, если угодно, видоизменение и нарушение. Стало быть, если данный класс людей видоизменяет данную систему, другими словами, если данная система видоизменяется под влиянием планомерной деятельности людей данного класса, то это происходит не потому, что люди освобождаются от влияния основного закона развития этой системы, а именно потому, что они ему подчиняются. У г. Ар. Лабриолы выходит, что планомерная деятельность людей может влиять на общественное развитие только в известные эпохи, которые он называет критическими. 42
Но так как г. Лабриола, очевидно, не понимает того, каким образом воля передового общественного класса может способствовать упрочению данных общественных отношений производства, то у него и выходит, что человеческая воля может приобретать «мощь над судьбой общества» только в исключительные моменты, а «при нормальных течениях обстоятельств» такая мощь ей совсем не свойственна. Такие промахи возможны только благодаря вульгарному историческому дуализму. Этот дуализм отделяет волю людей от объективного хода общественного развития глубокой и длинной пропастью, края которой лишь местами соединяются между собою посредством мостов, перекидываемых через нее «ненормальным течением обстоятельств». С точки зрения современного исторического монизма (материализма тож) субъективные стремления людей,— их сознание, их воля, их планы, их чувства,— являются лишь одной стороной того самого процесса, другую сторону которого представляет собой объективный ход развития общественных отношений. Однако, совершенно бесполезно толковать с г. Ар. Лабриолой об историческом монизме: не в коня корм 1).
43 Очень может быть,— скажу больше: несомненно,— что некоторые реформисты в своих спорах с синдикалистами изображали «ортодоксальный марксизм» в том нелепом виде, в каком г. Ар. Лабриола нарисовал нам его в своей книге. Но с какой же стати делать «ортодоксальный марксизм» ответственным за теоретические и всякие другие грехи реформизма? Реформизм вовсе не марксизм; напротив, он — отрицание марксизма! Мы уже знаем, к тому же, что это отрицание марксизма состоит, по своему духу, в самом близком родстве с тем его отрицанием, одним из самых «видных» представителей которого является г. Артуро Лабриола. Но если это так, если, как я сказал выше, Эд. Бернштейн — родной брат Ар. Лабриолы, то зачем же путать марксизм в их семейные ссоры? Свой со своим борись, чужой не вступайся... Мы видели, что в своей попытке представить себя единственным правильным истолкователем теории Маркса наш автор потерпел самое жалкое фиаско. И он сам, должно быть, чувствует, что роль такого истолкователя ему не к лицу. Должно быть, именно поэтому он все более и более обнаруживает свое непреодолимое влечение к Прудону. В последнем своем произведении: «La «Commune» di Parigi raccolta di otto conferenze» (Lugano 1907) он прямо признается, что считает прудонизм точной и совершенной теорией пролетарского социализма (una perfetta e precisa teoria del socialismo proletario) (стр. 71). Он совершенно справедливо прибавляет там же, что революционный синдикализм наших дней в значительной своей части представляет собою возврат к Прудону (Il sindacalismo rivoluzionario dei giorni nostri è in gran parte in ritorno a Proudhon) (та же стр.). По поводу этого интересного признания я приношу свои искреннейшие поздравления г. А. Луначарскому. Раз взявши в руки книгу «La «Commune» di Parigi», я не хочу расстаться с ней, не познакомив с следующим ее местом, очень характерным для нашего «выдающе-гося теоретика синдикализма». Ар. Лабриола замечает, что Маркс очень строго судил о Прудоне. Но это его строгое суждение должно быть пересмотрено. Маркс вообще очень не любил своих социалистических конкурентов (sic!). Он боролся с Виллихом, с Вейтлингом, с Бакуниным, с Ст. Миллем, с Лассалем, т. е. со всеми крупными социалистическими писателями. Его тесная дружба ной резолюции. Смысл басни сей такое, что нельзя браться за истолкование Маркса, не озаботившись предварительно совлечением с себя манчестерства во всех его видах, т. е. в виде старого английского фритредерства, равно как в виде и новейшей итальянской чистой экономии». 44 с Энгельсом является настоящий психологической загадкой, особенно оттеняемой тем обстоятельством (messo in rilievo dalla circostanza), что немецкие социалисты постоянно откладывают издание биографии Маркса. Для посильного разрешения этой психологической загадки наш единственный правильный истолкователь Маркса делает с своей стороны такое глубокомысленное замечание: Маркс был очень беден, а Энгельс был очень богат. Кроме того, Энгельс завещал свое состояние дочерям Маркса. (Da notare: Marx era molto povero ed Engels molto ricco. Inoltre Engels lasciò eredi della sua fortuna propria figliole di Marx) (стр. 72). Это удивительно остроумное соображение оставляет, как видите, место для самых гениальных и благородных догадок насчет личной жизни Маркса. Комментарии излишни... С этим я уже не поздравляю г. А. Луначарского: вероятно, он и сам сожалеет теперь о том непростительном легкомыслии, с которым он отнесся к г. Ар. Лабриоле. VIII
Скучно и даже противно говорить об Ар. Лабриоле: он совсем не интересен ни с умственной, ни с нравственной стороны. Но говорить о нем все-таки надо, потому что как ни бедны его умственные силы, как ни скуден запас его знаний, как ни жалка его нравственная личность, но он в самом деле является, — и является не только в Италии, — одним из самых выдающихся теоретиков синдикализма. Французская пословица справедливо говорит, что в царстве слепых на королевском троне восседает кривой. Нам нужно выяснить теперь, как представляется нашему автору та «социальная революция», о которой он так много кричит в своей борьбе с реформистами. Заранее предупреждаю пугливого читателя, что в этой революции нет ровнехонько ничего страшного. «Все последовательные общественные преобразования мы, как этому нас учит основное марксистское учение, относим на счет экономических преобразований, производимых путем стихийного развития 1) Базис и сущность социализма, это — рабочая организация, переходящая от ближайших и случайных целей к более отдаленным и более широким. Манометр социальной революции, это — развитие революцион-
45 ного, противоречащего современному обществу сознания, сознания, приобретаемого именно в профессиональных синдикатах. Автономное руководство производством со стороны рабочего класса (в этом, собственно, заключается все то, что в красноречивых фразах принято называть триумфом социализма) будет достигнуто лишь путем последовательного вторжения профессиональных организаций в экономический процесс. Революционный акт захвата орудий производства отдельной отрасли промышленности рабочим синдикатом этой отрасли определяет переход от капитализма к социализму; но этот акт непосредственно связан со всеми другими действиями общей жизни, которые профессиональный синдикат призван выполнить» (стр. 200). То, что могло представиться пугливому читателю в виде страшной социальной катастрофы, при ближайшем рассмотрении сводится к «ряду последовательных вторжений профессиональных организаций в экономический процесс». Но реформисты ровнехонько ничего не имеют против таких «вторжений в экономический процесс». Напротив, они их требуют, и некоторые из них, — например, весьма известный в Италии Л. Биссоляти, — строят на последовательности «вторжений» целую теорию общественного преобразования. В чем же разница между Биссоляти и Ар. Лабриолой? Она состоит лишь в том, что Л. Биссоляти требует вторжений со стороны государства, а Лабриола — со стороны синдикатов. Мирный реформизм и р-р-революционный синдикализм опять оказываются, к удивлению наивных людей, весьма близкими родственниками. Итак, «социальная р-р-революция» сводится к «ряду последовательных вторжений в экономический процесс». Это ничуть не страшно. Но «р-р-революционер» à la Ар. Лабриола должен быть, он хочет быть страшен. Поэтому наш «теоретик» опять надевает на себя красный фригийский колпак. Он указывает на момент «р-р-революционный» по преимуществу, момент, который он называет решительным ударом, и который характеризуется тем, что синдикат овладевает производством в данной отрасли промышленности. Тут вы, наконец, робеете, читатель? Успокойтесь, дело и тут не так плохо, как это вам кажется. Лабриола, конечно, не может теперь предсказать, как произойдет этот захват орудий производства; но он может «даже предвидеть, что он произойдет в форме аренды орудий производства синдикатом (аренды, которая весьма быстро превратилась бы в чистую экспроприацию) или в виде выкупа с вознаграждением. Но несомненно, что как аренда, так и выкуп или непосредственный захват, - все они могут сопровождать 46 друг друга и следовать один за другим в зависимости от того, потребуют ли этого обстоятельства каждого отдельного случая» (стр. 202). Не в том дело, что у человека на голове: фригийский колпак, или какое-либо другое украшение, а в том, что у него в голове. В голове же у Ар. Лабриолы «предвидение» того, что захват орудий производства явится в виде аренды. Прудон опять вступает в свои права: социальная «р-р-революция» оказывается договором. Ну, а в договоре нет, разумеется, ничего страшного даже для робких людей. Вся глубина комизма этого «предвидения» станет доступной нашему пониманию лишь тогда, когда мы примем в соображение, в чем состоят, — по мнению нашего социального «р-р-революционера», — главные отличительные черты «р-р-революционной» тактики. Поэтому надо ознакомиться с этими чертами. Слово принадлежит «р-р-революцио-неру». «Устроить паралич старого организма — вот в чем заключается задача революционного процесса; ударить в центр с тем, чтобы приостановить кровообращение — вот в чем состоит революционная тактика» (стр. 27). Несколькими страницами дальше Ар. Лабриола, подводя итог своей характеристике р-р-революции и р-р-революционного метода, говорит: «Теперь, кажется, мы уже в состоянии решить, что такое следует понимать под революцией и революционным методом. Мы видели, что революция, если считать ее формальным процессом, — заключается в уничтожении старого государственного организма, при чем самым существенным здесь является не столько путь, каким цель эта достигается (законодательство ли, восстание, или и то и другое), сколько сам факт по себе. Революция имеет объектом государство, целью — его разрушение» (стр. 33). Вон какие страсти! «Разрушить государство...» «Приостановить кровообращение...» «Устроить паралич стараго организма!» Прямо душка этот наш г. Ар. Лабриола и даже сверхчеловек! А если он душка и даже сверхчеловек, то как же не влюбиться в него нашей институтке г. Луначарскому? Но душка и сверхчеловек себе на уме. Им увлекаются институтки; но он институтками не увлекается: недаром же он прошел школу мелкобуржуазного социалиста Прудона и ярко-буржуазного экономиста Панталеоне. «Разрушив государство», «приостановив кровообращение», «устроив паралич...» на обыкновенной писчей бумаге, он 47 запасается гербовой бумагой и идет к нотариусу заключать договор об «аренде», сделку о «выкупе». Вот кого можно спросить стихами Некрасова, слегка видоизменяя их: Какое ж адское коварство Ты замышлял осуществить, Разрушить думал государство, Иль... просто сделку заключить? «Серьезные» люди упрекнут меня, пожалуй, в том, что я смеюсь над Ар. Лабриолой. «Серьезные» люди будут неправы: Маркс давно уже и очень серьезно заметил, что смеяться над смешным,— это-то и значит относиться к нему серьезно. Впрочем, если «серьезные» люди непременно хотят, чтобы я говорил о выдающемся теоретике синдикализма «по-ученому», то я и от этого не прочь. Говоря «по-ученому», надо сказать, что Ар. Лабриола и здесь не понимает, по своему всегдашнему обыкновению, отношения между «политической организацией», с одной стороны, и «гражданским обществом» — с другой. Он не подозревает, что, уничтожив одну, мы тем самым «парализуем» другое. Он «разрушает государство и сохраняет правовые институты гражданского общества». Потому он и идет к нотариусу, уцелевшему на развалинах государства; потому он и делает себя смешным до самой последней степени; потому и хочется сказать ему: нет на вас Щедрина, г. Артуро Лабриола!.. Ар. Лабриола гремит, как труба иерихонская, против реформистов. Но мы с читателем уже знаем, что «революционный синдикализм» состоит в кровном родстве с реформизмом, что Артуро Лабриола — родной брат Эдуарда Бернштейна. Поэтому мы с читателем нимало не удивляемся, встречая в книге «Реформизм и синдикализм» следующие строки: «Так называемые реформы суть средства для реализации революционных идеалов. (В чем же «формальная» разница между вами и реформистами? — Г. П.). Революция, если так можно выразиться, выплывает из недр экономического процесса, из последовательных преобразований, которые пролетариату удалось осуществить во внешней среде производства, и разряжается в решительный акт, посредством которого рабочие, наконец, берут в свои руки экономическое предприятие. Никто не может предвидеть, когда именно этот момент настанет. Единственное, что позволительно предсказать, это то, что он настанет лишь по 48 достижению рабочими высокой степени развития и воспитания — необходимых условий для обеспечения прогрессивного хода социального движения. Поэтому, главная задача синдикалистского движения состоит в том, чтобы развить технические, интеллектуальные и моральные качества рабочих, делая их способными к руководству общественными функциями» (стр. 203), Что обращение средств производства в общественную собственность предполагает такой высоко-развитый рабочий класс, который способен руководить общественными функциями, этого никто не оспаривал и никто оспаривать не станет. Но главная задача современного рабочего движения заключается все-таки не в том, чтобы подготовлять своих участников к руководству общественными функциями. Искусственным путем к такому руководству никого не подготовишь. Главная задача движения заключается в развитии классового самосознания пролетариата. Что же это значит — развивать его классовое самосознание? Это значит, во-первых, выяснять ему характер капиталистических производственных отношений; во-вторых, указывать ему те тенденции, которые свойственны развитию этих отношений, в-третьих, давать ему понять, что именно должен он сделать для того, чтобы, — опираясь на тенденции, свойственные развитию капиталистических производственных отношений, — освободить себя посредством устранения этих отношений. Мы видели, что теории, проповедуемые Лабриолой, совершенно несостоятельны во всех этих трех смыслах. Вот почему эти теории, — т. е. синдикализм вообще, а в частности синдикализм, как его проповедует наш автор, — распространяясь в среде пролетариата, по необходимости будут способствовать не развитию, а затемнению его самосознания. И вот почему с ними надо бороться так же энергично, как с родственными им теориями реформизма. Pour la bonne bouche, я прошу читателя заметить еще вот что. Согласно «предвидению» Лабриолы, в разных отраслях промышленности синдикаты овладеют производством в разное время («синдикат овладевает производством данной 1) отрасли промышленности», стр. 201). Стало быть, лабриоловская социальная р-р-революция совершается по частям. И тот же самый автор пишет: «Мысль о возможности частного видоизменения организации определенного общества... является для нас психологическим началом реформизма» (стр. 196). Это бесподобно! Ай да «теоретик»! 1) Курсив мой. 49 IX Ар. Лабриола приводит следующие строки из статьи В. Кольба: «К вопросу о всеобщей забастовке», напечатанной в 1904 г. в немецком ревизионистском журнале «Sozialistische Monatshefte»: «Мы вполне полагаемся на органическое развитие вещей и всеми средствами стремимся повлиять на него и ускорить его процесс. Наша здравая тактика зиждется на эволюции, теоретически познанной. Отсюда необходимо безбоязненно вывести дальнейшие заключения и добраться до противоречий, существующих между нашей тактикой и теорией катастроф. Hic Rhodus, hic salta. Вот основной пункт наших разногласий» (стр. 9). По этому поводу наш автор гремит: «Вера в «органическое развитие вещей» требует отказа от всякого революционного воздействия. Если рассеять окружающую эту фразу типично немецкую туманность, то окажется, что социалистический строй достигается сам собой» (та же стр.). Все это совсем не так. Вера в органическое развитие вещей сама по себе еще вовсе не требует отказа от всякого революционного воздействия: стоит только предположить, что само революционное воздействие является продуктом «органического развития вещей». Ведь это поймет даже дитя! Если рассеять «туманность», окружающую рассуждения немецких ревизионистов, то окажется только то, что они вовсе не понимают отношения между эволюцией и революцией и, не понимая его, утверждают, что только понятие эволюции соответствует действительному ходу вещей, а понятие революции представляет собой какое-то искусственное, «ненаучное» построение. Всякий толковый марксист должен всеми силами восставать против той путаницы понятий, которую породили немецкие ревизионисты своей, так называемой, критикой Маркса. Но для того, чтобы бороться с этой путаницей, необходимо сначала самому понять, как относится эволюция к революции, а этого и не дано нашему автору, который на всем протяжении своей книги сам совершенно безрезультатно бьется над вопросом, чем отличается реформа от революции. Как безнадежно запутывается он при этом, могут показать следующие немногие выписки. На стр. 25-й он пишет: «На самом деле нельзя серьезно говорить о революционных целях и противополагать их нереволюционным. Всякая социальная конечная цель, поскольку она отличается от реальной действительности, уже сама по себе является революционной, т. е. но- 50 сит отрицательный характер. Однако нельзя утверждать, чтобы какая бы то ни было цель обусловливала необходимость применения вполне определенного средства. Революция есть средство подобно тому, как средством является законодательство, сила убеждения и нравственный стимул. Она применяется для осуществления определенных стремлений. И притом она совершенно независима от того, будут ли достигнуты цели или нет» (стр. 25). Говоря коротко, это значит, что понятие «революция» не может быть приложимо к цели, ибо революция есть средство. Пусть будет так, запомним это и читаем дальше. На стр. 37 мы встречаем такую характеристику точки зрения «французов XVIII столетия»: «Их точка зрения могла заключаться в следующем: сущность абсолютизма состоит в том, что монарх свободно распоряжается общественными суммами. Покуда этот режим остается в силе, всякий предполагаемый народный контроль, по всей вероятности, превратится в призрак контроля. Что же касается дворянства, то разве привилегии этого класса не лежат в самом корне строя, основанного на признании искусственных и наследственных прерогатив? Покуда за этим классом будет сохранено законное, признанное государством существование, его влияние в той или иной форме всегда будет сказываться. Исходя из этой точки зрения, французы XVIII века не могли уже остановиться на мысли о простом смягчении зла, а, наоборот, неизбежно должны были придти к заключению о необходимости его искоренения Речь для них шла не о дефектах данного института, а о самом институте, не о большем или меньшем доверии к органам власти, а о самой этой власти, словом, не об улучшении существующего строя, а о его разрушении». Отсюда следует, что когда заходит речь о каком-нибудь общественном зле, то по отношению к нему люди могут поставить себе две различных задачи: или только смягчить его, или же совсем его устранить. Если злом представляется весь данный общественный порядок, то мы можем сказать, что в первом случае люди поставят себе целью реформу; во втором — революцию. И если можно противоположить реформу революции, — а г. Лабриола делает это чуть не на каждой странице своей книги,— то, вопреки тому же Лабриоле, можно с полным правом сказать, что революция может явиться именно целью, и что, как цель, она противоположна реформе. А это значит, что то, что сказано у Лабриолы на стр. 25, совершенно ниспровергается тем, что у него же сказано на 37 странице. Но Лабриола не останавливается и на 51 том, что сказано у него на этой странице: в других местах своей книги он опять побивает себя, но уже в новых смыслах. Попробуйте последовать совету г. Луначарского и воспользоваться «отточенным» Ар. Лабриолой оружием в борьбе с ревизионистами и реформистами: ничего, кроме самой нелепой путаницы понятий, не выйдет. А г. Луначарский, доходя до Геркулесовых столбов наивности, хочет уверить читателя в том, что «крупной заслугой» (sic!) итальянского синдикализма «является остроумное разграничение реформистского и революционного метода» (стр. 260). Нечего сказать, хорошее руководство для критического отношения к книге Ар. Лабриолы представляет собою послесловие г. Луначарского! Во всем, что сказано у Ар. Лабриолы о Марксе, верно только то, что реформисты совершенно напрасно провозгласили марксизм теорией мирного развития par excellence. Но и здесь,— где мыслящему человеку ошибиться, казалось бы, очень трудно,— «выдающийся теоретик» синдикализма напускает самой густой «туманности». Вот пример: «В «Капитале» он (т. е. Маркс. — Г. П.) высказывает взгляд, что спор между двумя правами может решить только сила» (стр. 156). Такой взгляд действительно был высказан Марксом, а еще раньше Маркса — Гегелем. Но посмотрите, как комментируется этот взгляд у Лабриолы. У Маркса это замечание сделано в главе о рабочем дне. Капиталист стремится удлинить рабочий день; рабочий старается сократить его. Один прав, как покупатель рабочей силы; другой прав, как ее продавец. Каждый прав по-своему, а между равными правами спор решается только силой. По этому поводу Лабриола пишет: «Это место в «Капитале» весьма ценно для определения роли насилия согласно марксистскому учению. В качестве первоначального положения мы имеем определенный рабочий день. Существуют два взаимно-противоположных стремления: с одной стороны, расширение пределов рабочего дня, а с другой — возможное сокращение их. Возникает борьба, результатом которой является сокращение рабочего дня. Чему, однако, следует приписать этот результат? Преобладанию силы. Отсюда опять-таки возникает новое экономическое положение, которое, благодаря влиянию обычая, начинает считаться законом. Следовательно, экономический закон, подобно политическому, является Результатом победоносного принуждения. Условное насилие порождает основы экономического положения. Это именно и есть марксизм» (стр. 150). 52 Это место «Капитала», в самом деле, очень важно и в экономическом, и в историческом смысле. Но правильно ли понял его Ар. Лабриола? Какою «силой» решается спор о длине рабочего дня между капиталистом и рабочим? Очевидно, прежде всего теми экономическими силами борющихся между собою классов, величина которых определяется общим характером капиталистических отношений производства и степенью развития их в данный момент, в данном обществе. Спрашивается, утверждал ли кто-нибудь из ревизионистов или реформистов, что споры между рабочими и предпринимателями не должны решаться экономической силой борющихся между собой классов? Нет, этого не было. Стало быть, нечего и совать им это место «Капитала», как аргумент против их метода. Но спор о длине рабочего дня может быть решен также посредством государственного вмешательства. Конечно, государственное вмешательство само является результатом соотношения сил в каждом данном обществе. Однако, и оно не имеет ничего общего с «революционным методом», как это должен хорошо понимать наш революционный синдикалист, гремящий против реформизма. Стало быть, и на него нельзя указывать, защищая «революционный метод». Наконец, надо допустить, что в некоторых исключительных случаях спор о пределах рабочего дня может быть решен тем простым обстоятельством, что фабрикант побоится «бунта» своих рабочих ломки машин, порчи зданий и т. п. Но так бывает только на первых стадиях капиталистического развития, при весьма неразвитом состоянии рабочего класса, и очевидно, что не рабочий бунт, не ломку машин и не порчу зданий имел в виду Маркс, говоря о силе, решающей спор о пределах рабочего дня. Что же это? Каким образом мог г. Ар. Лабриола сослаться на это место «Капитала» в подтверждение той своей, — вполне, впрочем, справедливой, — мысли, что Маркс вовсе не был исключительным сторонником мирного развития? Дело объясняется изумительно просто, Слово сила (Gewalt) Лабриола перевел словом насилие (по-итальянски — violenza) 1). Таким образом у него и вышло, что спор о пределах рабочего дня решается насилием, т. е., стало быть, дракой между фа 1  ) На французский язык слово Gewalt в интересующем нас месте Капитала переведено словом force (сила), а не violence (насилие). См. «Le Capital», t. I, стр. 101. Так же понял слово Gewalt и русский переводчик, см. «Капитал», т. 1,
53 брикантом и рабочими. Ну, а если дракой решаются, по мнению Маркса, даже такие столкновения интересов, как споры о длине рабочего дня, то ясно, что вся история капиталистического общества есть одна сплошная революция (revolution en permanence), и что Маркс, хорошо изучивший развитие капиталистического общества, не мог не оценить важной роли насилия в истории человечества. Eins, zwei, drei! Geschwindigkeit ist keine Hexerei! Что такое условное насилие (точнее: обусловленное насилие; по-итальянски: la violenza condizionata)? И каким образом из указанного места в «Капитале» следует, что экономический закон, подобно политическому, является результатом победоносного насилия? Это понять довольно трудно, тут опять дает себя чувствовать густая «туманность» мышления Ар. Лабриолы. Разъясняя учение Маркса о возможной роли насилия в процессе перехода от капитализма к социализму, Ар. Лабриола замечает: «Я считаю, что известный взгляд Энгельса на революцию не вполне соответствует истинному духу марксизма. Даже более того, я склонен думать, что теперь, по истечении восьми лет, сам Энгельс затруднился бы написать сказанное им в известном предисловии к «Классовой борьбе во Франции 1848—1850 гг.». Это предисловие было написано исключительно под влиянием немецких обстоятельств и при условиях, которые быстро изменились» (стр. 160—161). Далее он прибавляет: «Труд Энгельса, за которым нельзя не признать угнетающего влияния на настроение масс и, следовательно, на общественный прогресс, не вызвал, однако, до сих пор хотя бы мало-мальски исчерпывающего возражения. Этот труд является одним из наименее соответствующих практической тенденции марксизма, который был и всегда останется великой философией силы, гениальной теорией духовного насилия, как фактора общественного прогресса (стр. 162). П СПБ. 1899 г., стр. 175. Но Ар. Лабриола нашел более удобным понять его в смысле драки. Об отношении силы к насилию см. нашу брошюру «Насилие и сила», изданную в переводе с итальянского г-жей О. Рутенберг [Сочин., т. IV]. 54 Но Лабриола стучится здесь в давно открытую дверь. Уже в 1900 году французский «Socialiste» напечатал письмо Энгельса к П. Лафаргу, из которого видно, что знаменитый автор «Анти-Дюринга» настаивал на легализме, имея в виду исключительно тогдашние германские условия, и что он был очень недоволен тем не в меру широким толкованием его взгляда, которое сделано было некоторыми немецкими его товарищами. В предисловии ко второму изданию моего перевода «Манифеста» 1) я дал, смею думать, «исчерпывающее» решение этого вопроса. Повторять его здесь я не нахожу нужным. Ар. Лабриола убежден, что все мы должны вернуться к Марксу «без всеобщего избирательного права (!) и без парламентской системы,— к Марксу 48 и 71 гг.» (стр. 199). Это, конечно, явный и опять сугубый вздор, и толковать об этом нет никакой надобности; остановимся лучше на вопросе о том, как смотрит Ар. Лабриола на отношение синдикатов к социалистической партии. X По его словам, политическая деятельность рабочего класса должна исходить от синдикатов, представляющих собою реальные единицы, в которых выражается вся жизнь рабочего. «Наряду же с ними,— говорит он,— социалистические партии, как органы, обособленные от настоящих и истинных рабочих организаций, постепенно становятся излишними. Вначале, когда мы еще находились перед рабочим классом, несознательным, эгоистичным и подавленным нуждой, социалистическая партия, действительно, была символом всех пролетарских чаяний и надежд. Но теперь, когда рабочие начинают уже проявлять собственную инициативу, партии необходимо покориться и стать простой избирательной организацией тех рабочих синдикатов, которые признают удобным участие в избирательных кампаниях» (стр. 207). Т ут Лабриола,— надо отдать ему эту справедливость,— вполне верен самому себе. Человек, убежденный в том, что учение Прудона представляет собою самую совершенную и точную теорию пролетарского социализма, не может рассуждать иначе. Но мы уже знаем, что ни отдельный синдикат, ни федерация синдикатов не может заменить собой политической партии рабочего класса. Мы уже знаем, что партия эта представляет собой общие интересы всего пролетариата, и что именно
1) См. заграничное издание: в русском, кажется, сделаны некоторые пропуски. 55 ее делом должно явиться превращение капиталистической собственности в общественную (а не синдикальную). Поэтому мысль о сведении партии к роли «простой избирательной организации» кажется нам не более, как правильным выводом из совершенно ошибочных теоретических посылок. Рассмотрению этих ошибочных посылок Ар. Лабриолы посвящена вся моя статья; я не буду к ним возвращаться, а ограничусь разбором некоторых побочных соображений, выдвигаемых нашим автором в защиту своего взгляда на роль партии. Он утверждает, что существование партии и синдикатов, как организаций двух различных родов, грозит привести к расколу между политикой и экономикой,— к расколу, который в свою очередь явился бы зародышем политического разврата и вырождения партии. «В общем замечается,— говорит он,— что жизнь партий является более здоровой именно там, где существует более тесная и постоянная связь между ними и общественными классами, как это, например, имеет место в Германии. Даже социалистической партии в общем не удалось оградить себя от политического разврата, несмотря на то, что в ней, несомненно, больше связи между политикой и экономикой, между приверженцами «идеи» и членами того класса, чьи интересы эта идея должна выражать» (стр. 204). Совершенно справедливо, что жизнь всякой партии является тем более здоровой, чем теснее и постояннее связь, существующая между нею и тем общественным классом, который она представляет. Это нужно особенно помнить у нас, в России, где, вследствие неблагоприятных исторических условий, связь между рабочим классом и его партией до сих пор была и остается непрочной, неполной и вообще неудовлетворительной, чем и объясняются очень многие нездоровые явления в жизни партии. Но это вовсе не довод против партии, как таковой. Политический разврат в высшей степени нежелателен. Но нежелателен не один только политический разврат. В «руководящих сферах» североамериканских профессиональных союзов замечается много весьма нездоровых явлений. «Сферы» эти не раз повинны были в таких действиях, которые с полным правом можно отнести к рубрике «разврата». А ведь «руководящие сферы» профессиональных союзов Северной Америки вовсе не политическая организация. Значит, дело тут не в отношении политики к экономике, а именно в отношении «руководящих сфер» к руководимой массе, все равно, как в «политике», так и в «экономике». Это отношение далеко не всегда и далеко не везде бывает таким, каким оно должно быть; нередко оно бывает даже совсем ненормальным; но 56 оно бывает таким, повторяю, не только в политических, но и в чисто экономических организациях. Что и говорить: ненормальные отношения непременно должны быть устраняемы и заменяемы нормальными. Но отсюда вовсе еще не следует, что нор-мальны именно те отношения между партиями и синдикатами, которые рекомендует Ар. Лабриола. Напротив, они-то и оказались бы совершенно ненормальными, потому что самая мысль о них основывается, как мы видели, на совершенно ошибочных посылках. Как нельзя более интересно то, что, когда речь заходит об отношении синдикатов к партии, то г. Луначарский начинает говорить языком синдикалистов. Правда, его окончательные выводы не похожи на те, которые делают из своих рассуждений синдикалисты. Но все-таки весьма характерно, что в области относящихся сюда рассуждений г. Луначарский в течение некоторого времени идет в ногу с синдикалистами и при этом совсем не сбивается с ноги, — словом, марширует, как подающий надежды рекрут... виноват, новообращенный синдикалист. Он пишет: «Конфедерация синдикатов есть естественная форма организации рабочего класса. Тут организуется именно класс, как таковой: производители пролетарии, как таковые. «Партия есть идеологический союз, это люди одной веры. Интеллигент, мещанин, даже капиталист может быть социалистом и, значит, членом партии. «В синдикаты соединяет общность экономического положения, в партии — общность идеологии. «На чем строим мы, марксисты? На идеологической ли предпосылке чистоты идеологии, традиции, или же экономической предпосылке — классовом положении?» (Стр. 253.) Идеология особенно шатка у тех идеологов, которые берутся рассуждать о предметах, им недостаточно знакомых. Г. Луначарский, несомненно, принадлежит в данном случае к их числу: он плохо выяснит себе отношение между общественным бытием, с одной стороны, и общественным мышлением — с другой. Не мышление определяет собой бытие, а бытие определяет собой мышление. Это несомненно, и, в этом смысле, мы, марксисты, действительно, строим на «экономической предпосылке — классовом, положении». Но определенное бытием мышление, в свою очередь, является силой, необходимой для дальнейшего развития бытия. И чем больше развивается бытие; чем выше та ступень, на которую оно поднимается в своем историческом движении, тем необходимее становится для его 57 дальнейшего развития им же определяемое мышление. Особенно важной станет роль определяемого бытием мышления в эпоху перехода от капитализма к социализму. И вот почему пренебрежение к идеологии непозволительно, непростительно и вредно особенно в среде марксистов. Марксисты должны знать и помнить, что — по их исторической теории — «мнения», «идеологии» не падают с неба, а определяются бытием, что, по этой причине, всякая данная идеология соответствует известному состоянию общественного бытия, что, наконец, когда развитие общественного бытия привело к сплочению в одну политическую партию людей, усвоивших правильные мнения о ходе этого развития и принимающих в нем деятельное участие в интересах пролетариата, то в лице этой партии, — деятельность которой представляет собою сознательное выражение бессознательного исторического процесса,— пролетариат приобретает ничем незаменимое орудие своей эмансипации, а его движение достигает полного своего расцвета. Говоря, что всякая классовая борьба есть борьба политическая, Маркс хотел сказать не то, что борьба рабочего класса является политической во всех своих видах, а то, что высший вид этой борьбы есть — основанная на «общности идеологии», — т. е. на одинаковом понимании конечной цели движения, — политическая борьба. Потому-то и должны марксисты дорожить «чистотой идеологии», потому-то они и не могут не быть «нетерпимыми», что в их глазах бытие определяется мышлением и, в свою очередь, необходимо для дальнейшего развития бытия,— словом, потому, что они не эклектики, не «субъективисты», не ревизионисты и не синдикалисты. А «чистота идеологии», к которой г. Луначарский, — по части идеологии сам, как известно, далеко не «чистый», — относится свысока, свидетельствует о правильном понимании «экономического положения» и безусловно необходима для того, чтобы пролетариат мог отмежевать свои «экономические предпосылки» от «экономических предпосылок» других классов. Но «чистоты идеологии» можно требовать только от партии: в профессиональный союз непременно должны быть принимаемы даже такие рабочие, которые еще не поднялись на высоту пролетарской идеологии, для которых еще не ясна конечная цель пролетарского движения и которые пока еще ограничиваются борьбой за лучшие условия продажи своей рабочей силы. Поступать иначе было бы неразумно, потому что дробились бы силы пролетариата и тем ослаблялась бы его позиция по отношению к капиталу. Недаром же Штутгартский международный съезд в своей резолюции об отношении партий к профессио- 58 нальным союзам постановил, — согласно моему предложению, — что никогда не следует упускать из виду единства профессионального действия. Именно потому, что отстаивание «чистоты идеологии», — т. е., значит, между прочим, и определение конечной цели движения,— есть призвание партии, а не профессионального союза, именно потому руководящая роль в движении должна принадлежать не союзу и не федерации союзов, а партии. Но, говоря это, я знаю, что меня могут понять совсем превратно, даже прямо по Угрюм-Бурчеевски, как привыкли понимать вопросы этого рода, например, наши большевики. Руководить можно различно. Г. Луначарский, который, как мы уже знаем, «строит» не на «чистоте идеологии», а на «экономической предпосылке», тоже хотел бы, чтобы «социалистические партии сумели, успели воспитать синдикальное движение... и разъяснить ему путь» (стр. 257). Но я понимаю это дело не так, как он. Его огорчает тот факт, что Бебель высказался за нейтральность профессиональных союзов: по его мнению, нейтральность означает «ослабление в недрах геверкшафтов социалистической пропаганды» (стр. 251). Но это ошибка. Пропаганда является делом партии, и нейтральность профессиональных союзов нисколько не мешает партии вести эту пропаганду со всей той энергией, на какую только она способна. Г. Луначарский указывает на то, что нейтральность союзов отстаивается также и немецкими «ревизионистами». Это совершенно верное указание; к сожалению, оно доказывает совершенно не то, что хотелось бы доказать г. Луначарскому. Ревизионисты отстаивают нейтральность профессиональных союзов с тою целью, чтобы сделать себе из них оплот против партии, дорожащей неприятной для них «чистотой идеологии». Ревизионисты говорят: «Союзы должны быть нейтральными», а разумеют под этим: «Союзы надо использовать для борьбы с ортодоксальным марксизмом». Выходит, что и тут спор ведется собственно о той «чистоте идеологии», по поводу которой г. Луначарский «делает фи», по известному французскому выражению. Выходит, что для борьбы с ревизионистами надо поналечь на «чистоту идеологии». Устранение же нейтральности профессиональных союзов ничему тут не поможет. Если мы поставим союзы даже в тесную формальную зависимость от партии, а в партии восторжествует «идеология» ревизионистов, то устранение нейтральности союзов будет лишь новой победой «критиков Маркса». 59 XI
Первая цитата: «Профессиональные союзы рабочих, незаметно для самих себя, сделались центрами организации рабочего класса (писано в 1866 г.), подобно тому, как средневековые городские общины были центрами организации для буржуазии. Если профессиональные союзы, как средство к уничтожению конкуренции между рабочими, безусловно необходимы в повседневной партизанской войне между капиталом и трудом, то еще важнее второе их свойство — то, что они являются организованной силой, могущей уничтожить самую систему наемного труда и господства капитала». Вторая цитата: «Профессиональные союзы слишком исключительно сосредоточили свое внимание на непосредственной борьбе против капитала, они еще не вполне поняли значение своей деятельности в борьбе против современного способа производства; они держались в стороне от общего социального и политического движения. Однако, в последнее время они начали уяснять себе свою великую историческую задачу». Маркс призывал синдикаты «научиться действовать сознательно в качестве центров организации своего класса, поддерживать всякое общественное и политическое движение, ведущее к осуществлению его целей, и смотреть на себя, как на активных передовых борцов рабочего класса. Таким способом они обратят внимание всех слоев трудящегося населения на свою тактику и убедят самого последнего рабочего в том, что их цель отнюдь не заключает в себе ничего узко-эгоистического, но, напротив, состоит в освобождении всех угнетенных масс». Иэкк. «Интернационал». Изд. «Знания», стр. 59 и 60. Мне сдается, что г. Луначарский сделал эти весьма важные цитаты, будучи отчасти руководим совершенно понятным с его стороны желанием оказать дружескую услугу синдикалистам. И, конечно, синдикалисты легко могут воспользоваться этими цитатами в своих целях, имея 1) В книге «Интернационал». 60 дело с людьми, мало сведущими; но только в этом случае: сведущих же людей не собьют с толку даже слова, сказанные Марксом о том, что синдикаты могут уничтожить систему наемного труда. Конечно, могут! Еще бы нет! Но как? В этом состоит весь вопрос. А на этот вопрос Маркс ответил уже в первом манифесте «Интернационала». Он сказал там, что великая обязанность организованных рабочих «заключается в завоевании политической власти». Другими словами, организованные в профессиональные союзы рабочие должны придти к созданию политической партии, которая и сделает дело, прямо противоположное делу, рекомендуемому рабочим синдикалистами: вместо «разрушения государства»,— а следовательно, и государственной власти, — на первый план поставлено будет завладение этой властью. Уже в одном этом заключается осуждение всей теории и практики синдикализма. Но это мимоходом; главное же в том, что с двумя цитатами, сделанными г. Луначарским, мне хочется сопоставить следующую, третью цитату — тоже из Маркса: «Профессиональные союзы ни в коем случае не должны находиться в связи или в зависимости от политических обществ, если они хотят выполнить свою задачу. Если это не делается, то, значит, им наносится смертельный удар. Профессиональные союзы — школа социализма. В профессиональных союзах рабочие делаются социалистами, так как они изо дня в день борются с капиталом. Все политические партии, какого бы то ни было направления, воодушевляют массу рабочих только на короткое время; профессиональные же союзы, наоборот, связывают эту массу прочно и надолго. Только союзы в состоянии представить действительную рабочую партию и противопоставить силу рабочих могуществу капитала. К взгляду, что материальное положение должно быть улучшено, пришло большинство рабочих, без различия партий. А раз улучшается материальное положение рабочего, он больше может посвящать себя воспитанию своих детей; его жена и дети освобождаются от необходимости идти на фабрику, сам он может более заботиться о своем духовном и физическом развитии. Тогда он делается социалистом, не сознавая этого». Эта цитата заимствована из разговора Маркса с одним из деятелей германского профессионального движения. Разговор этот был напечатан в социал-демократиче-ской газете «Volksstaat» в 1869 году. Следовательно, он относится как раз к эпохе того послания, из которого сделал свои цитаты г. Луначарский. Маркс, внимательно следивший 61 за названной газетой, не сделал никаких поправок к своим словам, воспроизведен-ным в газете «Volksstaat». Это доказывает, что он находил передачу его разговора правильной. К чему же сводятся мысли, высказанные им в этом разговоре? Прежде всего к тому, что профессиональные союзы должны быть нейтральными. Мне возразят 1): тогдашнее положение дел в Западной Европе не похоже на нынешнее. Это так. Но в чем разница? Самая главная разница состоит в том, что теперь уже нельзя сказать: все политические партии воодушевляют рабочих только на короткое время; профессиональные же союзы, наоборот, связывают их прочно и надолго. Теперь есть политическая партия, прочно и надолго воодушевляющая сознательных рабочих. Но и теперь,— и теперь более, чем когда бы то ни было прежде, — к мысли о том, что материальное положение рабочих должно быть улучшено, приходит много даже таких рабочих, которые по своей неразвитости еще не могут пристать к партии. Профессиональный союз по необходимости должен быть «шире», нежели партия: он должен доводить рабочих до ее уровня. И так как он должен быть «шире» партии,— в указанном мною смысле,— то вредно подчинять его партии. Поэтому, есть основание думать, что Маркс и теперь стоял бы в Германии за нейтральность союзов, понимаемую, конечно, в Бебелевском, а не в ревизионистском смысле. А что касается России, то он уже, наверное, повторил бы, что там профессиональные союзы «не должны находиться в связи или в зависимости от политических обществ, если они хотят выполнить свою задачу». Причина ясна: в России слишком много «политических обществ», в ней еще нет партии, подобной западным партиям, и если бы профессиональные союзы захотели поставить себя в зависимость от многочисленных в России «политических обществ», то им пришлось бы, к величайшему вреду для своего дела, раздробиться на много частей, как это мы и видим в Западном Крае. Но это вовсе не значит, разумеется, что партия с своей стороны Должна быть нейтральна в своих отношениях к союзам. Нет, она-то не должна оставаться нейтральной; она должна принять все меры к тому, чтобы распространять свои идеи среди рабочих, организованных в профессиональные союзы. Только при этом условии она в состоянии будет 1) Как возразил в августе этого года в Штутгарте Каутский, до сведения которого я довел существование этого разговора. 62 выполнить свою обязанность: стать руководительницей организованных в союзы рабочих в их движении к конечной цели, и в то же время не насиловать, не коверкать, не уродовать, не раздроблять эти их союзы Я вынужден был сказать много неприятного по адресу г. Ар Лабриолы. Мне хочется похвалить его на прощание. В примечании на стр. 106 своей книги он говорит. «Связь между революционизмом и избирательной непримиримостью — чистая фантазия, если не пустая штука» Это очень умно, и я очень рекомендую эти умные слова «большевикам» и г. А. Луначарскому. Учиться вообще полезно; учиться же у тех, к которым чувствуешь естественную симпатию, кроме того, и приятно. Статья вторая Энрико Леонэ и Иваное Бономи Энрико Леонэ, Синдикализм. Перевод с итальянск. Г. Кирдецова. С пред. Автора к русск. изд. Изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова. Москва, 1907. Ivanoe Bonomi, Le vie nuove del socialismo. 1907. Remo Sandron, editore. Milano, Palermo, Napoli. I Энрико Леонэ — «революционный синдикалист»; Иваное Бономи - «реформист». В Италии, как и везде, «реформисты» и «революционные синдикалисты» во многом расходятся друг с другом. Они враждуют между собою. Но в первой статье я уже сказал, что они — родные братья, несмотря на свою взаимную вражду. И достаточно прочитать со вниманием те две книги, название которых я выписал выше, чтобы убедиться в справедливости этой мысли. Правда, каждый из двух враждующих между собою братьев обладает особым темпераментом; но несходство их темпераментов не устраняет сходства их физиономий. И не только физиономий: родившись в одной семье, они долго подвергались одинаковым влияниям, усвоили много одинаковых стремлений. Тому, кто интересуется состоянием и ходом всемирного рабочего движения вообще и итальянского движения в частности, в высшей степени полезно поближе всмотреться в их «фамильные черты». Мы отчасти уже знаем их благодаря книге Ар. Лабриолы. Но, во-первых, каши маслом не портят, а во-вторых, в лице Энрико мы имеем дело с другой разновидностью итальянского «революционного синдикализма», которая в некоторых отношениях еще более характерна, нежели разновидность, представляв- 63 мая Ар. Лабриолой. Поэтому давайте изучать теперь Леонэ и сравнивать его взгляды со взглядами реформиста Бономи. Я начинаю с Леонэ. И прежде всего замечу вот что. Э. Леонэ называет своего переводчика своим талантливым другом (предисловие автора к русскому изданию, стр. III). Я не отказываюсь верить в талантливость г. Кирдецова, но беспристрастия ради я скажу, что он плоховато перевел книгу своего,— разумеется, тоже очень талантливого,— итальянского друга. Не то, чтобы он искажал его мысли; нет, в этом отношении перевод в большинстве случаев, верен подлиннику. Однако, мысли Леонэ переведены г. Кирдецовым на какой-то странный язык, изобилующий не только иностранными словами, — вроде «концепции», «ситуации» и т. п.,— но и прямо смешными описками. Вот, например, на стр. 35-ой мы читаем: Он (т. е. реформизм. — Г. П.) в действительности не мог противопоставить ничего положительного и закону о классовой борьбе» В подлиннике стоит: alla legge della lotta di classe» (стр. 48). Это значит: «закону классовой борьбы». Энрико Леонэ тоже выразился здесь очень неудачно,— что вообще нередко случается с ним,— но он все-таки выразился не так нелепо, как заставляет его выражаться г. Кирдецов: закон классовой борьбы,— если таковой существует,— так же далек от закола о классовой борьбе, как закон всемирного тяготения далек от закона о всемирном тяготении. Насколько мы знаем, закона о всемирном тяготении не издавал пока даже ни один из щедринских помпадуров. Точно так же нигде никто не издавал и того закона об «эгоизме», о котором идет речь в «талантливом» переводе г. Кирдецова. На этот счет не было также никаких сенатских «разъяснений». К чему эта литературная неряшливость? А вот нечто худшее, нежели литературная неряшливость. На стр. 113 у г. Кирдецова говорится о «тициановском Колизее, в котором душа язычников проявляла чванную жестокость». Смею уверить г. Кирдецова, что тициановского Колизея нигде нет и никогда не было. У Леонэ говорится о «Colosseo di Tito» (стр. 114), т. е., о Колизее Тита, а это — совсем другое. Это может показаться мелочью, но мелочи этого рода, некрасивые и нежелательные ни в каком литературном произведении, особенно нежелательны в таких сочинениях, которые посвящены предметам, особенно интересным для читателей из рабочей среды. К таким читателям следовало бы относиться с удвоенным вниманием, а у нас о них совсем не думают наши «талантливые» авторы и переводчики. Особенно переводчики! Пересмотрите русские переводы западных социалистических писателей, и вы поразитесь их полнейшей негодностью Правда, есть и тут несколько блестящих исключений; но это 64 именно те исключения, которые только подтверждают общее правило. А что это правило вредит интересам читателя, это понятно, кажется, само собою. Что касается содержания книги Леонэ, то им остался очень доволен г. В. Тот. в «Товарище» (№ 443, от 7 дек. 1907 г.). В небольшой библиографической заметке, посвященной им этой книге, г. В. Тот. говорит: «Э. Леонэ — наиболее глубокий и в то же время широкий теоретик синдикализма. Широк он в том смысле, что не отрицает совсем парламентаризма и не ограничивается профессиональными союзами, как организацией, которая заменит собою капиталистический строй». Не касаясь пока вопроса о том, может ли та или другая организация производителей заменить собою «капиталистический строй», т. е. данную совокупность производственных отношений,— об этом ниже,— я признаюсь, что этот похвальный отзыв г. Тот. о книге Леонэ поверг меня в большое изумление, потому что ни глубины, ни широты взгляда я в этой книге не заметил. Да и не только в этой книге, а вообще в сочинениях Энрико Леонэ. Сочинения его интересны не положительными, а именно только отрицательными своими свойствами. Правда, отрицательные свойства их весьма велики. Но ведь не за то же хвалит Леонэ г. рецензент... II Для того, чтобы судить о «глубокомыслии» Э. Леонэ, достаточно ознакомиться с тем, как он понимает так называемый кризис в социализме. Вот что говорит он о нем. По его словам, кризис «неожиданно обнаружился перед лицом истории и критики (sic!), благодаря полемике, возбужденной Бернштейном в германской социал-демократии, Черкезовым — в рядах русских социалистов, Корнэлиссеном — в Голландии, Ван-Колем в Дании, Анзэлэ — в Бельгии» (стр. 13). Остановимся пока на этом. До сих пор мы думали, что в области теории «кризис» в том и состоял, что некоторые социал-демократы, считавшие себя учениками Маркса, принялись «критиковать» своего учителя. Оказывается, что мы ошибались. «Кризис» состоял не в критике и вызван был не критикой: он только обнаружился «перед лицом критики». Это в самом деле неожиданно. Но это еще не все. Мы узнаем от Леонэ, что голландец Ван-Коль «возбудил полемику»... в Дании, а «в рядах русских социалистов» ту же полемику вел г. Черкезов. Наш «глубокомысленный» автор, очевидно, принял этого анархиста за быв- жүктеу/скачать 2.08 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
оля людей обусловливается социальной средой. А чем «обусловливается» эта последняя? Это — тот самый вопрос, ответом на который является учение исторического материализма. Если Ар. Лабриола, в
) В этом случае его опять сбивает с толку либеральный Панталеоне. На стр. 199-й Лабриола заявляет: «Мы понимаем социализм в полном соответствии с основными законами экономической жизни. Из этих последних мы узнали, что вознаграждение факторов производства, в данном случае, труда, зависит не от воли людей и не от вмешательства законодательства в экономический процесс, а от продуктивности труда, условий предложения самого труда, степени нарастания капиталов, степени развития рабочего, как вообще от всех остальных условий экономического равновесия. Экономический процесс определяется своим собственным органическим законом, который нельзя нарушать по капризу людей». Кто уверят Ар. Лабриолу в том, что вознаграждение труда (т. е. заработная плата.— Г. П.) зависит не от воли людей, а от продуктивности труда? Не кто другой, как апологет капитализма, Панталеоне. Панталеоне и комп.— Парето и другие — умышленно противопоставляют законы экономии стремлениям рабочих поднять цену своей рабочей силы. Кто признал допустимость 
) Напоминаем читателю что тот же г. Ар. Лабриола радуется возрождению идеализма в новейшей социологии.