Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 2.08 Mb.
|
Статья перваяАртуро Лабриола А. Лабриола, Реформизм и синдикализм, с предисловием автора к русскому изданию. Перевод с итальянского Г. Кирдецова, под редакцией и с послесловием А. Луначарского. Изд. «Шиповник». СПБ. 1907 г. I Справедливо говорят, что всякое предисловие есть вместе с тем и послесловие. Но едва ли не с таким же основанием можно утверждать, что всякое послесловие может быть рассматриваемо, как предисловие. Во всяком случае, это можно сказать о том послесловии, которым г. А. Луначарский снабдил переведенную под его редакцией гг. Кирдецовым книгу А. Лабриолы «Реформизм и синдикализм». Более того: г. Луначарский лучше сделал бы, если бы назвал свое послесловие предислови-ем и поместил его перед сочинением Лабриолы: тогда оно лучше выполнило бы свою задачу сообщения читателю некоторых руководящих указаний, необходимых при чтении книги. Впрочем, я не совсем точно выразился. Я сказал: «лучше выполнило бы», а надо было бы сказать: «не так плохо выполнило бы» и т. д., потому что, в самом деле, послесловие г. Луначарского весьма плохо исполнило указанную задачу. Плохо, во-первых, в том смысле, что оно проливает неверный свет на синдикализм вообще. Г. Луначарский говорит: «Борьба с реформизмом — одна из главнейших задач нынешнего дня на Западе; она станет таковою и у нас завтра. Уже поскольку выдающиеся теоретики синдикализма оттачивают оружие критики против реформистов — они заслуживают нашего глубокого внимания. Даже те ортодоксальные социал-демократы, которые видят в синдикализме одни крайности, все же признают его здоровой реакцией против стремления сделать из социалистических партий простую крайнюю левую буржуазных демокра- 4 тий» (стр. 247). Вполне справедливо, что борьба с реформизмом является одной из главнейших очередных задач на Западе. Но кто же, собственно, считает синдикализм «здоровой» реакцией против реформизма? Я не знаю. И можно ли считать синдикализм здоровой реакцией? Наконец, что вообще значит: «здоровая реакция»? Механика говорит, что действие равняется противодействию. В истории человеческой мысли и в истории социально-политической деятельности людей амплитуда, — пусть читатель простит мне этот механический термин,— амплитуда реакции обыкновенно равняется амплитуде акции. В идейном отношении «реформизм» представляет собой поверхностное, бедное и, можно сказать, жалкое явление. Не менее беден, поверхностен, жалок и «синдикализм». Амплитуда реакции и в этом случае не больше амплитуды акции. Вот я и спрашиваю: можно ли назвать здоровым явление, отличающееся только что указанными мною признаками? Я думаю, что его лучше бы назвать не здоровым, а чахлым. Синдикалисты кричат несравненно больше, нежели реформисты, хотя и те кричат не мало. Но крик крику рознь: крик, поднимаемый теперь синдикалистами в некоторых странах западной Европы, свидетельствует не о том, что их мысль отличается здоровьем, а о том, что она страдает малокровием. И вот почему очень ошибается г. Луначарский, полагающий, что то «оружие критики», которым «выдающиеся теоретики синдикализма» борются с реформизмом, может иметь в наших глазах сколько-нибудь высокую цену. То правда, что оно «заслуживает нашего глубокого внимания; но оно заслуживает его в том же смысле, в каком его заслуживает и «оружие критики», поднимаемое против Маркса «выдающимися теоретиками» реформизма: на оба эти рода «оружия» мы должны обратить серьезное внимание пролетариата, чтобы показать ему, до какой степени плохи и стары они оба и до какой степени ему вредно было бы ими пользоваться. Но г. Луначарский понимает это дело совсем иначе. Он всерьез берет оружие «критики, оттачиваемое выдающимися теоретиками синдикализма», и в этом состоит его очень-очень большая и весьма-весьма печальная ошибка. Когда я думаю об этой печальной ошибке, мне вспоминается замечание св. Бернара о тех средневековых мыслителях, которые пытались доказать, что некоторые языческие философы были христианами. Св. Бернар говорил им: «Вы доказали не то, что они христиане, а то, что — вы язычники». Вот так и с г. Луначарским: относясь с почтением к «оружию критики, отточенному выдающимися теоретиками син- 5 дикализма», он только убеждает нас в плохом состоянии своего собственного «оружия критики». Другая, тоже очень-очень большая, ошибка г. Луначарского, находящаяся в самой тесной связи с первой и относящаяся к ней, как вид относится к роду, заключается в том, что он считает А. Лабриолу выдающимся и оригинальным писателем. Он проникнут таким уважением к своему автору, что, когда этот последний говорит уже совсем явный вздор, то он не просто возражает ему, а «осмеливается выразить» свое противоположное, иногда, впрочем, тоже довольно вздорное мнение. Он твердо убежден, что кошка — сильный зверь. А на самом-то деле кошка сильна разве только в борьбе с мышами. Но ведь мышь — зверь совсем уже ничтожный! До какой степени смешны почтительные приседания г. Луначарского перед его синдикалистской кошкой, принимаемой им за очень крупного зверя, показывает следующее место из его послесловия: «Будущее рисуется нашему автору в виде общества самостоятельных кооперативов, торгующих между собою и даже пользующихся при этом деньгами. Итак, не устраняются на рынке ни колебание цен, ни перепроизводство? Остается возможность для одних богатеть, для других разоряться? Не превратятся ли в короткий срок одни кооперативы, рационально функционирующие и благоприятно обставленные, в аристократические, а другие — в зависимые и эксплуатируемые? Где есть рынок, риск, там первенство неизбежно, а при отсутствии государства нельзя будет умерять справедливой арендной платой даже такие бесконечно прибыльные условия, как географическое расположение, богатство почвы и т. п. Трудно придумать утопию, более явно ведущую назад к распадению общества на классы, чем утопия коллективизма, прудоновского полусоциализма, без умеряющего и планирующего центра. Но страх перед «властью» заставляет анархическую пуганую ворону бояться даже куста. Но ведь даровитый автор наш вовсе не сродни пуганым воронам!» (Стр. 264.). Г. Луначарский уверен, что его «даровитый» автор не имеет ничего общего с пугаными воронами анархизма. Он очень ошибается: Артуро Лабриола и сам категорически говорит, что у его единомышленников «в конечных целях имеется почти полная аналогия с анархистами, несмотря на то, что их разделяет глубокая разница практических приемов» (стр. 108, прим.). И всякий, кто внимательно прочтет книгу Арт. Лабриолы, убедится в том, что этот «выдающийся теоретик синдикализма» испытал на себе самое сильное влияние анархиста Прудона. 6 Правда, это влияние было не столько прямым, сколько косвенным. По-видимому, оно совершилось, главным образом, через посредство французского писателя Ж. Сорэля, автора книги «Introduction à l'économie moderne» и многих других сочинений, поражающих изумительной путаницей понятий. Но миросозерцание Арт. Лабриолы складывалось не только под посредственным или непосредственным влиянием Прудона: в него внес свою лепту также известный в Италии профессор политической экономии Панталеоне, которому, — если память мне не изменяет, — Арт. Лабриола даже посвятил одно из своих сочинений. Панталеоне можно назвать одним из наиболее типичных и ярких представителей современного итальянского манчестерства. Он — решительный враг всякого государственного вмешательства. Неудивительно поэтому, что испытавший на себе его влияние Арт. Лабриола, характеризуя взгляды синдикалистов, которых он называет революционными, пишет: «Они вовсе не желают укрепить мощь этого (т. е. буржуазного.— Г. П.) государства 1), давая ему в руки новые органы угнетения индивидуальной и общественной жизни (система государственного вмешательства, национализации крупной промышленности и т. д.), наоборот, они всеми средствами стараются довести ее до возможного минимума) (стр. 107 и 108). И далее: «Позитивное социалистическое законодательство они могут начать лишь в тот день, когда рабочему классу удастся разбить государственный механизм буржуазии» (стр. 108). Само собою понятно, что «социалистическое» законодательство возможно только в социалистическом обществе, но что касается системы «государственного вмешательства», то она при известных обстоятельствах может быть и теперь не только полезна, но прямо необходима для рабочего класса. Возьмите для примера так называемое фабричное законодательство. Известно, что Маркс называл билль о десятичасовом дне в Англии первой победой политической экономии труда над политической экономией капитала. Но профессор Панталеоне, конечно, смотрит на этот вопрос совершенно иначе, и под его влиянием Арт. Лабриола замечает: «Классический образец реакционного движения мы встречаем в клерикальном обществе, силящемся вернуть себе власть, которую про- 1  ) В русском переводе вместо слова государство стоит слово господство. Но это, очевидно, опечатка или описка переводчика. В итальянском подлиннике напечатано: «di questo stato». (Я справляюсь по второму изданию 1906 г.)
7 тивоположные элементы успели вырвать из его рук. Но не менее реакционными являются и такие партии, которые стремятся передать снова в руки государства утерянное или вырванное от него право опеки не только над мнением индивидуумов, но и над экономической жизнью общества» (стр. 84). Спора нет, — сознательные представители рабочего класса всегда были и всегда будут самыми непримиримыми врагами всякой опеки над мнениями. Но насчет экономической жизни общества приходится сказать, что есть «опека» и опека. Маркс считал упомянутый мною десятичасовой билль важной «победой принципа», так как он означал собою сознательное вмешательство общества в экономическую жизнь, регулируемую теперь стихийным действием слепых экономических сил. А вот буржуазные экономисты объявляли это же самое вмешательство торжеством невыносимой для свободолюбивых людей государственной опеки. Кто был прав: Маркс, или же буржуазные экономисты? Арт. Лабриола не ставит себе этого вопроса, по крайней мере, в той форме, в какой я ставлю его здесь. Но, судя по его враждебному, чисто манчестерскому отношению ко всякому государственному вмешательству, надо сказать, что в этом споре его симпатии целиком должны,— если он хочет быть логичным, — склониться на сторону буржуазных экономистов. И только по этой причине он мог заявить в заключительной главе своей книги, что «между реформистской деятельностью и революцией нет никаких прочных соотношений» (стр. 242). С точки зрения научного социализма вопрос об отношении между реформой и революцией представляется совершенно иначе. Арт. Лабриола именно потому и боится всякого государственного вмешательства, что он сам сродни, во-первых, «пуганой вороне» анархизма, а, во-вторых, — выражусь так, чтобы остаться, вместе с г. Луначарским, в области зоологических метафор, — болтливой сороке либерального манчестерства. Но наш милый г. Луначарский этого не подозревает; он все надеется урезонить своего «даровитого» автора напоминанием о том, будто бы он, «даровитый» синдикалист, вовсе не сродни «воронам». Попал г. Луначарский пальцем в небо! И не один раз попал, а многажды. Изображая то будущее, которое «рисуется» Арт. Лабриоле, г. Луначарский совсем не догадывается о том, что здесь ему приходится иметь дело с той важной отличительной чертой «революционного» синдикализма, которая, с одной стороны, составляет его коренное отличие от современного нам социализма, а с другой — обнаруживает полную несостоятельность его, как средства экономического освобождения пролетариата 8 Почему «будущее рисуется нашему автору в виде общества самостоятельных кооперативов, торгующих между собою и даже пользующихся при этом деньгами»? Да именно потому, — и только потому,— что он «революционный» синдикалист. По мнению «революционных» синдикалистов, не политическая партия пролетариата, а профессиональные союзы должны явиться главнейшим орудием устранения капиталистических отношений производства. Как же могут профессиональные союзы устранить эти отношения? Известная анархическая песня давно уже приглашает: Ouvrier, prends la machine, Prends la terre, paysan! Каждый профессиональный союз овладевает соответствующими его профессии средствами производства: железнодорожные союзы «берут» себе железные дороги, а могильщики «берут» кладбища и все инструменты, употребляемые при рытье могил. После этого оба профессиональные союза вступают между собой в «договор» касательно тех условий, на которых железнодорожники будут перевозить покойников, а могильщики хоронить железнодорожников. И так поступят, разумеется, не только могильщики и железнодорожники: так поступят производители всех отраслей труда. И потому, что так поступят производители всех отраслей труда, произойдет то, что так не нравится г. Луначарскому: «не устранятся на рынке ни колебание цен, ни перепроизводство; останется возможность для одних богатеть, для других разоряться», и «в короткий срок одни кооперативы, рационально функционирующие и благоприятно обставленные», превратятся «в аристократические, а другие в зависимые и эксплуатируемые». Г. Луначарский совершенно прав, когда говорит, что это «явно» поведет общество назад, к распадению на классы; но он совершенно не прав, когда воображает, будто Арт. Лабриола мог бы отказаться от этой утопии, не изменяя самому себе, т. е. тому «революционному» синдикализму, перед которым он, наш милейший г. Луначарский, расшаркивается так некстати — почтительно. В этой утопии заключается вся суть «революционного» синдикализма. Отказаться от нее значило бы для Арт. Лабриолы перестать быть «революционным» синдикалистом, т. е. самим собою. А так как утопия «революционного» синдикализма есть, несомненно, буржуазная утопия,— утопия товаропроизводителя, взбунтовавшегося против государства,— то отказаться от нее для «революционного» синдикалиста значило бы просто-напросто примириться с существующим буржуазным порядком, 9 т. е. променять буржуазную поэзию будущего на буржуазную прозу настоящего. На это никогда не пойдут «революционные» синдикалисты. Они,— насколько я знаю,— совсем не расположены к самоубийству. II Так как г. Луначарский, очевидно, слишком плохо представляет себе сущность «революционно»-синдикалистского учения, то я рекомендую ему внимательно вдуматься вот в эти строки, принадлежащие его «выдающемуся» Арт. Лабриоле: «Рабочие должны бороться, чтобы осуществить на свете форму равенства, вытекающего из потребностей синдикальной жизни. Они должны заставить жизнь принять ту форму, которая является исключительно синдикальной, т. е. форму чисто договорной организации людей на базе технического участия в экономическом производстве» (стр. 20). По мнению Арт. Лабриолы, в основу общественной организации должна лечь идея договора. Спрашивается, откуда взял наш «выдающийся теоретик синдикализма» эту идею? Ответ: он взял ее у Прудона, — не знаю, прямо, или же через посредство Сорэля. Во всяком случае я приглашаю читателя обратиться непосредственно к Прудону. Вот что говорит этот последний: «Идея договора исключает идею господства... Договор, взаимное соглашение, характеризуется тем, что, благодаря этому соглашению, увеличиваются свобода и счастье людей, между тем как установлением власти то и другое уменьшается... Если уже договор в обыденном смысле и в повседневной практике имеет такие свойства, то каков же будет социальный договор, который объединит между собой членов одной национальности в равных интересах? «Социальный договор — возвышеннейший акт, посредством которого каждый гражданин предоставляет в распоряжение общества свою любовь, свой ум, свой труд, свои услуги, свои продукты, свое имущество в обмен на жертвы, идеи, труды, продукты, услуги и имущество других людей, при чем размер права каждого определяется ценностью его вклада, и погашение происходит свободно, в зависимости от количества доставленного... Социальный договор подлежит свободному обсуждению всех его участников; он должен быть индивидуально одобрен каждым и собственноручно («manu propria») подписан... Социальный договор по существу подобен меновому: он не только оставляет заключившему (подписавшему) его полномерность («l'intégralité») благ, но он еще 10 прибавляет нечто к его собственности; не делая никаких предписаний его труду, он относится только к обмену... Таков должен быть социальный договор по определениям права и всеобщей практики» 1). Выписка очень длинна, — я извиняюсь в этом перед читателем. Но она была мне необходима, чтобы показать, как велика наивность г. Луначарского, вздумавшего пугать Арт. Лабриолу Прудоном. Чтобы обладать подобной наивностью, нужно было совсем не понять ни Прудона, ни Арт. Лабриолы! Теперь, когда мы знаем, откуда А. Лабриола взял свою идею договора, посмотрим, что собственно представляет собою эта идея. Тут я опять позволю себе обратиться к своей брошюре «Анархизм и Социализм». «Единственное звено, связующее в экономической области товаропроизводите-лей, это обмен, — говорю я там. — С юридической точки зрения обмен является вза-имоотношением двух «воль». Оно выражается договором. Поэтому, «конституированное» по всем правилам науки товаропроизводство есть господство «абсолютной» индивидуальной свободы: обязываясь договором сделать ту или другую вещь, доставить тот или другой товар, я не отказываюсь от своей свободы. Отнюдь нет! Я пользуюсь ею, чтобы вступить в сношение со своим ближним. Но в то же время договор регулирует мою свободу. Исполняя обязательство, добровольно на себя взятое заключением договора, я отдаю должное правам других. Таким образом, «абсолютная» свобода делается адекватной «порядку» (та же стр.). Я уже сказал, что у Арт. Лабриолы две души, как у Фауста: одна душа происходит от буржуазного социалиста Прудона, другая — от буржуазного экономиста Панталеоне. Поскольку он гремит против государственного вмешательства в экономическую жизнь общества, постольку его устами говорит Панталеоне; а поскольку он отстаивает идею договора, постольку его вдохновляет Прудон, и постольку он сам оказывается анархистом. Вот как рисует он «идеал рабочего мира»: «...Это — экономическое общество, организованное исключительно и просто в видах материального производства, в котором отсутствует всякая иерархия, не имеющая чисто технического значения, т. е. общество без государства, без тюрем, армии и законов, но не менее солидно, 1  ) «Idée générale de la Révolution au XIX siècle», deuxième édition, Paris 1851, p. 124 —127. Я беру эту выписку из моей брошюры «Анархизм и социализм» стр. 37), переведенной на русский язык г. Н—иным и изданной г-жей М. Малых.
11 и заботливо организованное на базе экономической потребности, договорной связи и технического руководства производством» (стр. 20). Общество «без законов», это не идеал рабочего мира, а только — анархический идеал. Этот идеал построен на явном недоразумении. Анархисты противополагают договор закону. Но это противоположение не выдерживает даже самого легкого прикосновения критики. Договор есть гражданская сделка, налагающая на лиц, в нее вступающих, известные обязательства. Чем обеспечивается выполнение этих обязательств? Не чем иным, как законом. Отсюда следует, что договор не исключает закона, а предполагает его. Давно уже сказано: «Всуе законы писать, ежели их не исполнять». С таким же правом можно сказать: «всуе договоры заключать, если нет таких законов, которые обеспечивают их исполнение». В этом случае их исполнение зависело бы от благоусмотрения, т. е., стало быть, также и от каприза каждого из договорившихся. Но экономическая жизнь общества не может быть поставлена в зависимость от каприза. Вот почему даже анархисты, кладущие в основу общественной организации идею договора, должны были бы понимать, что «общество без законов» есть чистейшая бессмыслица: круглый квадрат, сапоги всмятку. Некоторые из них,— например, американский анархист-индивидуалист Бенджамин Р. Тэкер, — и понимают это. Тэкер находит необходимым существование таких правовых норм, которые были бы основаны на общей воле и исполнение которых могло бы быть вынуждаемо всеми средствами, какие общество признает целесообразными, между прочим, даже тюрьмой, смертной казнью и... пыткой! 1). А, так называющие себя, анархисты-коммунисты не хотят ничего слышать не только о тюрьмах и пытках, — что, разумеется, делает им честь, — но также и о законах, что, — как мы теперь видим, — чести им совсем не делает, ибо свидетельствует лишь об их полной нелогичности. Тот, кто утверждает, что общество без закона есть чистейшая бессмыслица, вовсе не говорит этим, что всякие законы хороши. Нисколько! Законы могут быть и дурные и хорошие; это понятно само собою. Не менее понятно и то, что всякий данный общественный класс, достигший самосознания, т. е. стремящийся перестроить общество сообразно своим нуждам, должен стремиться к устранению тех законов, которые дурны с его точки зрения, и к установлению таких законов, которые с той же точки зрения представляются хорошим. А объявить,
12 что всякий закон дурен именно тем, что он закон, это значит объявить, что дурно осуществление всякого, — т. е. между прочим и рабочего,— идеала. Но это-то и есть вопиющая бессмыслица. В самом деле, предположим, что рабочий класс, достигнув власти, захочет устранить капиталистические отношения производства. Что ему нужно будет сделать для этого? Издать закон, объявляющий средства производства,— или, по крайней мере, сначала, известную часть средств производства, — общественною собственностью. Другого пути нет: г. Луначарский уже объяснил нам, что осуществление антикоммунистической утопии Арт. Лабриолы потащило бы общество назад к распадению его на классы. А «постоянное войско»? А «иерархия»? А «тюрьмы»? А «пытки», которые существуют ведь не только в утопии анархиста Тэкера? Во всем этом — целое море зла. Об этом нечего и говорить. Но подите-ка вычерпайте это море ложкой «договора»! Всякая мысль об этом есть та же «толстовщина», «непротивление злу насилием». Для устранения общественного зла необходимы законы. Закон должен служить выражением воли общества. Если теперь он,— в огромнейшем большинстве случаев,— не служит таким выражением, то это происходит потому, что общество разделено на классы. Устраните это разделение, и закон станет не только выражением воли целого общества, но и лучшим обеспечением свободы отдельных его членов. «Почти анархический» идеал Арт. Лабриолы может казаться привлекательным и осуществимым только тому, кто или совершенно не считается с законами логики или же вовсе не стремится на самом деле ни к какому «идеалу», а только забавляет себя громкой, но, в сущности, совершенно бессодержательной фразеологией. Мне сдается, что Арт. Лабриола, в котором, как мы уже знаем, живут две души, принадлежит именно к числу людей, довольствующихся громкой фразой. III
Арт. Лабриола продолжает: «Этой форме синдикальной организации буржуазное общество противополагает политическую организацию людей, т. е. подчиняет их органу, стоящему вне непосредственного гражданского общества — государству. Стоит только несколько вдуматься в этот контраст, и нам сразу станет ясно, насколько прав Сорэль, когда он утверждает, что борьба за освобождение пролетариата фактически ведется в виде борьбы между политической властью буржуазного обще- 13 ства, т. е. государством, и технико-экономической организацией трудящихся людей, т. е. синдикатом» (стр. 20). Что синдикатам, равно как и вообще рабочему классу, приходится вести борьбу с «политической организацией», созданной буржуазными отношениями производства, это общеизвестно и само собою понятно. Однако очень полезно выяснить себе, какова же цель этой борьбы. Арт. Лабриоле дело представляется так, что синдикальная организация рабочих должна устранить «политическую организацию людей». «Синдикат вполне заменяет собой государство», говорит он на стр. 191 своей книги. Но это вовсе не так. Разумеется, с устранением капиталистических отношений производства устранится также и современное буржуазное государство. Энгельс очень хорошо поясняет это следующими словами: «Государство было официальным представителем всего общества, оно объединяло его в одной видимой организации, но оно исполняло эту роль лишь постольку, поскольку было государством того класса, который сам является представителем всего современного ему общества: в древности — государством граждан-рабовладельцев; в средние века — феодального дворянства; в наше время — буржуазии. Сделавшись, наконец, действительным представителем всего общества, оно станет излишним. Когда не будет общественных классов, которые нужно было удерживать в подчинении; когда не будет господства одного класса над другим и борьбы за существование, коренящейся в современной анархии производства; когда устранятся вытекающие отсюда столкновения и насилия, тогда уже некого будет подавлять и сдерживать, тогда исчезнет надобность в государственной власти, исполняющей ныне эту функцию. Первый акт, в котором государство выступит действительным представителем всего общества,— обращение средств производства в общественную собственность,— будет его последним самостоятельным действием в качестве государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения станет мало-помалу излишним и прекратится само собой. Государство не будет «уничтожено»,— оно умрет 1). Вы видите, Энгельс тоже нимало не склонен петь «многая лета!» государству. Он хорошо понимает, что государство есть «историческая категория», подобно племенной организации (tribal organization, как выражаются теперь американские этнологи школы покойного Моргана). 1) Фр. Энгельс, Развитие социализма от утопии к науке, пер. В. Засулич С.-Петербург 1906 г., стр. 41. 14 Анархисты клевещут на социалистов, выставляя их, в своей полемике с ними, «государственниками» по преимуществу. Но, прекрасно понимая, что государство есть историческая категория, Энгельс ясно видит вместе с тем, что обращение средств производства в общественную собственность может быть только делом государства. А если оно должно быть делом государства,— выше я уже намекал, почему это так,— я еще вернусь к этому ниже,— если это так, то большой вздор говорят люди, уверяющие пролетариат, что его усилия в борьбе за свое освобождение должны быть прежде всего направлены на разрушение государства. Довлеет дневи злоба его! А кроме того,— и мне чрезвычайно жаль, что этого не заметил г. А. Луначарский, — противопоставление «непосредственного гражданского общества» государству подсказывает логически мыслящим людям вовсе не те выводы, к которым оно привело «выдающегося теоретика синдикализма». Чтобы понять это, необходимо выяснить себе, что же собственно представляет собою непосредственное гражданское общество в своей противоположности к «политической организации людей». Различению «непосредственного гражданского общества» от «политической организации людей» соответствует известное различение «прав человека» (droits de l'homme) от «прав гражданина» (droits de citoyen). Это различение было сделано французской революцией, уничтожившей все пережитки «старого порядка» (ancien régime) и проложившей широкий путь для развития новой, буржуазной общественно-политической организации. Как член «гражданского общества», современный француз есть «человек»; как член «политической организации», он является «гражданином» 1). Какой же смысл имеет это различение? Маркс давно уже ответил на этот вопрос в своей полемике с Бруно Бауэром об еврейском вопросе. Он показал там, что «правами гражданина» выражаются общие, «родовые» интересы членов капиталистического общества, между тем как «права человека» относятся к области их частных, «эгоистических» интересов. Так, например, самым высоким социальным понятием «гражданского общества» является понятие «безопасности», понятие полиции (der Begriff der Polizei) 2), основанное на убеждении в том, что все 1  ) Прошу читателя хорошенько заметить это, чтобы его не вводило в заблуждение созвучие слов: гражданин; гражданское общество.
2) По-французски безопасность называется sûreté, а сыскная полиция — police de sûreté. 15 общество только затем и существует, чтобы обеспечить каждому своему члену сохранение его особы, его прав и его собственности. «Посредством понятия безопасности,— замечает Маркс,— гражданское общество не возвышается над эгоизмом. Безопасность является скорее гарантией эгоизма». В гражданском обществе человек выступает не как часть целого; напротив, целое представляется в нем человеку ограничением его первоначальной самостоятельности. Единственной связью, соединяющей между собою людей в гражданском обществе, служат их потребности, их частные интересы, сохранение их собственности и их эгоистических личностей 1). В этих своих замечаниях Маркс отчасти придерживается еще старой, можно сказать до-Марксовой терминологии, — терминологии так называвшего себя «немецкого или истинного социализма». Это и неудивительно, потому что замечания эти относятся к переходной эпохе в его умственном развитии. Но старая терминология не помешала этим замечаниям быть в высшей степени меткими и правильными по существу. При капиталистическом способе производства общество является разделенным на классы. Поэтому «политическая организация людей» с своей стороны является организацией, направленной на защиту интересов господствующего класса. Стало быть, она сама служит выражением эгоизма. Но эгоизм «политической организации» есть эгоизм класса, между тем как эгоизм «непосредственного гражданского общества» есть эгоизм отдельных лиц... Анархистам и Арт. Лабриоле не нравится классовой эгоизм. Поэтому они хотят разрушить «политическую организацию», служащую его выражением. Но разрушить «политическую организацию» ради освобождения от нее «непосредственного гражданского общества» — значит принести классовой эгоизм в жертву индивидуальному. Если это прогресс, то не более, как прогресс индивидуального эгоизма. Сторонникам учения Маркса вся задача представляется совершенно в другом свете. Они не хотят приносить «политическую организацию» в жертву «гражданскому обществу». Они хотят уничтожить самую противоположность между «гражданским обществом», с одной стороны, и «политической организацией» — с другой. Эта противоположность существует теперь, благодаря капиталистическому способу производства. Чтобы устранить ее, необходимо 1  ) Ср. Gesammelte Schriften von Karl Marx und Friedrich Engels, von 1841 bis 1850. Erster Band, vom März 1841 bis März 1844. Stuttgart 1902, S. 419.
16 устранить свойственные капитализму производственные отношения. А для этого необходимо обратить средства производства в общественную собственность. С превращением частной, капиталистической собственности на средства производства в общественную — исчезнет и противоположность между «непосредственным гражданским обществом» и «политической организацией людей». Когда область, в которой царствует (буржуазный) «человек», сольется с областью, составляющею теперь удел «гражданина», тогда «человек» станет «гражданином», а «гражданин» —«человеком». Государство «умрет», но «умрет» вовсе не тою смертью, какой желают и какую пророчат ему анархисты и синдикалисты. Арт. Лабриола говорит, что общество, члены которого не имеют однородных экономических интересов, должно самопроизвольно принять политический облик парламентарного общества (стр. 12). На той же странице он замечает, что парламентский режим самопроизвольно зарождается всюду, где между господствующими социальными группами отсутствует однородность интересов. В том виде, в каком выражена им эта мысль, она, конечно, не верна: в античном обществе тоже отсутствовала однородность интересов между господствовавшими, рабовладельческими, социальными группами; однако античное общество совсем не знало парламентаризма. Но в основе этой неправильно выраженной мысли лежит правильная, хотя и очень смутная догадка. Арт. Лабриола смутно догадывается, что современная «политическая организация» создана современной экономикой, современным «гражданским обществом», и что если устранить современную политическую организацию людей, оставив «гражданское общество» в его прежнем виде, то это последнее «самопроизвольно» возродит современную «политическую организацию». Чтобы помочь горю, он и придумывает то, что г. Луначарский называет «самостоятельными кооперативами, торгующими между собою и даже пользующимися при этом деньгами». Но тот же г. Луначарский справедливо возражает ему, как мы видели выше, что неизбежным логическим выводом из утопии таких кооперативов является «распадение общества на классы», т. е. воссоздание такого общества, «члены которого не имеют однородных экономических интересов». А такое общество «самопроизвольно ведет», по словам Арт. Лабриолы, к парламентскому режиму. Таким образом, наш «выдающийся теоретик синдикализма» благополучно возвращается из своего странствования в область утопии к своей исходной точке. По-моему, это значит кружиться на одном месте, а г. Луначарский находит, что это значит оттачивать ору- 17
Чтобы устранить противоположность между гражданским обществом и «политической организацией», необходимо, как я сказал, передать средства производства в общественную собственность. Но общественная собственность на средства производства вовсе не есть собственность, принадлежащая синдикатам. Синдикат,— т. е. профессиональный союз,— представляет собою интересы рабочих профессий, т. е. не целого класса производителей, а только данной его части. Где же находят свое выражение интересы класса производителей, как целого? Они находят его в политической партии этого класса. Вот почему превращение капиталистической собственности в общественную, как дело, в котором существенно заинтересовано все общество,— минус эксплуататоры, — может явиться лишь делом партии, а вовсе не делом синдикатов. Арт. Лабриола, как и все синдикалисты, полагает, что интересы целого могут быть обеспечены конфедерацией синдикатов. Но это ошибка. Конфедерация синдикатов могла бы при этом играть только такую роль, какую играет, например, в современной швейцарской конституции Совет Государств (le conseil des Etats, Ständerat). В этом совете, как известно, находят свое выражение интересы отдельных швейцарских кантонов в их отдельности от интересов всей Швейцарии. Он является символом кантонального партикуляризма. Интересы швейцарского государства в его целом представлены Национальным Советом (le conseil National, Nationalrat). «Совет Государств» состоит из представителей отдельных кантонов, по два от каждого (если же данный кантон состоит из двух частей, то каждая его часть посылает одного представителя). Вследствие этого, кантон Ури, имеющий 17 тысяч жителей, обладает таким же весом в Совете, как и Бернский кантон, в котором число жителей доходит до полумиллиона. Уже отсюда видно, что очень ошибся бы тот, кто сказал бы: «Совет Государств» вполне может заменить собою «Национальный Совет». И замечательно, что то же самое мы видим, например, во французской «Всеобщей Конфедерации Труда», насквозь пропитанной духом синдикализма. На ее съездах каждый отдельный, хотя бы и самый крошечный, синдикат имеет столько же решающих голосов, сколько и самый крупный. Не раз поднимался вопрос о том, чтобы устранить эту вопиющую ненормальность, дав каждому отдельному синдикату такое количество решающих голосов на съезде, какое соответствовало бы числу его членов. Но против этого всегда са- 18 мым энергичным образом восставали именно наиболее «выдающиеся» синдикалисты, показывая этим свой дух партикуляризма. Кого интересует вопрос об отношении профессиональных союзов к партии, тому я очень советую внимательно наблюдать то, что происходит во французской «Всеобщей Конфедерации Труда». Такое наблюдение лучше всяких отвлеченных доводов убедит, что никакие федерации профессиональных союзов не могут заменить собой политической партии пролетариата. Ниже я еще вернусь к вопросу об отношении партии к синдикатам, а теперь я должен продолжать заниматься нашим «выдающимся теоретиком». IV В седьмой главе своей книга этот удивительный «теоретик» целым рядом поистине комических доводов пытается доказать, что Маркс,— один из авторов Манифеста Коммунистической партии, — собственно никогда не был коммунистом. На эти смешные доводы Арт. Лабриолы г. Луначарский достаточно возразил ссылкой на то место брошюры Маркса «Гражданская война во Франции», где находятся, между прочим, такие строки: «Если кооперативное производство не должно остаться приманкой, западней; если оно должно заменить капиталистическую систему; если кооперативные общества должны подчинить национальное производство одному общему плану, поставив его под их собственный контроль и положив конец постоянной анархии и периодическим судорогам, являющимся неизбежными следствиями капиталистического производства, то что же это будет, милостивые государи, если не коммунизм?» 1). После этого все относящиеся к этому вопросу софизмы и паралогизмы Арт. Лабриолы можно спокойно оставить без внимания. Полезнее будет ознакомить читателя с содержанием тех страниц той же главы, на которых наш автор воспевает дивные прелести свободной конкуренции. Это — целый гимн. В рассуждениях о «договоре» его устами говорил мелкобуржуазный социалист Прудон; в гимне, посвященном благодетельным последствиям свободной конкуренции, его устами поет архибуржуазный экономист Панталеоне. Гимн торжественно начинается тем замечанием, что «социализм, понятый, как средство для устранения всех паразитных вознаграждений, в своих результатах совпадает с действием свободной конкуренции»
19 (стр. 181). Такое замечание не может не удивить читателя, давно уже не бравшего в свои руки сочинений английских фритредеров и не имевшего случая ознакомиться с трудами итальянской школы так называемой чистой политической экономии («economia pura»). Поэтому я, во избежание всяких недоразумений, предоставляю слово самому автору гимна. «Говоря мимоходом, разве влияние свободной конкуренции на рынок не выражается в тенденции вызвать наибольшее общее благосостояние? Это — доказательство, приведенное многими сотни раз и из различных соображений — в его аналитической, графической, логической и исторической форме — должно было быть усвоено всеми. Оно сводится к тому простому тезису, что свободная конкуренция, не создавая привилегированного положения для кого бы то ни было, дает каждому отдельному производителю возможность предлагать свои продукты на тех условиях, при которых он не получает прибыли (?) и не терпит убытка; зато, с другой стороны, она одновременно вынуждает его применять все результаты прогресса в технике и, следовательно, взимать с потребителя такую цену, которая является относительно минимальной» (стр. 183). Чрезвычайно отрадная картина: свободная конкуренция ведет к тому, что производитель, испытывающий на себе ее благотворное влияние, не получает ни прибыли, ни убытка. Чистая Аркадия! Но погодите, это еще не все. Свободная конкуренция хороша еще тем, что она не создает привилегированного положения ни для кого..., кроме привилегированных, т. е. кроме тех, которые обладают средствами производства. Очень, очень приятно! Мы начинаем думать, что мир свободной конкуренции есть наилучший изо всех возможных миров. Но слушаем дальше: «Производители настолько убеждены, что режим свободной конкуренции благоприятствует лишь интересам потребителя, — поет Арт. Лабриола, — что они не устают протестовать против неудобств этой конкуренции и организуются в мощные синдикаты, явная цель которых — завоевание протекционных тарифов» (стр. 182 и 183). Прежде всего я должен заметить, что, во избежание терминологической путаницы, переводчику лучше было бы заменить здесь слово синдикаты словом тресты, оставляя термин синдикат исключительно для профессиональных союзов рабочих. Но это — частность. Главное же в том, что Арт. Лабриола—Панталеоне совсем не понимает того, каким образом воспеваемая им свободная конкуренция сама приводит к монополии, т. е. в данном случае к трестам. На самом деле современные тре- 20 сты созданы именно свободной конкуренцией и существуют именно благодаря ей. В своей полемике с Прудоном Маркс давно уже показал, что в капиталистиче-ском обществе монополия, отрицая конкуренцию, в то же самое время необходимо порождается ею 1). Но диалектические доводы Маркса не могли оставить сколько-нибудь заметного следа в метафизическом уме Арт. Лабриолы—Панталеоне. Это само собою понятно. Метафизик знает только свое: да — да; нет — нет; или — или (или монополия — или конкуренция), что сверх того, то — от лукавого. Послушаем теперь, что поет Арт. Лабриола—Панталеоне о благодетельном влиянии свободной конкуренции на положение пролетариата: «Ее влияние на капитал представляет собой несомненную выгоду для рабочей массы. При непостоянстве и колебании спроса она понижает доход чисто капиталистической собственности до минимальных пределов. В более развитых в экономическом отношении странах капитал, отделенный от непосредственной промышленной деятельности, почти ничего не приносит... Там, где существует абсолютная свобода конкуренции, чисто капиталистическое владение, отделенное от интеллектуальной функции ведения производства и управления фабрикой потеряло значительную часть своей важности. Оно уже не допускает крупного безвозмездного вычета из труда рабочего» (стр. 183, 184). Мы сейчас увидим, в какой мере эти слова соответствуют действительности, но прежде я попрошу читателя запомнить еще вот эти строки: «Накопление капиталов также требует известного вознаграждения, вытекающего из труда, затраченного на сбережение; покуда существует этого рода труд, до тех пор капиталист заслуживает вознаграждения, называемого процентами» (стр 189).
21 Итак, капитал заслуживает вознаграждения, называемого процентами. Однако, с этой заслугой капитала дело обстоит все-таки не совсем ладно, так что понижение вознаграждения, получаемого за нее капиталом, оказывается «счастьем». Посмотрим, как велико это счастье, в одной из наиболее «развитых в экономическом отношении стран», именно в Англии, где свободная конкуренция нашла себе наиболее широкое поприще. По данным, относящимся к 1901—1902 году, весь так называемый националь-ный доход Англии составлял от 1.751.000.000 до 2.000.000.000 ф. стерлингов 1). Из этой суммы на долю рабочего класса доставалось до 690.000.000 ф. ст., а на долю капитала, — заметьте, только в виде процента, а не в виде прибыли, — приходилось 360.000.000 ф. ст. Как видите, «счастье», о котором поет синдикально-либеральная сирена, пока еще не достигло в Англии сколько-нибудь заметных размеров: в качестве простых обладателей средств производства, т. е. не принимая ни малейшего личного участия в производительном процессе, капиталисты получают больше поло-вины того, что зарабатывают своим тяжелым трудом рабочие. «Вознаграждение», получаемое английским капиталистом, оказывается довольно-таки крупным. Правда, в эту большую долю, достающуюся английскому капиталу в качестве процента, весьма значительною составною частью входят проценты с капиталов, помещаемых за границей. Поэтому истинные размеры собственно английского «счастья» представляются здесь в неясном виде. Для поправления дела я приведу данные, относящиеся к акционерным компаниям, действующим в Соединенном Королевстве. Данные эти относятся к 1902 — 1903 году. В этом году число «public companies» равнялось 29.165; их доход простирался до 239.000.000 ф. ст. За вычетом отсюда 50 000.000 ф. ст., приходящихся на долю некоторых предприятий, не вполне соответствующих обыкновенному представлению об акционерной компании, мы получаем 179.000.000 ф. ст., составляющих «вознаграждение» акционеров, капитал которых равняется в общей сумме 1.850.000.000 ф. ст. Выходит около десяти процентов 2). Но, повторяю, «труд» акционера отделен от непосредственной промышленной деятельности. Судите же после этого сами, правду ли говорил Арт. Лабриола—Панталеоне, уверявший нас, что в «более развитых в экономическом отношении стра- 1 ) Фунт стерлингов равняется десяти рублям.
2) См. «Riches and poverty by Chiozza-Money, London 1905, стр. 90 — 91. 22 нах капитал, отделенный от непосредственной промышленной деятельности, почти ничего не приносит». А г. Луначарский слушает да похваливает. Странный «ортодокс» марксизма этот г. Луначарский! Очень странный!.. Синдикально-либеральная сирена продолжает петь свой хвалебный гимн свободной конкуренции: «Закон о меновой ценности ведет к уравнению действительной стоимости продуктов (мы в данном случае оставляем в стороне теоретический и неуместный здесь вопрос о том, как экономическое равновесие определяет эту стоимость); но если с историческим прогрессом норма вознаграждения капиталистического накопления и понижается, то, с другой стороны, стоимость труда, т. е. рабочей силы, постоянно повышается. Это обычное явление. Рабочий, который сорок лет тому назад для прокормления самого себя и своей семьи довольствовался одной похлебкой и плохим хлебом, предъявляет теперь несравненно бòльшие требования. Законы о так называемом охранении труда, препятствующие эксплуатации женщин и детей, значительно способствовали повышению стоимости рабочей силы. С другой стороны, рабочим, при помощи профессиональных организаций, удалось обезвредить влияние конкуренции» (стр. 185). Тут мы прежде всего отметим следующее замечательное обстоятельство. Для того, чтобы рабочий класс мог испытать на себе благодетельное влияние «свободной конкуренции», профессиональные организации должны были «обезвредить» это влияние. Как же это так? Разве благодетельное влияние вредно? А если — вредно, то как же Арт. Лабриола—Панталеоне решается утверждать, что «социализм, понятый, как средство для устранения всех паразитных вознаграждений, в своих результатах совпадает с действием свободной конкуренции»? Чрезвычайно жаль, что г. Луначарский не объяснил нам этого в своем интересном послесловии! Дальше Арт. Лабриола—Панталеоне уверяет нас, что «законы о так называемом охранении труда» значительно способствовали повышению стоимости рабочей силы. Вот тебе и на! А мы было поверили тому же Арт. Лабриоле—Панталеоне, — энергично поддержанному Арт. Лабриолой-Прудоном, — утверждавшему, что пролетариат должен восставать против всякого вмешательства государства в экономическую жизнь общества. Где же истина? Чрезвычайно жаль, что г. Луначарский не объяснил нам этого в своем интересном послесловии! 23 Но и это не все. Арт. Лабриола—Панталеоне совершенно прав, когда говорит, что рабочий, сорок лет тому назад довольствовавшийся одной похлебкой и плохим хлебом, обнаруживает теперь гораздо бòльшую требовательность. Однако, следует ли отсюда, что «стоимость труда, т. е. рабочей силы, постоянно повышается?» Вовсе нет! Положим, что сорок лет тому назад на производство «одной похлебки и плохого хлеба» нужно было затратить половину всей той суммы труда, которая производительно расходовалась нацией в течение одного года. Положим далее, что теперь, вследствие роста производительных сил, на поддержание жизни рабочего, предъявляющего несравненно бòльшие требования, нужна только одна третья часть суммы труда, производительно расходуемого нацией в течение того же периода. Что мы видим? Сорок лет тому назад «безвозмездный вычет из труда рабочего, делаемый господствующими классами», составлял половину этого труда; теперь же он доходит до двух третей. Если это так, то решительно нельзя утверждать, что стоимость рабочей силы постоянно повышается. Но Арт. Лабриола—Панталеоне все-таки утверждает это. На каком же основании? Как жаль, что г. Луначарский не объяснил нам этого в своем интересном послесловии! На нет и суда нет. Попробуем разобраться сами. Правда ли, что «безвозмездный вычет из труда рабочего» теперь больше, нежели был «сорок лет тому назад»? Неоспоримая правда. Чем «развитее в экономическом отношении» данная страна, тем выше в ней степень эксплуатации наемного труда капиталом. Вернер Зомбарт, — в своей книге: «Warum gibt es in den Vereinigten Staaten keinen Sozialismus?»,— справедливо говорит, что нигде в мире наемный рабочий не подвергается такой эксплуатации со стороны капиталиста, как в Соединенных Штатах. Чем же это объясняется? Да именно тем, что нигде труд не имеет такой продуктивности, иначе сказать: тем, что нигде в мире производительные силы не достигли такой высокой степени развития, как в этой стране. Арт. Лабриола—Панталеоне скажет нам, конечно, что Соединенные Штаты придерживаются покровительственного тарифа, и что, вследствие этого, рабочий класс этой страны не мог испытать на себе благодетельного действия свободной конкуренции в его полной мере. Легко было бы показать несостоятельность этого довода; но на это нужно было бы место, которого у меня мало. Поэтому я обращаюсь к Англии, давно уже отказавшейся от покровительственного тарифа. 24
жүктеу/скачать 2.08 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
) «В практической жизни мы находим не только конкуренцию, монополию и их антагонизм, но также и их синтез, который есть не формула, а движение. Монополия производит конкуренцию, конкуренция производит монополию. Монополисты конкурируют между собою, конкурирующие становятся монополистами. Если монополисты ограничивают взаимную конкуренцию посредством частных ассоциаций, то усиливается конкуренция между рабочими; и чем больше растет масса пролетариев по отношению к монополистам отдельной нации, тем разнузданнее становится конкуренция между монополистами разных наций. Синтез заключается в том, что монополия может держаться лишь посредством беспрерывной борьбы конкуренции» (Карл Маркс, Нищета философии, пер. В. И. Засулич, под ред. Г. В. Плеханова, СПБ. 1906, стр 119-120).