Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 2.08 Mb.
|
X Вряд ли нужно приводить новые доказательства в пользу той, «до очевидности ясной», истины, что Э. Леонэ безусловно неспособен хоть немного разобраться в тех теоретических вопросах, о которых спорили ревизионисты с марксистами. Однако, это печальное обстоятельство не мешает ему гораздо больше сочувствовать ревизионистам, нежели марксистам. В сущности он тоже — дитя «кризиса», он тоже — плод ревизионизма. И он сам признает это, говоря: «на той же почве кризиса социализма сразу отметились два различных метода решения вопроса: один специфически-политический (реформизм), другой — исключительно экономико-социальный», т. е. синдикализм (стр. 27). Мы видели в первой статье, что такое же признание общности происхождения синдикализма и реформизма делает и Ар. Лабриола. И, как увидим ниже, та же общность признается и реформистом Бономи. Эти признания весьма знаменательны. По словам Э. Леонэ, реформизм «легко брал верх над революционизмом на традиционной партийной почве», но, в свою очередь, не может устоять пред синдикалистской критикой. 1  ) «Нищета философии», стр. 140—141.
2) Там же, стр. 140. 3) Там же, стр. 142. 88 В чем же состоит разница между этими близкими родственниками? А вот в чем. Реформизм отдаляет социализм «от его гранитных принципов в сторону демократии» (стр. 28). Синдикализм,— т. е. синдикализм, называющий и искренне считающий себя революционным,— противополагает этому «другое решение, которое при свете жизненного опыта и социальных фактов является единственным средством для предохранения социализма от вырождения в буржуазную софистику» (стр. 38). Я согласен, что характеристика синдикализма остается здесь весьма сбивчивой. Поэтому продолжаю выписку: «Как реформистский, так и синдикалистский пересмотр современного социализма — оба ставят себе одну и ту же задачу: согласовать практику с принципами. Бернштейнианский ревизионизм, произведший весьма тщательный анализ, против которого критика Каутского оказалась далеко не победоносной, установил следующую неопровержимую истину: социалистическая партия впала в явное противоречие: она исповедует социалистические принципы, но практика ее лишь демокра-тична. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы согласовать эти два противоречивых элемента, путем включения в программу и в тактику новых демократически-социальных принципов, соответствующих этой демократической практике. Так рассуждает реформизм. Синдикализм, с своей стороны, констатирует то же самое. Он говорит: вся жизнь социалистической партии в излюбленной ею области политики ничем не отличается от демократии, за исключением лишь формального и отдаленного идеала. Сухое же подчеркивание какого бы то ни было отдаленного идеала далеко еще не может служить отличительной чертой для характеристики тех или иных социальных сил... Именно поэтому практика и должна быть согласована с социалистическими принципами; необходимо вернуть ее к своему (т. е. к ее, г. Кирдецов! — Г. П.) базису чисто классовой борьбы, на почву производства, в рамки современной организации» (стр. 28—29). Теперь дело становится гораздо яснее. Реформизм хотел бы превратить партию пролетариата в чисто демократическую партию, а синдикализм отбрасывает всякую «политику» и приглашает пролетариат сосредоточить свои усилия «на почве производства», т. е. В области экономической борьбы. Это так. И Э. Леонэ редко удается обнаружить подобную ясность мысли. Но дальше он опять сбивается. 89 «По требованию реформизма изменение должны потерпеть именно принципы; его объект («т. е. задача, цель, г. Кирдецов! — Г. П.) носит, следовательно, преимущественно доктринерский характер; для синдикализма же речь идет, наоборот, об исправлении действия. Его миссия, таким образом, является существенно-практиче-ской» (стр. 29). Подождите, не торопитесь, г. Леонэ! Если дело обстоит так, как вы же сами его изображаете, то ведь не реформизм, а именно синдикализм отличается «доктринерским характером». «Тщательный анализ» Бернштейна, «против которого критика Каутского оказалась далеко не победоносной», утверждал, что взгляды «традиционного социализма» во многом не соответствуют действительному ходу общественного развития. И это чувствовали сами «традиционные социалисты», практика которых именно поэтому перестала соответствовать их теории. Но они все еще держатся за старую, опровергнутую жизнью теорию. И, благодаря этому, они попадают в противоречие с самими собою. Но если теория опровергается жизнью, то остается только отказаться от теории. Так рассуждает «тщательный анализ» г. Бернштейна. И если только верны основные положения этого «анализа»; если старая теория в самом деле противоречит новому направлению общественного развития,— а вы сами, хотя и нерешительно, но в последнем счете все-таки признаете это, г. Леонэ,— то доктринер не тот, кто отказывается от теории в интересах действия, подсказываемого сапой жизнью, а тот, кто не хочет отказаться от своих «гранитных принципов», несмотря на то, что жизнь осудила их. У реформистов было много грехов по части логики. Но в этом случае их вывод в самом деле надо признать безукоризненным: если верно все то, что говорили они, — со слов буржуазных экономистов, вроде Шульце-Геверница,— о ходе развития в современном капиталистическом обществе, то «гранитные принципы социализма» имеют столько же цены, сколько ее имеет прошлогодний снег. И жалкими, смешными, заранее осужденными на неудачу доктринерами должны быть признаны все те, которые усиливаются приладить свое «действие» к этим устарелым принципам. Конечно, то, что говорили реформисты о новом направлении в ходе капиталистического развития, не верно: «тщательный анализ г. Бернштейна не может быть признан ни тщательным, ни, еще того менее, убедительным»; но ведь Э. Леонэ с этим отнюдь не согласен. Он, наоборот, думает, что по части относящегося сюда «анализа» сильнее г. Берн- 90 штейна «зверя нет». Поэтому у него не может быть другого вывода, как или перейти в лагерь реформистов и тем хоть отчасти, хоть немножечко помириться с логикой, или же окончательно поссориться с этой последней и преподносить рабочему классу, на каждом шагу противореча самому себе, ту поразительную путаницу понятий, ту совершенно неудобоваримую смесь из старого анархизма и новейшего манчестерства, которая называется у него теорией революционного синдикализма. Г. Леонэ не колеблется в выборе. XI «Новая форма развития общественного процесса, таким образом уже найдена. Последний, как это видим, соответствует ортодоксальному марксизму, не ставится больше в зависимость от концентрации капиталов в руках все более уменьшающегося числа капиталистов, а зависит от степени развития этого специфически пролетарского органа, носящего в себе зародыш будущности человечества» (стр. 86). Так говорил... Э. Леонэ. Само собою понятно, что «специфически пролетарский орган» есть профессиональный союз. Но спрашивается разве же развитие профессиональных союзов не определяется ходом развития капитализма? Разве же рост и тактика этих союзов не зависит, между прочим, от концентрации капиталов? Зачем придумал Э. Леонэ это, ни с чем несообразное, противопоставление? И при чем тут злополучный, так сильно пострадавший от «тщательного анализа» г. Бернштейна, «ортодоксальный марксизм»? Дело вот в чем. Реформизм был, как выражается наш автор, «омрачен крушением предсказанной концентрации капиталов» (стр. 87). И это его «омрачение» не осталось без влияния и на родственного ему Э. Леонэ «Глубокомысленный» теоретик синдикализма понимал,— хотя, по своему обыкновению, довольно смутно,— что «крушение концентрации капиталов» может, пожалуй, послужить доводом, между прочим, и против его собственных «гранитных принципов». И вот, чтобы подпереть эти неустойчивые, хотя и очень твердые принципы, он вспомнил об ортодоксальном марксизме. У Маркса в «Нищете философии» (стр. 141 рус. перевода) сказано: «Из всех орудий производства наибольшую производительную силу представляет сам революционный класс». Вот за эти-то слова Маркса и ухватился Э. Леонэ, хотя и беззаботный насчет теории, но все-таки несколько «омраченный» ревизионистской критикой. 91 Он пустился в такое рассуждение: «В «Нищете философии» сам Маркс замечает, что из производительных сил наиболее сильной (наиболее сильная сила... Ах, г. Кирдецов! — Г. П.) является именно революционный рабочий класс. Но процесс, получающийся, как результат антитезы нормального производства (?! — Г. П.), не есть еще тот именно, который порождает определенный общественный переворот. Каждый день, в любую, можно сказать, минуту, в современной фабрике рабочая сила находится в противоречии со стремлениями капиталиста; каждый день проявляется неизлечимый антагонизм между покупателем (капиталистом) и продавцом (наемным работником) производительной силы. Когда Маркс, следовательно (мы уже привыкли к тому, что у Э. Леонэ слово: «следовательно» является всегда совершенно некстати.— Г. П.), говорит о «социальном конфликте» между производительными силами и формой производства, как о моменте морфологического перехода от одной социальной эры к другой, то он имел в виду не эти повседневные столкновения антагонистических интересов, а — определенную коллизию между существующим общественным организмом (формой производства) и производительными (рабочими) силами, которые, в свою очередь, также сорганизованы в определенный организм» (стр. 81). Эта тяжеловесная галиматья означает, что, согласно «реалистическому» истолкованию исторического материализма, все противоречие между производительными силами и производственными отношениями сводится к восстанию профессиональных союзов против существующего порядка вещей. И Э. Леонэ даже и в голову не приходит, что для своего благоприятного исхода борьба названных организаций с существующим порядком нуждается в наличности известных объективных условий, например, той же концентрации капиталов, которая, по словам нашего автора, потерпела «крушение». Маркс не ограничился тем замечанием, что сознательный пролетариат представляет собою наибольшую производительную силу. Он тотчас же прибавил, что общественный переворот «уже заранее предполагает существование всех тех производительных сил, которые могли зародиться в недрах старого общества». Но это существенное прибавление теряет всякий смысл в глазах Э. Леонэ, который вообразил, что понятие: «производительные силы» совершенно исчерпывается понятием: «сознательный рабочий класс». А потому и «социализм» Э. Леонэ приобретает особый,— «волюнтарный»,— характер, сильно сближающий его с покойным утопическим социализмом: в какую бы сторону ни направлялось экономическое развитие современного общества, это все равно, лишь бы у профессиональных союзов 92 была воля к овладению средствами производства. Даже лучше, если «концентрация капиталов потерпит крушение», а число лиц, заинтересованных в защите буржуазного государства, увеличится; тогда, по мнению г. Леонэ, будет «вырвана всякая почва из-под ног реформизма». Это не нуждается ни в каких комментариях. «До очевидности ясно», что с Марксом нашему автору окончательно не везет, и что если он когда-нибудь воображал себя «ортодоксальным марксистом», то это было чистейшее недоразумение. Потому-то он и оказался бессильным против «кризиса», что этот последний застал его совершенно неподготовленным для суждения о выдвинутых полемикой теоретических вопросах. Бессильный, неловкий и беспомощный в вопросах этого рода «глубокомысленный» Э. Леонэ поплыл по течению и круто повернулся спиной к оставшимся непонятными для него теориям «традиционного социализма». Но если на немецких ревизионистов влияли, главным образом, новейшие немецкие буржуазные экономисты, нисколько не восстававшие против государственного вмешательства в экономическую жизнь общества, то Э. Леонэ,— как и Ар. Лабриола,— подчинился влиянию итальянских «манчестерцев» школы Панталеонэ-Парэто. Весь «социализм» Э. Леонэ зиждется на основных положениях, разрабатываемых этой школой «чистой экономии». А так как «чистая экономия» (economia pura) в лице своих гласных представителей, приходит к существенно буржуазным выводам,— что, впрочем, вполне согласно с ее истинной природой,— то Э. Леонэ, подобно Ар. Лабриоле, подсыпает в ее пресную похлебку бакунистского перца. Мы уже знаем, как близко подходит «учение» Э. Леонэ к учению Бакунина. Теперь посмотрим, как относится оно к «чистой экономии». XII
«Классическая политическая экономия,— говорит Э. Леонэ,— породившая манчестерскую школу 1), вполне сходится с синдикализмом в следующем: государство, это — орган экономического разрушения, а не творчества; оно — препятствие, а не созидательный элемент для развития богатств... Отношение «манчестерства» к экономической деятельности государства в общем известно. Манчестерская школа полагает, 1  ) Подчеркнуто в русском переводе. В итальянском подлиннике (стр. 118) вместо манчестерства стоит: liberismo, но смысл остается, по-видимому, тот же самый.
93 что вмешательство государства в экономические отношения может иметь своим следствием лишь расточение богатств и подмен высшего принципа коллективизма выгодой одного класса фаворитов» (стр. 91-93). Если классическая экономия, породившая «манчестерство», вполне сходится «в этом отношении с революционным» синдикализмом, то следовало бы думать, что мы можем сказать и наоборот: «революционный» синдикализм «вполне сходится» в этом отношении с классической экономией, породившей «манчестерство». Но так могут думать только те, которые считают нужным подчиняться законам логики. А мы уже знаем, что Э. Леонэ нередко сбрасывает с себя тяжелое для него иго этих законов. На стр. 148-й своей Книги он пишет: «Laissez faire, laissez passer современного либеризма 1) являлось революционной формулой, когда оно было произнесено устами Гурнэ и возведено в почетный ранг позднейшими классическими экономистами как раз ко времени образования государства 2). Но в наши дни, когда последнее уже конституировалось и консолидировалось, как оплот и орган исключительной защиты господствующего класса, это laissez faire, laisser passer по отношению к государству становится, несомненно, реакционной формулой, принципом буржуазного самосохранения, вялой и дряблой нормой, которую необходимо отвергнуть во имя рабочего класса». Вот тебе и «вполне сходится»! Что же это такое? Смеется что ли над своими читателями Э. Леонэ? Нет, он опять не умеет свести концы с концами в своих собственных рассуждениях! Когда он говорил, что «вполне сходится», он просто выражал то тяготение к «манчестерству», которое в чрезвычайно сильной мере свойственно ему вместе с другими «революционными» синдикалистами Италии и которое,— как мы скоро увидим это,— наложило свою глубокую печать на все его экономические взгляды. А когда он объявлял основной принцип манчестерства реакционной формулой и дряблой нормой, он подчинялся тому неизбежному практическому соображению, что рабочий класс не может не требовать вмешательства государства в его отношения к предпринимателям.
94 Поэтому если раньше, «вполне сходясь» с «манчестерством», он без всяких оговорок повторял, вслед за ним, что «вмешательство государства в экономические отношения может иметь своим следствием лишь расточение богатств», то теперь он видит себя вынужденным оговориться: «Некоторые поверхностные толкователи синдикализма,— замечает он теперь,— пытались вывести из его аналогии с манчестерством заключение о тщетности всякой деятельности в области социальною законодательства. Но синдикальный либеризм отличается от другого (т. е. от сознательно-буржуазного.— Г. П.) именно тем, что он пролетарский, классовый либеризм» (стр. 147). Это, конечно, еще довольно туманно, но читайте дальше: «Под давлением силы конкуренции между капиталом и трудом он стремится устранить всякий тормозящий фактор, всякое вмешательство государства в развитие этой специальной формы экономической конкуренции, из которой вытекает классовая борьба. Но именно поэтому он не может не интересоваться таким законодательством, которое придало бы противоположное направление процессу иерархического, запретительного и протекционистского вмешательства современного государства» (стр. 147—148). Выходит, что «революционный» синдикализм видит себя вынужденным добиваться социального законодательства именно потому, что он стремится устранить всякое вмешательство государства в развитие этой специальной формы экономической конкуренции. Это опять до последней степени нескладно. Но это — чрезвычайно характерная нескладица. Она представляет собою как нельзя более яркое свидетельство о том, что в самом деле очень велика «аналогия» между новым и будто бы революционным «либеризмом», с одной стороны, и старым манчестерским либеризмом с его «реакционной формулой» и с его «вялой и дряблой нормой» — с другой. Подумайте только! Влияние старого «либеризма» на новый доходит до того, что этот последний решается отстаивать самые неотложные, самые насущные требования рабочего класса только в том случае, если ему удается посредством жалкой и смешной игры слов оправдать эти требования с точки зрения основного принципа старого манчестерства! Это значит, что «аналогия» между этими двумя «либеризмами», как две капли воды, похожа на идейную зависимость одного из них (и именно того, который мнит себя революционным) от другого, от того, который никогда не шел дальше более или менее решительной защиты интересов капитала, и от которого теперь даже в Италии отлетел всякий дух серьезного протеста. 95 Что эта идейная зависимость в самом деле очень велика, доказывается также и той родственной нежностью, с которой наш «революционный либерист» говорит о буржуазном либеризме вообще. «Либеризм, в лице его наиболее выдающихся эпигонов, — говорит он, — был в некотором отношении отрицанием классовой экономии, той вульгарной апологетики, которая, по мнению Маркса, задавалась целью открыть и формулировать лишь такие законы и такие аксиомы, которые не шли бы вразрез с полицейскими воззрениями» (стр. 93 — 94). При чем тут «эпигоны»? Разве эпигоны либерализма были лучше его родоначальников? Конечно, нет! Э. Леонэ, как видно, написал это слово единственно потому, что оно подвернулось под перо. Потом. Либерализм никогда не был отрицанием той вульгарной политической экономии, которую Маркс осыпал своими сарказмами. Далее. Маркс осыпал эту экономию своими сарказмами вовсе не за то, что она будто бы задавалась целью открыть только такие законы, которые не противоречили бы полицейским «воззрениям». Такой целью эта экономия никогда и не задавалась. Ее апологетический характер обусловливался тем простым и общеизвестным обстоятельством, что она пыталась придать значение научных истин ходячим экономическим «воззрениям» тех самых «эпигонов» либерализма, в своем сходстве с которыми признается наш «революционный» синдикалист. Наконец. Апологетический характер этой экономии сказался еще и в том, что она хотела выдать себя именно за «отрицание классовой экономии», т. е. в том, что она скрывала свой классовый, буржуазный, характер, выдавая себя за провозвестницу «вечных» истин науки, независимых от каких бы то ни было классовых отношений. И в этом случае ее вульгарность прекрасно шла в ногу с ее либерализмом. Короче: «эпигоны» столь любезного Э. Леонэ манчестерства именно и были теми вульгарными экономистами, над которыми так едко смеялся автор «Капитала». В 96 «Эта черта свойственна, впрочем, всем революционным периодам: на их почве зарождаются смелые формы мышления, которые, пробираясь сквозь узкие классовые проходы, минуя горные хребты (sic!), постепенно приближаются к научным истинам. С этой точки зрения либерализм является, можно сказать, кульминационным продуктом этих революционных моментов жизни буржуазии» (стр. 94). Итак, либерализм оказывается крайним выражением революционной энергии буржуазии. Исторически это совсем не так; но какое до этого дело Э. Леонэ! Для него важно то, что либерализм миновал узкие «классовые проходы» и даже «горные хребты» и приблизился к «научным истинам». Вот почему он расточает ему свои похвалы; вот почему он заканчивает свою хвалебную тираду следующим заявлением: «Нет, следовательно, ничего удивительного, если и научная, органически цельно понятая манчестерская школа отстаивает и освещает те же экономические законы и те же формулы, которые служат положительной базой для синдикализма» (та же стр.). Das also war des Pudels Kern! В этом все дело! Только тут необходима некоторая поправочка. Известно, что многие граждане Соединенных Штатов не любят называть свой язык английским: у них выходит, что, наоборот, Англия говорит на языке Соединенных Штатов (United States language). Вот так и у г. Леонэ выходит, что манчестерская школа отстаивает те же принципы, на которые опирается синдикализм. Однако подобные наивности не изменяют, конечно, действительного отношения между явлениями. На самом деле язык Соединенных Штатов есть английский язык: и точно так же приведенное мною заключительное заявление г. Леонэ на самом деле должно быть понимаемо в обратном смысле: оно означает, что «революционный» синдикализм отстаивает и — по мере сил! — «освещает» те же экономические «законы» и те же «формулы», которые служат базой для архибуржуазного манчестерства. И в этом состоит самая д 97 выдающаяся и наиболее достойная внимания черта современного «революционного» синдикализма в Италии. Мы уже столкнулись с нею при изучении «научных» взглядов Арт. Лабриолы. Теперь мы наблюдаем ее у Э. Леонэ. жүктеу/скачать 2.08 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
) Примечание для г. Кирдецова. На стр. 92 Вы пересели слово: liberismo словом: манчестерство. Теперь вы оставляете его без перевода, не предупреждая об этом читателя. Удобно ли это? Судите сами.
се это осталось совершенно неизвестным нашему автору, что, разумеется, нимало не уменьшает его развязности, — напротив: очень увеличивает ее 1). Восхваляя либерализм, он продолжает: