Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова

Но нас интересует в настоящее время история революционных идей, а не история революционных попыток. Для нашей цели необходимо под­вести итог всем тем социально-политическим воззрениям, которые до­стались нам в наследство от предшествующих десятилетий.

Посмотрим же, что завещала нам, в этом случае, каждая из глав­ных фракций семидесятых годов.

Поучительнее всего будут для нас теории М. А. Бакунина и П. Н. Ткачева. Программа так называемых пропагандистов, сводившая к распространению социалистических идей всю дальнейшую историю Рос­сии, вплоть до революции, страдала слишком заметным идеализмом. Они рекомендовали русским социалистам пропаганду так же точно, как ре­комендовали бы они ее при случае социалистам польским, сербским, турецким, персидским, словом, социалистам любой страны, лишенной возможности организовать рабочих в открытую политическую партию. Вышеприведенное герценовское сравнение судьбы «Евклидовых положе­ний» с вероятной историей социалистических идей могло бы служить типическим примером их аргументации в пользу своей программы. Они понимали это сравнение, само по себе довольно рискованное, в том аб­страктном и одностороннем смысле, что для усвоения раз выработан­ных социально-политических понятий достаточно субъективной логики людей, не поддерживаемой объективной логикой общественных отноше-

134

ний. Они сделали мало ошибок в анализе общественных отношений Рос­сии по той простой причине, что совсем почти не брались за такой анализ.

Не так рассуждал Бакунин. Он понимал, что воздействие револю­ционной интеллигенции на народ возможно лишь при наличности извест­ных исторических условий, лишь при существовании в самом народе более или менее сознательного стремления к социалистическому перево­роту. Поэтому он исходил из сравнения «народных идеалов» с идеалами нашей интеллигенции, конечно, анархического направления.

По его мнению, в русском народе существуют в самых широких размерах те два элемента, на которые мы можем указать, как на необ­ходимые условия социальной революции. «Он может похвастаться чрез­мерной нищетою, а также рабством примерным (sic). Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически, двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и пугачевским бунтом, и не пере­стающим поныне проявляться в беспрерывном ряде частных крестьян­ских бунтов» ¹). Совершить победоносную революцию ему мешает не «недостаток в общем идеале, который был бы способен осмыслить на­родную революцию, дать ей определенную цель». Если бы такого идеала не было, «если бы он не выработался в сознании народном, по крайней мере в своих главных чертах, то надо было бы отказаться от всякой надежды на русскую революцию, потому что такой идеал выдвигается из самой глубины народной жизни, есть непременным образом резуль­тат народных исторических испытаний, его стремлений, страданий, про­тестов, борьбы и вместе с тем есть как бы образное и общепонятное, всегда простое, выражение его настоящих требований и надежд... если народ не выработает сам из себя этого идеала, то никто не будет в состоянии ему его дать». Но «нет сомнения», что такой идеал суще­ствует в представлении русского крестьянства, «и нет даже необходи­мости слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего на­рода, чтобы определить его главные черты».

Автор «Государственности и анархии» насчитывает шесть «глав­ных черт» русского народного идеала: три хороших и три дурных. При­смотримся к этой классификации повнимательнее, так как миросозер-

135

«Первая и главная черта — это всенародное убеждение, что земля, вся земля принадлежит народу, орошающему ее своим потом и опло­дотворяющему ее своим трудом. Вторая столь же крупная черта, что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья черта одинаковой важности с двумя предыдущими, это — квазиабсолютная автономия, об­щинное самоуправление, и вследствие того решительно враждебное от­ношение общины к государству».

«Вот три главные черты, которые лежат в основании русского на­родного идеала. По существу своему, они вполне соответствуют идеалу, вырабатывающемуся за последнее время в сознании пролетариата ла­тинских стран, несравненно ближе ныне стоящих к социальной револю­ции, чем страны германские. Однако русский народный идеал омрачен тремя другими чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно (Nota bene) затрудняют и замедляют осуществление его... Эти три за­темняющие черты; 1) патриархальность; 2) поглощение лица миром; 3) вера в царя... Можно было бы прибавить, в виде четвертой черты, христианскую веру, официально-православную или сектаторскую, но... у нас в России этот вопрос далеко не представляет той важности, ка­кую он представляет в Западной Европе» ¹).

Против этих-то отрицательных черт народного идеала и должны бороться «всеми силами» русские революционеры, и такая борьба «тем возможнее, что она уже существует в самом народе».

Уверенность в том, что сам народ начал уже борьбу против отри­цательных «черт» своего идеала, представляла собою очень характер­ную «черту» всей программы русских бакунистов. Она являлась соло­минкой, за которую хватались они, чтобы спастись от логических вы­водов из их собственных посылок и от результатов сделанного М. А. Бакуниным анализа народного идеала. «Ни лицу, ни обществу, ни на­роду нельзя дать того, чего в нем уже не существует не только в за­родыше, но даже в некоторой степени развития» — читаем мы в «при­мечании А», столько раз уже цитированном нами. Оставаясь после­довательным, русский бакунист должен был бы «отказаться от всякой надежды на русскую революцию», если бы народ сам не заметил «за-

¹) «Государственность и анархия», примечание А, стр. 10.

136

Нужно заметить, кроме того, что в этом пункте М. А. Бакунин был очень недалек от вполне правильной постановки вопроса о шансах социально-революционного движения в России и от серьезного, крити­ческого отношения к характеру и «идеалам» нашего народа. Такого критического отношения именно и недоставало русским общественным деятелям. Еще А. И. Герцен поражался отсутствием сколько-нибудь определенной и общепринятой характеристики русского народа. «Иные говорят только о всемогуществе царя, о правительственном произволе, о рабском духе подданных; другие утверждают, напротив, что петербург­ский империализм не народен, что народ, раздавленный двойным дес­потизмом правительства и помещиков, несет ярмо, но не мирится с ним, что он не уничтожен, а только несчастен и в то же время гово­рят, что этот самый народ придает единство и силу колоссальному цар­ству, которое давит его. Иные прибавляют, что русский народ — пре­зренный сброд пьяниц и плутов; другие же уверяют, что Россия насе­лена способною и богато одаренною породою людей» ¹).

С тех пор, как были впервые написаны цитированные мною строки, прошло уже тридцать лет, а между тем и до сих пор и не только ино­странцы, которых имел в виду Герцен, но и русские общественные деятели придерживаются диаметрально противоположных взглядов на характер и «идеалы» русского народа. Нет ничего удивительного, ко­нечно, в том, что всякая партия склонна преувеличивать сочувствие народа к ее собственным стремлениям. Но ни во Франции, ни в Гер­мании, ни в какой-либо другой западной стране нельзя встретить того противоречия во взглядах на крестьянство, какое нас поражает в Рос­сии. Это противоречие ведет подчас к весьма забавным недоразумениям. Различие в социально-политическом миросозерцании людей самых про­тивоположных направлений определяется часто одним только разли­чием в понимании «народных идеалов». Так, например, г. Катков и г. Аксаков согласились бы с г. Тихомировым в том, что «политическая программа... должна брать народ, каков он есть, и только в этом случае будет способна производить воздействие на его жизнь». Затем, редак­тор «Руси» мог бы принять, что «на 100 миллионов жителей» у нас

¹) «Русский народ и социализм», Лондон 1868. стр. 7—8.

137

Мы видим, что народ «хочет хорошо», как уверял когда-то фран­цузов один русский писатель, и, преисполненные радостью, готовимся уже грянуть — «гром победы раздавайся, веселися, храбрый росс!», как вдруг нам попадается на глаза «Русь» — и мы опускаемся с неба на землю. Оказывается, что народ «хочет» совсем скверно. Он боготворит царя, отстаивает телесные наказания, не помышляет ни о каких рево­люциях и готов немедленно разносить в прах гг. народолюбцев, как только относительно их получится «строгая телеграмма». В ссылках

138

на современную действительность, и даже на историю, здесь, как и в статьях г. Тихомирова, нет недостатка. Что за странность! Обращаемся к известным своим беспристрастием исследователям народной жизни, вроде г. Успенского, и наше разочарование только усиливается. Мы узнаем, что народ наш находится под «властью земли», которая заста­вляет его довольно логически умозаключать к абсолютизму, не делая даже намека на переход к «самодержавию народа». Тот же г. Успен­ский убеждает нас, что не только у таких крайних полюсов, как гг. Аксаков и Тихомиров, но и у людей одинаковых, приблизительно, воззрений существуют диаметрально противоположные взгляды на народ.

Бакунинская классификация различных сторон «народного идеала» дает нам довольно вероятное объяснение. Все дело в том, что г. Тихо миров кладет в основу своих социально-политических рассуждений не­которые положительные «черты» этого идеала (те самые, которые «по существу своему вполне соответствуют идеалу, вырабатывающемуся в сознании пролетариата латинских стран»): «всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу, и что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее вре­менно между лицами». И хотя автора статьи «Чего нам ждать от ре­волюции?» не особенно обрадовала бы третья черта, «одинаковой важ­ности с двумя предыдущими», т. е. «решительно враждебное отношение к государству», но эта вражда в самой бакунинской классификации является лишь следствием «квазиабсолютной автономии общинного самоуправления», на которое опираются многие надежды г. Тихоми­рова ¹). О «затемняющих» чертах народного идеала (патриархальность, поглощение лица миром, «суеверие народа, естественным образом со­пряженное в нем с невежеством», нищетою и т. д.) наш автор или ничего не знает, или ничего не хочет сообщить своим читателям. Г. Аксаков поступает наоборот. Он строит свою аргументацию именно на этих последних «чертах», забывая или умалчивая о противополож­ных. Статьи г. Успенского также перестают приводить нас в изумление. Он сопоставил Ормузда с Ариманом, дурные стороны идеала с хоро­шими, и пришел в тупой переулок «власти земли», из которого нет, по-видимому, выхода ни крестьянину, ни всей России, которая стоит

139

Но Бакунин не даром изучал когда-то немецкую философию. Он понимал, что предложенная им классификация «черт народного идеала» — берем ли мы одни хорошие, или одни «несчастные», или, на­конец, и счастливые и «несчастные черты» — объясняет только китай­скую сторону вопроса. Он понимал, что народ нужно «брать» не «каков он есть», а каким он стремится стать и становится под влиянием дан­ного исторического движения. В этом случае Бакунин был гораздо ближе к Гегелю, чем к г. Тихомирову. Он не удовольствовался тем убеждением, что именно «таков есть» народный идеал, но озаботился изучением «черт» этого идеала в их развитии, в их взаимном соотно­шении. Именно в этом пункте он был, как я сказал выше, очень недалек от правильной постановки вопроса. Если бы он надлежащим образом применил диалектический метод к объяснению народной жизни и народ­ного миросозерцания, если бы он лучше усвоил ту «доказанную Марксом несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой и на­стоящей историей человеческого общества, народов и государств, что экономический факт всегда предшествовал и предшествует... полити­ческому праву», а следовательно, и социально-политическим идеалам «народов», если бы он своевременно вспомнил, что «в доказательстве этой истины состоит именно одна из главных научных заслуг г. Маркса» ¹), то мне не пришлось бы, вероятно, спорить с г. Тихоми­ровым, так как от «бакунизма» не осталось бы и следа.

Но Бакунину изменила диалектика или, вернее, он изменил ей.

Вместо того, чтобы исходить из «экономических фактов» в своем анализе социально-политического идеала русского народа, вместо того чтобы ожидать переработки этого старого «идеала» от влияния новых тенденций в экономической жизни народа, автор «Государственности и анархии» устанавливает совершенно произвольную иерархию «недо­статков» народного идеала, стараясь найти такую комбинацию «несчаст­ных» его «черт», при которой одна из них нейтрализируется или даже

140

Иерархия различных недостатков народного идеала установляется таким образом. «Поглощение лица миром и богопочитание царя собственно вытекают, как естественные результаты... из патриархаль­ности». Сама община оказывается «ничем иным, как естественным расширением семьи, рода» ¹), а царь — «всеобщим патриархом и родо­начальником, отцом всей России». Именно «поэтому власть его без­гранична». Отсюда понятно, что патриархальность оказывается «глав­ным, историческим злом», против которого мы обязаны «бороться всеми силами». Но как бороться «против исторического зла» анархисту, не имеющему «намерения и ни малейшей охоты навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного им самим»? Не иначе, как опираясь на историческое развитие народного идеала. Но способствует ли развитие русского народного идеала устранению из него затемняю­щей черты патриархальности? Несомненно, и именно вот каким обра­зом: «война против патриархальности ведется ныне чуть ли не в ка­ждой деревне и в каждом семействе, и община, мир до такой степени обратились теперь в орудие ненавистной народу государственной власти и чиновнического произвола, что бунт против последних становится вместе с тем и бунтом против общинного и мирского деспотизма ²). Не смущаясь тем, что борьба против общинного деспотизма не может не

Примеч. ко 2-му изданию. Повторяю, что русская сельская община не имеет ничего общего с первобытной общиной. Но в начале восьмидесятых годов это еще не было установлено. Г. П.

141

142

Людям, не желавшим окончательно разрывать с логикой, остава­лось или отказаться от практической части этой программы, удер­живая основные ее положения, или преследовать указанные ею практи­ческие задачи, стараясь подыскать для них новое теоретическое обо­снование. Так оно и вышло впоследствии.

6. П. Н. Ткачев.

Но рядом с бакунизмом, носившим в своих собственных недрах элементы своего разложения, существовало другое течение в русской революционной партии. Крайне враждебное анархической философии М. А. Бакунина, оно сходилось с ним, — как я говорил уже в брошюре «Социализм и политическая борьба», — в оценке современной русской действительности. В то же время от многих промахов автора «Государ­ственности и анархии» направление это было застраховано. Так ска­зать, меньшею претенциозностью, низшим логическим типом своей аргументации.

М. А. Бакунин пытался найти оправдание для рекомендуемого им способа действий в самом ходе развития народного миросозерцания, но, употребивши в дело неподходящий критерий, он вынужден был подставить на место исторического развития русской общественной жизни логические скачки своей собственной мысли. П. Н. Ткачев, родо­начальник того направления, к которому мы переходим теперь, совсем не задумывался о диалектическом анализе наших общественных отно­шений. Он умозаключал к своей программе непосредственно от ста­тики этих отношений. Современный склад русской жизни казался ему как бы нарочно придуманным для социальной (что, по его термино­логии, значило — социалистической) революции. Толковать о прогрессе, развитии — значило для него изменять народному делу. «Теперь, или очень не скоро, быть может, никогда!» — таков был девиз его органа «Набат». Ту же мысль высказывает он в своей брошюре «Задачи революционной пропаганды в России», она же проходит через каждую

¹) «Государственность и анархия», примечание А, стр. 9.

143

Начнем с «Открытого письма к г. Фридриху Энгельсу».