Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова

Нужно ли прибавлять, что наши революционные писатели, как и большинство русских писателей вообще, смотрели на «Запад» с точки зрения еврейского мальчика в известном рассказе Вейнберга? Бедному школьнику весь свет казался подразделенным на две равные части: «Рос­сию и заграницу», при чем достойные внимания черты различия суще­ствовали для него лишь между этими «половинами» земного шара, — «заграница» же представлялась ему совершенно однообразным целым. Русские «самобытные» писатели сделали в этой остроумной географиче­ской классификации лишь одно нововведение: они подразделили «загра­ницу» на Восток и Запад и, не долго думая, принялись сравнивать этот последний с нашей «громкой державой», игравшей при этом роль какой-то «Срединной Империи». Историческое развитие Италии отождествля­лось, таким образом, с историческим развитием Франции, в экономи­ческой политике Англии не усматривалось никакой разницы с экономи­ческой политикой Пруссии, деятельность Кольбера валилась в одну кучу с деятельностью Ричарда Кобдена, своеобразно «патриотическая» фи­зиономия Фридриха Листа терялась в толпе «западноевропейских» политико-экономиков, старавшихся, по совету Тюрго, «забыть, что су­ществуют на свете государства, разделенные границами и различно орга­низованные». Как все кошки в темноте кажутся серыми и совершенно походят друг на друга, так и общественные отношения различных госу­дарств «Запада» утрачивали всякие несходства при отраженном свете нашей самобытности. Очевидно было одно: «Франки» давно уже «обур­жуазились», между тем как «храбрые Россы» сохранили невинность «первых человеков» и, в качестве избранного народа, идут самобытным путем к своему спасению. Чтобы достигнуть обетованной земли, им нужно лишь неуклонно держаться этой стези самобытности и не уди­вляться тому, что программы русских социалистов стоят в противоре­чии с научными положениями западноевропейского социализма, а иногда и со своими собственными посылками!

Типическим образчиком фикций, наскоро придуманных для согла­шения практической программы «Народной Воли» с народническими теориями, было известное пророчество о том, что в будущем русском Учредительном Собрании 90% депутатов явятся сторонниками со­циальной революции, если только мы добьемся всеобщего избиратель­ного права. Здесь теория нашей самобытности дошла уже до Геркуле­совых столбов, за которыми ей грозила гибель со стороны самого про­стого здравого смысла. Народники «старой веры», твердо держась дог­мата «самобытности», допускали все-таки, что эта самобытность ну-

43

ждается еще в некоторой окончательной отделке. Одни находили, что у русского народа находится еще в слишком зачаточном состоянии бу­гор... виноваты! — чувство храбрости и независимости, другие стреми­лись к тому, чтобы реализовать самобытное настроение русского на­рода в виде не менее самобытной революционной организации. Но все одинаково признавали необходимость предварительной работы в на­роде. Народовольцы пошли далее. В передовых статьях первых же №№ своего журнала они стали развивать ту мысль, что такая работа, во-первых, бесплодна («биться в народе, как рыба об лед»), а во-вторых, и излишня, потому что 90% депутатов, сочувствующих социальной ре­волюции, более чем достаточно для осуществления стремлений русских народников. Программа «Народной Воли» не могла придать себе народ­нического характера иначе, как доводя до абсурда все характеристиче­ские особенности народнического миросозерцания.

Прежде чем говорить, в каком смысле должен быть предпринят этот пересмотр, постараемся, — согласно нашему плану, — выяснить отноше­ние научного социализма к политическим движениям рабочего класса.

II.

Но что такое научный социализм? Под этим именем мы разумеем то коммунистическое учение, которое начало вырабатываться в начале сороковых годов из утопического социализма под сильным влиянием

44

гегелевской философии, с одной стороны, и классической экономии — с другой; то учение, которое впервые дало реальное объяснение всему ходу развития человеческой культуры, безжалостно разрушило софизмы теоретиков буржуазии и «во всеоружии знания своего века» выступило на защиту пролетариата. Это учение не только с полною ясностью по­казало всю научную несостоятельность противников социализма, но, указывая ошибки, оно в то же время давало им историческое объяснение и, таким образом, как сказал некогда Гайм о философии Гегеля, «при­вязывало к своей триумфальной колеснице каждое побежденное им мне­ние». Как Дарвин обогатил биологию поразительно простой и вместе с тем строго научной теорией происхождения видов, так и основатели на­учного социализма показали нам в развитии производительных сил и в борьбе этих сил против отсталых «общественных условий производства» великий принцип изменения видов общественной организации. Едва ли нужно говорить, кого считаем мы основателями этого социализма. За­слуга эта бесспорно принадлежит Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, учение которых именно так относится к современному революционному движению в цивилизованном человечестве, как относилась когда-то, по словам одного из них, передовая немецкая философия к освободитель­ному движению в Германии: оно составляет его голову, между тем как пролетариат составляет его сердце. Но само собою разумеется, что раз­витие научного социализма еще не закончено и так же мало может остановиться на трудах Энгельса и Маркса, как теория происхождения видов могла считаться окончательно выработанной с выходом в свет главных сочинений английского биолога. За установлением основных по­ложений нового учения должна последовать детальная разработка отно­сящихся к нему вопросов, разработка, дополняющая и завершающая пе­реворот, совершенный в науке авторами «Коммунистического Мани­феста» ¹). Нет ни одной отрасли социологии, которая не приобретала бы нового и чрезвычайно обширного поля зрения, усваивая их философско-исторические взгляды. Благотворное влияние этих взглядов и теперь уже

45

начинает сказываться в области истории права и так называемой перво­бытной культуры. Но эта философско-историческая сторона современ­ного социализма слишком еще мало известна у нас в России, и потому мы считаем не лишним сделать здесь несколько выписок, знакомящих с нею читателя словами самого Маркса.

46

развитию производительных сил, эти имущественные отношения дела­ются его тормозами. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономического основания изменяется более или менее бы­стро вся возвышающаяся на нем огромная надстройка. Ни одна обще­ственная формация не исчезает раньше, чем разовьются все производи­тельные силы, которым она предоставляет достаточно простора; и но­вые высшие отношения производства никогда не занимают места старых раньше, чем выработаются в недрах старого общества материальные условия их существования. Поэтому можно сказать, что человечество всегда ставит себе лишь исполнимые задачи, ибо, при внимательном рас­смотрении, всегда оказывается, что самая задача является лишь там, где материальные условия ее решения уже существуют или находятся в про­цессе своего возникновения».

Но, несмотря на всю их ясность и недвусмысленность, взгляды Маркса подали, однако, повод ко многим недоразумениям в области ре­волюционной теории и практики. Так, например, у нас часто говорят, что теории научного социализма неприменимы к России, потому что они выросли на почве западноевропейских экономических отношений. Уче­нию Маркса подсказывается тот смешной вывод, что Россия должна пройти совершенно те же фазы историко-экономического развития, которые были пройдены Западом. Под влиянием убеждения в неизбеж­ности этого вывода, уже не один русский философ, незнакомый ни с Марксом, ни с историей Западной Европы, ополчался на автора «Капи­тала», обвиняя его в узости и шаблонности взглядов. Но, разумеется, это была борьба с ветряными мельницами. Наши дон Кихоты не понимали, что история западноевропейских отношений положена Марксом лишь в основу истории капиталистического производства, которое родилось и

47

выросло именно в этой части света. Общие философско-исторические взгляды Маркса имеют ровно такое же отношение к современной За­падной Европе, как к Греции и Риму, Индии и Египту. Они обнимают всю культурную историю человечества и могут быть неприменимы к России только в случае их общей несостоятельности. Само собою по­нятно, что ни автор «Капитала», ни его знаменитый друг и сотрудник не исключают из своего поля зрения экономических особенностей той или другой страны; они только ищут в них объяснения всех ее общественно-политических и умственных движений. Что они не игнорируют значения нашей поземельной общины, видно уже из того обстоятельства, что не далее как в январе 1882 года они не считали возможным сделать реши­тельное предсказание относительно ее будущей судьбы. В предисловии к нашему переводу «Манифеста коммунистической партии» (Женева 1882 г.) они даже прямо говорят, что русская община может, при из­вестных обстоятельствах, «непосредственно перейти в высшую коммуни­стическую форму землевладения». Эти обстоятельства стоят, по их мне-нию, в тесной связи с ходом революционного движения на западе Европы и в России. «Если русская революция, — говорят они, — послужит сигна­лом рабочей резолюции на Западе, так что обе они пополнят друг друга, то современное русское землевладение может явиться исходным пунктом коммунистического развития» (Маниф. комм. партии, VIII). Едва ли хоть одному «народнику» придет в голову отрицать такого рода условность решения вопроса об общине. Едва ли кто-нибудь может утверждать, что гнет современного государства благоприятен для развития или хотя бы для сохранения поземельной общины. Точно так же, едва ли хоть один человек, понимающий значение международных отношений в экономи­ческой жизни современных цивилизованных обществ, может отрицать, что развитие русской общины «в высшую коммунистическую форму» тесно связано с судьбою рабочего движения на Западе. Оказывается, та­ким образом, что во взгляде Маркса на Россию нет ничего противо­речащего самой очевидной действительности, и нелепый предрассудок относительно его крайнего «западничества» лишается всякой тени ра­зумного основания.

48

ства лишь самое ничтожное значение, считает его не заслуживающею внимания второстепенною частностью, которая не может служить не только целью, но даже и средством плодотворной деятельности. Нередко и до сих пор можно встретить у нас «марксистов», которые именно на этом основании игнорируют политические задачи социализма. Экономи­ческие отношения, говорят они, лежат в основании всякой обществен­ной организации. Изменение этих отношений составляет причину вся­кого политического переустройства. Чтобы освободиться от ига капи­тала, рабочий класс должен иметь в виду не следствие, а причину, не политическую, а экономическую организацию общества. Политическая организация не приблизит рабочих к их цели, так как их политическое порабощение будет продолжаться до тех пор, пока не будет устранена экономическая зависимость их от имущих классов. Употребляемые ра­бочими средства борьбы должны быть приведены в соответствие с ее целью. Экономическая революция может быть достигнута только путем борьбы на экономической же почве

49

циалисты не прочь эксплуатировать для своих реакционных целей даже такую теорию, под знаменем которой совершается самое революционное движение нашего века. Одно это обстоятельство могло бы сделать необ­ходимым подробное выяснение политической программы современного социализма. Мы и приступим теперь к этому выяснению, не пускаясь, однако, ни в какую полемику с гг. Иванюковыми, так как достаточно выяснить истинный смысл той или другой теории, чтобы тем самым опровергнуть умышленные ее искажения. Притом же нас гораздо более интересуют здесь те революционеры, которые, при всей искренности своих стремлений, слишком еще пропитаны, хотя, быть может, и бессо­знательно, анархическими учениями, и потому готовы видеть в сочине­ниях Маркса мысли, уместные только в «Общих идеях революции в XIX веке». Критика выводов, сделанных ими из философско-историче­ских взглядов Маркса, логически приведет нас к вопросу о так называе­мом захвате власти и покажет нам, насколько правы те, которые усма­тривают в этом акте какое-то преступление против идеи человеческой свободы, а равно и те, которые, наоборот, видят в нем альфу и омегу всего социально-революционного движения.

Если мы толкнем рукой или кием биллиардный шар, то он придет в движение; если мы ударим сталью о кремень, то появится искра. В ка­ждом из этих случаев очень легко определить, какое явление служит причиной и какое — следствием. Но эта легкость решения задачи обусло­вливается лишь крайнею ее простотою. Если вместо двух одиноко стоя­щих явлений мы возьмем процесс, в котором одновременно замечается несколько явлений, или даже несколько рядов явлений, то дело значи­тельно усложнится. Так, например, горение свечи есть, относительно говоря, довольно сложный процесс, в результате которого является свет и теплота. Казалось бы поэтому, что мы, безо всякого риска ошибиться, можем назвать выделяемую пламенем теплоту одним из следствий этого химического процесса. Так оно и есть до известной степени. Но если бы каким-нибудь способом мы ухитрились лишить пламя выделяемой им теплоты, то горение тотчас прекратилось бы, так как интересующий нас процесс не может происходить при обыкновенной температуре. Поэтому оказался бы до известной степени правым и тот, кто сказал бы, что те­плота есть причина горения. Чтобы не уклоняться от истины ни в ту, ни в другую сторону, мы должны были бы сказать, что теплота, явив­шаяся в данный момент следствием горения, в следующий за тем мо-

50

мент является его причиной. Значит, по отношению к процессу горения в продолжение нескольких моментов, мы должны сказать, что теплота является и следствием его и причиной, или. другими словами, ни след­ствием, ни причиной, а просто одним из явлений, вызываемых этим про­цессом и, в свою очередь, составляющих необходимое для него условие. Возьмем другой пример. Всякому, «даже не обучавшемуся в семинарии», известно, что так называемые растительные процессы человеческого организма оказывают огромное влияние на психические явления. То или другое настроение духа оказывается следствием того или другого физи­ческого состояния организма. Но раз существует известное настроение духа, то самые растительные процессы часто испытывают на себе его влияние, и оно делается, таким образом, причиной тех или других изме­нений в физическом состоянии организма. Чтобы и здесь не погрешить ни в ту, ни в другую сторону, мы должны сказать, что психические явле­ния и растительная жизнь организма представляют собою два ряда сосу­ществующих процессов, при чем каждый из этих рядов испытывает влия­ние другого. И если бы какой-нибудь медик стал игнорировать психиче­ские влияния на том основании, что душевное настроение человека есть следствие физического состояния его организма, мы сказали бы, что школьная логика лишила его всякой способности к разумной медицин­ской практике. Общественная жизнь отличается еще большею слож­ностью, чем жизнь индивидуального организма. Поэтому в ней еще более заметна относительность понятий о причине и следствии. По учению классической экономии, высота заработной платы определяется, в сред­нем выводе, уровнем насущнейших потребностей рабочего. Значит, дан­ная высота заработной платы есть следствие данного состояния потребностей рабочего. Но, с своей стороны, потребности эти могут повы­ситься лишь в случае повышения заработной платы, потому что иначе не было бы достаточной причины для изменения их уровня. Следова­тельно, данная высота заработной платы есть причина данного состоя­ния потребностей рабочего. Из этого логического круга нельзя вы­рваться с помощью школьных категорий причины и следствия. И мы будем попадать в него на каждом шагу наших социологических рассуждений, если забудем, что «причина и следствие суть понятия, имеющие значе­ние лишь в применении к отдельным случаям; но раз мы рассматриваем этот случай в его общей мировой связи, то причина и следствие совпа­дают, их противоположность исчезает при созерцании всемирного взаи­модействия, в котором причина и следствие постоянно меняются ме-

51

стами, и то, что теперь или здесь — следствие, станет там или тогда при­чиной, и наоборот» (Фр. Энгельс) ¹).

Чему учит нас, в этом случае, история? Она показывает нам, что всегда и везде, где процесс экономического развития вызывал расчлене­ние общества на классы, — противоречие интересов этих классов неиз­бежно приводило их к борьбе за политическое господство. Эта борьба возникала не только между различными слоями господствующих классов, но также между этими классами, с одной стороны, и народом — с другой, если только последний был поставлен в условия, хоть немного благо­приятные для его умственного развития. В государствах древнего Вос­тока мы видим борьбу между воинами и жрецами; весь драматизм исто­рии античного мира заключается в борьбе аристократии и демоса, пат­рициев и плебеев; средние века выдвигают горожан, которые стремятся завоевать политическое господство в пределах своих коммун; наконец, современный рабочий класс ведет политическую борьбу с буржуазией, достигшей полного господства в новейшем государстве. Всегда и везде политическая власть была рычагом, с помощью которого добившийся господства класс совершал общественный переворот, необходимый для его благосостояния и дальнейшего развития. Чтобы не заходить далеко, вспомним историю «третьего сословия», этого класса, который с гор­достью может смотреть на свое прошлое, полное блестящих завоеваний во всех отраслях жизни и мысли. Едва ли кому-нибудь может придти в голову упрекнуть буржуазию в отсутствии такта и уменья достигать своих целей наиболее подходящими средствами. Никто не станет также отрицать, что ее стремления имели вполне определенный экономический характер. Это не помешало ей, однако, вступить на путь политической борьбы и политических завоеваний. То с оружием в руках, то путем мирных договоров, то во имя республиканской независимости своих го­родов, то во имя усиления королевской власти — нарождающаяся буржуа­зия вела в течение целых столетий беспрерывную упорную борьбу с фео­дализмом, и уже задолго до французской революции могла с гордостью указывать врагам на свои успехи. «Различны были шансы и неодинаков успех в великой борьбе горожан против феодалов, — говорит исто-