Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

которые сродни сказкам моей няни Зулейхи и тем легендам, которые я
слышал из уст твоих. И теперь я даже не знаю, где сказка граничит
с былью…
– Ничего, сын мой, – ласково заворковала ханша, – на стыках миров
теряются даже бывалые мужи. – Она опустилась на ковер, приглашая сына
к неспешному разговору. – Расскажи мне, что было…
– Солнечный Бубен, иссохший старец, превращался в высокого крепкого
жреца… Он исчезал в воздухе прямо на моих глазах и возникал снова
непонятным образом. Там было много загадочных жриц, они пели гимн
в мою славу…
– А что сказал старец о будущем? – нетерпеливо перебила его мать-ханша.
– Ничего.
– Как ничего? Зачем же я посылала тебя в Ботлих?
– Я видел там нечто! Не знаю, что это было – сон или явь. Я был очарован
видениями! Сначала я увидел Андуника Третьего… Он очень похож
на моего отца, такой же светлобородый, только высок ростом и широк
в плечах. Он садился на коня, и огромное войско восторженно ревело,
приветствуя его.
– Хорошо, сын мой, что еще ты видел? – заволновалась уцминай,
старательно скрывая от сына свое волнение.
Умахан долго рассказывал о красотах чужих стран, богатстве неслыханных
дворцов и чудовищах, с которыми ему приходилось сражаться.
Но вдруг какая-то женщина подала мне кубок с шербетом и пока я пил, она
скрылась в тумане, прихватив с собой мой меч… Дальше я ничего
не помню. В подземелье появились наши нукеры, и мы поднялись наверх,
по вьющимся кольцами туннелю.
– Сын мой! – только и вырвалось у ханши, словно услышала не про сон,
а про то, что на самом деле будет. Она впала в глубокое раздумье.
– Мама, а ты что, знаешь разгадку всему этому?

– Может быть. Но на сегодня хватит, отправляйся к себе спать. Завтра еще
поговорим.
* * *
Утро после ночного дождя было туманным. Но на прояснившемся небе
засияло солнце, окрашивая древний город в теплое золото, и туман быстро
рассеялся, как тревожный неразгаданный сон. Умахан проснулся
от щебетания птиц за окном. Вскочил с твердой постели, застеленной
мягким шелком, и велел невольницам приготовить баню.
Огромный чугунный чан стоял на железной крестовине, под которой горел
огонь, рядом грели воду еще в одном чане. Пахучее мыло, в котором
смешаны ароматы разных цветов, – дорогая роскошь даже для зажиточных
узденей, но у царевича его было предостаточно. Нет, в Хунзахе и в других
горских городах тоже варили мыло с незапамятных времен, но привозимое
купцами из Багдада, Стамбула и даже Италии было, бесспорно, лучше.
Ханша заботилась о том, чтобы ее царственный сын пользовался всем
самым лучшим.
Искупавшись, царевич оделся в новую, шитую серебром, одежду и вышел
на террасу дворца. Во дворе замка, как всегда, было шумно. На газонах
резвились дети придворных и знатных хунзахцев, среди которых был и его
пятилетний братик Гебек.
– Большой! Большой! Где ты был? – вскричал Гебек, завидя на террасе
брата. – Я тебя искал вчера целый день!
– А я искал тебя целый месяц! – заявил пятилетний племянник аварских
принцев Умахана и Гебека, сын старшей дочери Мухаммад-Нуцала,
выданной за Джунгутайского правителя.
– Какой врун! – рассмеялся Гебек. – Ты же только вчера приехал к нам
в гости…
– Ну, и что, я все равно долго не видел Большого! – не унимался
Султанахмед-хан.

Умахану было неинтересно с малышами, его внимание все больше
занимали гости отца-Правителя. Он прошелся по крылу террасы. Тут были
служебные комнаты визирей, казначея, начальника стражи и разных
счетоводов, а еще выше – самая просторная кунацкая, где частенько Нуцал
и его равноправный брат давали пиры, наслаждались музыкой, пением
и танцами саблебровых невольниц. Безропотные и очень сметливые рабы
и рабыни готовили и подавали на стол пищу, вино и пенистую хмельную
бузу.
Царевич хотел найти учителя Гамач-Хусена, чтобы попросить его поехать
вместе с ним к Шахбан-беку, у кого шло бурное строительство, росло новое
узденьское село. Но сперва что-то заставило царевича заглянуть
в канцелярию Абурахима, ведающего судебными тяжбами аварцев. Диван-
визирь, Муслим-хаджи, ведающий послами Аварии, и знатный хунзахец
по имени Аликади, чей сын возглавлял небольшой отряд нукеров
Абурахима, о чем-то тихо беседовали. Перед ними на столе с кривыми,
изогнутыми наружу ножками стояла большая серебряная тарелка с орехом-
фундуком.
– Ассаламу алейкум, – улыбаясь, приветствовал их Умахан.
– Ва алейкум салам, наш юный владыка, – ответили они, поднимаясь из-за
стола. – Окажи милость, присядь с нами, с верными слугами твоего Дома…
– О чем беседуете за сладким фундуком? – Аликади мгновенно побледнел,
у Муслима-хаджи помутнели глаза, а диван-визирь весело рассмеялся
и ответил за всех:
– О философии, мой владыка, о том, что ты больше всего на свете
любишь…
– Да? Но я такого никогда не говорил…
– Истинная правда, не говорил, но по всему видно, что Аллах Великий дал
тебе этот бесценный дар мудрости, ты уже читаешь толстые книги
и произносишь речи, которые недоступны многим взрослым.
Умахан присел за стол и, раздавливая в ладонях скорлупу фундука, стал
отправлять себе в рот один за другим вкусные плоды. Отец главного
абурахимовского нукера пришел в себя, и его лицо уже не казалось таким

бледным.
– А какой вопрос вы обсуждали?
– Вот послушай, владыка, правильно ли я понимаю… Все живое в этом
мире сотворено попарно: мужчины и женщины, самцы и самки… И в этом
великая мудрость Всевышнего. Как удивительно, что день сменяет ночь,
а лето – зиму! На вершинах гор всегда холодно, а в низине теплее. И совсем
не случайно Аллах дал людям пару глаз, пару ушей, пару рук…
– …И пару ног, – перебил визиря царевич. – Но в этом нет ни капли
философии.
– Ты всегда ко мне строг, мой юный владыка. Я же слуга твоего Дома, мои
предки служили твоим предкам верой и правдой, берегли Престол
от нечестивцев, как собственное сердце…
– От каких нечестивцев? В войне с персами никто из твоих родных
не отличился, а ты и вовсе не ходил ни в какие походы. Так от каких
нечестивцев?..
– Ты думаешь, у аварского Престола нет врагов, кроме персов? – Абурахим
едва скрывал свою обиду. – А разве каратинцы не затевали войну
с нуцалами или гидатлинцы не угоняли табуны нуцальских лошадей? Ведь
за всеми аварцами нужен зоркий глаз и суровый закон…
– И все-таки в твоих речах нет философии, диван-визирь, – заключил
царевич, поднимаясь на ноги. – Ладно, ешьте свой фундук, а я пойду
к иноземным купцам…
Муслим-хаджи, отвечающий за сношения с внешним миром, под началом
которого во славу Хунзахского ханства трудились два десятка послов,
вздохнул с облегчением.
– И в кого он такой?.. Старики говорят, что никто из нуцалов не дерзил
взрослым, соблюдал обычай почитания. В Турции или в Сирии юным
принцам запрещается расхаживать по канцеляриям и оскорблять
вельмож…
Третий визирь Нуцала Хасан-даци, в ведении которого находилась казна

Престола, как всегда, оказался в работе над кипами счетоводческих бумаг,
долговых расписок и завещаний. Умахан молча вышел на террасу, не желая
мешать визирю, которого уважали его родители. Во внутренних комнатах
его канцелярии с толстыми дубовыми дверями, закрывающимися на три
увесистых замка, стеллажами стояли сундуки, набитые разным добром,
начиная от драгоценных камней и заканчивая серебряной посудой.
Хасан-даци отличался от двух первых визирей тем, что не вмешивался ни
в какие другие вопросы, кроме как в счета казны, и слыл честнейшим
человеком во всей Аварии. Сколько ни спрашивай его о мудрости ученых
или воинов, его вечно сосредоточенное на цифрах лицо не улыбалось; он
лишь пожимал плечами и говорил, что ему нет до этого дела, что он
хранитель казны. Но если речь заходила о выгодах для Престола,
о процентном займе или предложении собрать в дальнюю страну торговый
караван, его мозг начинал работать, как мельничное колесо, не забывал
даже о самых простых мелочах, которые, по его мнению, могут оказаться
впоследствии важными. А еще он решал в уме очень сложные примеры
с многозначными числами. Нуцал чаще всего следовал его советам.
Умахан направился в другое крыло террасы. Три грузина, два армянина,
один перс и пятеро арабов расположились на широкой тахте вокруг
низенького столика и тоже за неспешной беседой поедали фундук. Эти
купцы, всю жизнь водившие караваны по арабским странам, хорошо
говорили на языке Корана. Но кавказские христиане отнюдь не горели
любовью к исламу, но мусульманскую религию понимали получше многих
мусульман. Арабы-сунниты и перс-шиит тоже владели некоторыми
христианскими языками, ибо ездили по Европе и Библию знали не хуже
христиан, хотя и считали, что только ислам – единственно верный путь
к Истине. И в то же время, как замечал Умахан, они не прочь были пить
вино и уединяться в спальные комнаты с чужими невольницами⁵ .
На территории Аварского ханства эти купцы могли возить на лошадях
и верблюдах свои товары, нисколько не опасаясь быть ограбленными или
обманутыми, ибо имели «грамоты неприкосновенности и содействия»,
выданные им Нуцалом. Но дерзких узденей, пренебрегающих высочайшим
указом, в горах Дагестана, как и в других частях света, хватало. Бывали
случаи, когда, ограбив иноземных купцов, позарившись на легкую добычу,
горцы пировали в своих прижатых к скалам гнездах. Но их неправедное
торжество быстро нарушали нукерские отряды. Разбойников зарубали

на месте или, когда удавалось взять живыми, привозили в Хунзах и казнили
на площади при народе.
Иностранные купцы, завидя принца, идущего к ним, прервали свою
философскую беседу и, отрываясь от мягких подушек, слезли с тахты для
подобающего приветствия.
– Ассаламу алейкум, – поздоровался он и, пожимая руки, спросил: – О чем
на сей раз беседуете, мудрые купцы?
Купцы, знающие веротерпимость Нуцала и благосклонность к философии,
охотно поведали обсуждаемую ими тему наследнику:
– О законах шариата, Светлый принц, – молвил один из арабов, указывая
на пожилого армянского купца: – Вот аястанский купец говорит, что
в основу шариата положен великий купеческий принцип…
– Как это? – удивился Умахан. – А мне говорили шариат – это
божественный принцип…
– Да, Светлый принц, так-то оно так, но армянский купец высказывает
интересную мысль. Ашот считает, что торговля в шариате очень помогла
мусульманам расширить свою империю, а затем этот же принцип
и разрушил Арабский халифат…
– А что это за принцип, нельзя ли точнее его выразить? По-моему, все люди
с трезвым рассудком желают получать прибыль…
Умахан поднялся на тахту, сел, скрестив ноги у низенького стола, и взялся
за фундук. Купцы тоже расселись поудобнее.
– Вот посудите сами, Светлый принц. Армения, Грузия и множество других
христианских стран веками жили под властью Арабского халифата. Это
десятки больших народов, таких, как испанцы, португальцы, болгары
и сотни малых, таких, как армяне и грузины. Так вот, я не знаю ни одного
мало-мальски большого народа, который бы, забросив христианство,
принял ислам…
– Как так? – возразил Умахан. – А мои учителя убеждали меня, что больше
всех на свете – мусульман.

– Да, Светлый принц, оно, может, и так, но вот армяне, грузины, киприоты
и еще десятки других народов не приняли ислам, хотя были под
безраздельной властью мусульман. Это потому, хочет сказать наш
армянский друг, что амиры правоверных, в соответствии с шариатом,
выставляли христианам условия – принимайте ислам или платите дань!
Христиане, как правило, выбирали второе, а амиры мусульманские, как он
подозревает, оставались очень довольны таким оборотом Божьего
промысла…
– Каким оборотом? – не понял сначала принц, но через мгновение его
осенило, дошла до него хитрая, а в чем-то даже умная мысль армянского
купца. – А-а! – воскликнул принц, ударяя ладонями по своим коленям,
и разразился громким смехом. – Клянусь небом Аварии, в этом есть толика
правды и много философии!
«Он говорит языком Гамача», – заметили про себя купцы.
– Если бы этого закона не было в шариате, то вы бы сейчас, – Умахан
перевел взгляд с армянских купцов на грузинских, – предстали предо мной,
как братья по вере… А теперь, я даже не знаю, горевать мне или
радоваться? Ясно лишь одно, что ваши христианские народы спаслись
от нашей религии не благодаря твердости вашего духа, но из-за
стяжательства амиров. Я угадал?
– Да, светлый принц, твоя мудрость нас восхищает! – разом воскликнули
купцы.
– Подождите восхищаться…
Купцы умолкли. Умахан тщательно разжевал фундук и хитро, поглядывая
на христианских купцов, сказал:
– Я намерен исправить в шариате этот закон, который, принося
сиюминутную выгоду, причиняет большой вред мусульманам…
Купцы-христиане одобрительно рассмеялись, но арабы поспешили
пояснить принцу, что данный закон в шариате не подлежит изменению, ибо
закон этот не вывод толкователей Корана, но ясно изложенное в нем
положение.

– A-а, ну, тогда, конечно, нельзя, – с готовностью согласился Умахан. –
Попытка заменить в Коране даже одну букву навлечет проклятие Аллаха.
А тому, кого проклянет Аллах, нет спасения, я это знаю…
– Теперь нам ничто не поможет, – вдруг пессимистично заключил один
из молодых арабов. – Европа стала столь могущественной, что уже
до скончания века нам ее не победить, и былого могущества халифату
не видать как собственных ушей.
– Все течет, все изменяется, – щегольнул Умахан любимым афоризмом
учителя мудрости Гамача и добавил от себя: – Я за то, чтобы мир менялся
в лучшую сторону.
В это время на террасе появился сам Гамач-Хусен, и престолонаследник
покинул компанию купцов. Ему не терпелось услышать, что скажет мудрый
учитель о том, что он видел в языческом храме. Они беседовали
до обеденного намаза, который совершили в соборной мечети. А затем
Умахан с Гамач-Хусеном поехали к воителю, услуги которого Нуцал и его
равноправный брат почему-то отвергли в последнем походе. Нельзя
сказать, что они не ценили Шахбан-бека или не умели воздавать своим
подданным по заслугам. Нет. Дело было в чем-то другом. Откуда-то
Мухаммадмирза-хан узнал о попытке Фатали-хана подкупить Шахбан-бека.
И вместо того чтобы вызвать славного воителя на откровенный разговор,
Мухаммадмирза-хан, посоветовавшись лишь с правящим братом, решил
двинуться в поход без него. Нуцал, в свою очередь, посоветовался
со старшей супругой, матерью Умахана. Она же, зная давнюю и очень
крепкую дружбу между двумя славными хунзахцами: философом
и воителем, тайно пригласила Гамач-Хусена на беседу. Философ открыл
ханше свое видение волнующих ее дел и обрисовал картину возможных
при дворе интриг. Но поскольку он тоже не знал о попытке врага подкупить
Шахбан-бека, то был в некоторой растерянности.
– Светлейшая, я всего лишь слуга вашего Дома, и, кроме как советом,
помочь не в силах…
– Не скромничай, Гамач, ты тоже выиграл сражение у грузин…
– Нет, Светлейшая, я только придумывал военные хитрости… Воины меня
слушались только благодаря Шахбан-беку: его боятся и любят… Есть,

конечно, страны, где полководцами в войсках выступают немощные
книгочеи-философы или даже изнеженные эстеты, не способные одолеть
в поединке даже паршивого разбойника. Но во главе войска они
добиваются великих успехов. У нас же другой народ. Уздени очень
своенравны и слушаются только превосходящего их силой. Шахбан-бек
непревзойден в сражении, умен, как книгочей, и благороден, как лев…
– Я и сама так думаю, но однако он скрыл письмо и золото, полученные
от проклятого Фатали-хана. Я хочу, чтобы ты поговорил с ним. Пусть он
явится к Нуцалу и прямо расскажет о письме и золоте. Надо развейть
сомнения Владыки…
* * *
Через три дня после разговора Нуцала со своим славным воителем были
приглашены в замок все самые богатые аварцы из разных сел и купцы,
находящиеся в Хунзахе со своими караванами. Когда солнце зашло
за далекие вершины и над Хунзахом опустилась звездная ночь с ярко
сияющим молодым полумесяцем, во дворце Нуцала запылало множество
факелов, лампад и свечей. В просторном зале с обилием тахт, застеленных
мягкими коврами и удобными для сидения подушками, собралось более
сотни гостей. Легкокрылые невольницы разносили на серебряных подносах
еду и напитки, в том числе красное кахетинское вино. Воины-стражники
бдительно несли службу, царевич спал богатырским сном после
изнурительных упражнений с мечом и копьем.
На царском пиру намечались торги. Среди прочих невольниц,
представленных на этих торгах, было заранее объявлено о трех красавицах:
сладкой, как изюм, азиатке с раскосыми глазами, божественной, как
райская гурия, индианке и огненно-рыжей русской красавице. Покупай
любую и пользуйся дозволенными Аллахом прелестями любви! Шариат
позволяет это, ибо невольницы, по крайней мере купцы так объявляли,
были пленницами газидов, воинов Веры мусульманской. Правда, стоили
они дорого. Хотя нет, не все: были и дешевенькие…
Рабы-музыканты играли на скрипке, флейте и пандуре, а невольницы
с бубнами в руках пели, плясали, расхаживая между ложами, чтобы господа

могли их оценить. Если кого-то из правоверных заинтересовывала рабыня,
он поднимался с подушек и, подойдя к ней щупал груди, бедра, ягодицы,
а хозяин невольницы выкрикивал цену. Азиатку купил гоцатлинский богач,
торгующий с кумыками изделиями из серебра и бронзы. За нее запросили
шестьдесят серебряных рублей или двадцать золотых. Но гоцатлинец
поторговался и купил за пятнадцать золотых. Индианку купил дидойский
купец по имени Гачи. Ее продавал арабский купец, назвав за нее немалую
цену – девяносто серебряных рублей, или тридцать золотых, и дидоец
отсыпал ему золото, не торгуясь.
Этих денег хватило бы, чтобы купить триста отборных баранов или
шестьдесят дойных коров, или десять боевых скакунов. Но дидоец
не пожалел ради индианки с божественной поступью и миндальными
черными глазами такого богатства. Подумаешь, тридцать золотых!
Христиане говорят, что самый подлый в их мире удавился из-за тридцати
сребреников. Ну, не болван ли?! Золото и серебро, считал Гачи, любят
смелых, умеющих умножать добро в военных или торговых походах. Он
торговал, помимо прочего, хвойным маслом для светильников и имел
в своих хурджунах много золотых и серебряных монет, а для защиты своих
богатств ежедневно упражнялся с кривой саблей, несколько длинноватой,
чем обычно бывает у каджарцев, да и горцев тоже. Гачи был так поражен
красотой этой невольницы, что заплатил бы за нее и вдвое больше.
– Бисмиллахи ррахмани ррахим, – громко произнес араб, со слащавой
улыбкой на бородатом лице и с полным сознанием соответствия шариату,
плавно жестикулируя, подтолкнул рабыню к ее новому владельцу.
Словно нарисованное Божественным карандашом, смуглое лицо индианки
поражало своей красотой. Во взоре сквозили нежность и бесконечная
печаль. Всепожирающая святогрешная страсть, которую Аллах великий
позволил правоверным утолять, разлилась по жилам не одного мужчины
на этом пиру. Но торг уже был совершен, и невольница стала
собственностью дидойца из страны Цезов, не подвластных никому.
Хунзахцы еще со времен Абулмуслим-шейха называли эту страну Цунта,
что означает «изобилие».
Страна дидойцев поистине изобильна хвойными лесами, дубовыми
и березовыми рощами. Альпийские луга здесь – самые широкие
на Кавказе. Две великие дагестанские реки: Аварское и Андийское Койсу –

берут свое начало в Цунтинских горах.
Дидоец взял рабыню за руку и повел к своей тахте, где на подушках сидели
два его молодых нукера и старый хунзахский воин по имени Али,
разорившийся в прошлом году из-за сына-самодура, поскольку пришлось
заплатить за него выкуп… Али был давним кунаком дидойского купца
и теперь поправлял свои дела, торгуя хвойным маслом, привозимым
из дидойских лесов.
– Да будет благословенно твое приобретение, – поздравляли дидойца
хунзахцы вполне искренне. Но на дальнем ложе, где сидели джунгутайские
аварцы, кто-то подозвал к себе арабского купца и что-то энергично стал
ему втолковывать.
Между тем шел торг за русскую красавицу с молочно-белой кожей
и толстой огненно-рыжей косой. Ее купил гидатлинский старшина
за двадцать пять золотых.
Наконец, торги закончились и к развлечению гостей приступили
нуцальские наложницы, которые явно превосходили тех, что были
выставлены на торгах, за исключением трех проданных невольниц:
азиатки, индианки и русской. Но нуцальские красавицы не продавались,
Нуцал мог одарить кого-нибудь своей наложницей за подвиги во славу
Престола или иноземца за дружбу. Продавать же своих рабынь он почему-
то не любил.
Нуцальские рабыни пели исключительно на аварском. В их песнях
славились величие гор, воинская доблесть и, конечно же, сам Нуцал как
мудрый Владыка Аварии. Но больше всего его рабыни пели о чарах любви,
о безумной страсти, превосходящей своим жаром даже самый большой
пожар на свете.
На этом пиру присутствовал и Гамач-Хусен, который больше был занят
беседами с гостями Нуцала, нежели любованием невольницами. После
откровенного разговора Шахбан-бека с Нуцалом, когда присутствовал
и философ, Владыка Аварии пришел к выводу, что Престолу необходима
большая и хорошо обученная армия. Пора собирать родственные аварцам
многочисленные племена, начиная от Андийского вилаята и заканчивая
Дидойским. Это почти в два раза увеличивало страну. А если еще наладить

справедливый сбор податей, как во всех больших странах, где правители
защищают землю благодаря постоянно пополняющейся казне, то
могущество Аварии возрастало многократно и многовековая мечта лучших
дагестанских умов о едином государстве казалась достижимой.
Того, что имелось в нуцальской казне, – золото и серебро, драгоценные
камни и оружие, было недостаточно, чтобы осуществить задуманное
Мухаммад-Нуцалом вместе с философом и воителем. Имеющихся
у аварского Престола сил и денег хватило бы только на то, чтобы
подчинить себе дагестанских ханов и вольные общества силой, то, как это
всегда делали крупные державы. В Средней Азии так поступил Темурланг,
а в России – Иван Грозный, которые среди своего народа сеяли ужас
и смерть. И, как ни странно, именно философ настаивал на объединении
дагестанцев силой, а воитель был против. Гамач излагал свой план
дагестанского объединения со столицей в Хунзахе и с общим для всех
арабским языком, делая упор на узденьское сословие и освобождение
от рабства невольников.
– Если дагестанцы увидят пользу в объединении, благодаря чему в стране
не останется бедных сел, то противники наши быстро потерпят поражение
и вековая цель будет достигнута малой кровью. И начинать прежде всего
следует со Школ познания. Когда алимы увидят силу наших Школ, они
и сами начнут приобщаться к идее объединения.
– В мечтах это выглядит хорошо, но на деле мы столкнемся с проклятиями
горцев, и большой крови не удастся избежать…
– Да, не удастся, – соглашался философ, – но только тогда грозит беда,
когда объединение будет совершаться с поспешностью. Я же предлагаю
сделать Хунзах городом не только аварцев, но всех дагестанцев, нашедших
себе здесь применение. Рост могущества – вот залог триумфа нашей идеи!
Как бы то ни было, Мухаммад-Нуцал не решался на объединение. А если б
и решился, то ему пришлось бы начинать со своей родни, с почти открыто
враждующей с ним сестры и пятерых властолюбивых племянников, уже
сгребших под себя немалые сокровища казны. Затем пришлось бы крушить
и казнить иных богачей Хунзаха и всей Аварии и только после этого
браться за родственные племена. Нет, это было неприемлемо для династии
Сариров. А для глубокого понимания выдвигаемых философом идей,

откровенно говоря, Нуцалу многого недоставало… В конце концов,
отбросив тернистые пути, было решено заняться собирательством
общедагестанских земель увещеванием, показывая на примерах выгоду
могучего государства.
И сейчас на пиру Гамач-Хусен, беседуя с аварскими богачами, прощупывал
их, невзначай подбрасывал вопросы. Но философ к концу пира понял, что
они не только не внесут свои деньги в казну, но он прямо-таки нажил себе
новых врагов. Никто из знатных аварцев не желал забивать себе голову
строительством сильного государства. И увещевание о пользе того, что их
деньги пойдут на строительство новых широких дорог, которые следует
прокладывать по самым коротким путям, на возведение высоких прочных
мостов, которых не будут уносить разбушевавшиеся реки; в Хунзах следует
приглашать хороших мастеров из больших стран, а для этого нужны
деньги, им следует платить золотом и серебром, иначе они не приедут,
оказалось напрасным. Гамач-Хусен давал им обещания, что их крохотные
сукнодельные мастерские и старые кузни можно будет расширить до таких
размеров, что слава о Хунзахе долетит до Стамбула, Багдада, Индостана
и России! Они смогут тогда выстроить себе настоящие дворцы, которые
затмят тифлисские. Их богатства только возрастут от внесения в казну
денег…
Нет, аварцы не хотели понимать философа. По их глазам нетрудно было
прочесть, что они думают обо всем этом. Один бек даже обозвал Гамач-
Хусена «дураком», но, зная, что Нуцал ему покровительствует, свою
реплику обернул в шутку. Другой бек нагло соврал, что нет, мол, у него
серебра, что даже старый дом он не в состоянии расширить, что едва
сводит концы с концами. Третий сказал, что если бы у него было серебро,
он бы купил себе хорошего коня и взял бы третью, молодую жену,
выстроив ей небольшой домик.
А между тем богатство этих беков было на виду – большие отары овец,
стада крупного рогатого скота, табуны лошадей и по нескольку хуторов
с обширными пахотными землями, садами, сенокосами и пастбищами,
на которых работали сотни невольников. Им даже во сне не приходила
мысль разделить между невольниками земли и стада и жить с податей, как
это сделал Шахбан-бек, которому, чтобы получить бекский титул, было
совсем не обязательно дарить своим рабам свободу. Но богатства бека,

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: