Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

она тебе не нравится?
– Как же не нравится, нравится! Но, Чакар ты моя несравненная, сказку ты
придумала очень богохульную. Аллах не любит, когда Ему придают
сотоварищей. – Нуцал, продолжая смеяться, игриво глянул в хитро
искрящиеся очи своей возлюбленной.
– Да, мой Повелитель, – вкрадчиво оправдывалась она, – это ты верно
подметил в моем сочинении. Но сила моей сказки в том, что сотоварищей
Аллаха из нее легко можно выбросить и ни один чопорный алим не сможет
придраться…
– Куда ты клонишь, говори прямо? Хочешь, чтобы и я выбросил из замка
своих сыновей Гебека и Лабаза, чтобы все свое богатство оставить
Умахану?
– Нет-нет, мой благонравный! Что ты говоришь? Я имела в виду совсем
другие рты, тянущиеся к Престолу, как к халве, чтобы разрезать его
на части и съесть, словно им мало хлеба и сыра. Гебек и Лабаз – родные
братья моего солнцеликого, а стало быть, и опора в тяжелый час. И если
кого-то выбрасывать из дворца, то только визирей, и только двоих:
Абурахима и Муслима-хаджи, а еще, что важнее всего, попридержать вдали
от Престола твоих племянников. Хасандаци очень предан нашему Дому,
аккуратно ведет счета, да и молодых учит своему счетоводному ремеслу.
За все эти годы я не заметила, чтобы из казны пропал хотя бы рубль.
Нуцал перестал смеяться. Ханша затронула очень серьезный вопрос,
о котором он и сам уже много раз думал.
– И в самом деле, мой дорогой… – она прошлась по комнате своей плавной
походкой, какой, как казалось Нуцалу, нет больше ни у одной женщины
мира, – раз есть этот мир, должен быть и Престол его. А на Престоле, как
говорит Аллах в Коране, если были бы боги, то они передрались бы между
собой за власть над миром. Но нету их, богов разных. Есть лишь Бог
единый, живой и вечносущий. Он и повелевает обоими мирами – земным
и загробным. Только вот не пойму я один аят, в котором Аллах говорит, что
Он – Первый и Он же – Последний?
– С этими вопросами обращайся-ка ты завтра к жене Басира-хаджи…

– Уже обращалась… – ханша опустилась на ложе, покрытое леопардовой
шкурой, выделанной арабскими мастерами до шелковой мягкости.
– И что она тебе сказала?
– Да ничего. Она даже аят такой не читала, хотя говорит, что сто раз
перечитывала Коран от корки до корки. А еще, когда услышала от меня, что
«Аллах – Первый и Аллах – Последний», то приняла это за богохульство,
изошлась покаянием, зашептала: астахфируллах, астахфируллах! Она
решила, что я оскорбила Аллаха. Она же не знает арабского языка!
Выучила наизусть полсотни аятов и толкования к ним, а знаний никаких.
Но, чтобы сбить ее спесь, я открыла Коран и, ткнув пальцем, показала ей
этот аят. Бедняжка, ты бы видел, как она покраснела от стыда…
– И зачем ты мне все это рассказываешь?
– Я убеждена, что древние ошибались, когда делили землю и небо
на множество божеств и миров, вплоть до подземных и подводных…
Порой смешных до безобразия. Единый Бог, ниспославший Коран, мне
нравится больше. А говорю тебе я все это, чтобы ты не укорял меня
в пристрастии к языческим верованиям. Боги для меня – красивое слово,
шутка и притча, и ничего больше…
– Ты говоришь так, как если бы мы ломали голову над выбором религии, –
Нуцала начинали раздражать многословие и витиеватость супруги.
– Нет, я хотела подсказать тебе мысль о выборе новых визирей.
– Спасибо, я над этим уже не первый год ломаю голову, и ты знаешь, что
мне в этом мешает…
* * *
Нуцал проснулся в прекрасном расположении духа. Лишь раны,
полученные еще в молодости в боях и поединках, все больше начинали
ныть и болеть. Приходилось звать издалека разных лекарей: свои не всегда
справлялись с его недугами. Но вот уже несколько месяцев его не мучает
ни голова, ни локти, ни колени и не ломит в пояснице.

Он открыл окно. В лицо повеяло утренней прохладой. Странно, но его что-
то веселило и радовало, хотя особых причин на то не было. Судьба похода
еще не известна; злопыхательству сестры, наверное, не будет конца; новые
сукнодельные мастерские, принадлежащие престолу, выстроены,
но большие станки часто ломаются. Только оружейники радуют: в Хунзахе
уже отлили большую пушку, под тяжестью которой надрывается даже
сильная лошадь. Перевозить ее будут на специальной узкой арбе. Вот
только мастерам не удается выровнять ствол так, чтобы можно было из нее
прицельно стрелять крупными ядрами. Обещают следующую пушку отлить
безупречно ровно. Пистолеты уже получаются хорошие, их покупают даже
русские купцы, но ружья, для которых ствол отливают гораздо длиннее,
приходится покупать у русских, арабских и турецких купцов, потому что
они стреляют дальше и прицельность у них получше. Но самая большая
проблема – это порох: горским мастерам еще не удается делать его в таких
количествах, чтобы не покупать у чужеземных купцов.
Он постоял у окна, разглядывая двор замка, где все было привычно
и понятно: бассейн с рыбками, скульптуры, из-за которых ему перемывают
косточки алимы; газоны с чудесными цветами и кустами жасмина, беседки,
каменные дорожки, качели, столбы, по которым он еще ребенком
карабкался, точно кот лесной; перекладины, на которых дети учатся
держать равновесие; бурдюки, набитые речной галькой, чтобы отроки
могли упражняться для развития силы. Он сам в отрочестве и юности
поднимал и швырял их несметное количество раз, оттачивая таким образом
силу. Теперь силу оттачивают его сыновья – Умахан и Гебек, рожденный
второй женой, грузинской княгиней Марией, принявшей ислам. Лабаз,
третий сын Нуцала, тоже рожденный Марией, еше слишком мал для этого –
ему всего полгодика.
Он закрыл окно, взглянул на все еще спящую супругу, которой, должно
быть, снилось этой ночью что-то очень страшное – она разговаривала
во сне, вскрикивая: «Аллах Великий!..» Лишь под утро измученная ханша
уснула тихим, сладким сном. Только вот губы не переставали шептать что-
то тревожное и таинственное, за разгадку которого он бы дорого дал…

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: