Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

возведенный в уздени, – лучший воин и неутомимый крестьянин. Но,
похоже, темные души согреваются от неподвижно лежащего в сундуках
золота, с которым они просто так не расстанутся. А вот если об этом
попросит их сам Владыка, поставив снова во главе авангарда народного
любимца Шахбан-бека, деваться им, конечно же, будет некуда…
* * *
В полночь пирующие начали расходиться. И тут к дидойскому купцу
подошел арабский купец и протянул горсть золотых монет.
– Аллах милостив к правоверным, о, дидоец, ведь мы единоверцы! – начал
разговор кузнец. – Прояви великодушие и прими назад свои деньги. Я хочу
вернуть рабыню…
Рабыня печально взглянула на своего нового хозяина, который ей почему-
то сразу понравился. У него были добрые глаза с бесхитростным взглядом
и крепкое атлетическое тело. Он же недоуменно улыбнулся арабу, который
поспешил разъяснить ажамиюну ¹ нормы шариата на сей счет:
Еще не высох пот на руке моей, – пытался убедить дидойца араб, – которая
приняла от тебя за товар мой хрупкий деньги, и не прошли еще три дня
и три ночи, закрепляющие право на покупку, а посему и гласит святой
шариат следующее: еще не вступивший в законное право владения
покупатель вправе потребовать от продавца третью часть ранее оплаченной
им стоимости за товар. Вот посмотри, я добавляю к тридцати твоим
золотым десять золотых монет из своего кошелька…
– А я не принимаю назад деньги, – сказал как отрезал дидоец на чистейшем
арабском языке. – Хочешь оспорить торг, приходи на полуденный намаз
в Джума-мечеть, заглянем в священные книги и узнаем, как решает этот
спорный вопрос шариат.
Более не говоря ни слова, дидоец двинулся к выходу. Араб попытался было
остановить рабыню, схватив ее за руку, но та увернулась и влепила
по жирному лицу бывшего ее хозяина звонкую пощечину. Дидоец громко
рассмеялся, выставляя вперед руку, чтобы тот не смог ей причинить вреда.

– Во какая попалась мне наложница! Видали? От нее не зазорно будет даже
детей иметь…
Это не понравилось некоторым аварцам, считающим, в отличие
от дидойцев, что дети, рожденные рабыней, все равно рабы и нести им это
клеймо вечно. Не все аварцы, конечно, так глупо отсекали от себя героев,
которых нередко рожают и рабыни, но все же…
От замка отъехали, весело переговариваясь. Дидойский купец усадил к себе
на коня наложницу, кунак ехал рядом и два нукера позади. Они уже
проехали множество домов мирно спящих хунзахцев, когда на одной
из улиц неожиданно преградила им путь группа всадников. Купец,
привыкший к ночным схваткам, наметанным глазом сосчитал встречных
всадников – их было одиннадцать человек.
– Эй, цунтинец! Ты обидел Божьего человека, нехорошо-о, – громко
заговорил сидевший на массивном толстоногом жеребце джунгутаец. – Он
язык Корана впитал вместе с молоком матери и лучше тебя знает законы
шариата. Верни ему его рабыню и возьми назад свои деньги…
– Да как вы смеете, наглецы! – возмутился кунак дидойца. – Ну-ка, прочь
с дороги!
Тут вперед выехал хунзахец из группы недовольных всадников и, явно
насмехаясь, прокричал:
– А ты, паршивец, ступай отсюда! Или ты забыл, как за сына-самодура тебе
пришлось продать последний бешмет с чарыками? И если ты сейчас
попадешь в беду, твоему сыну-голодранцу нечем будет тебя выкупить!
– Смотри Али, угодишь в рабство! – крикнул второй хунзахец.
Старому хунзахскому воину нанесли смертельную обиду, которая могла
быть искуплена лишь кровью или, что маловероятно, добрым словом.
Но никто из группы не собирался сводить к шутке слова двух хунзахцев.
– Я вызываю вас обоих на смертный бой. Жду вас на площади утром,
а теперь дайте нам дорогу!
– Верните законному владельцу невольницу и ступайте на все четыре

стороны, а вызов твой мы принимаем.
– А я не желаю ждать до утра, – заявил джунгутайский аварец, состоящий
в родстве с тамошним ханом, за которым была замужем сестра Мухаммад-
Нуцала. Было очень похоже, что именно это обстоятельство, вместе
с превосходством в числе, питало храбрость этого джигита в парчовом
бешмете, свидетельствующем о знатности его происхождения.
– Ты, безродный цунтинец, хочешь попробовать острие моего тяжелого
меча? Если нет, опусти на землю рабыню…
Али ехал без оружия, если не считать небольшого кинжала, что висел
на поясе. Но он был человеком чести, готовым биться насмерть
с обидчиками его кунака. Но шутка ли сражаться четвером против
одиннадцати! Али решил припугнуть их именем Нуцала:
– За посягательство на жизнь гостей Престола – смертная казнь!
В домах хунзахцев зажглись светильники, кто-то вышел к воротам
с зажженными факелами.
– Что тут происходит?
Но дерзкие всадники не желали тратить времени на разговоры. Им нужна
была индианка с божественной поступью и характером тигрицы.
Дидойский купец понял, что схватки не избежать, но отдавать им
красавицу не собирался. И хотя дома дожидались его жена и семеро детей,
здесь он был готов сложить голову из принципа. Он легко, как пушинку,
перекинул невольницу на коня кунака.
– Скачи вместе с ней назад и спрячь ее. А за меня не бойся, шакалы
страшны лишь старому льву…
Эта поговорка напрямую касалась старого воина, но знавшего
справедливость этих слов и смысл, с каким они были сказаны его кунаком,
цунтинцем, который по определению не может быть безродным, ибо
всякий иноземец, принявший Ислам, считался у них свободным. А честь
его и благородство всецело зависели уже от самого человека, если он
бесстрашен и благочестив – являлся достойным среди достойных.
Прочих же хитрецов и нечестивцев цунтинцы называли хамиканами, что

значило «пастух ишачий».
– Ах ты грязный цунтинец! – заревел джунгутаец и с диким криком, высоко
подняв тяжелый меч, бросился вперед.
Умный ахалтекинец под купцом, не желая сталкиваться с конем гораздо
большей массы, как тень, метнулся в сторону, а нападавший, похоже,
рассчитывал зашибить цунтинца вместе с конем. Он даже не успел махнуть
своим страшным мечом, как цунтинец молниеносным ударом сабли срезал
ему руку по локоть. Затем, не глядя, куда упала рука врага вместе с мечом,
цунтинец столь же молниеносным ударом зарубил его нукера. Мгновением
позже в бой вступили нукеры дидойского купца, с такими же большими
мечами, какими были вооружены нападавшие. Джунгутаец с брызжущим
фонтаном крови из срезанной напрочь руки дико орал и пытался повернуть
назад коня, чтобы скрыться за спинами своих товарищей. Ему это удалось
только потому, что купец не стал поражать его в спину. Он благородно
дождался желающих с ним сразиться и вступил в бой, умело, мастерски
отражая удары.
Тут было тесно драться. С обеих сторон возвышались трехэтажные дома,
между которыми помещались лишь три всадника. Послышались крики:
– Дерутся! Дерутся! Скорее скачите в замок, позовите нуцальских
нукеров!..
Кто-то за спинами дерущихся цунтинцев ускакал в сторону замка. Али
топтался на коне, держа перед собой в седле невольницу, и не знал что
делать. Зачем ему прятать красавицу, если его доброго кунака убьют эти
нечестивцы?! Цунтинцы теснили нападающих. Один из нукеров купца
сразил кого-то, а второй – ранил. В это время из ворот позади дерущихся
цунтинцев появился второй хунзахец, который пугал Али рабством. Он был
с длинным копьем и вот уже, трусливо подкравшись сзади, метился в спину
купца.
– Наджас-мальун ²! – вырвался крик у Али, спрыгнувшего с коня.
Он метнул свой кинжал и, как в былые годы, метко угодил коварному врагу
в спину. Затем подскочил, поднял выпавшее из рук мгновенно
скончавшегося хунзахца копье и сунулся с ним между конями цунтинцев,
сразив издали еще одного врага.

Семеро оставшихся, среди которых четверо были уже ранены, начали
отступать, а затем и вовсе пустились в бегство.
На месте боя стали появляться из домов люди. Некоторых кровавая драка
лишь забавляла, но многие осуждали нападавших, хотя убитые хунзахцы
представляли собой более могущественный род, чем у Али. Еще через
некоторое время подоспел грозный отряд диван-визиря.
– Именем Нуцала вы четверо арестованы! Бросьте оружие!
– Именем Нуцала мы повинуемся, – громко, чтобы все слышали, ответил
Али, – возьмите наше оружие в руки. Мы желаем предстать перед
шариатским судом, ибо вина была на убитых и позорно убежавших!
Десятник нукеров ударил Али кулаком по лицу.
– Не твое дело рассуждать о правых и виноватых! Это сделает диван-
визирь Абурахим! Свяжите им руки!
* * *
Новый день над Хунзахом начался с обсуждения ночного боя. Позорно
бежавшие сами явились в замок и стали просить справедливого суда над
пришельцами и его кунаком из Хунзаха.
Между тем с быстротой ветра неслись по аварской столице самые разные
слухи и домыслы. Чей-то грязный язык настойчиво распускал такие слухи,
что некий цунтинец ни с того ни с сего напал на благородного
джунгутайского бека и отрубил ему руку. А двоих его хунзахских кунаков
и двоих нукеров, вступившихся за бека, коварно зарезали его люди, среди
которых и отец хунзахского самодура, старый Али, поскольку он тоже
такой же самодур, как и его сын, который был похищен разбойниками.
Мухаммад-Нуцал вмешался в разбирательство, ибо не доверял Абурахиму.
Он выслушал обе стороны, а также купца-араба, который решил вернуть
назад свой «товар». Расследование проходило в Тронном зале. И хотя
картина произошедшего была предельно ясна, он не стал объявлять своего
решения, попросил совета трех визирей, вызванных сюда по такому

важному случаю. Муслим-хаджи сразу заявил, что цунтинцы и их кунак
виновны. Хасан-даци не стал категорично высказываться, заметил лишь,
что гости нуцала неприкосновенны. За пренебрежение этого закона следует
казнить, иначе сократятся поступления в казну. Абурахим же поднялся
по ступенькам Престола и, наклонившись к уху Нуцала, сидящего на троне,
быстро зашептал:
– Надо вызвать алимов, чтобы посмотрели они в священные книги…
Убиты два достопочтенных хунзахца и два кумыка, которые были нукерами
джунгутайского бека. Этот бек, мой Повелитель, родственник вашего зятя
Алисултана – бека Джунгутая.
– Ах вот как?.. – буркнул Нуцал, слегка вздернув бровями. – И где же он,
родственник моего зятя?
– Он тяжело ранен, мой Владыка. Безродный цунтинский разбойник
отрубил ему правую руку.
– Правую? – на мгновение задумался Нуцал. – А бек левша или правша?
– Не знаю, Светлейший.
– Так ступай и узнай!
Абурахим быстро спустился по ступенькам Престола, вышел из Тронного
зала и отправился во внутренние комнаты. В одной комнате дожидались
своей участи Али с цунтинскими кунаками – два нукера были лишь легко
ранены, а их господин, славный купец, не получил в бою ни одной
царапины. Впрочем, Али тоже был цел и невредим, если не считать, что
нукер диван-визиря выбил ему два передних зуба, уже крошившихся сами
по себе. В другой комнате сидели на тахте бек со своими нукерами – два
кумыка, один даргинец и три аварца, спасшиеся бегством. Рука бека все
еще была схвачена жгутом и крепко перетянута белой полотняной
материей. Хунзахский лекарь не смог достаточно хорошо обжечь рану бека
из-за того, что тот дергался и орал, как бешеный, словно его собирался
жарить людоед, а не лекарь останавливает кровь, чтобы остался он жив.
И все же жгутом и мазью его кровь остановили.
Абурахим быстро вернулся в Тронный зал и доложил Правителю:

– Джунгутайский бек – правша.
– Значит, цунтинец отрубил ему руку тогда, когда он держал в руке меч?..
– Нет, мой Повелитель, – внешне смиренный тон визиря Нуцал едва
выдерживал, – цунтинец напал на них неожиданно, бек даже не успел
вынуть свой меч…
– Пригласите царевича! – повелел Нуцал, трижды хлопнув в ладоши.
– Которого, мой Владыка? – вскинулся один из стражников. – Умахана или
Гебека?
– Гебек еще мал для разбирательства, – терпеливо пояснил Нуцал
непонятливому, но преданному стражнику.
Умахан, ужасно заинтригованный ночной дракой, вошел в Тронный зал.
– Отец, ты звал меня?
– Да, сын мой. Я подумал, чтобы решить по чести и закону, кто прав, а кто
виновен во вчерашней кровавой драке, нужен твой юный ум. Не откажи
отцу-Правителю в этом трудном деле…
– Хорошо, мой Повелитель, я постараюсь.
Пока Умахан выслушивал визирей и главного нукера, пленившего
цунтинцев на месте драки, в Тронный зал явились старший племянник
Нуцала Жават-хан и целая группа хунзахских алимов.
Царевич задавал визирям и абурахимовскому нукеру те же самые вопросы,
что недавно задавал его отец. Затем он велел привести в Тронный зал
подравшихся.
– Из-за чего началась ссора? – обратился принц к купцу.
– Из-за рабыни, – ответил тот коротко.
– Чьей рабыни?
– Я купил ее у этого араба, – он показал пальцем.

– И что же потом случилось?
– Он захотел ее вернуть назад…
– Ну и?
– А я предложил ему встречу в мечети и решить спор мирно, по шариату.
– А он?
– Он не согласился, попытался схватить ее за руку, но она ударила его
ладонью по лицу, и я увел ее с собой.
– Тогда почему же возникла драка?
– Потому, что нам закрыли дорогу вот эти люди и те, кого мы зарубили
на улице. Их было одиннадцать человек, нас – четверо.
– Зарубили? – невольно удивился царевич, и, как-то по-новому взглянул
на цунтинского купца, хотя все произошедшее, как и тысячи жителей
Хунзаха, он знал до мельчайших подробностей. Наверное, цунтинец
слишком обыденно произнес слова «мы зарубили».
– Да, мы их зарубили. Не могу же я отдать красавицу тому, кто пытается
взять ее у меня силой. Это противоречит законам дидойской чести!
– Аварской тоже, – как бы между прочим заметил Умахан, чем вызвал
у отца скрытое одобрение.
Умахан обратился к арабскому купцу, с которым не раз дискутировал
на философские темы.
– Почему ты хотел вернуть назад свою рабыню?
– О, Светлый принц, да ниспошлет Аллах Тааля тебе долгих и счастливых
лет жизни, да усладит твой Престол сокровищами со всего света
и убережет твоих родных и близких от козней шайтана презренного! Я
расскажу тебе правду, поскольку Аллах Тааля сделал халялом выгоду
в торге. Мой торг с этим человеком был менее выгоден, чем вот с этим, –
араб показал пальцем на бека, корчившегося здесь от боли в отрубленной

по локоть руке.
– Но тогда, почему ты сразу не продал невольницу беку?
– Так он же мне предложил деньги после того, когда этот страшный
человек уже купил ее.
– Но тогда зачем вы пытались вернуть ее? Ведь товар уже был продан
тобой?
– Пот на руке моей, принявшей деньги за законный мой товар, тогда еще
не успел высохнуть, и шариат дозволял мне расторгнуть с ним сделку,
чтобы заключить ее с более выгодным покупателем…
– А если бы потом еще кто-то предложил тебе еще более выгодную сделку,
ты бы опять расторгнул договор?
Нуцал поощрительно рассмеялся, сдержанный смех вырвался и у других
присутствующих.
– О, Повелитель правоверных! – вмешался в допрос царевича визирь. –
Простите мне, что перебиваю светлого принца, но без алимов и священных
тавсиров Корана мы можем впасть в великий грех. Ибо сказал Аллах: кто
судит не по тому, что я низвел в своей Книге, тот кафир!
– Да, да, да, – закивала сразу дюжина священнослужителей, среди которых
был и имам соборной мечети Басир-хаджи.
Нуцал призадумался на мгновение над словами ненавистного ему визиря.
Чувствуя, что гнев охватывает его ум черным туманом и он не сможет
мудро парировать визиря, махнул рукой алимам: дескать, открывайте свои
книги, что держите в руках.
– О, амир правоверных, – начал речь один из алимов, тот самый, который
шесть лет назад прогнал из мечети сына философа, а затем его покинула
группа мальчишек во главе с принцем. – Вот в книге великого имама аш-
Шафи пишется о правилах торга. Именем Аллаха можно росторгать ранее
заключенные сделки, если есть в этом благоволение Корана и Хадисов.
Правоверные мусульмане должны благоговеть ко всякому торгу, который
совершается именем Аллаха, Создателя миров и всякой твари, что на земле

и на небе… Если же возникает между вами спор, о, правоверные, – пишет
великий имам аш-Шафи, – то обращайтесь к тому, кто из вас богобоязнен,
в чьем сердце больше имана – тот и ближе к Аллаху…
– О, великий наследник Сариров, да здравствуешь ты многие лета на троне
аварском и да будет имя твое Мухаммад— Нуцал аль-Дугри абу-Андуни
ва-Хунзах бену-Дагестани сиять над миром золотыми буквами! Приводя
далил из книги…
– Постой, постой, почтенный алим, – перебил седобородого старца
тринадцатилетний царевич, – это на какой высоте должен быть прикреплен
знак, чтобы над миром сияло имя моего отца? Если даже на самой высокой
вершине, то уже из соседнего ущелья его никто не заметит.
У присутствующих вырвался шумный вздох, алимы пришли в смятение.
– Светлейший, твой сын богохульствует! – гневно воскликнул Басир-хаджи.
– Неправда! – воскликнул Умахан и, переходя на арабский язык, который
он знал лучше всех хунзахских алимов, если иметь в виду разговорный,
но все же язык Корана, шагнул на середину зала и продолжил: –
Богохульствует тот, кто оскорбляет веру и отрицает Творца! А я же хочу вас
спросить: дозволяется ли по шариату каждому дураку с помощью имен
Аллаха и священных книг поворачивать суд в разные стороны? Да или нет?
– Отвечайте коротко! – воскликнул Нуцал на аварском, вскакивая с трона.
– Лa, ла, ла ³…
Алимы были вынуждены ответить «нет».
– Тогда почему ты, Абурахим, считаешь, что они судят по тому, что низвел
Аллах, а я не по тому, что низвел Аллах? Поясни мне, только без вранья
и спекуляций своим возрастом. Ответ принимаю только на языке Корана…
– Отвечай немедля! – Нуцал, восхищенный своим наследником, даже
вскинул руку, нацеливая палец в грудь диван-визиря, словно острие копья.
– Я так не считаю, мой принц, – дрогнувшим голосом и с ужасно плохим
произношением пробормотал Абурахим.

– Хорошо! Тогда признай, что я сужу по тому, что ниспослал Аллах, или я
тебя самого назову кафиром за то, что, не зная как следует язык Корана,
вступил в серьезный спор с тем, кто знает Коран лучше тебя!
Все замерли. На несколько долгих мгновений возникла угнетающая
тишина.
– Да, Светлый принц, ты судишь по тому, что ниспослал Аллах, – нехотя
признался визирь.
– А кто из нас двоих лучше знает Коран? – все на том же великолепном
арабском продолжал Умахан.
– Ты, мой принц…
– Все слышали?
Умахан окинул грозным взглядом окаменевших от страха, удивления
и восхищения присутствующих. Затем он поднялся на трон к едва
сдерживающему свое ликование отцу и шепотом спросил, не отложить ли
до завтра разбирательство. Нуцал утвердительно кивнул головой.
В этот день в Хунзахе такое началось, что трудно себе представить. Вся
знать во главе с Нажабат-нуцалай явилась в замок и чуть ли не открыто
стала устрашать Нуцала своей ненавистью. Нуцалу ничего не стоило
пригрозить сестре и, тем более, другим. Но вместо этого он вступил с ними
в разговор, пытаясь доказать очевидную вину джунгутайского бека
и убитых в драке хунзахцев.
– Подумай, как посмотрит на это правитель Джунгугая? Из-за каких-то
безродных цунтинцев и паршивого хунзахца, в роду которого, наверное,
были и рабы, ты, сын моего великого отца, собираешься обрушить на всю
династию Сариров гнев Аллаха и проклятия правящих дворов! Я
не допущу этого, так и знай…
– Что же ты сделаешь? – поинтересовался Нуцал у сестры.
– Аллах мне подскажет, – с явной угрозой в голосе отвечала старая
принцесса, и, вторя ей, свое недовольство стали выражать и другие знатные
аварцы.

Эти споры происходили в саду. Умахан стоял на террасе вместе с матерью
и никак не мог понять, что это отец с ними так долго церемонится,
почему бы ему не выслать эту противную тетю на один из ее
многочисленных хуторов, запретив до конца жизни появляться в Хунзахе,
как это он сделал с другими обнаглевшими родственниками.
Тяжба затянулась на много дней. Почти все хунзахцы были на стороне
Умахана, а также все вассальные Нуцалу села, кроме беков и иной высшей
знати, хотя и среди них было немало осуждающих тех, кто силой пытался
отбить красавицу-рабыню. Весь аварский народ ждал теперь исхода этой
тяжбы. Народ знал о разделении знати и что на стороне Нажабат-нуцалай
большая ее часть, но это лишь жалкая кучка богачей по сравнению
с народом. И тем не менее Нуцал словно боялся разгневать своих
подданных и членов династии, хотя абсолютная власть над ними была в его
руках.

* * *
За это время из Азербайджана пришли два письма, в которых
Мухаммадмирза-хан извещал брата о том, что поход идет успешно, боев
еще не было, но Фатали-хан весь дрожит от страха, обещает новые подарки
аварскому Престолу. А по поводу тяжбы он почему-то ничего не писал,
видно, не придавал этому большого значения.
А еще в Хунзах прибыли правители Джунгугая, Кази-Кумуха и Кайтага.
Два первых хана стали просить за бека и его людей.
Последним, с кем советовался Нуцал, был его придворный философ, и он
так обрисовал картину:
– Самое лучшее было бы уже на второй день, не вмешивая в это
престолонаследника, самому приговорить зарвавшегося бека к смертной
казни и отрубить ему голову уже после обеденного намаза. Тогда народ
и иноземные купцы увидели бы могущество Престола и в Хунзах
стремились бы больше купцов. Араба же, бормочущего о своей руке, якобы
вспотевшей от тяжести тридцати золотых монет, следовало изгнать,
привязав к ослу и конфисковав все его товары. Подростки бы гнали осла
с подлым купцом до Джунгутая… Что и сейчас не поздно сделать. А вот
применять сейчас суровость к старой принцессе не стоит, ее следует
утихомирить потом, да так, чтобы не было никаких слухов о раздоре
в династии. Но при любом обороте дела следует объявить о своем
покровительстве старому воину Али, сражавшемуся и с персами,
и с каджарцами. Его кровники должны знать, что их месть против Али
будет наказана казнью. Это воодушевит сотни тысяч узденей на подвиги
во славу Престола. Народ хорошо понимает, что джунгутайский бек был
не прав в той драке. А раз так, то надо бы, чтобы он увидел в твоем
высочайшем решении справедливость и могущество. Народ всегда рад
служить Нуцалу, но беки угнетают его. Надо сделать так, чтобы не только
одни аварцы, но и все дагестанские горцы видели в Нуцале своего
защитника. Неблагодарных беков, не желающих пополнять казну Престола,
следует судить, лишать их имущества, пополнять казну и раздавать

пахотные земли и сенокосы между узденями. Однако это опасно,
Светлейший, если не будет большой и хорошо обученной армии, которая
должна стоять на страже Престола зимой и летом. Но сейчас, как я
понимаю, лучше обязать бека к небольшому штрафу в пользу цунтинцев
и хунзахца Али и отпустить его и тех, кто с ним был, на все четыре
стороны. В то время как еще неизвестна судьба похода твоего брата
в Каджарию, лучше не осложнять ни с кем отношения, тем более,
с джунгутайским правителем.
Нуцал так и поступил, как советовал философ.
* * *
После ночного намаза Мухаммад-Нуцал неподвижно сидел у камина
в низком деревянном кресле, покрытом медвежьей шкурой. Сосновые
поленья горели, весело потрескивая. Он смотрел на язычки пламени
и не переставал удивляться тому, как устроен мир. Среди дальних, чужих
людей, с которыми веками воевали предки, находятся друзья, а среди
самых родных – враги. Почему так сложилось, почему сестра
и племянники вечно против? Разве мало им власти, мало богатства?
После проливных дождей даже летние ночи в Хунзахе становятся
прохладными, и огонь в камине приятно согревал уже немолодые кости
Правителя. Веселящиеся в каменной утробе язычки огня помогали
сосредоточиться его мыслям. Огонь отсвечивался на висевших за его
спиной между двумя окнами стальной кольчуге и островерхом шлеме.
В них ходил в походы один из его предков, прозванный в народе
Справедливым. Гамач-Хусен считал, что так прозвали его не потому, что он
был добрым и никого не казнил. Напротив, он не щадил разбойников
и прочих стяжателей, нарушителей законов и традиций. Отрубленные
по его приговору головы до сих пор хранятся в одной из пещер в Волчьем
ущелье. Но тем не менее народ до сих пор передает из уст в уста легенды
о нем, полные любви и преданности. А он, Мухаммад-Нуцал, казнивший
за все годы владычества не более десяти человек, не заслужил такой любви
и преданности. Но почему? Философ, выучивший наизусть летописные
книги правителей и знающий во многих подробностях жизнь аварских
владык, вплоть до отца Сураката, воевавшего с Абулмуслим-шейхом,

считает, что народ, как ребенок, любит постоянное внимание к себе. А я,
стало быть, редко вспоминаю о нем и не делаю ничего такого, что
запало бы в души моих подданных. А еще философ явно не осмеливается
сказать, что народ не может мне простить отстранения от войска Шахбан-
бека, которого зря не взял с собой мой равноправный брат.
Нуцал протянул в сторону руку и взял со столика письмо. Это пятое
по счету письмо было получено вчера. Он снова пробежался глазами
по строчкам. Ничего особенного, он неделю назад вторгся на Купинские
земли, поставил Булач-хана над тысячным корпусом вместо андалава
из селения Чох, который неожиданно заболел малярией и умер.
– В первом письме брат сообщал ему, что войска Фатали-хана, не приняв
боя, отступили в холмистую степь по направлению к Дербенту. Если бы
не эта судебная тяжба, он попросил бы шурина, правителя Кайтага,
двинуть свои войска навстречу Мухаммадмирзе-хану. Но вряд ли
купинские войска забредут в Дербент, оголяя тем самым границу с Джаро-
Белоканом. Установить доподлинно численность фатали-хановских войск
еще не удалось, а потому и опасается его брат преследовать врага. Фатали-
хан, хоть и не перс, но, будучи взращен среди персов, является большим
мастером подстраивать войскам противника коварные ловушки.
Порой Нуцалу казалось, что так и должно быть. Все течет и движется
в жизни ханов, как и у простых людей, по краю пропасти и отрогам
превратностей.
В покои Нуцала, шелестя белыми шелковыми одеждами, вошла ханша.
Покои наполнились запахами индийского шафрана и персидского розового
масла. Плавный ход его мыслей мгновенно потонул в волнах ее нежности.
Нуцал очень любил свою старшую супругу, мудрую, добродетельную мать
его наследника.
– Ты что, замерз, мой Повелитель? – прозвучал ее мягкий грудной голос,
в котором едва заметно сохранился до сих пор даргинский акцент. – Если
хочешь, я умножу тебе огонь… – Она подбросила несколько тонко
расколотых поленьев в камин и, опустившись перед креслом на ковер,
скрестила ноги. Округлые, как и много лет назад, бедра, лишь самую
малость пополнели после рождения четвертого ребенка (год назад она
родила еще одну дочь, которую назвали именем матери Нуцала –

Бахтика). – А еще я могу рассказать тебе коротенькую сказку о любви
древних.
Нуцал откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Это было давно. Аварцы и даргинцы молились еще у Белой каменной
скалы…
– А лакцы?
– Не перебивай! Они тоже, куда им, тумалам ⁴, было деваться, если ислама
еще не было тогда на свете. Так вот… На чем я остановилась?
– На скале…
– Издеваешься? На скале только облачко может остановиться или птица, –
почуяв в голосе супруга нотку юмора, нарочито обиделась ханша.
– А чем ты хуже облачка или птицы? – спросил он, вздернув брови с таким
серьезным видом, что это еще больше разозлило ханшу.
– Все! Не буду я тебе ничего рассказывать.
– Нет уж, дорогая, мысль свою, будь добра, закончи. Я сердцем чувствую,
она у тебя очень мудрая…
– А ты не будешь больше перебивать?
– Нет, не буду.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Так вот, в глубокой древности, когда аварцы, даргинцы и твои обожаемые
родственники лакцы и все другие дагестанцы молились у Белой скалы,
возвышающейся над Верблюжьим майданом, где купцы выставляли свои
прекрасные товары и приносили в жертвы горским богам огромных быков,
бог Меэр остроконечной шапкой упирался в синее небо и пел чудесные
песни о любви. В те времена жил в горах один молодой знатный воин

по имени Башир. Он женился на прелестной девушке по имени Чакар. Она
родила ему сына-богатыря… Не помню уже, как его звали…
– Неужели забыла? – не шевелясь в кресле, обронил Нуцал.
– Ты обещал не перебивать, – напомнила ханша. – Башир стал великим
воином, сумел умножить богатство во сто крат и даже больше!
Но жалко ему стало передавать их одному наследнику. Зачем человеку
столько золота и серебра? Тогда он взял себе в жены еще одну горянку,
молодую, не столь прекрасную, как Чакар, но здоровую и очень
многоплодную, прямо как волчица.
И она родила Баширу много-много сыновей-наследников. Но ни один
из них не был равен тому первенцу, которого родила Чакар. Когда их
солнцеликий первенец появлялся на людях, он затмевал для женщин все
иные радости мира. Они простирали к нему свои руки и молили его, словно
бога живого, ниспослать им счастье, богатство и красоту. И если кого
Башир касался хотя бы своим мизинцем, женщина становилась богатой,
красивой и плодовитой…
– Ты это о согратлинском юноше?
– Нет, мой дорогой, я о другом Башире, возможно, согратлинский был его
потомком, ибо тот, о ком я рассказываю, жил задолго до ислама, не понятно
разве?
– Понятно.
– Этот Башир-воин был свят любовью, ибо обладал даром исцеления
простым прикосновением…
– Куда?
– Что куда?
– Прикасался он куда? К талии или грудям?..
Ханша, заметив лицо супруга, готового вот-вот прыснуть смехом,
обозлилась на сей раз по-настоящему и, вскочив на ноги, с пылающими

от гнева глазами, заявила:
– Какая разница куда! Говорю же, он – был святой, честный и…
«О, Аллах, как ей идет сердиться! – мысленно воскликнул Нуцал,
зачарованно глядя на нее. – Она даже молодеет во гневе. Кровь румянит ее
овальные щеки, а дугообразные брови, хмурясь, выпрямляются
в неотразимые мечи, колющие, как и много лет назад, в самое сердце. Как
можно не любить такую?!»
– …Он исцелял безнадежно больных женщин прикосновением к одеждам,
а порой даже омолаживал их лучами своих голубых глаз. Порой ему
хватало бросить на женщину один-единственный взгляд, чтобы она зачала
ребенка…
Нуцал недовольно чертыхнулся в кресле, но перебивать супругу на сей раз
не стал, понимая, что она решила досадить ему таким образом, играя
на гранях фантазии и коранического сюжета о прекрасном безгрешном
зачатии пророка Исы (мир ему), во чреве девы Мариам.
– Как ни выделял Башир среди остальных сыновей своего первенца… – она
наморщила свой чистый лоб, что-то перебирая в уме, и заключила: –
по имени Шайр, но отцовский долг, как он сам считал, обязывал его

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: