Чарльз сандерс пирс или оса в бутылке

В СЕТИ АБДУКЦИЙ^*

Я хочу вступить в брак с француженкой, мадам Портале, которая вот уже много лет живет в этой стране, и которую, главным образом, удерживает здесь плохое здоровье. В настоящее время ее самочувствие внушает самые худшие опасения. Ее финансовые дела также пребывают в крайнем расстройстве и требуют ее присутствия <на родине>. К тому же, она дает согласие на брак здесь только в том случае, если я отправлюсь вместе с ней во Францию, чтобы там повторить церемонию. Все это вкупе создает настоятельную необходимость поездки для нее и для того, чтобы я ехал вместе с ней.²⁰⁹

Как следует из брачного сертификата, второй женой Пирса стала уроженка Франции Джульетта Аннета Фруасси, 26 лет, дочь Огюста Фруасси и Роз Эйем. Тот же документ сообщает, что на момент брака Джульетта была вдовой, и в качестве фамилии ее бывшего мужа указывает «де Портале».

Брак был заключен незадолго до отъезда, в Нью-Йорке, всего через два дня после официального развода Пирса с Гарриет Мелузиной Фэй – поспешность, которая представляется тем более странной, что именно она послужила одной из причин увольнения Пирса из университета Джонс Хопкинс, перечеркнув все его надежды на академическую карьеру. Более того, по возвращении из Европы, за этой неудачей вскоре последует закат карьеры Пирса в Береговой службе США, которая, после смерти его отца и фактического распада научной группы лаццарони, к началу 90-х гг. постепенно растеряет былой авторитет как чисто научное предприятие. Пять лет спустя, в мае 1888, Чарльз и Джульетта приобретут небольшую ферму и дом в Милфорде, Пайк каунти, Пенсильвания, где Чарльз, с небольшими перерывами, проведет последние 26 лет жизни. Милфордская усадьба станет для них обоих своего рода «добровольным изгнанием», в котором Пирсом будет написана большая часть известного на сегодняшний день корпуса его работ по истории науки, этике, прагматизму, семиотике и космологии.

Сам Пирс на вопросы касательно прошлого Джульетты всегда либо предлагал откровенно фантастические версии, либо выражался в том смысле, что готов пойти на все ради того, чтобы тайна подлинной личности его второй жены никогда не была раскрыта. И действительно, несмотря на все попытки архивных и полевых исследований, единственным вполне достоверным фактом биографии Джульетты, помимо тех, что непосредственно связаны с жизнью самого Чарльза, а также тех, что известны по семейной переписке Пирсов и сообщениям газеты Milford Dispatch, является лишь дата ее смерти – 4 октября 1934 г. Между тем, 7 лет, прошедшие между началом работы в Хопкинсе и переездом в Милфорд, безусловно, составляют центральный момент биографии Пирса. Кроме того, многие из версий любопытным образом пересекаются друг с другом. Учитывая все эти факты, более чем вероятно, что, несмотря на видимую недоступность реальности, скрывающейся за многочисленными мистификациями вокруг Джульетты, характер этих мистификаций сам по себе, создаваемая ими география и список имен – все это вкупе сообщает нечто об особенностях отношений между Джульеттой и Чарльзом, создавая, тем самым, по крайней мере, негативный отпечаток, добавляющий нечто в основные контуры «теории», вне следования которой Пирс мог видеть себя лишь «покладистым парнем» или «старым чудаком».

В любом случае, с одной стороны, ясно, что никакой вымысел не может быть абсолютным – он всегда включает в себя какие-то осколки реальности. Создавая вокруг Джульетты плотную завесу неправдоподобных историй и фактов, Пирс, подобно Дон Кихоту Ламанчскому, не мог не учитывать, что вымышленные истории хороши как таковые лишь тогда, когда хотя бы в какой-то мере приближаются к правде. Ни сознательное измышление подлога, ни подлинно научное презрение к любому доэкспериментальному различию между реальным и нереальным, не позволяют субъекту речи оставаться, по выражению Мишеля Фуко, абсолютным «героем Тождественного». Порядок сходств, увы, не бесконечен.

Мир измышляемый стремится к замкнутости, потому что иначе в него невозможно поверить. С другой стороны, эта замкнутость является не только средством, но и условием самого вымысла – иначе его невозможно осуществить. С этим трудно спорить со времен аристотелевской «Поэтики». Но в силу тех же причин, любой историк или биограф в той или иной степени обречен на судьбу борхесовского Аверроэса, который мог бы, вероятно, выучить «Поэтику» наизусть, и даже понять все, что там написано о театре, но все равно так никогда и не узнал, что же такое «театр». И это справедливо, поскольку действительность любой конкретной жизни предполагает набор конечных фактов и переживаний, внешняя семантика которых не является чем-то очевидным. Иначе говоря, они представляют собой мотивационные единства, габитусы, которые можно использовать или интерпретировать, но в которых, как сказал бы Витгенштейн, уже нечего более понимать. Неизбежно отдавая, таким образом, какую-то часть биографии на откуп литературе, все, что мы обретаем взамен, это, по выражению Гордона Комстока, одного из героев Оруэлла, ряд замочных скважин, в которых мы видим нечто только потому, что не видим всего остального.

Вместе с тем, задачи создания, измышления или правдивого описания какого-либо объекта переплетаются и в семиотике самого Пирса, позволяющей самые причудливые трансформации отношений между «описанием» и «действительностью»:

Что отличает человека от слова? Какое-то различие, здесь, безусловно, должно иметь место. … Можно, к примеру, сказать, что человек осознает, слово же – нет. Но «сознание» – термин очень смутный. Он может означать эмоцию, которая сопровождает рефлексию о том, что мы обладаем животной жизнью. Такое сознание притупляется, когда животная жизнь в упадке – в старости или во сне, – но не притупляется, когда в упадке жизнь духовная; оно тем живее, чем лучше человек оказывается как животное, и, напротив, никак не характеризует то, за счет чего человек оказывается лучше как человек. … Это сознание, будучи лишь ощущением, есть только часть материального качества человека-знака. Сознание, опять же, употребляется для обозначения я мыслю, или единства мысли; но единство это есть не что иное, как связность, или признание таковой. Связность относится к каждому знаку в той мере, в какой он есть знак; следовательно, каждый знак, в первую очередь обозначающий именно то, что он – знак, обозначает собственную связность. … Как тот факт, что всякая мысль есть знак, взятый вместе с тем фактом, что жизнь есть связная последовательность мысли, доказывает, что человек это знак, так же и то, что всякая мысль есть внешний знак, доказывает, что человек есть внешний знак. Иначе говоря, человек и внешний знак тождественны в том же смысле, в каком тождественны слова «homo» и «человек». Таким образом, мой язык есть полная сумма меня самого; ибо человек есть мысль.²¹⁰

Эта логическая цепочка не утверждает, что связность истории непременно влечет за собой ее правдивость. Напротив, никак не отменяя требований элементарного здравого смысла, она отрицает существование чисто внутреннего, внушая надежду на то, что, по крайней мере, некоторые из выдвигаемых гипотез, или, в терминологии Пирса, абдукций, должны содержать в себе указание на события и факты, действительно имевшие место.

Факты же, на которых построены основные гипотезы относительно Джульетты, рисуют достаточно пеструю и противоречивую картину. Наряду с записью в брачном сертификате, в том, что касается ее возраста, имени, предков, места рождения, а также возможных причин сокрытия этой информации – существует целый ряд других, как прямых, так и косвенных свидетельств.

Так, например, в 1900 г. Джульетта сообщила пришедшему в усадьбу переписчику свой возраст как 48; по разным утверждениям Пирса, она прибыла в США из Европы в 1876-1878 гг. в возрасте 19; а одна из записей в его же личном дневнике за 6 января 1914 г., незадолго до смерти, загадочно гласит: «Hodie uxor L anos nata est».^* В последнем случае, к моменту их предполагаемой встречи, к примеру, в 1876 г. Джульетте должно было бы исполниться не более 12.

Что касается имени, то Джульетта в разное время использовала в личной корреспонденции как «Фруасси», так и «Портале». Пирс же в нескольких письмах сообщал, что она прибыла в США «без имени». Последнее вполне может быть прочитано как намек на то, что все без исключения имена, известные до ее свадьбы с ним, являются полностью вымышленными по взаимному сговору. В не отосланном наброске письма Уильяму Джеймсу, в сентябре 1909 г. Пирс писал: «Я не знаю ни каково ее имя теперь, ни каким она звалась в прошлом, и у меня нет на этот счет ни малейшей зацепки или догадки».²¹¹ По воспоминаниям очевидцев, в частности, Уолтера Гассмана, которому в 1898 г. было 13 лет, и родители которого переехали в Милфорд примерно в то же время, что и Пирсы, он ни разу не слышал, чтобы Чарльз называл жену по имени, чаще всего обращаясь к ней не иначе как «Малышка». Причем обратным обращением, как следует из его письма, иногда служило довольно странное для Америки XIX века слово «Bopper» («Papa» в интерпретации Д. Брента, или «Baba» по версии В. Ленцена). Тот же Гассман сообщает, что «Малышка» часто заходила к ним домой и подолгу разговаривала с его матерью, в основном о своем детстве, якобы проведенном в Австрии с Габсбургами, упоминая при этом Франца-Иосифа, а также Бисмарка, у которого любила посидеть на коленях.²¹² Между тем, тогда как второй вариант обращения более или менее правдоподобен по смыслу, а первый, скорее всего, является фонетической комбинацией двух остальных, «Baba» служит в поддержку, в общем, довольно слабой версии о русском происхождении Джульетты.
Берт

Миссис Филипс, женщина, какое-то время занимавшая бывший дом Пирсов после смерти Джульетты, свидетельствовала, что та, рассердившись, ругалась по-русски, а также хорошо понимала польскую речь. При этом, как следует из других интервью с бывшими соседями, Джульетта утверждала, что одна из ее сестер вышла замуж за русского графа и пропала в России во время революции 1917 г.

«Русская версия» находит свидетельства, не слишком, впрочем, убедительные, в семейной переписке Пирсов. В одном из писем младшему брату Герберту в 1901 г. Джем сообщал:

Я слышал от Чарльза, что “Джульетта решила” принять предложение о продаже собственности в Милфорде за $7,000, включая мебель и другие вещи, и уехать жить за границу. Надеюсь, она-таки не направится в Санкт-Петербург; я, честно говоря, не слишком верю в такую возможность. <…> Так или иначе, вероятно, это не было бы такой уж большой ценой за ее исчезновение, хотя я имел шанс убедиться в том, что она сильно привязала к себе Чарльза, и что жить без нее он совершенно не в состоянии. <…> Загадка его обязательств перед ней выше моего понимания. Хотя, может статься и так, что здесь совершенно нечего понимать кроме того, что, он, по его собственному убеждению, разрушил ее жизнь и поэтому кругом у нее в долгу.²¹³

Из текста письма не ясно, было ли это предположение основано на знании о том, кем являлась Джульетта на самом деле, или Джем просто подыгрывал служившему в то время секретарем посольства США в Санкт-Петербурге Герберту, который не слишком хорошо отзывался о жене брата и не имел ни малейшего желания с ней встречаться. Это нежелание, в свою очередь, могло бы получить объяснение, если не считать очередной фантазией одно из писем Чарльза Джему, написанных в период между 1881 и 1883 гг. В нем он говорит, что репутация Джульетты пострадала от некоей совершенной им «ужасной ошибки», «злобных махинаций проходимца, попытавшегося воспользоваться ее незащищенностью» и «жестокого обращения семьи Пирсов» – кроме отца, который, «как человек, знавший мир, всегда был на ее стороне». Имя проходимца не называется; подробности ужасной ошибки также остаются не раскрыты. Далее Чарльз пишет о разрыве, произошедшем между ним и Джульеттой, и о том, что его брат Герберт, которому незадолго до того стало известно все о Джульетте, решив воспользоваться ситуацией, начал добиваться ее руки. При этом Чарльз уверял, что у его жены имеются на руках письма, изобличающие брата, которым он в любой момент готов дать ход.²¹⁴

Обстоятельства получения Гербертом поста в Санкт-Петербургской дипломатической миссии в деталях не известны. 19 сентября 1893 г. им было написано прошение о консульском назначении во Франкфурт-на-Майне или Брюссель. Вскоре после этого Чарльз написал своему другу Уильяму Эверетту:^*

Я хотел бы получить от тебя серьезный и совершенно конфиденциальный совет. Берт настаивает, чтобы я употребил все свое влияние на конгрессменов, сенаторов и прочая ради того, чтобы добыть ему консульство. Полагаю, что это было бы крайне сложным делом. Я сам мог бы стать консулом, а нам обоим консулами быть никак не возможно. <…> Я подумываю о том, чтобы сообщить ему, что друзья Джульетты готовы похлопотать о назначении меня министром, что я слишком нуждаюсь в этом месте, чтобы впустую использовать свои связи, но что, если я получу пост, то, так и быть, согласен посодействовать назначению его секретарем миссии. <…> Он не говорит ни по-французски, ни по-немецки, и лишь с трудом читает на французском при помощи словаря.²¹⁵

Герберт и правда не был наделен какими-либо особенными талантами, но все же имел минимальные способности, вполне позволявшие незатейливую дипломатическую карьеру средней руки. Несмотря на откровенно трикстерский характер письма, остается фактом, что в 1894 г. он действительно был назначен на должность третьего секретаря американской миссии в Санкт-Петербурге и прослужил в ней до 1901 г. В 1897 г., когда миссия получила статус посольства, Герберт получил место первого секретаря и был награжден русским правительством императорской медалью за службу во время коронации Николая II; а в 1900 г., как представитель Соединенных Штатов, участвовал в переговорах по поводу незаконного лова рыбы русскими браконьерами в территориальных водах США в Беринговом море.

Особым интересом Герберта были русские тюрьмы, о чем свидетельствует пространное письмо, адресованное издателю New York Tribune и опубликованное в виде статьи в номере за 1 марта 1898 г. В 1899 г., в разгар строительства Транссибирской железной дороги, Берта навестил Джем. Причины этого визита точно не известны, и от него сохранилось только одно письмо Джема Чарльзу, не содержащее ничего, кроме общих впечатлений от Санкт-Петербурга, достаточно подробного описания внешности и характера Николая II, а также восхищения вкусом свежей икры, русским драматическим талантом и петербургской полицией:

Полисмены, или godavoi, представляют собой людей самой приятной наружности из всех представителей этой профессии, которых мне приходилось видеть где бы то ни было. Они сильно отличаются от мощных лондонских бобби, и, пожалуй, в еще большей степени, от охраняющих улицы Нью-Йорка ирландцев. Они невелики ростом, молоды и чрезвычайно активны, их лица излучают приветливость и лишены каких-либо признаков властности. Дни напролет они проводят посреди улиц, регулируя уличное движение и подсказывая прохожим дорогу. При этом они выказывают немалое рвение, обращаясь с людьми крайне мягко и даже с некоторой заботой. Вместе с тем, они с неменьшим рвением готовы подчиниться любому приказу начальства, даже если бы для этого им пришлось перерезать все население города. …²¹⁶

В 1905 г. Герберт какое-то время служил секретарем посольства США в Норвегии,^* а также представлял США на мирной конференции в Портсмуте, пытавшейся решить территориальные споры между Россией и Японией. Это, пожалуй, была наивысшая точка его карьеры. В марте 1906 г. он стал инициатором нескольких дипломатических скандалов, выявив ряд злоупотреблений в американских посольствах на Востоке (пьянство, коррупция, незаконный бизнес и подделка сертификатов на въезд в США китайских чернорабочих). Он руководил расследованиями в посольствах Каира, Александрии, Суэца, Порт-Саида, Сингапура, Гонконга и Владивостока, проявив изрядное рвение, а в мае 1907 г., по прибытии в Бостон, сам был взят под арест как недобросовестный заемщик.

Надо сказать, что отношение к деньгам, имевшее известную специфику в случае с Чарльзом, также, мягко говоря, не было сильной стороной Герберта. Задолго до начала дипломатической карьеры он занял у отца значительную сумму на организацию собственного дела, однако затея оказалась неудачной, и средства были довольно быстро потеряны. Вопрос о долге всплывает в переписке между Чарльзом и Джемом в 1888 г. по поводу наследства, оставшегося после смерти Элизабет Пирс, тетки Чарльза и хозяйки дома на Киркланд авеню в Кембридже, где жила вся семья Пирсов. В частности, в письме Джема Чарльзу от 31 августа можно прочесть:

Случай Берти вызывает затруднение. Его долг перед отцом был весьма значителен и серьезно уменьшил отцовское состояние. Но деньги были отпущены ему на то, чтобы начать бизнес, и сделано это было лишь после того, как отец лично проверил и оценил общее состояние дел в затеянном Гербертом начинании. Правильным ли было бы теперь, учитывая все обстоятельства, а также то, что Берти с тех пор, применив волю и надлежащий самоконтроль, проделал над прежними грехами своего характера большую работу, – высчитывать эту задолженность столь уж скрупулезно и бесповоротно?

Я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что к вашим с Берти долгам следует относиться одинаково. Именно к этому я и склоняюсь. Если ты считаешь, что ему не должно прощать больше обязательств, нежели тебе, ты имеешь на эту точку зрения полное право. Но ты также не должен забывать, что в юности получил серьезное преимущество в виде поддержки и особого внимания <от отца>, которую Берти позже просто обрел в другой форме. <…>

Коротко говоря, как мне представляется, деньги были именно утеряны, а не растранжирены зря. Он потерял их, занимаясь бизнесом, для которого у него недоставало знаний и опыта, но все же он делал то, что делал, с достаточной долей расчета и большой энергией. Я подозревал, чем кончится дело, когда отец выдавал этот аванс..., но он, как ты помнишь, верил в нас всей душой.

Надеюсь, мы сможем разрешить это дело ко взаимному согласию. На этот раз, когда оставшееся от Элизабет состояние означает для каждого довольно приличную сумму, было бы нелепо тратить время на суды ради выяснения гораздо более мелких вопросов. Однако, я, конечно же, не могу не признать за тобой права обратиться к букве закона...²¹⁷

Чарльз был не склонен всерьез воспринимать идею так понимаемого равенства и, хотя вопрос решился мирно, это не могло добавить ничего хорошего в отношения между ним и Гербертом. Эти и другие денежные разбирательства, однако, сложно представить как истинную причину часто вспыхивавшей неприязни, поскольку можно с тем же успехом предположить, что они составляли лишь общий фон событий, имеющих какое-то отношение к Джульетте.

Буквально за месяц до назначения Герберта в 1894 г., на этот раз в письме Джему, Пирс упоминает о неких «посланцах» из Нью-Йорка, которые предпринимали попытки убедить Джульетту бросить его и уехать в Европу.²¹⁸ Имеется также целый ряд других писем Пирса, написанных в разное время, в которых упоминаются связи Джульетты в России и указания на то, что своим местом Герберт обязан влиянию его жены. Среди них есть письмо в Нью-Йорк от 14 марта 1898 г., где Пирс ссылается на влиятельных знакомых Джульетты при русском дворе в Санкт-Петербурге и предлагает ей рассмотреть возможность возвращения в Европу «к друзьям».

Сара Миллз, мать Чарльза, в декабре 1883 г., через 8 месяцев после его женитьбы на Джульетте, пишет Пирсу письмо об отставке Сильвестра из Хопкинса, в котором встречается странная фраза «Поздравляю тебя с твоим сибирским изгнанием» – совершенно не связанная с общим контекстом и никак не поясняемая. Вместе с тем, весьма вероятно, что это не замечание, имеющее прямое отношение к Джульетте, а метафора, отсылающая к проблемам Пирса в Береговой службе.

В. Ленцен, расследуя возможные русские и польские следы в прошлом Джульетты, в связи с этими и другими письмами Пирса, в качестве одной из гипотез о ее отце приводит имя уроженца Нанси Адольфа Фурье де Бакура, в 1840-х гг. служившего французским послом в Вашингтоне и на Сардинии.²¹⁹ О знакомстве с ним Джульетты было известно также со слов последней. Племянница де Бакура, графиня де Жанвиль, была французской писательницей, печатавшей в 1870-1890-х гг. фельетоны и критические статьи, высмеивающие популистскую демократию Французской республики под псевдонимом Gyp. В ее поздней книге Souvenirs d'une petite fille Ленценом было обнаружено описание одной из ее бывших одноклассниц, «темноволосой Джульетты». К тому же, как выяснилось, Джульетта читала эту книгу и делала из нее выписки – возможно, с целью использования их для создания очередной мистификации. В интерпретации Ленцена, в связи с де Бакуром возникают фамилии князей Радзивилов и Голицыных,²²⁰ хотя на основании приводимых им фактов никаких точных выводов сделать также не представляется возможным.

Как известно, одним из самых заметных Голицыных в Америке был князь Дмитрий (1770-1840), перебравшийся в США в конце XVIII века и ставший католическим священником, получив посвящение в сан в Балтиморе – городе, в котором в то время находилась одна из крупнейших католических епархий США. После долгих путешествий по Мэриленду, Виржинии и Пенсильвании в качестве миссионера, он основал поселение, названное им Лоретто – в 150 милях от Филадельфии, между Крессоном и Эбенсбургом. Любопытно то, что именно в этих двух городках располагались станции Береговой службы, которые непосредственно курировались Чарльзом Пирсом, и в которые он несколько раз приезжал. Голицын много тратил на поддержание своей католической колонии в надежде на наследство из России, которое никогда не было им получено. В конце концов, он приобрел значительные долги, отдать которые до конца так и не смог. Впоследствии Голицын отказался от титула и фамилии, и жил в Лоретто, скрываясь под именем «отец Смит». В 1840 г. в США переехала его родственница Елизавета Голицына, также католичка, принявшая монашество во Франции и до прибытия в Америку жившая в различных французских католических монастырях. Все эти монастыри принадлежали конгрегации Святого Сердца Иисуса. Конгрегация была основана Мадлен Софи Бара в 1800 г. как орден, имеющий своей основной целью образование девочек-сирот. Первый приют был открыт конгрегацией в Амьене, Франция.

Ульнэ

Своей подруге Марии Штайнер Джульетта говорила, что местом ее рождения является эльзасское местечко Лафрэнболь. По другой версии, распространявшейся ей с несколько большим усердием, она, как и вышеупомянутый Адольф де Бакур, родилась в Нанси – городе в граничащем в Эльзасом регионе Лорейн. Гиффорд Пиншо,^* сын подруги Джульетты Мэри Эно Пиншо, в юности проходивший обучение во Французской Национальной школе лесничества в Нанси, позже предпринял поиски семей с фамилией Фруасси в местных архивах. Однако, его усилия, как и позднейшие исследования на предмет факта венчания во Франции, не дали никакого ощутимого результата. Уильям Джеймс, большую часть детства и юности проведший в Европе, был убежден в том, что родиной Джульетты следует считать именно Эльзас, о чем, как он утверждал, свидетельствовал характерный именно для этой местности акцент, который она обнаруживала, когда говорила по-немецки и по-французски.

В бумагах Джульетты, после ее смерти в 1934 г., была найдена загадочная визитка с именем Пьера Фурье Д’Инкура, на обратной стороне которой был надписан адрес: 99 Governor Street, Providence, Rod Island. Инкур в то время был небольшой деревней рядом с Ансьенвилем, в Эльзасе, недалеко от французской границы с Германией и Швейцарией. Адрес же, надписанный на визитке, указывал на один из род-айлендских приютов для девочек-сирот, который Джульетта посещала в апреле 1903 г., в то время, когда Пирс читал организованный Уильямом Джеймсом курс лекций по логике науки в Гарварде. О цели этого визита Джульетта никогда не распространялась. Благодаря исследованиям Макса Фиша и Мориса Оже,²²¹ точно известно лишь то, что, вместо того, чтобы сразу же отправиться с Чарльзом в Гарвард, она приезжала в приют Св. Венсана в Провиденсе качестве гостьи некоей Матери Марии. Также известно, что Джульетта пробыла в приюте время, слишком долгое для того, чтобы считать целью ее пребывания там простое любопытство или благотворительность. Приют содержался монашеским орденом Святого Сердца Иисуса, в монастырях которого также проводила дни Елизавета Голицына.

Мать Мария оказалась монахиней Марией Ульнэ (р. 10 февраля 1870 г.). Ее племянница, также по имени Мария, в 1980-х гг. была все еще жива и находилась в монастыре Св. Анны в Мельбурне, штат Кентукки. Обе они, как оказалось, были родом из Стежа, регион Лорейн, не слишком далеко как от Нанси, так и от Лафрэнболя, которые Джульетта, в разное время, называла в качестве мест своего рождения.

Оже совершил поездку во Францию, предприняв исследования в архивах Эльзаса и Лорейна, в частности, в Сен-Жан де Базель, Оберштайнбахе и Стеже. В результате архивных поисков, а также переписки с другими сестрами Ульнэ, среди прочего, выяснилось, что Ульнэ – французская католическая семья, часть которой в XIX веке обосновалась в США, и что в 1900-х гг. в Стеже проживало целых пять Ульнэ, причем все до одной, как и в случае с Елизаветой Голицыной, были монахинями вышеуказанного ордена.

Среди этих монахинь была некая Мария Луиза Ульнэ (р. 1 августа 1861 г.). От ее овдовевшей матери, также Марии Луизы, сохранились письма, из которых стало известно о факте смерти дочери 3 сентября 1879 г. Между тем, в соответствии с одной из историй, распространявшихся Чарльзом и Джульеттой, какое-то время спустя после того, как Джульетта прибыла в США в 1877 или 1878 г., ее семье в Европу было послано сообщение о том, что судно, на котором она отплыла в Новый Свет, потерпело крушение. Если это правда, то, по предположению Оже, такое решение могло быть обусловлено как раз необходимостью распрощаться со старым именем в связи с долгами, преследованиями или нежелательным замужеством. В последнем случае, если Джульетта действительно была католичкой, это был бы единственный выход в связи с очевидной проблематичностью развода.

На роль Джульетты подходило еще несколько из обнаруженных монахинь Ульнэ, в частности, Эжени Катрин (р. 18 декабря 1861 г.). Так или иначе, поиски в архивах ордена в Кентукки ничего не дали, поскольку один из томов с данными о браках за 1863-1873 гг. по неизвестным причинам отсутствовал.^222*

Кроме того, соседи Пирсов по Милфорду были заинтригованы тем фактом, что к Пирсам часто приходила франкоговорящая девочка, которую они всерьез считали ее дочерью, поскольку, по их свидетельствам, Джульетта относилась к ней с большой теплотой. Если это правда, то, возможно, именно эту девочку, содержавшуюся в приюте Св. Венсана в Провиденсе, к югу от Бостона, Джульетта навещала в апреле 1903 г.

От таксиста, отвозившего Оже в эльзасский Оберштайнбах, он, к своему немалому удивлению, узнал о существовании, в непосредственной близости от их маршрута, замка ля Верьер, который оказался «действующим» родовым поместьем. На тот момент в замке проживал некто граф Франсуа де Портале. Нанеся визит графу, Оже выяснил, что до того, как замок перешел к де Портале, он принадлежал семье Буссьеров. Мелани Буссьер, вышедшая замуж за Эдмона де Портале, была принята при дворе испанской принцессы Эухении Монтихо, позднее – супруги Наполеона III и последней Императрицы Франции.

Одной из обнаруженных в данном роду де Портале оказалась Жанна-Альбертина, жена майора прусской кавалерии Бернарда-Эразма Кальбервиша. Дата ее смерти (24 апреля 1883 г.) крайне близка к дате свадьбы Чарльза и Джульетты (26 апреля 1883 г.). Это, опять же, как и в сценарии «Ульнэ», говорит о том, что Джульетта могла пытаться скрыть свое реальное прошлое за фактом мнимой смерти. Жанна-Альбертина (имя которой имело те же инициалы, J.A., что и имя Джульетты Аннеты) вполне могла пересечь океан в конце 1870-х и жить в США. Известно, что в 1886 г. Кальбервиш женился вторично, поэтому, если поверить в факт фальсификации смерти Джульетты, ее подлинная личность действительно должна была держаться в абсолютном секрете.²²³

Портале-2

В результате дальнейших архивных изысканий, Оже натолкнулся на имена Ганса Конрада Крамера, доктора, одно время практиковавшего в Милане, и его жены, Элизы де Портале – дочери графа Луи-Франсуа де Портале из швейцарского Невшателя, у границы с Эльзасом. Последний был любимым учеником одного из лаццарони, близкого друга отца Пирса, зоолога Луи Агасси. Луи-Франсуа прибыл в Америку вслед за своим учителем в 1848 г. и до 1873 служил в Береговой службе ассистентом, а после смерти Агасси в 1873 г. стал смотрителем Музея сравнительной зоологии в Гарварде.

Учитывая все эти обстоятельства, он наверняка также был близко знаком с Чарльзом. С 1866 по 1868 гг. он возглавил несколько научных экспедиций на корабле «Бибб», снаряженном Береговой службой для проведения глубоководных исследований между Флоридой, Кубой и Багамами. Позже, уже на «Хасслере», он проплыл из залива Массачусетс через Магелланов пролив в Калифорнию, освоение которой, после продажи Россией своего калифорнийского поселения Форт Росс в 1841 г., тогда еще только начиналось. Кроме прочего, Луи-Франсуа де Портале были сделаны несколько положительных открытий касательно истории Гольфстрима.²²⁴
Леви

Мишель Леви,²²⁵ родившийся в эльзасском Фальсбурге, недалеко от Страсбурга и в 50 километрах от Лафрэнболя, был парижским издателем. Он любил театральное искусство, держал небольшой драматический театр для друзей и начал карьеру с публикации пьес в театральном журнале L’Entracte и издания исторических книг про театр. Впоследствии, вместе с братьями Кальманом и Нэйтаном, он достаточно большими тиражами издавал популярных в то время Шатобриана, Гюго, Бальзака, Жорж Санд, Сен-Бева, Ренана, Стендаля, Бодлера, де Токвиля, Мериме, а также переводы из По, Диккенса и Теккерея. Мишель Леви умер в 1875 г.

Во время своего второго путешествия в Европу, Пирс на какое-то время останавливался в Париже. Хозяйкой квартиры по адресу 11 Avenue de Matignon, которую он снимал, оказалась не кто иная, как мадам Леви. В 1877 г. Пирс снова приезжал в Париж по делам Береговой службы, а также для встречи с издателем Revue Philosophique по поводу выхода в этом журнале двух его статей: «Закрепление убеждения» и «Как сделать наши идеи ясными». Пятая поездка Пирса в Париж состоялась в мае-сентябре 1883 г. На этот раз, как и во время визита в 1877 г., почта из Береговой службы приходила на адрес 7 Rue Scribe – дом, находившийся во дворе за зданием, в котором на тот момент располагался офис Editions Calman Lévy.²²⁶

Осенью-зимой 1875 г., в год смерти Мишеля Леви и прусского кавалериста Кальбервиша из «Портале-1», Пирс, как уже упоминалось, встречается в Париже с Генри Джеймсом. Из уже процитированного выше письма Генри матери в Кембридж в декабре-январе становится ясно, что Чарльз, который незадолго до того расстался с Зиной, «ведет здесь жизнь невыносимо одинокую и однообразную» и «не видит буквально ни души, кроме меня и своего секретаря». Упоминание о «секретаре» появляется и в письме Генри к отцу от 18 ноября 1875 г. Этим секретарем могла быть как жена Кальбервиша Жанна Альбертина (J.A.), так, по одной из версий М. Фиша и В. Ленцена, и мадам Леви. Вместе с тем, также приведенное выше письмо Зины Фэй Пирс суперинтенданту Паттерсону, дает основания предположить, что причиной ее отъезда из Европы была, скорее всего, не измена.

На многие из книг, издававшихся Леви в Париже, писал рецензии не кто иной, как Генри Джеймс. Если Джульетта действительно была женой (или дочерью) Мишеля Леви, то в ее распоряжении должны были быть десятки мелодраматических романов, постоянно подпитывавших ее, возможно, и без того богатое воображение. Некоторые куски изданных Леви и отрецензированных Джеймсом книг обнаруживают сюжетные совпадения с автобиографическими фантазиями Джульетты – хотя сам по себе этот факт, конечно же, ничего не доказывает. Лишь одним из нескольких примеров тому служит седьмое письмо из «Писем к незнакомке» Мериме:

Я говорил с Вами о начинающейся смерти. Много лет назад, уже не помню сколько, я пробудил весьма серьезную страсть в одной актрисе из варьете – страсть, которая продлилась два месяца по меньшей мере. Она была незаурядной личностью, по-своему не чуждой добродетели и оставившей по себе память у многих осчастливленных ею. Я вижу, что она совсем недавно утонула во время кораблекрушения в Америке. Перед отплытием, она написала мне, попросив денег, и сказала, что более уже не обратится ко мне, поскольку, как она полагала, обратно уже не вернется. Эта странная кончина опечалила меня и пробудила во мне все почти забытые воспоминания о жизни, которую я вел, когда мне было двадцать лет. Между тем, ничто не вызывает у меня большую горечь, чем эти воспоминания. Всякий раз я тяжело вздыхаю, засыпая в Английском кафе, и затем вижу, как эта бедная молодая девушка бьется за жизнь посреди волн.²²⁷

Джульетта, как следует из корреспонденции тетки Чарльза Шарлот Элизабет Пирс, брала уроки актерского мастерства в Нью-Йорке; кроме того, ей, безусловно, было известно то, что Мериме, был принят при дворе Наполеона III, а также, как и Мелани Буссьер, близко знал герцогиню Монтихо, мать будущей французской Императрицы Эухении, с которой он познакомился в 1830 г.
Romani

Что касается внешности Джульетты, Виктор Ленцен приводит следующее описание:

Джульетта была хрупкого сложения, ее вес не превышал 100 фунтов, а рост – 5 футов и 7 дюймов. Кожа ее была смуглой, профиль прямым, с высокими скулами. По утверждениям антрополога, такой тип лица не был характерен ни для северо-западной Европы, ни для Франции или Бельгии, но достаточно распространен в ее центральной и восточной части. Один известный исследователь цыган охарактеризовал этот тип как восточно-европейский, особо упомянув Румынию.²²⁸

Опять же, по свидетельствам некоторых из бывших соседей, приводимым Ленценом, Джульетта время от времени прибегала к различным магическим практикам, – например, могла «насылать проклятия, пряча на участке или в доме человека куски одежды, отрезанные от умершего мученической смертью члена ее семьи». Ей приписывали гипнотические способности, а также умение гадать на картах таро. Филипс, Гассманы и Уильям Кенворси упоминали цыган, которые, проходя табором через Милфорд, использовали участок Пирсов в качестве временной стоянки. По их словам, во время таких стоянок Джульетта разделяла с цыганами трапезу и разговаривала с ними на их языке.²²⁹

Пирс также проявлял повышенный интерес к языку цыган. В письме своему другу Френсису Расселу от 14.05.92 он сообщал о написанной им «Экскурсии по Фессалии» (позже известной как «Фессалийская топография»), задуманной в виде популярной лекции и представлявшей собой

… рассказ о приключениях молодого путешественника в Фессалии в 1862 г., в то время, когда эта страна была еще довольно дикой. Он создает своего рода поэтическую атмосферу и впечатление подлинной истории, однако описываемые в нем приключения довольно удивительны.²³⁰

Рассказ был прочитан Пирсом в Century Club – клубе, в котором собиралась вся артистическая и бизнес-элита Нью-Йорка. В рассказе присутствуют персонажи-цыгане, и некоторые диалоги частично происходят на цыганском наречии. Версия о цыганском происхождении Джульетты маловероятна, но привлекательна, поскольку не входит в «мифологический канон» самих Пирсов и никак не поддерживается в их историях.^231* Так или иначе, следует учитывать тот факт, что Пирс был знаком с уже упоминавшимся востоковедом и знатоком языка цыган Эдвардом Палмером, который, помимо арабского, вполне мог обучить его также основам цыганского.

Из еще не упомянутых писем жителей Милфорда, лично знавших Джульетту после смерти Чарльза, следует, что

миссис П. была эксцентричной особой <…> всякий раз, когда случалось какая-либо неприятность, она переставала использовать комнату, в которой это произошло, и обустраивала для себя другую. Ей нравилось показывать дом, и гвоздем программы всегда была каминная доска, на которой располагался симпатичного вида сосуд примерно в фут длиной. Подводя к нему гостя, она говорила «А теперь я представлю Вас моему мужу».²³²

Сосуд содержал прах Чарльза – Джульетта настояла на кремации его тела, что представляется странным, поскольку не вяжется с ее собственными утверждениями о том, что она была католичкой.

1) Джульетта вынуждена была бежать в США, поскольку расстроила свадьбу одного из европейских принцев, режиссировав интригу с матерью его невесты. История совпадает с тем, что произошло между Наполеоном III и принцессой Ваза, но указанные события имели место в 1852 г., т.е. гораздо раньше, чем Джульетта могла в них участвовать – 1852 едва ли мог бы быть даже годом ее рождения.

2) Джульетта была принцессой из рода Габсбургов и провела детство в компании с мальчиком, впоследствии ставшим Кайзером Вильгельмом II.²³³ По недоразумению, она оказалась вовлечена в так называемый «Майерлингский инцидент», связанный со смертью Марии Вестера и Рудольфа Австрийского, единственного наследника Франца Иосифа I, покончивших жизнь самоубийством. Ей пришлось бежать в Бельгию, и затем в США, где она должна была остаться на том условии, что на ее имя будет открыт счет, куда должна будет регулярно поступать некая сумма. Она утверждала, что обладает платьем, принадлежавшим Марии-Антуанетте и колье, подаренным Францем-Иосифом.

Миссис Кетчем Дюпуа, как-то сидевшая с Джульеттой во время инфлюэнцы, говорила, что в бреду она называла себя «принцессой Джульеттой», и ругала «малютку Вилли» (Кайзера) за те ужасные вещи, которые он натворил в Европе.²³⁴ Из интервью с жительницей Милфорда Эдной Грин известно, что

она говорила по-французски и была миниатюрной женщиной с очень узкой талией; всегда носила длинное черное платье с высоким воротником, в центре которого был пришпилен жемчужный крест на платине или золоте <…> У нее было платье с пуговицами из ляпис-лазури, пришитыми спереди, она их срезала и дала по одной моей бабке, матери, двум теткам и мне, а также подарила мне серьги. У нее была нитка ограненных бус, которые были подарены либо Анне Бухман, либо миссис Марвин. <…> Она также отдала моей матери скатерть дамасского полотна и 12 платков.²³⁵

3) Старший брат Джульетты, находившийся, по ее словам, на дипломатической службе, был в дружеских отношениях с Джорджем Бэнкрофтом. Они познакомились в Берлине, где Бэнкрофт служил послом, сначала в Пруссии (1867-71), а затем в Германии (1871-74). По словам Генри Джеймса, Бэнкрофт говорил о сходстве ее черт с внешностью его друга, дипломата барона Нотомба.

Характерно, что, в отличие от подробностей, всегда присутствующих в фантазиях Джульетты, информация, которую сообщает о прошлом жены Пирс, характеризуется гораздо меньшей определенностью. См., например, его письмо неизвестному^* за 13.11.09:

...у меня прекрасная жена, и то, что я говорю Вам о ней, является тайной, о которой никто не знает и никогда не узнает, пока она жива. Имейте это в виду. Никто, кроме меня, не имеет представления о том, кто она. Я сам всегда оберегал ее от лишних вопросов и, когда меня пытались вынудить к тому, просто отказывался давать какую бы то ни было информацию. … Ее отец и мать, осиротев, унаследовали огромное состояние, но были ограблены опекунами. Отец вынужден был взять буржуазную фамилию, полагая настоящую слишком известной и слишком ненавидимой. Впоследствии ему представилось несколько случаев завладеть внушительным наследством, но не смог заставить себя принять их. Моя жена, имея возможность, оставив меня, выбрать безбедную жизнь, осталась со мной, тем самым обрекая себя на мучительную бедность, эффект которой многократно усиливается тем, что ее отец, не имея ничего, был усыновлен одним из величайших королей, и дал ей самое утонченное воспитание. В силу любопытного душевного сродства, королевские семьи стремились к дружбе с ее семьей, и хотя ни я, ни она никогда не упоминали об этом, любопытно, что наши друзья и знакомые в этой стране всегда считали, что она принадлежит к какой-то царствующей династии, и мне не составило труда разыскать ее подлинное имя в первой части Готского Альманаха.^* Те, кто подозревает в ней указанную принадлежность, правы в том, что в общении с царствующими особами она чувствовала себя более естественно, чем с кем бы то ни было еще. Хотя в этой стране не принято придавать значение подобным вещам, несомненно то, что традиции этих людей и их положение освободили их от низости, и я понимаю, почему она никогда не чувствовала себя здесь как дома.²³⁶

Несмотря на уверения Пирса, позднейшие поиски следов предков Джульетты всех возможных фамилий в Готском Альманахе ни к чему не привели. Следует, однако, учитывать тот подтвержденный факт, что Джульетта действительно была обладательницей ряда драгоценностей и, по крайней мере, какое-то, достаточно продолжительное время – поддерживавшего Пирсов ежегодного дохода в несколько тысяч франков, происхождение которых не известно. Судя по письмам, большая часть драгоценностей была постепенно продана ввиду постоянно возникавших долгов, связанных со специфическим отношением Чарльза к деньгам, не прекращавшейся перестройкой усадьбы, а также с тем, что, даже перебравшись в Милфорд, Чарльз и Джульетта в течение ряда лет продолжали снимать довольно дорогую квартиру в Нью-Йорке.

Большой несуразностью является то, что, несмотря на аутентичность французского Джульетты, засвидетельствованного несколькими людьми, из интервью с Гассманом-старшим следует, что Пирс, по его собственному утверждению, давал ей уроки этого языка, и что она часто делала ошибки, опуская -е на конце женских имен, а жена Гассмана говорила, что помогала Джульетте в составлении писем на немецком.²³⁷

Так или иначе, все, что мы имеем в итоге, это совокупность, или, вернее, смешение имен, фактов и дат, хотя не лишено интереса то обстоятельство, что многие из них повторяются или прямо отсылают друг к другу в различных версиях, позволяя расположить эти версии в некоторой последовательности.

Джульетта действительно имела какой-то интерес в детском приюте на Род Айленде, принадлежавшем конгрегации Святого Сердца Иисуса. К той же конгрегации относились монастыри, в которых жила Елизавета Голицына, дочь отца Дмитрия. Отец Дмитрий основал поселение Лоретто, расположившееся в непосредственной близости от двух станций Береговой службы, которые курировались Чарльзом Пирсом. Брат Чарльза Герберт служил секретарем американского посольства в Санкт-Петербурге и, по словам Чарльза, был обязан этим местом протекции Джульетты. Упоминавшиеся семьи Бакур и Инкур связаны друг с другом эльзасским происхождением, а также тем, что обе имеют своим общим предком математика Жана Фурье, который участвовал в наполеоновском Египетском походе и был секретарем учрежденного Наполеоном Каирского института. Эльзас и Лорейн также оказываются родиной Ульнэ и местом расположения замка ля Верьер; даты смерти Кальбервиша и Леви совпадают и крайне недалеко отстоят от времени предполагаемой встречи Джульетты и Чарльза и т.д. и т.д. Список аналогий и совпадений, которые наполняют даже вышеприведенное крайне сжатое описание, может быть существенно продолжен.

Однако все эти совпадения нимало не помогают. Двигаясь внутри каждой из историй, мы можем, в какой-то момент, выйти, как в открытую дверь, в другую историю, в которой правдоподобия и мотивации той прежней перестают работать. В конечном итоге, покинуть эту спровоцированную рассказами Джульетты борхесовскую энциклопедию, не будучи одураченными, не представляется возможным. Каждое из сделанных допущений позволяет более чем одну интерпретацию, свидетельства очевидцев противоречат друг другу, гипотезы образуют причудливые, но ни о чем конкретно не говорящие связи, а при упоминании нескольких фамилий часто остается неизвестным, идет ли речь об одном и том же человеке или нескольких разных людях. Фикция переплетается с событиями реальной истории таким образом, что ни одна из гипотез не может получить достаточного основания. Ввиду этого можно сказать лишь то, что обозначившаяся картина сходств говорит либо о том, что биограф видит только то, что хочет и готов видеть, либо о том, что его намеренно водят за нос.

Ясно, однако, то, что Джульетту, кем бы она не была, в силу каких-то причин, особенно интересовал период европейской истории между концом Второй Республики во Франции, Крымской кампанией и спровоцированной Бисмарком Франко-прусской войной 1871-1872 гг., которая привела к пленению Наполеона III, потере Францией Эльзаса и Лотарингии и образованию Германской Империи. В этот период, в том или ином контексте, помещаются все возможные даты и обстоятельства ее рождения, а также рассказы о детстве. Вполне возможно, просто в силу особенностей характера, ее сильно занимало все, что связано с личностью Шарля Луи Бонапарта, или Наполеона III, последнего французского монарха, сына короля Голландии Людовика Бонапарта и Гортензии Богарнэ. Шарль Луи, совмещая в своей крови темперамент голландца и корсиканки, считался большинством европейских королевских семей выскочкой, и при всей своей, не лишенной романтизма, целеустремленности, как в политике, так и в личной жизни был триумфом непостоянства, эклектики и отсутствия логики.

Что касается отношения к Джульетте со стороны большинства членов семьи Чарльза, то оно никогда не было однозначным. Особое любопытство, смешанное с неприятием и непониманием, Джульетта вызывала у Шарлот Элизабет Пирс. Непосредственно до и вскоре после истории в Хопкинсе Чарльз и Джульетта дважды, в ноябре 1883 и апреле 1884 гг., приезжали в Кембридж – который их, учитывая скандальный характер брака, вовсе не ждал.

Я страшно боюсь трудностей, которые ждут впереди их, и, тем самым, меня, семью и общество. Чарли относится к условностям как ребенок, ровным счетом ничего не подозревая о том, что совершенно всё восстает против того, чтобы она была принята где бы то ни было.²³⁸

Уже первый приезд оставил у матери Чарльза и Элизабет Пирс несколько разные впечатления:

Ее манеры очень приятны, и в моменты, когда ее движения приобретают живость, глаза становятся особенно выразительными. Ее зубы и волосы, равно как фигура и кисти рук также удивительно хороши. Однако у нее впалые щеки, которые не покидает мертвенная бледность.²³⁹

Скажу о ней лишь, что она всегда вела себя как леди, была обходительной и внимательной к окружающим. Я просто не могла ей не заинтересоваться – хотя не могу сказать, что была чем-либо в ней особенно приятно удивлена. Я искренне надеюсь, что Чарли будет с ней честен и расскажет о себе все, как есть. Однако даже если это произойдет, не думаю, что мое отношение к ней изменится, хотя я действительно терпеть не могу никаких загадок. Мне она представляется испорченным ребенком, и у меня нет никакого желания проводить с ней сколько-нибудь долгое время.²⁴⁰

Мне действительно жаль Чарли, но жениться на ней было его собственным выбором, несмотря на все советы и пожелания друзей. Никак не могу представить себе, что такого замечательного он в ней нашел. Это не может быть красота – поскольку она ее начисто лишена... Суть в том, полагаю, что она просто его околдовала. Если бы она жила в Салеме во времена охоты на ведьм, ее бы, несомненно, судили как ведьму и вынесли бы надлежащий приговор.²⁴¹

В апреле-мае завязывается оживленная переписка между Элизабет и сестрой Чарльза Элен Пирс Эллис, поскольку во второй приезд «тетке Лиззи» удалось ближе познакомиться с Джульеттой:

Дражайшая Элен,

Вчера утром, после того, как я написала тебе, пришла телеграмма от Чарли, в которой говорится, что он и Джульетта хотели бы приехать сюда (если у нас есть для них место), чтобы пробыть до понедельника, и прибывают сюда сегодня! ...я была в совершеннейшем ужасе и твоя мать, очевидно, также была далека от восторга. Джем хотел, но не чувствовал в себе сил сказать «нет». Я сама должна была сразу и решительно сказать воспротивиться, как это произошло, когда Чарльз попросил у меня взаймы $200. Это бедное больное существо (ведь она больна?), находящееся чуть ли не «при последнем издыхании»,^* жертва истерии; привозить ее сюда – насколько безответственно и невнимательно по отношению к твоей матери, учитывая ее возраст и состояние здоровья, и ко мне, в мои 80. Это неделикатно и лишено всякой пристойности по меньшей мере. Я опасаюсь, что в планы Мадам входит не оставлять нас в покое. Я питаю к ней большую неприязнь, чем когда-либо. <…> Чарльз должен, наконец, понять, что это абсолютно мой дом. Он и Джульетта полагают, что я к ней привязана, и теперь, когда я дала им палец, они готовы отхватить всю руку. ...когда она была здесь в прошлый раз, я жалела ее; сперва она была больна, лежала в постели и выглядела такой бледной и слабой, однако, спустившись вниз вечером, вела себя как испорченный и дерзкий ребенок, и я поняла, что смогу вынести ее присутствие разве что очень короткое время. И потом, я несколько больше узнала о ней и теперь испытываю неприязнь и даже некоторый страх. Достаточно уже одного мифа о наследстве. В чем его смысл всего этого? Я думаю, она сама в это все беззаветно верит. <…> Безусловно, то, как она обращается с Чарли, гарантирует любой возможный вывод о том, кто она такая.²⁴²

Она выглядит гораздо лучше, чем в то время, когда была здесь в прошлый раз, так что, оплакивать ее и Чарльза, кажется, преждевременно – он говорил тогда, что ляжет на ее могилу, и умрет вслед за ней. Я, однако, полагаю, она вне опасности. Что касается Чарли, то, думаю, в противном случае, он также не озаботился бы трауром. Вчера во второй половине дня я была с ней в гостиной, и она начала рассказывать о том, какую ужасную зиму ей пришлось пережить, и что всему виной отношение к ней Чарльза. Не берусь повторить историю в деталях, к тому же, в самой середине ее вошла твоя мать. <…> Странно, что Зине, и теперь Джульетте приходится переживать то же самое. Как она (Джульетта) рассказала мне, в приступе гнева Чарльз «совершенно ужасен». Я спросила ее, что именно она имеет в виду, и она ответила, что не может мне передать всего, поскольку это произведет на меня слишком тягостное впечатление. <…> Одна из ее жалоб в том, что он вмешивается в ведение хозяйства, что... он одолжил Бредфорду почти $100, что он часто одалживает ему деньги и тот никогда не возвращает, что на самом деле он одалживает их миссис Бредфорд, что Бредфорды хорошо одеваются, и миссис Бредфорд носит драгоценности... Подозреваю, что она упряма и своенравна, любит управлять, но, когда угождает, может предстать чрезвычайно обаятельной.²⁴³

Когда я вернулась домой, Джульетта, которая, когда я уходила, лежала в постели совершенно больная, беседовала с твоей матерью и выглядела совершенно здоровой. После она сказала, что ее плохое самочувствие было вызвано тем, что Чарли ей до этого наговорил, и что в этом причины всех ее проблем со здоровьем. Когда я была в столовой, она вошла и села рядом. Мы поговорили о том о сем по-немецки и по-французски. Ее французское произношение великолепно, ее язык ясен, прост и отчетлив, и она говорит на нем свободно и весьма выразительно. Она успела рассказать мне много занимательного о своем отце и раннем детстве. Она для меня настоящая загадка – столь проста и безыскусна. Странно, что женщина, получившая такое воспитание, как она говорит, может терпеть Чарльза и сохранять с ним близкие отношения в течение стольких лет.²⁴⁴

Джульетта и Чарльз упаковали вещи и готовы к отъезду. После ленча (или обеда) она осталась в столовой и вызвалась помогать мне. Конечно же, я ей не позволила. <…> Я спросила ее, располагает ли она какими-либо личными сбережениями, независимо от Чарльза. Она ответила, что у нее есть деньги, но она держит это в секрете от Чарльза, поскольку, в противном случае, он их непременно заберет и будет тратить направо и налево, пока не пустит на ветер всё – его расточительность безгранична. Я слышала, что она была в Бостоне во время болезни твоего отца в то долгое и грустное лето – ты помнишь, когда Чарльз вернулся из Европы. Я спросила у нее, была ли она в Бостоне в то лето, когда заболел мой брат. Она ответила, что тогда жила в Нью-Йорке. Однако, по ее словам, была еще одна женщина, которую Чарльз привез из Европы, и именно она была в Бостоне в это время! <…> Она уверяет, что знает еще одну, которой Чарльз передавал значительные суммы. Это была одна красавица-голландка, которую он также просил приехать сюда и она действительно приехала. Как странно, что Джульетта могла выйти замуж, если ей было известно все это? Она говорит, что не хотела выходить за него, но он смог ее переубедить. Он пришел к ней, держа в руке пистолет, и заявил, что застрелит ее, если она не согласится. Тогда твоя мать написала ей письмо. <…> Чарльз сказал твоей матери, что Джульетта держит дом в порядке, но ничего не понимает в цифрах, так что он вынужден вмешиваться в ведение хозяйства, поскольку иначе их ждут финансовые проблемы. <…> Когда она здесь, я не могу не попадать под воздействие ее обаяния, несмотря на то, что в то же самое время совершенно ей не доверяю.²⁴⁵

После отъезда Чарльза и Джульетты из Кембриджа, Элизабет написала Чарльзу письмо с просьбой открыть дату и место рождения жены. Это желание выяснить подробности ее родословной было не простым любопытством – это была попытка вписать ее в историю, определить место в иерархии фамилий, найти хотя бы какое-то основание для примирения. Ответа, естественно, не последовало. Два года спустя она писала Элен:

Я немного поговорила с Бертом о Джульетте, и мы полностью сошлись во мнении. <…> Она, кажется, берет уроки актерского мастерства. Полагаю, они даются ей без труда; более того, похоже, в этой профессии нет ничего, чем бы она уже прекрасно не владела и так.²⁴⁶

Джульетта действительно брала, и не безуспешно, уроки актерского мастерства в 1885-1886 гг., о чем, кроме Элизабет, несколько раз упоминают в письмах этого времени сам Пирс и Сара Миллз. Эмоции по этому поводу тяготели к крайностям и преувеличениям:

Джульетта все лучше и лучше как актриса. Я слышал, как МакКей^* сказал одному джентльмену, что на сегодня ей нет равных на нашей сцене...²⁴⁷

Берти... забавляют сценические претензии Джульетты, и он не верит в ее возможный успех. Я также не могу поверить, что в ней есть искра таланта к чему бы то ни было. Она так же мне отвратительна, как разгром на нашей кухне, который я наблюдаю в этот самый момент.²⁴⁸

В архивах библиотеки Peirce Edition Project в Индианаполисе имеется письмо, свидетельствующее о факте переписки между Джульеттой и Стилом МакКеем, которая содержит лестные отзывы о ее драматическом таланте.²⁴⁹

Так или иначе, разница во мнениях относительно Джульетты между теткой Лиззи и матерью Чарльза сохранится и далее, хотя более или менее очевидно, что основана она была не на каких-то неизвестных фактах, а просто на различии в темпераменте. В одном из писем Хелен позднее Лиззи напишет:

Полагаю, что твоя мать винит меня за тот прием, который я оказываю Чарльзу и Джульетте. Но если Чарльз связал себя с такой женщиной, так тому и быть – тем самым он порвал со своей семьей. <…> Она лжет, лжет очень искусно, и ее по-настоящему заботит только она сама... Чарльзу следовало бы взять ее под свой полный контроль, поскольку она боится его и не решается пробовать на нем свой яд.²⁵⁰

В нескольких письмах Хелен примерно того же периода она называет Джульетту «Дульцинеей»: союз Чарльза и Джульетты виделся ей угрозой здравому смыслу, непозволительным соединением комического и зловещего. Как следует из писем Чарльза в Кембридж, к концу 1887 г. обстановка – по крайней мере, так кажется ему самому – накаляется до предела:

Дорогой Джем,

Думаю, мне лучше теперь же сказать несколько слов, чтобы прояснить ситуацию раз и навсегда. Ты выражаешь надежду, что Джульетта даст мне возможность приехать в Кембридж. Хотел бы я, чтобы она действительно не настаивала на этом, но, напротив, воздала бы, как ей и следовало бы, должное твоему невыносимо-вульгарному высокомерию. <…>

Когда ты пригласил меня и Джульетту встретиться с тобой и матерью в Ньюпорте, и потом не дал ничего о себе знать через 9 дней после приезда, когда мать пишет, что я могу толковать ее молчание как мне будет угодно, это вынуждает меня утвердиться в решении, к которому элементарное самоуважение должно было бы подвести меня уже давно.

Я был искренне привязан ко всем вам, но вы пренебрегли мной. Мне остается лишь вернуть то, что я должен и попрощаться.²⁵¹

Полного разрыва не произошло, и через месяц, после обоюдных объяснений, Чарльз получил от Джема примирительное письмо, в котором тот, ссылаясь на здоровье матери и тетки, попытался объяснить Чарльзу, в какое трудное положение он ставит его, настаивая на очередном визите.

Противоречивости в портрет Джульетты добавляют и некоторые связанные с ней письма Пирса, отосланные им в разное время семье в Кембридж. Так, в недатированном письме Герберту, Пирс писал:

Джульетта, кажется, пребывает в давней и обширной переписке по поводу различных проявлений моей воображаемой «ненормальности». Как бы мне хотелось найти хоть кого-то, кто смог бы объяснить ей, что вместо того, чтобы устраивать вокруг этих писем непонятные мистерии, ей следовало бы показать их, рассказать, от кого они, в чем суть обвинений и каковы свидетельства?

Она спрашивает, кто тратит деньги? Главным образом, она же, но она при этом никогда не берет в расчет, что, даже когда я оплачиваю тот или иной счет, деньги тратит именно она.

Она делает все возможное для того, чтобы не дать мне заработать достаточно для приличной жизни, и я не в силах ей в этом противостоять. Кроме того, удивительно, сколь многих людей она умудряется привлечь себе в помощь для достижения этой цели.

Она и никто другой стала причиной того, что я потерял места в Балтиморе и Палате мер и весов. <…> Уже очень скоро, через несколько дней, я расстанусь с должностью в Береговой службе. Вскоре после свадьбы она заявила, что вышла за меня с целью полностью разрушить мою жизнь. К этому все идет – хотя, полагаю, тогда это было сказано не всерьез...²⁵²

Учитывая непрактичность Пирса, а также (даже допуская реальность скрываемой Джульеттой переписки) откровенно маниакальный характер письма, можно заключить, что, обвиняя Джульетту в растратах, он принимал желаемое за действительное. Однако разрушительность союза с Джульеттой для Пирса, по-видимому, была фактом, который он осознавал с предельной ясностью, но который, в силу каких-то причин, браку не помешал.

В январе 1887 г., Пирс сообщал в письме Джему:

Она, кажется, состоит в некоей загадочной переписке, которую скрывает от меня... Именно ее визиту в Казначейство, как я всегда о том догадывался, Береговая служба обязана всеми своими трудностями. Она может с чистых глаз заявить, будто знает, что я вор – конфиденциально, как нечто, что «не должно пойти дальше». Она способна перехватывать письма и вскрывать корреспонденцию, писать другим о том, что мне нельзя доверять деньги авансом. Я не могу держать в квартире ни клерка, ни женщину, которая бы помогала мне с работой.

И потом, месяцы нашей жизни переполнены ссорами за каждую мелочь, которую нужно оплатить наличными. <…> Дядя Сэм и Джульетта – этого уже вполне хватит, чтобы свести меня с ума. Я так и не научился даже приблизительно просчитывать, на что способен первый, а от второй можно ожидать 30 различных линий поведения в месяц, из которых 25 будут тем или иным образом препятствовать моему успеху. Сожги это письмо, которое несправедливо, поскольку я предан ей и страшно ее люблю. Но я просто вне себя... этим утром она прервала мою деловую беседу с одним джентльменом своей трескотней о моих «сучках».²⁵³

Что касается умения Джульетты распоряжаться деньгами, то, судя по ее переписке с юристами по поводу закладных на милфордскую усадьбу, а также по отчетам, присылавшимся адвокату, нанятому Джемом для предотвращения возникшей в 1895 г. угрозы продажи дома, она во всех случаях обнаруживала редкую расчетливость и рациональность. К тому же, имеется набросок неотправленного письма Джульетте за 17.01.91 от самого Пирса:

Поскольку ты все еще склонна считать, что меня может что-то не устраивать, хочу уверить тебя, что если бы Соломон, Иисус Христос и Джей Гоулд^*... создали бы компанию, целью которой было бы худо-бедно управиться с этим домом, на мой взгляд, они бы оказались просто любителями по сравнению с Великим Финансистом, который не первый день в бизнесе. Расскажите мне о пяти хлебах и трех рыбах! В нашем доме никогда не было столько хлеба, а наши рыбы по сравнению с теми были не рыбы, а всего лишь рыбешки! И потом, перед Иисусом стояла задача накормить всего-то пять тысяч человек, но там не было ни одного мастиффа!^** Если серьезно, по мне ты самый умелый и разумный управляющий среди всех, кого я знаю, так что лучше вообразить положительно невозможно.²⁵⁴

Странная переменчивость физического и эмоционального состояний Джульетты была предметом удивления не только для Элизабет Пирс. В 1890 г. Чарльз отправил Джульетту, у которой за некоторое время до того появились подозрения на туберкулез, на отдых заграницу. В Каире и Александрии с Джульеттой встречался Джем, который писал Чарльзу:

Я встречался с Джульеттой несколько раз за последнюю неделю или дней десять и спешу поделиться с тобой моими впечатлениями о ее здоровье. Не могу не отметить, что зима здесь оказала на нее самое благотворное влияние. Она упоминает о серьезных приступах, которые все еще случаются время от времени и говорит о себе как об обреченной. Тем не менее, когда я вижусь с ней, она выглядит здоровым и энергичным человеком, получает явное наслаждение от своей каирской жизни и хорошо знает город, благодаря частым прогулкам по улицам и базарам. ...кажется, она никогда не устает и не теряет ясности в суждениях. Кроме того, она выказывает совершенно экстраординарные способности в подборе товаров и умении сторговаться в цене. <…> Конечно, она выглядит несколько слабой и бледной, как это было всегда ей свойственно, время от времени дышит и говорит с некоторым усилием. Но это практически не заметно, и мое мнение таково, что ни о каком серьезном заболевании легких не может быть и речи. Она выглядит гораздо более бодрой и здоровой, чем когда бы то ни было. <…> В Египте ей было чем заняться. Она жила в чудесном отеле в европейском квартале... круг ее общения составляла весьма приятная компания, которая вскоре отбыла в Палестину и Константинополь – путешествие, в которое она (что было с ее стороны разумным шагом) пуститься не пожелала.²⁵⁵

Мнение, которое мне удалось сформировать о ее случае, стоит, вероятно, не многого. Но что-то я могу сказать определенно. Я не верю в то, что она была больна настолько, насколько это ей самой представлялось. Она легко возбудима, и столь же легко впадает в депрессию. Когда она пребывала в хорошем самочувствии, то выглядела счастливой, выказывала большой интерес ко всему, что ее окружало, так что проявления чувств ее можно было бы счесть, возможно, даже слишком бурными. Затем наступала обратная реакция. Она уставала и несколько дней проводила в постели. Я не мог не удивляться ее энергии и уверенности в себе, и, хотя она существо крайне хрупкое и ей, безусловно, приходится много страдать, я уверен, что она обладает огромным запасом жизненных сил.²⁵⁶

Список болезней Джульетты Пирс действительно может представиться крайне серьезным: туберкулез, частая обездвиженность, проблемы, вызвавшие в 1896-1897 гг. необходимость гистерэктомии и прочее. Однако, если сопоставить эти факты с датой смерти Джульетты (1934 г.) и описаниями, приводимыми Джемом, Элизабет Пирс вполне могла оказаться права в своей оценке причин вызывавшего у нее столь сильное удивление поведения Джульетты, когда назвала ее в одном из вышеприведенных писем «жертвой истерии». Явно демонстративные эмоциональные реакции, возможно фиктивные болезни, частые колебания настроения, самовнушаемость, склонность к сочинению небылиц и подражание поразившей воображение личности – все перечисленное действительно можно было бы прочесть как симптомы этого недуга, имевшего в викторианскую эпоху достаточно широкое распространение.

Истерия была открыта Фрейдом и Брейером примерно в это же время, в 1890-х гг., незадолго до, собственно, рождения психоанализа, т.е. до выхода в свет «Толкования сновидений» в 1900 г. (Любопытно, что в Америке психоанализ получил признание раньше, чем в Европе, сразу после визита Фрейда в США в 1909 г. по приглашению Стэнли Холла, на тот момент – президента университета Кларка).²⁵⁷ Фрейд классифицировал истерию как конверсионный невроз: конверсионные симптомы симулируют ту или иную физическую проблему (например, временный паралич) и, таким образом, символически отражают внутренний душевный конфликт, переводя его во внешние знаки. Неразрешенная и не признаваемая внутренняя травма переводится в символические физиологические явления, причем истерик, а иногда даже врач, полностью убеждены в их реальности. Таким образом, создается ситуация, когда тело истерика как бы разыгрывает драму его сознания. Главной целью такой конверсии является изживание внутренней травмы через освобождение от внешних обязанностей и попытку обратить на себя внимание окружающих.

В том виде, в котором она была описана Фрейдом, т.е. как болезнь, вызванная социальными причинами, истерия исчезла с концом викторианской эпохи, которая была временем жестких социальных запретов и предписаний. Так или иначе, она представляла собой в полном смысле этого слова семиотический недуг, переводящий вытесненное внутреннее во внешние знаки. Внутреннее в подобной ситуации – и это приобрело важность в позднейших психоаналитических практиках – не теряет существенности, но становится важна сама рассказываемая история, поскольку содержание конфликта само по себе – не более чем диагноз, простая констатация которого начисто лишена смысла.

Тем не менее, связность невротического рассказа проблематична, она всегда предполагает зазоры, позволяющие, как и в вышеизложенных версиях, легко переходить от одного сюжета к другому, но не позволяющие составить их в единую картину. В результате, любой желающий узнать правду о Джульетте создает нечто прямо противоположное – биографический детектив, который, к тому же, обманывает читателя, поскольку противоречит основному правилу литературы как его определил один из величайших викторианских писателей Роберт Льюис Стивенсон: искусство письма состоит в знании того, о чем необходимо умолчать, а искусство чтения – в умении пропустить то, о чем не смог умолчать автор. Отступление от этого правила ведет к тому, что умалчиваемое, вместо того, чтобы стать объектом интереса, неизбежно становится объектом невротических попыток самого исследователя рассказать историю, в то время как у этой истории уже есть автор – Джульетта Пирс, – который сделал хорошую работу и не склонен никому уступать своего места.

И все же, в любом случае, если внутреннее представляет собой проблему, то внешнее повествует о живом человеке, и если человек – это картина, то картина эта, подобно «Менинам» Веласкеса, составляет описанное Мишелем Фуко в первой главе «Слов и вещей» мнимое, ускользающее и удвоенное в зеркальном отражении пространство, в которое одновременно помещены и художник, и зритель, и изображаемый объект. Это семиотическое пространство лишено чистой взаимности классической семантики, поскольку, как и в «Менинах», реальным объектом взгляда является то место, на которое взгляд не может быть направлен непосредственно – это изнанка нарисованного на картине холста, изображающего самого смотрящего.