Чичеринские чтения
жүктеу/скачать 2.31 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Мячикова И.И., Жевняк О.Г. Политико-культурное влияние Австро-Венгерской империи на формирование славянских государств Центральной и Юго-Восточной Европы
- СОВЕТСКАЯ РОССИЯ И ВЕРСАЛЬСКО-ВАШИНГТОНСКАЯ СИСТЕМА: ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
- Бондаренко Д.Я. Украинский фактор Брест-Литовского соглашения
- Садовая Г.М. Г.В. Чичерин и В. Ратенау: интеллектуалы на международных конференциях 1922 г.
Примечания
Мячикова И.И., Жевняк О.Г. Политико-культурное влияние Австро-Венгерской империи на формирование славянских государств Центральной и Юго-Восточной Европы Распад Австро-Венгерской империи в результате ее поражения в Первой мировой войне стал исключительной вехой в формировании политической карты современной Европы. Только распад СССР в 90-х гг. прошлого века сопоставим по своим национально-политическим последствиям с данным процессом. Все славянские государства Центральной и Юго-Восточной Европы получили определенное политико-культурное наследие от Габсбургской империи. Перипетии национально-государственного устройства Балкан по итогам Первой мировой войны вызывают огромный интерес исследователей и являются одной из важных проблем в рамках новейшей истории Европы [1]. Роль Австро-Венгрии в этом устройстве, особенности и направления ее политики в Центральной и Юго-Восточной Европе в XIX и начале XX в. преуменьшить никак нельзя. В то же время вопросы о причинах ее устойчивого влияния и даже определенного авторитета у западных и южных славян, о богатом опыте решения межнациональных проблем далеко еще не изучены [2]. Специфика Балкан в европейской политике общеизвестна [3]. Во-первых, Балканы являются своеобразной площадкой, на которой встречаются католический, православный и исламский миры. Во-вторых, на Балканах тесно контактируют друг с другом представители пяти языковых групп – германской, романской, славянской, тюркской и древнейшего иллирийского языка. В-третьих, на Балканах издревле развивалась многоукладная экономика с узкой специализацией отдельных регионов – от патриархального хозяйства до горнодобывающих отраслей. В-четвертых, Балканы являлись сердцем величайших мировых цивилизаций – Древней Греции и Византийской империи. И, в-пятых, и это, видимо, самое главное, Балканы и все народы, заселяющие данный полуостров, в тот или иной период своего исторического развития неоднократно объединялись, как правило, насильственно в одно-два-три крупных национально-государственных объединения. В результате никакие границы, никакое национально-территориальное членение Балкан ни в прошлом, ни в будущем не могут быть до конца справедливыми и устраивать все балканские народы. Обязательно найдется нация, которая, памятуя о своем бывшем величии – Великой Греции, Великой Сербии, Великой Болгарии, Романии и даже Великой Македонии – заявит об ущемлении своего исторического наследия. В этой связи Габсбургская империя вплоть до своего распада в 1918 г. наиболее успешно по сравнению с другими европейскими державами, в том числе и Россией, проводила свою политику в Центральной Европе и на Балканах. Объяснение следует искать в том, что Габсбурги старались адекватно учитывать балканскую специфику в международных отношениях. По сути, эта политика была империалистической, захватнической. Фактически с первых и до последних дней своего существования Австрия вела последовательную и непрерывную борьбу за приращение своих территорий. Однако в отличие от остальных великих европейских государств – Франции, Великобритании и России – Австрия с момента своего появления на европейской арене не меняла своих имперских ценностей и идеалов. Главным из них было продолжение политики древнеримской империи по окультуриванию «варварских» народов Европы на основе объединения германских, романских и славянских народов под скипетром католической церкви. Целями такого объединения были, с одной стороны, распространение христианства, просвещения и культуры, а с другой – противостояние чуждым европейским народам традициям и идеалам. Не случайно австрийские монархи называли свою державу Священной Римской империей, хотя фактически она никогда не отождествлялась с этим средневековым германским государственным объединением. Присоединяя новые славянские земли, австрийцы всемерно поддерживали национальную самобытность народов, их заселяющих, стремясь разорвать славянское единство. Особо развивались самобытные черты, отделяющие австрийских славян от коренных народов суверенных славянских государств – вначале России, а потом Сербии и Болгарии. Так, присоединив Боснию в конце XIX в. фактически, а накануне Первой мировой войны и юридически, австрийцы стали усиленно развивать боснийский язык и боснийскую культуру в противовес сербской, хотя представители этих двух народов практически ничем не отличались друг от друга, за исключением только вероисповедания (сербы – православные, а боснийцы – мусульмане). Заметное место в политике австрийских властей занимало и поддержание узкой производственно-экономической специализации славянских территорий своей империи. Австрийская политика не могла не принести определенных результатов в деле раскола славянского единства. И если в отношении чехов и словаков она почти не дала плодов (что, например, хорошо показал в своем гениальном романе о Швейке
Таким образом, политико-культурное наследие Австрии, ориентированное на разрушение славянского единства, проявилось после окончания Первой мировой войны в характере формирования и тенденциях политического развития суверенных славянских государств Центральной и Юго-Восточной Европы и длительное время сказывалось на межгосударственных отношениях славянских народов друг с другом и особенно с Советским Союзом. Примечания
СОВЕТСКАЯ РОССИЯ И ВЕРСАЛЬСКО-ВАШИНГТОНСКАЯ СИСТЕМА: ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ  
Бондаренко Д.Я. Украинский фактор Брест-Литовского соглашения Первая мировая война явилась своеобразным толчком перехода к новой системе передела мира. Если раньше ведущие державы стремились к территориальным захватам, то теперь задача войны сводилась не к аннексии территории противника, а к ее раздроблению на ряд квазигосударств. Так, например, Германия стремилась вытеснить Россию из бассейнов Балтийского и Черного морей, создав буферную зону из союзных ей новых «независимых государств». Именно поэтому германская дипломатия достаточно легко приняла за основу мирных переговоров в Брест-Литовске Декрет о мире и Декларацию прав национальностей. При этом заложенный в них принцип самоопределения народов был использован в одностороннем порядке против самой России [1]. Германия и Австро-Венгрия оперировали «национальной картой» для давления на большевистское правительство: в случае несговорчивости Совнаркома, они были готовы подписать мир с «освободившимися народами и отдельными областями» России [2]. В этом смысле особый интерес для исследователей представляет роль украинского фактора в заключении Брест-Литовского мирного договора на крайне тяжелых и невыгодных для России условиях [3]. В качестве доказательства данного тезиса можно выделить несколько основных моментов. Во-первых, это факт заключения сепаратного соглашения Германии и ее союзников с Украинской Народной Республикой (УНР) как раз в период перерыва переговоров с РСФСР, на что обратил внимание целый ряд исследователей [4]. Во-вторых, отказ Германии признать самостоятельность делегации УССР, несмотря на то, что большая часть территории Украины находилась под контролем именно украинского советского правительства. При этом А.В. Чертищев убедительно доказал, что Советская власть на Украине не была импортирована извне, как это полагают некоторые современные украинские историки, а имела широкую поддержку в промышленных центрах и среди русскоязычного населения [5]. В.К. Шацилло отмечает, что в германской историографии также принята точка зрения, что Центральная Рада не обладала никакой властью, а переговоры с ней являлись лишь формальностью для придания законности дальнейшей оккупации Украины [6]. В.А. Савченко впервые в украинской историографии затронул «германский след» украинской независимости, а также необоснованные территориальные претензии УНР, оккупированной германскими войсками по Брест-Литовскому соглашению, к РСФСР на Дон и Кубань [7]. Наконец, в-третьих, как отметила И. Михутина, следует иметь в виду незаконность с позиций международного права самого участия Украины в данных переговорах. Абсурдность и правовой nonsense данной ситуации заключался в том, что Украина не объявляла войны Германии и другим странам Четверного союза, следовательно, она не могла заключать мир. Скорее речь могла идти в тех условиях лишь о нейтралитете Украины [8]. Для давления на российскую советскую делегацию Германия и Австро-Венгрия использовали претензии Центральной Рады на образование независимой Украины [9]. Однако для признания самостоятельности украинской делегации и заключения с ней мирного соглашения было необходимо формальное провозглашение независимости Украины. Таким документом послужил IV Универсал Центральной Рады от 22 января 1918 г., принятый Малой Радой (то есть президиумом Центральной Рады, а не всем ее составом) и обращенный фактически не к населению края, а к международному сообществу, прежде всего, к германскому руководству. В ситуации поражения от большевиков Раду уже не заботило общественное мнение внутри государства, главное было – сохранить власть даже ценой коллаборационизма с противником. Германии данный документ дал формальный повод для заключения сепаратного соглашения с УНР как с новым независимым государством и оккупации Украины под видом оказания военной помощи против большевиков. При этом германское руководство даже формально не поинтересовалось: контролирует ли Центральная Рада хоть какую-то территорию Украины? Деятели Рады пытались найти опору у Четверного союза. Направляясь в Брест-Литовск, они надеялись, что германская армия поможет им утвердиться у власти. Рада, в свою очередь, была готова предоставить Центральным державам продовольствие и полезные ископаемые края, так необходимые для продолжения Германией войны на Западном фронте. 22 декабря 1917 г. (4 января 1918 г.), еще до возобновления переговоров, делегация Центральной Рады УНР прибыла в Брест-Литовск, где начались ее конфиденциальные консультации с представителями Германии и Австро-Венгрии. После этого последовал ультиматум Германии Советскому руководству с требованием признать самостоятельность украинской делегации [10]. Советская делегация оказалась в сложном положении. В случае признания либо непризнания Германия все равно вела сепаратные переговоры с УНР. В то же время непризнание делегации Центральной Рады дало бы возможность большевикам сохранить лицо и доказать последовательность своей политики в отношении Украины: признавать только правительство УССР, а не УНР. Л.Д. Троцкий избрал средний вариант – согласиться на участие делегатов Рады в переговорах, но не признавать Раду в качестве правительства Украины [11]. Допуск к переговорам де-факто означал, однако, признание. В такой ситуации сказывались шаткость положения боьшевиков [12], отсутствие у них реальной силы и возможности навязать свою волю оппонентам по переговорам, неверный политический расчет, ставка на мировую революцию, и, прежде всего, на скорейшую революцию в самой Германии. В.К. Шацилло отмечает, кроме того, отсутствие профессиональных дипломатов в советской делегации первого и второго состава [13]. 30 декабря 1917 г. (12 января 1918 г.) Четверной союз признал самостоятельность делегации УНР. Германия и Австро-Венгрия использовали перерыв для завершения переговоров с Радой, хотя к тому времени она контролировала уже совсем небольшую часть территории Украины, а сами делегаты Рады пересекли заслоны красноармейцев под видом членов советской делегации [14]. Совет народных комиссаров РСФСР 15 (28) января 1918 г. ограничился только протестом на имя главы делегации УНР В. Голубовича, содержащим сомнения в обоснованности претензий Рады на право представлять Украину. В ноте подчеркивалось, что Всеукраинский ЦИК имеет «несравненно больше прав представлять Украинскую республику, нежели киевская Рада». Через два дня, 17 (30) января, Л.Д. Троцкий направил аналогичный протест Германии, но время было упущено. Фактическое признание Л.Д. Троцким обеих украинских делегаций заметно ограничивало дипломатические возможности России и одновременно, по мнению А.И. Остапенко и Е.Ю. Сергеева, создавало для Германии условия выбора: какую украинскую делегацию признать [15]. В действительности Германия заранее определила свой выбор в пользу Центральной Рады, поскольку ей необходимо было оккупировать территорию Украины для неограниченной эксплуатации ее ресурсов. 27 января (9 февраля) 1918 г. страны Четверного союза подписали сепаратный мир с УНР. Мирный договор сопровождался дополнительным соглашением, включающим размещение германских войск на Украине. Он получил название «хлебного мира» в политических кругах Германии и Австро-Венгрии [16]. Обязательства, взятые правительством УНР согласно «хлебному договору» с Германией и Австро-Венгрией, были невыполнимы: 60 млн пудов хлеба необходимо было поставить в Германию и Австро-Венгрию, при этом урожай составлял всего 15 млн пудов. То есть выполнение условий договора фактически обрекало украинский народ на голод ценой сохранения своей власти. Заключение договора Четверного союза с УНР значительно ухудшило позиции советской делегации. Вечером 27 января
Германия, как уже было показано, не стремилась к территориальным приобретениям, а только к расширению сферы влияния путем создания буферных государств. Германские оккупационные войска не давали возможности большевикам победить на Украине и в Прибалтике. 3 марта 1918 г. в ходе Брест-Литовского урегулирования Советская Россия юридически подтвердила отказ от права на территории Украины и Прибалтики, народы которых «самоопределились в пользу союза с Германией» [19]. Советско-германское соглашение от 27 августа 1918 г. стало фактически первым международно-правовым документом, определяющим российско-украинскую границу. Согласно данному соглашению территории бывших Донецко-Криворожской и Одесской советских республик признавались частью Украины. Примечания
Садовая Г.М. Г.В. Чичерин и В. Ратенау: интеллектуалы на международных конференциях 1922 г. Для настоящего исследования не случайно выбраны имена выдающихся в ХХ в. людей, известных писателей, политиков, государственных деятелей – министров иностранных дел РСФСР и Веймарской республики – молодых государств, родившихся в ходе революций. В. Ратенау известен больше – и научной общественности, и простому читателю. Его прототип запечатлен в произведениях писателей мировой известности: Роберта Музиля (доктор Арнгейм в романе «Человек без свойств») и Стефана Цвейга. Очерк Стефана Цвейга, написанный сразу после убийства Ратенау в 1922 г., содержит в высшей степени превосходную оценку интеллектуальных и личных качеств Вальтера Ратенау: «Я никогда не встречал человека образованного более основательно, чем Вальтер Ратенау… Он все прочитал, всюду побывал, и эту неслыханную полноту знаний, это поразительное многообразие сфер деятельности можно объяснить лишь, если принять во внимание необычайную, уникальную емкость его мозга» [1]. Всех современников поражала не просто противоречивость натуры Ратенау, а сочетание, казалось бы, несовместимых сторон жизни для одного индивида – крупного промышленника, финансиста, художника, писателя, мыслителя, государственного деятеля, стремившегося привнести «душу» в экономику и политику. О Г.В. Чичерине написано значительно меньше и без превосходных степеней. Георгий Васильевич Чичерин (1872–1936) окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и с 1897 г. работал в архиве министерства иностранных дел. В 1904 г. начал принимать участие в революционном движении; в том же году покинул службу и эмигрировал в Германию. После Февральской революции в России Чичерин, являвшийся секретарем организации русских политэмигрантов в Англии, был арестован и интернирован в тюрьму в Брикстоне. В январе 1918 г. он был обменен на Бьюкенена, английского посла в царской России, приехал в РСФСР и был назначен заместителем наркома иностранных дел. 30 мая 1918 г. он стал наркомом после подписания Брест-Литовского мира. Незаслуженная недооценка личности Чичерина и его вклада в интеллектуальную историю ХХ в. должна быть преодолена. Конечно, это происходит по разным причинам. В свое время культ личности Ленина, а затем Сталина в исторической литературе заслонял значимость первых большевистских наркомов. С другой стороны, Г.В. Чичерин был почти единственным большевистским деятелем дворянского происхождения, что вызывало особенно у большевика Радека и подозрение, и какую-то зависть, и вообще массу отрицательных эмоций. У. Брокдорф-Ранцау, известный немецкий дипломат и аристократ, состоявший в доверительных отношениях с Чичериным, давал ему весьма лестную характеристику как дипломату. Оба были холостяками и любили хорошие вина, оба имели склонность к искусству. Брокдорф-Рантцау считался «эстетом», Чичерин, виртуозный пианист и автор небольшой работы о Моцарте, обладал большим художественным талантом [2]. Одной из самых ярких страниц деятельности Г.В. Чичерина и В Ратенау и проявления их необыкновенных интеллектуальных способностей была Генуэзская конференция – столкновение двух интеллектов в позитивном смысле, искавших оптимальные пути развития двусторонних и международных отношений в сложнейший исторический период перехода от войны к миру, радикального изменения общественно-политических систем и вообще всей ментальности, культуры и быта людей. Цель статьи – выявить насколько интеллектуалы, разные по социальному происхождению и положению, выходцы из гетерогенных стран и культур, в понимании и анализе исторической перспективы шли в одном направлении, на много голов опережая свое время. Их, зачастую, называли аутсайдерами и маргиналами, незаслуженно принижали роль в становлении и укреплении молодых республик, отрицали их альтернативный подход к свершавшимся событиям. Но без таких ключевых фигур, как Ратенау и Чичерин, все могло пойти по-другому (имеются в виду не только двусторонние отношения России и Германии). Оба деятеля, разнохарактерно мыслившие преобразование общества в ХХ в., сходились в главном: в необходимости кардинальных преобразований в экономике, политике и в созидании новых международных отношений. Оба считали, что будущий мир не должен иметь национальных, расовых, этнических, культурных границ. Они понимали сложность, парадоксальность, но неумолимую данность объединения труда многих народов Востока и Запада, чтобы в мире не было очень бедных и безобразно богатых людей, униженных и отвергнутых народов. Необходимость обращения к событиям Генуэзской конференции диктуется следующими соображениями. Непосредственное знакомство этих незаурядных личностей произошло в Берлине, в ходе подготовки к Генуэзской конференции, хотя заочно они знали друг друга по публикациям и донесениям послов, своих доверенных лиц и другим каналам. Рапалльский договор между Советской Россией и Германией, подписанный во время Генуэзской конференции, в большей мере является плодом взаимодействия двух министров иностранных дел – Ратенау и Чичерина. В исторической литературе как Германии, так и России до сих пор нет однозначной оценки этого договора. Более того, во французской и британской энциклопедиях присутствуют негативные трактовки этого соглашения. Остается открытым вопрос и о роли Ратенау в подписании Рапалльского договора. Речь идет не только о препятствиях, чинимых различными обстоятельствами, идеологическими, ментальными, экономическими, политическими, психологическими и т. д. с двух сторон, но и об интеллектуальном потенциале двух выдающихся личностей ХХ в. Энциклопедия «Британика» повторила то, что неоднократно утверждалось в западной литературе: главный результат договора заключался в том, что Германия получила возможность тайно производить и опробовать в России новые прототипы оружия, которые Версальским договором были запрещены [3]. То же самое говорилось и во французской энциклопедии Ларусса (1984 г.), хотя там утверждается, что «сотрудничество Рейхсвера и Красной армии началось, как известно, уже перед 1922 г. и совершалось вне рамок договора» [4]. Рапалло принадлежит к ряду исторических событий, которые стали политическим понятием. По мнению большинства западных историков, если лозунг «Ялта» означает раздел Европы, то понятие Рапалло означает немецкую политику лавирования между Востоком и Западом или даже совместные действия немцев и русских (Советского Союза) против Запада. Политическое понятие «Рапалло» зачастую в работах публицистов, а иногда и историков отделяется от исторического события и живет само по себе. То, что немцы согласились установить дипломатические отношения с революционным режимом, оказалось шагом, трудно объяснимым для великих держав Европы. Хотя позже западные державы, даже США, также установили дипломатические отношения с Советами [5], а во Второй мировой войне были даже союзниками. С началом холодной войны старые оговорки против «мировой революционной» Советской России снова оказались в ходу. Рапалло стало означать в глазах Запада снова что-то большее, чем соглашение немцев с другой державой; стало даже неким упреком заниматься политикой Рапалло. Все время слышится нотка морализирования, иногда даже Рапалло понимается как начало пакта Гитлер-Сталин и признается причиной Второй мировой войны. Бывший французский верховный комиссар в Германии Андре Франсуа-Понсе в беседе с Аденауэром выразился следующим образом: «Мы все знаем: всегда, если Вы, немцы, объединяетесь с русскими, вы появляетесь в Париже» [6]. Миф или призрак Рапалло, так же как страх перед Рапалло, появились во многих частях Европы, в том числе и в ФРГ. Фактически и Чичерин, и Ратенау, подписывая Раппальский договор, пытались разработать принципы новой международной политики в сложнейший переходный период от мировой войны к миру, в условиях подъема периферийной державы – США и снижения авторитета Европы. Кроме того, на международной арене появился ряд новых государств, одержимых своей национальной и государственной идентичностью, а интеллектуальное поле было насыщено множеством националистических и интернационалистских идей и проектов. Не случайно оба деятеля стали объектом пристального внимания писателей, художников и простых людей. Однако и сейчас, по прошествии почти векового периода после подписания Рапалльского договора, интерес к личностям, подписавшим договор, не только сохраняется, но и растет, что свидетельствует о масштабности «рукотворного» события. Кристиан Шольцель (автор новой политической биографии Ратенау) исходит из той посылки, что Ратенау стремился к сближению с Советской Россией для того, чтобы экономически разрушить большевистскую систему. Этот пассаж подкреплен давно известными дневниковыми записями Лорда Д’Абернона: «Самое лучшее будет, если частные фирмы там (в России) по одному свое счастье будут пытать; когда достаточное число контрактов получат, тогда советская система сама разрушится… Ратенау думал, как и другие промышленники в свое время, что советские экономические отношения при сотрудничестве с капиталистическими странами разрушат большевизм» [7]. На наш взгляд, это большое упрощение. Ратенау был сторонником Запада, но при откровенной враждебности и неуступчивости Антанты быстро нашел путь к России именно благодаря своей незаурядности, способности мгновенно анализировать ситуацию. В этой связи для него стали важны отношения с русскими. Прежде он видел в отношениях с русскими «тактическую угрозу» Парижу. Последние месяцы жизни Ратенау показывают, что он шаг за шагом отказывался от мягкой позиции в отношении Франции и Великобритании [8]. Исторически Рапалло казалось современникам уже как необычное событие. С тех пор как большевики стали править в Москве, страна стала рассматриваться как «Пария» в европейском сообществе, а советское правительство не было признано. Неординарность партнеров по договору, их широкий кругозор, готовность принимать нестандартные, непредсказуемые решения, органическая независимость суждений, основанная на превосходной эрудиции, коммуникабельность, отсутствие зависти к успехам других и умение дать анализ текущим событиям в определенной степени спрогнозировали будущее. Словом, сходство и различие двух мощных интеллектуалов, представляющих антагонистические общественные системы, при решении общей задачи смогли не только найти взаимопонимание, но и подарить миру принципы мирного сосуществования, так важные в любое историческое время. жүктеу/скачать 2.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|